|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Илья Ильф, Евгений Петров
Двенадцать стульев
Аннотация
Легенда о великом комбинаторе
Часть первая. Старгородский лев
Глава I. Безенчук и нимфы
Глава II. Кончина мадам Петуховой
Глава III. `Зерцало грешного`
Глава IV. Муза дальних странствий
Глава V. Бойкий мальчик
Глава VI. Продолжение предыдущей
Глава VII. Великий комбинатор
Глава VIII. Бриллиантовый дым
Глава IХ. Следы `Титаника`
Глава Х. Голубой воришка
Глава ХI. Где ваши локоны?
Глава ХII. Слесарь, попугай и гадалка
Глава ХIII. Алфавит - зеркало жизни
Глава ХIV. Знойная женщина, мечта поэта
Глава ХV. Дышите глубже, вы взволнованы!
Глава ХVI. Союз меча и орала
Часть вторая. В Москве
Глава ХVII. Среди океана стульев
Глава ХVIII. Общежитие имени монаха Бертольда Шварца
Глава ХIХ. Уважайте матрацы, граждане!
Глава ХХ. Музей мебели
Глава ХХI. Баллотировка по-европейски
Глава ХХII. От Севильи до Гренады
Глава ХХIII. Экзекуция
Глава ХХIV. Людоедка Эллочка
Глава ХХV. Авессалом Владимирович Изнуренков
Глава ХХVI. Клуб автомобилистов
Глава ХХVII. Разговор с голым инженером
Глава ХХVIII. Два визита
Глава ХХIХ. Замечательная допровская корзинка
Глава ХХХ. Курочка и тихоокеанский петушок
Глава ХХХI. Автор гаврилиады
Глава ХХХII. Могучая кучка или золотоискатели
Глава ХХХIII. В театре Колумба
Часть третья. Сокровища мадам Петуховой
Глава ХХХIV. Волшебная ночь на Волге
Глава ХХХV. Нечистая пара
Глава ХХХVI. Изгнание из рая
Глава ХХХVII. Междупланетный шахматный конгресс
Глава ХХХVIII. И др.
Глава ХХХIХ. Вид на малахитовую лужу
Глава ХL. Зеленый мыс
Глава ХLI. Под облаками
Глава ХLII. Землетрясение
Глава ХLIII. Сокровище
Комментарий
Идея проекта и общая редакция Виталия Бабенко.
И. Ильф и Е. Петров завершили роман `Двенадцать стульев` в 1928 году,
но еще до первой публикации цензоры изрядно сократили, `почистили` его.
Правка продолжалась от издания к изданию еще десять лет. В итоге книга
уменьшилась почти на треть. Публикуемый ныне вариант - первый полный -
реконструирован по архивным материалам. Книга снабжена обширным истори-
ко-литературным и реальным комментарием.
Охраняется законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги
или любой ее части запрещается без письменного разрешения издателя. Лю-
бые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
УДК 882-311.5 ISВN 5-7027-0505-Х ББК 83.3Р И 45
(с) Издательство `ВАГРИУС`, первое издание на русском языке полного
авторского текста, 1997
(с) М. Одесский, Д. Фельдман, предисловие, комментарий, 1997
Легенда о великом комбинаторе,
или
Почему в Шанхае ничего не случилось
Происхождение легенды
В истории создания `Двенадцати стульев`, описанной мемуаристами и
многократно пересказанной литературоведами, вымысел практически неотде-
лим от фактов, реальность - от мистификации.
Известно, правда, что будущие соавторы, земляки-одесситы, оказались в
Москве не позже 1923 года. Поэт и журналист Илья Арнольдович Файн-
зильберг (1897-1937) взял псевдоним Ильф еще в Одессе, а вот бывший сот-
рудник одесского уголовного розыска Евгений Петрович Катаев (1903-1942)
свой псевдоним - Петров - выбрал, вероятно, сменив профессию. С 1926 го-
да он вместе с Ильфом работал в газете `Гудок`, издававшейся Центральным
комитетом профессионального союза рабочих железнодорожного транспорта
СССР.
В `Гудке` работал и Валентин Петрович Катаев (1897-1986), брат Петро-
ва, друг Ильфа, приехавший в Москву несколько раньше. Он в отличие от
брата и друга успел к 1927 году стать литературной знаменитостью: печа-
тал прозу в центральных журналах, пьесу его ставил МХАТ, собрание сочи-
нений готовило к выпуску одно из крупнейших издательств - `Земля и фаб-
рика`.
Если верить мемуарным свидетельствам, сюжет романа и саму идею соав-
торства Ильфу и Петрову предложил Катаев. По его плану работать надлежа-
ло втроем: Ильф с Петровым начерно пишут роман, Катаев правит готовые
главы `рукою мастера`, при этом литературные `негры` не остаются безы-
мянными - на обложку выносятся три фамилии. Обосновывалось предложение
довольно убедительно: Катаев очень популярен, его рукописи у издателей
нарасхват, тут бы и зарабатывать как можно больше, сюжетов хватает, но
преуспевающему прозаику не хватает времени, чтоб реализовать все планы,
а брату и другу поддержка не повредит. И вот не позднее сентября 1927
года Ильф с Петровым начинают писать `Двенадцать стульев`. Через месяц
первая из трех частей романа готова, ее представляют на суд Катаева, од-
нако тот неожиданно отказывается от соавторства, заявив, что `рука мас-
тера` не нужна - сами справились. После чего соавторы по-прежнему пишут
вдвоем - днем и ночью, азартно, как говорится, запойно, не щадя себя.
