ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Абрахам МЕРРИТ
             Сборник рассказов и повестей

                СОДЕРЖАНИЕ:

ТРУТЕНЬ
СКВОЗЬ ДРАКОНЬЕ СТЕКЛО
ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ И РОБОТЫ
ОБИТАТЕЛИ ПРОПАСТИ
ТРИ СТРОЧКИ НА СТАРОФРАНЦУЗСКОМ
ЛЕСНЫЕ ЖЕНЩИНЫ
ЖЕНЩИНА-ЛИСА
ЛУННЫЙ БАССЕЙН

ТРУТЕНЬ

За столом в клубе Первооткрывателей сидели четверо: Хьюитт, только
что вернувшийся из двухлетней ботанической экспедиции в Абиссинию;
Каранак, этнолог; Маклеод, во-первых, поэт, а во-вторых, ученый хранитель
Азиатского музея; Уинстон, археолог, который вместе с русским Козловым
раскопал руины Кара-Кора, Города Черных Камней, в северной Гоби, некогда
столицы империи Чингиз-хана.
Разговор перешел на оборотней, вампиров, женщин-лис и тому подобные
суеверия. Повернуло его туда телеграфное сообщение о мерах, принимаемых
против Общества Леопарда, фанатиках-убийцах, которые натягивают на себя
шкуру леопарда, подобно этим животным, затаиваются на ветвях деревьев и
бросаются оттуда на свои жертвы, разрывая им горло стальными когтями. А
также сообщение об `убийстве ведьмы` в Пенсильвании. Там обнаружили
забитую насмерть женщину; соседи решили, что она может принимать форму
кошки и приносить зло в те дома, куда она в облике кошки забиралась.
Каранак сказал:
- Существуют глубоко укоренившиеся невероятно древние верования, что
мужчина или женщина может принять форму зверя, змеи, птицы, даже
насекомого. В старину в это верили повсюду, и сейчас еще повсюду некоторые
в это верят: лисы-женщины и лисы-мужчины в Китае и Японии, люди-волки,
люди-бобры и люди-птицы у наших собственных индейцев. Всегда считалось,
что существует пограничная зона между миром сознания человека и животного
- зона, в которой может быть изменена внешняя оболочка и человек может
превратиться в животное или животное в человека.
Маклеод сказал:
- У египтян были основания наделять своих богов головами животных,
птиц и насекомых. Почему они рисуют Кефера, Древнейшего Бога, с головой
быка? Почему дают Анубису, Владыке Мертвых, голову шакала. Или Тору, богу
мудрости, голову ибиса; Гору, божественному сыну Изиды и Осириса, голову
ястреба? У Сета, бога зла, голова крокодила, а у богини Баст - кошки. Для
этого была причина. Но о ней можно только догадываться.
Каранак сказал:
- Я думаю, в этой мысли о пограничной зоне что-то есть. В каждом
человеке больше или меньше, но есть что-то от зверя, рептилии, птицы,
насекомого. Я знавал мужчин, которые выглядели как крысы и у которых была
крысиная душа. Я знавал женщин, принадлежавших к лошадиному семейству, и у
них это проявлялось в голосе и внешности. Несомненно, существуют
люди-птицы - с лицами орлов, ястребов, хищные. Люди-совы как будто в
основном мужчины, а люди-корольки - женщины. Отчетливо выделяются типы
волка и змеи. Предположим, у некоторых их звериная часть развита так
сильно, что они могут миновать пограничную зону - становиться на время
животным? Так можно объяснить оборотней, женщин-змей и все остальное. Что
может быть проще?
Уинстон спросил:
- Неужели вы серьезно, Каранак?
Каранак рассмеялся.
- Наполовину. У меня был друг с невероятно острым ощущением этих
звериных качеств в человеке. Он видел людей не как людей, а скорее как
животных и птиц. Воспринимал звериное сознание, которое либо делит с
человеческим трон, либо сидит выше или ниже его. Неприятный дар. Мой друг
походил на врача с настолько развитым диагностическим чутьем, что он видит
не мужчин и женщин, а их болезни. Обычно он мог контролировать эту свою
способность. Но иногда, как он описывал, где-нибудь в подземке, или в
автобусе, или в театре - или даже наедине с хорошенькой женщиной - все
мгновенно покрывалось туманом, а когда туман рассеивался, он оказывался
среди крыс и лис, волков и змей, кошек, тигров и птиц; все они одеты
по-человечески, но больше ничего человеческого в них нет. Такая картина