Наконец в январе 1928 года роман завершен, и с января же по июль он пуб-
ликуется в иллюстрированном ежемесячнике `30 дней`.
Так ли все происходило, нет ли - трудно сказать. Ясно только, что при
упомянутых сроках вопрос о месте и времени публикации решался если и не
до начала работы, то уж во всяком случае задолго до ее завершения. В са-
мом деле, материалы, составившие январский номер, как водится, были за-
годя прочитаны руководством журнала, подготовлены к типографскому набо-
ру, набраны, сверстаны, сданы на проверку редакторам и корректорам,
вновь отправлены в типографию и т.п. На подобные процедуры - по тогдаш-
ней журнальной технологии - тратилось не менее двух-трех недель. И ху-
дожнику-иллюстратору, кстати, не менее пары недель нужно было. Да еще и
разрешение цензуры надлежало получить, что тоже времени требует. Значит,
решение о публикации романа принималось редакцией журнала отнюдь не в
январе 1928 года, когда работа над рукописью была завершена, а не позд-
нее октября-ноября 1927 года. Переговоры же, надо полагать, велись еще
раньше.
С учетом этих обстоятельств понятно, что подаренным сюжетом вклад Ка-
таева далеко не исчерпывался. В качестве литературной знаменитости брат
Петрова и друг Ильфа стал, так сказать, гарантом: без катаевского имени
соавторы вряд ли получили бы `кредит доверия`, ненаписанный или, как ми-
нимум, недописанный роман не попал бы заблаговременно в планы столичного
журнала, рукопись не принимали бы там по частям. И не печатали бы роман
в таком объеме: все же публикация в семи номерах - случай экстраординар-
ный для иллюстрированного ежемесячника.
Разумеется, издание тоже было выбрано не наугад. В журнале `30 дней`
соавторы могли рассчитывать не только на литературную репутацию Катаева,
но и на помощь знакомых. Об одном из них, популярном еще в предреволюци-
онную пору журналисте Василии Александровиче Регинине (1883-1952), заве-
дующем редакцией, о его причастности к созданию романа мемуаристы и ли-
тературоведы иногда упоминали, другой же, бывший акмеист Владимир Ивано-
вич Нарбут (1888-1938), ответственный (т. е. главный) редактор, остался
как бы в тени. Между тем их дружеские связи с авторами романа и Катае-
вым-старшим были давними и прочными. Регинин организовывал советскую пе-
чать в Одессе после гражданской войны и, как известно, еще тогда прия-
тельствовал чуть ли не со всеми местными литераторами, а Нарбут, сделав-
ший при Советской власти стремительную карьеру, к лету 1920 года стал в
Одессе полновластным хозяином ЮгРОСТА - Южного отделения Российского те-
леграфного агентства, куда пригласил Катаева и других писателей-одесси-
тов.
В Москве Нарбут реорганизовал и создал несколько журналов, в том чис-
ле `30 дней`, а также издательство `Земля и фабрика` - `ЗиФ`, где был,
можно сказать, представителем ЦК ВКП(б). Своим прежним одесским подчи-
ненным он, как отмечали современники, явно протежировал. И характерно,
что первое отдельное издание `Двенадцати стульев`, появившееся в 1928
году, было зифовским. Кстати, вышло оно в июле, аккурат к завершению
журнальной публикации, что было оптимально с точки зрения рекламы, а в
этой области Нарбут, возглавлявший `ЗиФ`, был признанным специалистом.
Нежелание мемуаристов и советских литературоведов соотнести дея-
тельность Нарбута с историей создания `Двенадцати стульев` отчасти
объясняется тем, что на исходе лета 1928 года политическая карьера быв-
шего акмеиста прервалась: после ряда интриг в ЦК (не имевших отношения к
`Двенадцати стульям`) он был исключен из партии и снят со всех постов.
Регинин же остался заведующим редакцией, и вскоре у него появился другой
начальник. Однако в 1927 году Нарбут еще благополучен, его влияния впол-
не достаточно, чтобы с легкостью преодолевать или обходить большинство
затруднений, неизбежных при срочной сдаче материалов прямо в номер.
Если принять во внимание такой фактор, как поддержка авторитетного
Регинина и влиятельнейшего Нарбута, то совместный дебют Ильфа и Петрова
более не напоминает удачный экспромт, нечто похожее на сказку о Золушке.
Скорее уж это была отлично задуманная и тщательно спланированная опера-
ция - с отвлекающим маневром, с удачным пропагандистским обеспечением. И
проводилась она строго по плану: соавторы торопились, работая ночи нап-
ролет, не только по причине природного трудолюбия, но и потому, что воп-
рос о публикации был решен, сроки представления глав в январский и все
последующие номера журнала - жестко определены.
Не исключено, кстати, что Нарбут и Регинин, изначально зная или дога-
дываясь о специфической роли Катаева, приняли его предложение, дабы по-
мочь романистам-дебютантам. А когда Катаев официально отстранился от со-
авторства, Ильф и Петров уже предъявили треть книги, остальное спешно
дописывалось, правилось, и опытным редакторам нетрудно было догадаться,
что роман обречен на успех. Потому за катаевское имя, при столь удачной
мотивировке отказа, держаться не стоило. Кстати, история о подаренном
сюжете избавляла несостоявшегося соавтора и от подозрений в том, что он
попросту сдал свое имя напрокат.
Есть в этой истории еще один аспект, ныне забытый. Игра в `литератур-
ного отца` - общеизвестная традиция, которой следовали многие советские
писатели, охотно ссылавшиеся на бесспорные авторитеты - вроде Максима
Горького. Но в данном случае традиция пародировалась, поскольку `литера-
турным отцом` был объявлен брат и приятель - Катаич, Валюн, как называли
его друзья. И не случайно в воспоминаниях Петрова история о сюжетном
`подарке` соседствует с сообщением об одном из тогдашних катаевских
псевдонимов - Старик Собакин (Старик Саббакин). Петров таким образом на-
помнил читателям о подвергавшейся постоянным ироническим обыгрываниям
пушкинской строке: `Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благос-
ловил`. Получалось, что будущих соавторов благословил Старик Собакин.
Посвящением Катаеву открывалась и первая зифовская книга.
Текстология романа
Посвящение Катаеву сохранялось во всех последующих изданиях, а вот
сам роман быстро менялся. В журнальной публикации было тридцать семь
глав, в первом зифовском отдельном издании 1928 года - сорок одна, и,
наконец, во втором, тоже зифовском, выпущенном в 1929 году, осталось со-
рок. Столько же оставалось и во всех последующих.
С точки зрения советских текстологов журнальный вариант `Двенадцати
стульев` и первое книжное издание - художественно неполноценны: первая
публикация вообще не в счет, поскольку текст сокращали применительно к
журнальному объему, в книжном же издании 1928 года авторы хоть и восста-
новили ряд купюр, однако делали это наспех, так сказать, по инерции, а
позже сочли сделанное нецелесообразным, что и подтверждается вторым зи-
фовским вариантом. Здесь, по мнению текстологов, авторы подошли к роману
с максимальной взыскательностью, правили и сокращали не спеша, потому
сорокаглавный вариант принимался за основу при последующих переизданиях.
И в 1938 году, то есть еще при жизни одного из соавторов, сокращенный и
выправленный роман был включен в четырехтомное собрание сочинений, вы-
пускавшееся издательством `Советский писатель`. Это издание, настаивают
текстологи, вполне правомерно считается эталонным и тиражируется десяти-
летиями.
Такой подход обусловлен не только личными пристрастиями исследовате-
лей, но и общими принципами текстологии советской литературы. Априорно
подразумевалось, что литератор в СССР не скован ни цензурой, ни редак-
торским произволом. Все разночтения в прижизненных изданиях советских
писателей полагалось интерпретировать как результат постоянно растущей
авторской `требовательности к себе`, стремления к `художественной досто-
верности`, `художественной целостности` и т. п. В итоге проблемы восста-
новления купюр и выявления цензурных искажений вообще не ставились. При
подготовке очередной публикации надлежало лишь выбрать вариант, отражаю-
щий `последнюю волю автора`, и тут наиболее репрезентативным - по опре-
делению - оказывалось последнее прижизненное издание. Для `Двенадцати
стульев` - вариант 1938 года.
Ныне ситуация изменилась, и только от исследователей зависит, какими
критериями пользоваться при определении репрезентативности вариантов.
Потому целесообразно обратиться к исходному материалу - рукописям.
В архиве Ильфа и Петрова сохранились два варианта романа: автограф
Петрова и машинопись с правкой обоих соавторов. Самый ранний - автограф
- содержит двадцать глав. Названий у них нет. Похоже, этот вариант пере-
писывался Петровым с предшествующих черновиков набело, однако по ходу
соавторы вносили незначительные исправления: изменили, например, назва-
ние одного из городов, где разворачивалось действие, и т. д. Каждая гла-
ва начиналась с новой страницы, более того, ей предшествовала еще и
страница-титул, где отдельно указывался номер главы прописью. Вероятно,
такой порядок удобен, когда рукопись сдается машинистке по главам. Маши-
нописных экземпляров было не менее двух, но сохранился только один.
После перепечатки, уже в машинописи, авторы изменили поглавное деле-
ние: текст разбили не на двадцать, а на сорок три главы, и каждая полу-
чила свое название. Тут, вероятно, сыграла роль журнальная специфика:
главы меньшего объема удобнее при распределении материала по номерам.
Затем роман был существенно сокращен: помимо глав целиком изымались эпи-
зоды, сцены, отдельные фразы. Сокращения, похоже, проводились в два эта-
па: сначала авторами, что отражено в машинописном варианте, а потом ре-
дакторами - по другому, несохранившемуся экземпляру правленной авторами
машинописи. Виной тому не только цензура: в журнале действительно прихо-
дилось экономить объем, ведь и после всех сокращений публикация романа
чрезмерно затянулась.
Жертвуя объемом, авторы получали рекламу, да и жертвы в значительной
мере были заведомо временными: в книжном издании объем лимитирован не
столь жестко, при поддержке руководства издательства сокращенное легко
восстановить, а поддержкой руководства Ильф и Петров давно заручились.
Вероятно, договор с издательством был заключен одновременно или вскоре
после подписания договора с журналом, что отчасти подтверждается и мему-
арными свидетельствами. За основу взяли один из не тронутых редакторами
машинописных экземпляров, многие купюры в итоге были восстановлены. Пол-
ностью неопубликованными остались лишь две главы (ранее, в автографе,
они составляли одну), но и без них книга чисто полиграфически оказалась
весьма объемной.
Основой второго книжного издания 1929 года была уже не рукопись, а
первый зифовский вариант, который вновь редактировали: изъяли полностью
еще одну главу, внесли ряд изменений и существенных сокращений в прочие.
Можно, конечно, считать, что все это сделали сами авторы, по собственной
инициативе, руководствуясь исключительно эстетическими соображениями. Но
тогда придется поверить, что за два года Ильф и Петров не сумели толком
прочитать ими же написанный роман, и лишь при подготовке третьей публи-
кации у них словно бы открылись глаза. Принять эту версию трудно. Умест-
нее предположить, что новая правка была обусловлена вполне заурядными
обстоятельствами: требованиями цензора. И если в 1928 году отношения с
цензурой сановный Нарбут улаживал, то к 1929 году цензура мягче не ста-
ла, а сановной поддержки Ильф и Петров уже не имели.
После второго зифовского издания они, похоже, не оставили надежду
опубликовать роман целиком. Две главы, что еще ни разу не издавались,
были под общим названием напечатаны в октябрьском номере журнала `30
дней` за 1929 год, то есть проведены через цензурные рогатки. Таким об-
разом, официально разрешенными (пусть в разное время и с потерями) ока-
зались все сорок три главы машинописи. Оставалось только свести воедино
уже апробированное и печатать роман заново. Но, как известно, такой ва-
риант `Двенадцати стульев` не появился.
Характер правки на различных этапах легко прослеживается. Роман, за-
вершенный в январе 1928 года, был предельно злободневен, изобиловал об-
щепонятными политическими аллюзиями, шутками по поводу фракционной
борьбы в руководстве ВКП(б) и газетно-журнальной полемики, пародиями на
именитых литераторов, что дополнялось ироническими намеками, адресован-
ными узкому кругу друзей и коллег-гудковцев. Все это складывалось в еди-
ную систему, каждый элемент ее был композиционно обусловлен. Политичес-
кие аллюзии в значительной мере устранялись еще при подготовке жур-
нального варианта, изъяли также и некоторые пародии. Борьба с пародиями
продолжалась и во втором зифовском варианте - уцелели немногие. В после-
дующих изданиях исчезали имена опальных партийных лидеров, высокопостав-
ленных чиновников и т. п. Потому вариант 1938 года отражает не столько
`последнюю авторскую волю`, сколько совокупность волеизъявлений цензоров
- от первого до последнего. И многолетняя популярность `Двенадцати
стульев` свидетельствует не о благотворном влиянии цензуры, но о качест-
ве исходного материала, который не удалось окончательно испортить.
Политический контекст
Популярным роман стал сразу же, разошелся на пословицы и поговорки -
результат крайне редкий для книги советских писателей. Критика, однако,
довольно долго пребывала в растерянности. Не заметить новый сатирический
роман, опубликованный центральным издательством, было нельзя, но и спо-
рить о его достоинствах или недостатках критики не торопились. Лишь 21
сентября 1928 года в газете `Вечерняя Москва` появилась небольшая рецен-
зия, подписанная инициалами `Л. К.`, автор которой не без снисходи-
тельности указывал, что хоть книга `читается легко и весело`, однако в
целом `роман не поднимается на вершины сатиры`, да и вообще `утомляет`.
Затем критика умолкла надолго. По сути, обсуждение началось лишь после
того, как 17 июня 1929 года в `Литературной газете` под рубрикой `Книга,
о которой не пишут` была опубликована статья, где указывалось, что роман
`несправедливо замолчала критика`.
В итоге, как известно, советские литературоведы условились считать
очевидным, что объект сатиры Ильфа и Петрова - `отдельные недостатки`, а
не `советский образ жизни`. Формула эта очень удобна, поскольку объясня-
ет практически все, ничего конкретно не касаясь. Однако первоначальная
растерянность опытных рецензентов подтверждает, что в 1928 году объясне-
ние, предложенное позже, было далеко не очевидным. Скорее уж очевидным
было то, что всегда ценили поклонники Ильфа и Петрова, оппозиционно
настроенные к режиму: авторы `Двенадцати стульев` шутили очень рискован-
но, огульно высмеивали отечественную прессу, издевались над традиционны-
ми советскими пропагандистскими установками. Критики-современники это,
безусловно, заметили, и все же нашлись у них основания не спешить с
разгромными отзывами.
Понятно, что и авторы романа, снискавшие к 1927 году известность в
качестве абсолютно лояльных газетчиков, да и покровительствовавший им
сановный Нарбут, известный своей осторожностью в вопросах идеологии,
рассчитывали не на разгромные рецензии. Значит, в 1927 году - при работе
над романом - дерзкие шутки Ильфа и Петрова признавались вполне уместны-
ми, а вот в 1928 году их допустимость вызвала у современников серьезные
сомнения. Но сомнения эти разрешились в пользу авторов романа - после
`сигнала сверху`, санкционировавшего благожелательный отзыв в `Литера-
турной газете`.
Понадобилось время, чтобы рецензенты окончательно убедились: авторы
`Двенадцати стульев` не вышли за допустимые пределы и не собирались это
делать. Наоборот - они строго следовали требованиям конъюнктуры. Литера-
турно-политической конъюнктуры, сложившейся к началу работы над романом,
но отчасти изменившейся к моменту его издания. Под патронажем Нарбута
они написали книгу о том, что в Шанхае ничего особенного не случилось. И
таким образом выполнили партийную директиву.
Отметим, что действие в романе начинается весной и завершается осенью
1927 года - накануне юбилея: к 7 ноября готовилось широкомасштабное
празднование десятилетия со дня прихода к власти партии большевиков, де-
сятилетия Советского государства. На это же время - с весны по осень
1927 года - пришелся решающий этап открытой полемики официального пар-
тийного руководства с `левой оппозицией` - Л. Д. Троцким и его единомыш-
ленниками. Именно в контексте антитроцкистской полемики роман - такой,
каким он задумывался, - был необычайно актуален.
Оппозиционеры уже давно утверждали, что лидеры партии - И. В. Сталин
и Н. И. Бухарин - отказались ради упрочения личной власти от идеала `ми-
ровой революции`, а это неизбежно создает непосредственную угрозу су-
ществованию СССР в условиях агрессивного `капиталистического окружения`.
Апологеты же официального партийного курса доказывали в свою очередь,
что оппозиционеры - экстремисты, не умеющие и не желающие работать в ус-
ловиях мира и потому мечтающие о перманентных потрясениях `мировой рево-
люции`, о возрождении `военного коммунизма`, тогда как правящая группа
Сталина-Бухарина - гарант стабильности, опора нэпа.
Весной 1927 года у оппозиционеров появились новые аргументы. Неудачей
завершились многолетние попытки `большевизировать` Китай, где шла много-
летняя гражданская война, широко обсуждавшаяся советской прессой. 15 ап-
реля советские газеты пространно-истерично сообщили о том, что в Шанхае
недавние союзники - китайские левые радикалы националистического толка -
изменили политическую ориентацию и приступили к уничтожению соотечест-
венников-коммунистов.
Статья в `Правде` называлась `Шанхайский переворот`, и это словосоче-
тание вскоре стало термином. Лидеры `левой оппозиции` объявили `шанхайс-
кий переворот` закономерным результатом ошибочной сталинско-бухаринской
политики, из-за которой страна оказалась на грани военной катастрофы. По
их мнению, неудача в Китае, способствовавшая `спаду международного рабо-
чего движения`, отдалила `мировую революцию` и помогла `консолидации сил
империализма`, чреватой в ближайшем будущем тотальной войной всех буржу-
азных стран со страной социализма. Опасность, настаивали оппозиционеры,
усугубляется еще и тем, что внутренняя политика правительства, нэп, сни-
жает обороноспособность страны, поскольку ведет к `реставрации капита-
лизма`, множит и усиливает внутренних врагов, которые непременно будут
консолидироватъся с врагами внешними.
Сталинско-бухаринские пропагандисты попали в сложное положение: троц-
кисты апеллировали к модели `осажденная крепость`, базовой для советской
идеологии. Конечно, аргументы `левой оппозиции` легко было опровергнуть,
ссылаясь, к примеру, на то, что `мировая революция`, как свидетельствует
недавний опыт, вообще маловероятна и `шанхайский переворот` - в самом
худшем случае - означает лишь безвозвратную потерю средств, потраченных
на экспансию в Китай, а вовсе не интервенцию, равным образом нет и
`внутренней угрозы`. Однако в этом случае официальные идеологи вынуждены
были бы отвергнуть советскую аксиоматику: положения о `мировой револю-
ции`, о постоянной военной угрозе со стороны `империалистических прави-
тельств`, о заговорах `врагов внутренних` - ее неотъемлемые элементы.
Пришлось прибегнуть к экивокам, объясняя, что `шанхайский переворот`
- событие хоть и досадное, но не столь значительное, как утверждают оп-
позиционеры; `мировая революция` все равно далека; война, конечно, неиз-
бежна, только начнется еще не скоро; Красная армия способна разгромить
всех агрессоров; что же до `врагов внутренних`, то они никакой реальной
силы не представляют. Да и вообще нет нужды всем и каждому постоянно
рассуждать о `международном положении`: на то есть правительство, а
гражданам СССР надлежит выполнять его решения.
На тезисах официальной пропаганды и строится сюжет `Двенадцати
стульев`. Действие в романе начинается 15 апреля 1927 года, `шанхайский
переворот`, главная газетная новость, обсуждается героями, однако обсуж-
дается между прочим, как событие вполне заурядное, никого не пугающее и
не обнадеживающее, все соображения героев романа о `международном поло-
жении` подчеркнуто комичны, и тем более комичны попытки создать антисо-
ветское подполье. Авторы последовательно убеждают читателя: в СССР нет
питательной среды для `шпионской сети`, `врагам внешним`, даже если они
сумеют проникнуть в страну, не на кого там всерьез опереться, угрозы
`реставрации капитализма` нет. Это хоть и не согласовывалось с недавними
и позднейшими пропагандистскими кампаниями, но идеально соответствовало
правительственному `заказу` в конкретной ситуации - полемике с Троцким.
К лету 1928 года роман уже не казался столь злободневным, как в 1927
году: политическая обстановка изменилась, `левая оппозиция` была сломле-
на, Троцкий удален с политической арены. Кроме того, Сталин отказался от
союза с Бухариным, и теперь Бухарин числился в опаснейших оппозиционерах
- `правых уклонистах`. А в полемике с `правыми уклонистами` официальная
пропаганда вновь актуализовала модель `осажденной крепости`. Ирония по
поводу близкой `мировой революции`, `империалистической агрессии`, шпио-
нажа и т. п. теперь выглядела неуместной.
Ильф и Петров оперативно реагировали на пропагандистские новшества,
вносили в роман изменения, но заново переписывать его не стали. Все рав-
но главная идеологическая установка `Двенадцати стульев` оставалась ак-
туальной: надежды на `скорое падение большевиков` беспочвенны, СССР бу-
дет существовать, что бы ни предпринимали враги - внешние и внутренние.
С этой точки зрения `Двенадцать стульев` - типичный `юбилейный роман`.
Однако антитроцкистская, точнее, антилевацкая направленность его остава-
лась вне сомнений, и характерно, что уже опальный Бухарин цитировал
`Двенадцать стульев` в речи, опубликованной `Правдой` 2 декабря 1928 го-
да.
Впрочем, рассуждения относительно сервилизма авторов здесь вряд ли
уместны. Начнем с того, что антитроцкистская направленность, ставшая
идеологической основой романа, была обусловлена не только `социальным
заказом`. Нападки в печати на Троцкого многие интеллектуалы воспринимали
тогда в качестве признаков изменения к лучшему, возможности, так ска-
зать, `большевизма с человеческим лицом`. Участвуя в полемике, Ильф и
Петров защищали, помимо прочего, нэп и стабильность, противопоставленные
`военному коммунизму`. Они вовремя уловили конъюнктуру, но, надо пола-
гать, конъюнктурные расчеты не противоречили убеждениям.
Так уж совпало, что иронические пассажи по поводу советской фразеоло-
гии были с весны по осень 1928 года свидетельством лояльности, а `шпи-
онские страсти`, разглагольствования о `мировой революции` всемерно вы-
шучивались в эту же пору как проявления троцкизма. С троцкизмом ассоции-
ровалась и `левизна` в искусстве, авангардизм. Потому главными объектами
пародий в `Двенадцати стульях` стали В. В. Маяковский, В. Э. Мейерхольд
и Андрей Белый. Подробно эти пародии, а равным образом некоторые полити-
ческие аллюзии, рассмотрены в комментарии.
Эдиционные принципы
Для предлагаемого издания за основу был взят самый ранний из сохра-
нившихся вариантов, переписанный Петровым (РГАЛИ. Ф. 1821. Оп. 1. Ед.
хр. 31). Поглавное деление дается по машинописному варианту, и структура
комментария соответствует этим сорока трем главам (РГАЛИ. Ф. 1821. Оп.
1. Ед. хр. 32-33). Дополнительно в тексте указаны также границы двадцати
глав исходного варианта. В ряде случаев учтена чисто стилистическая
правка машинописного варианта, но игнорируются правка идеологическая и
сокращения. Орфография и пунктуация приведены в соответствие с нормами
современного литературного языка.
Принципы комментирования традиционны: поясняются прежде всего реалии,
цитаты и реминисценции, литературные и политические аллюзии, пародии,
конкретные события, так или иначе связанные с эпизодами романа, тексто-
логически существенные разночтения. Подробный анализ интертекстуальных
зависимостей не входит в задачу.
При подготовке комментария использованы монографические исследования:
Курдюмов А. А. <Лурье Я. С.> В краю непуганых идиотов: Книга об Ильфе и
Петрове. Раris, 1983; Щеглов Ю. К. Романы И. Ильфа и Е. Петрова: Спутник
читателя. В 2 т. Wiеn, 1990-1991. Кроме того, комментарии к изданиям ро-
мана: Долинский М. 3. Комментарии <к роману И. Ильфа и Е. Петрова `Две-
надцать стульев`>//Ильф И., Петров Е. Необыкновенные истории из жизни
города Колоколамска. М., 1989; Сахарова Е. М. Комментарии <к роману И.
Ильфа и Е. Петрова `Двенадцать стульев`>//Ильф И., Петров Е. Двенадцать
стульев. М., 1987.
За оказанную помощь благодарим В. Т. Бабенко, Н. А. Богомолова, В. В.
Бродского, В. М. Гаевского, А. Ю. Галушкина, А. Я. Гитиса, В. Н. Денисо-
ва, О. А-Долотову, Г. Х. Закирова, В. Н. Каплуна, Л. Ф. Кациса, Р. М.
Кирсанову, Г. В. Макарову, В. В. Нехотина, А. Е. Парниса, Р. М. Янгиро-
ва.
М. П. Одесский, Д. М. Фельдман
От издательства
В тексте романа курсивом выделены разночтения и фрагменты, исключен-
ные из варианта, входившего в ранее издававшиеся собрания сочинений
Ильфа и Петрова.
Часть первая
Старгородский лев
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Глава I. Безенчук и нимфы
В уездном городе N* было так много парикмахерских заведений и бюро
похоронных процессий, что, казалось, жители города рождаются лишь затем,
чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем* и сразу же уме-
реть. А на самом деле в уездном городе N люди рождались, брились и уми-
рали довольно редко. Жизнь города была тишайшей. Весенние вечера были
упоительны, грязь под луною сверкала, как антрацит, и вся молодежь горо-
да до такой степени была влюблена в секретаршу месткома коммунальников*,
что это просто мешало ей собирать членские взносы.
Вопросы любви и смерти не волновали Ипполита Матвеевича Воробьянино-
ва, хотя этими вопросами, по роду своей службы, он ведал с 9 утра до 5
вечера ежедневно, с получасовым перерывом для завтрака.
По утрам, выпив из причудливого (морозного с жилкой) стакана свою
порцию горячего молока, поданного Клавдией Ивановной, он выходил из по-
лутемного домика на просторную, полную диковинного весеннего света улицу
`Им. тов. Губернского`*. Это была приятнейшая из улиц, какие встречаются
в уездных городах. По левую руку, за волнистыми зеленоватыми стеклами,
серебрились гроба похоронного бюро `Нимфа`. Справа, за маленькими, с об-
валившейся замазкой окнами, угрюмо возлежали дубовые, пыльные и скучные
гроба, гробовых дел мастера Безенчука. Далее `Цирульный мастер Пьер и
Константин` обещал своим потребителям `холю ногтей` и `ондулясион* на
дому`. Еще дальше расположилась гостиница с парикмахерской, а за нею, на
большом пустыре, стоял палевый теленок и нежно лизал поржавевшую, прис-
лоненную (как табличка у подножия пальмы в ботаническом саду) к одиноко
торчащим воротам вывеску:
`Погребальная контора `Милости просим`.
Хотя похоронных депо было множество, но клиентура у них была не-
большая. `Милости просим` лопнуло еще за три года до того, как Ипполит
Матвеевич осел в городе N, а мастер Безенчук пил горькую и даже однажды
пытался заложить в ломбарде свой лучший выставочный гроб.
Люди в городе N умирали редко, и Ипполит Матвеевич знал это лучше ко-
го бы то ни было, потому что служил в загсе, где ведал столом регистра-
ции смертей и браков.
Стол, за которым работал Ипполит Матвеевич, походил на старую надг-
робную плиту. Левый уголок его был уничтожен крысами. Хилые его ножки
тряслись под тяжестью пухлых папок табачного цвета с записями, из кото-
рых можно было почерпнуть все сведения о родословных жителей города N и
о генеалогических (или, как шутливо говаривал Ипполит Матвеевич, гинеко-
логических) древах, произросших на скудной уездной почве.
В пятницу 15 апреля 1927 года Ипполит Матвеевич, как обычно, проснул-
ся в половине восьмого и сразу же просунул нос в старомодное пенсне с
золотой дужкой. Очков он не носил. Однажды, решив, что носить пенсне не-
гигиенично, Ипполит Матвеевич направился к оптику и купил очки без опра-
вы, с позолоченными оглоблями. Очки с первого раза ему понравились, но
жена (это было незадолго до ее смерти) нашла, что в очках он вылитый Ми-
люков*, и он отдал очки дворнику. Дворник, хотя и не был близорук, к оч-
кам привык и носил их с удовольствием.
- Бонжур! - пропел Ипполит Матвеевич самому себе, спуская ноги с пос-
тели.
`Бонжур` указывало на то, что Ипполит Матвеевич проснулся в добром
расположении. Сказанное при пробуждении `гут морген` обычно значило, что
печень пошаливает, что 52 года - не шутка и что погода нынче сырая.
Ипполит Матвеевич сунул сухощавые ноги в довоенные штучные брюки*,
завязал их у щиколотки тесемками и погрузился в короткие мягкие сапоги с
узкими квадратными носами и низкими подборами*. Через пять минут на Ип-
полите Матвеевиче красовался лунный жилет, усыпанный мелкой серебряной
звездой*, и переливчатый люстриновый пиджачок*. Смахнув с седых (волосок
к волоску) усов оставшиеся после умывания росинки, Ипполит Матвеевич
зверски пошевелил усами, в нерешительности попробовал шероховатый подбо-
родок, провел щеткой по коротко остриженным алюминиевым волосам пять раз
левой и восемь раз правой рукой ото лба к затылку и, учтиво улыбаясь,
двинулся навстречу входившей в комнату теще - Клавдии Ивановне.
- Эпполе-эт, - прогремела она, - сегодня я видела дурной сон.
Слово `сон` было произнесено с французским прононсом.
Ипполит Матвеевич поглядел на тещу сверху вниз. Его рост доходил до
185 сантиметров. С такой высоты ему легко и удобно было относиться к те-
ще Клавдии Ивановне с некоторым пренебрежением.
Клавдия Ивановна продолжала:
- Я видела покойную Мари с распущенными волосами и в золотом кушаке.
От пушечных звуков голоса Клавдии Ивановны дрожала чугунная лампа с
ядром, дробью и пыльными стеклянными цацками*.
- Я очень встревожена! Боюсь, не случилось бы чего!
Последние слова были произнесены с такой силой, что каре волос на го-
лове Ипполита Матвеевича колыхнулось в разные стороны. Он сморщил лицо и
раздельно сказал:
- Ничего не будет, маман. За воду вы уже вносили?
Оказывается, что не вносили. Калоши тоже не были помыты. Ипполит Мат-
веевич не любил свою тещу. Клавдия Ивановна была глупа, и ее преклонный
возраст не позволял надеяться на то, что она когда-нибудь поумнеет. Ску-
па она была до чрезвычайности, и только бедность Ипполита Матвеевича не
давала развернуться этому захватывающему чувству. Голос у нее был такой
силы и густоты, что ему позавидовал бы Ричард Львиное Сердце*. И, кроме
того, что было самым ужасным, Клавдия Ивановна видела сны. Она видела их
всегда. Ей снились девушки в кушаках и без них, лошади, обшитые желтым
драгунским кантом*, дворники, играющие на арфах, архангелы в сторожевых
тулупах, прогуливающиеся по ночам с колотушками в руках, и вязальные
спицы, которые сами собой прыгали по комнате, производя огорчительный
звон. Пустая старуха была Клавдия Ивановна. Вдобавок ко всему под носом
у нее росли усы, и каждый ус был похож на кисточку для бритья.
Ипполит Матвеевич, слегка раздраженный, вышел из дому. У входа в свое
потасканное заведение стоял, прислонясь к дверному косяку и скрестив ру-
ки, гробовых дел мастер Безенчук. От систематических крахов своих ком-
мерческих начинаний и от долговременного употребления внутрь горячи-
тельных напитков глаза мастера были ярко желтыми, как у кота, и горели
неугасимым огнем.
- Почет дорогому гостю! - прокричал он скороговоркой, завидев Ипполи-
та Матвеевича. - С добрым утром.
Ипполит Матвеевич вежливо приподнял запятнанную касторовую шляпу*.
- Как здоровье вашей тещеньки, разрешите, такое нахальство, узнать?
- Мр-р, мр-р, - неопределенно ответил Ипполит Матвеевич и, пожав пря-
мыми плечами, проследовал дальше.
- Ну, дай ей бог здоровьичка, - с горечью сказал Безенчук, - одних
убытков сколько несем, туды его в качель.
И снова, скрестив руки на груди, прислонился к двери.
У врат похоронного бюро `Нимфа` Ипполита Матвеевича снова попридержа-
ли.
Владельцев `Нимфы` было трое. Они враз поклонились Ипполиту Матвееви-
чу и хором осведомились о здоровье тещи.
- Здорова, здорова, - ответил Ипполит Матвеевич, - что ей делается.
Сегодня золотую девушку видела, распущенную. Такое ей было обозрение во
сне.
Три `нимфа` переглянулись и громко вздохнули.
Все эти разговоры задержали Ипполита Матвеевича в пути, и он, против
обыкновения, пришел на службу тогда, когда часы, висевшие над лозунгом
`Сделал свое дело - и уходи`, показывали пять минут десятого.
- Мацист* опоздал!
Ипполита Матвеевича за большой рост, а особенно за усы, прозвали в
учреждении Мацистом, хотя у настоящего Мациста никаких усов не было.
Вынув из ящика стола синюю войлочную подушечку, Ипполит Матвеевич по-
ложил ее на стул, придал усам правильное направление (параллельно линии
стола) и сел на подушечку, несколько возвышаясь над всеми тремя своими
сослуживцами. Ипполит Матвеевич не боялся геморроя, он боялся протереть
брюки и потому пользовался синим войлоком.
За всеми манипуляциями советского служащего* застенчиво следили двое
молодых людей - мужчина и девица. Мужчина в суконном, на вате, пиджаке
был совершенно подавлен служебной обстановкой, запахом ализариновых чер-
нил*, часами, которые часто и тяжело дышали, а в особенности, строгим
плакатом: `Сделал свое дело - и уходи`. Хотя дела своего мужчина в пид-
жаке еще и не начинал, но уйти ему уже хотелось. Ему казалось, что дело,
по которому он пришел, настолько незначительно, что из-за него совестно
беспокоить такого видного седого гражданина, каким был Ипполит Матвее-
вич. Ипполит Матвеевич и сам понимал, что у пришедшего дело маленькое,
что оно терпит, а потому, раскрыв скоросшиватель ∙2 и дернув щечкой, уг-
лубился в бумаги. Девица в длинном жакете, обшитом блестящей черной
тесьмой, пошепталась с мужчиной и, потея от стыда, стала медленно подви-
гаться к Ипполиту Матвеевичу.
- Товарищ, - сказала она, - где тут...
Мужчина в пиджаке радостно вздохнул и, неожиданно для самого себя,
гаркнул:
- Сочетаться!
Ипполит Матвеевич внимательно поглядел на перильца, за которыми стоя-
ла чета.
- Рождение? Смерть?
- Сочетаться, - повторил мужчина в пиджаке и растерянно оглянулся по
сторонам.
Девица прыснула. Дело было на мази. Ипполит Матвеевич с ловкостью фо- ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 117243
Опублик.: 16.01.02
Число обращений: 1
|