длилась всего мгновение - но это мгновение было весьма неприятным.
Уинстон недоверчиво спросил:
- Вы хотите сказать, что мышцы и скелет человека могут мгновенно
превратиться в мышцы и скелет волка? Кожа отрастить шерсть? Или, если речь
идет о людях-птицах, перья? Мгновенно отрастить крылья и
специализированные мышцы для управления ими? Вырастить клыки... носы
станут рылами...
Каранак улыбнулся.
- Нет, ничего подобного я не предполагаю. Я предполагаю, что звериная
часть этой двойной природы человека может растворить человеческую часть до
такой степени, что восприимчивый наблюдатель это заметит. Как мой друг,
особую чувствительность которого я описал.
Уинстон в насмешливом восхищении поднял руки.
- Наконец современная наука объяснила легенду о Цирцее! Волшебница
Цирцея давала людям напиток, который превращал их в животных. Ее напиток
усиливал животную часть души, так что человеческая внешность больше не
воспринималась глазами и мозгом тех, кто на них смотрел. Согласен с вами,
Каранак: что может быть проще? Но слово это я употребляю не в том
значении, что вы.
Каранак, улыбаясь, ответил:
- А почему бы нет? Различные напитки и обряды обычно сопровождают
переход от одной формы к другой. Я видел напитки и наркотики, которые
могли без всякого волшебства сделать с человеком почти то же самое.
Уинстон горячо начал:
- Но...
Его прервал Хьюитт.
- Не заткнется ли противная сторона и не даст ли возможность
заслушать еще одного свидетеля? Каранак, я вам признателен. Вы придали мне
храбрости, и я расскажу то, что никогда бы не рассказал, если бы не ваши
слова. Не знаю, правы вы или нет, но... вы сбросили у меня с плеч злого
духа, который уже несколько месяцев как оседлал меня! Это произошло за
четыре месяца до того, как я уехал из Абиссинии. Я возвращался в
Аддис-Абебу. Со своими носильщиками пробирался через западные джунгли. Мы
пришли к деревне и остановились лагерем. Вечером ко мне пришел мой
десятник. Он очень нервничал. Попросил, чтобы на рассвете мы ушли. Я хотел
день-два передохнуть и спросил его о причине. Он ответил, что в деревне
живет жрец, это великий колдун, по ночам он превращается в гиену и
отправляется на охоту. За человеческим мясом, прошептал десятник. Жители
деревни в безопасности, потому что он их защищает. Но остальные нет. А
следующая ночь - первая ночь полнолуния. Люди испуганы. Согласен ли я
выступить на рассвете?
- Я не рассмеялся. Высмеивание верований дикарей ничего не даст. Я
серьезно выслушал его и заверил, что мое волшебство сильнее волшебства
колдуна. Он не был удовлетворен, но замолчал. На следующий день я
отправился на поиски жреца. Найдя его, я понял, как ему удалось
распространить эту историю и заставить туземцев поверить в нее. Если
человек когда-нибудь походил на гиену, то это был он. К тому же на плечах
у него была шкура огромной гиены, я таких больших не видел, и ее голова
скалилась на вас над его головой. Трудно было разделить зубы его и гиены.
Я подозреваю, что он подпилил свои зубы, чтобы они походили на клыки
гиены. И пахло от него гиеной. Даже сейчас от воспоминаний об этом запахе
и меня внутри все переворачивается. Конечно, это шкура - так я тогда
подумал.
- Ну, я присел перед ним, и мы некоторое время смотрели друг на
друга. Он молчал, и чем больше я на него смотрел, тем меньше он казался
мне человеком и больше тем зверем, шкуру которого носил на плечах. Мне это
не понравилось - откровенно говорю, не понравилось. Что-то забиралось под
кожу. Я должен был сдаться первым. Поэтому я встал и похлопал по ружью. И
сказал: `Я не люблю гиен. Ты меня понял?` И снова похлопал по ружью. Если
он собирается проделать какой-нибудь фокус, который еще больше напугает
моих людей, я хотел задушить это в зародыше. Он ничего не ответил, просто
продолжал смотреть на меня. Я ушел.
- Весь день мои люди нервничали, а к вечеру стали нервничать еще
больше. Я заметил, что не было обычной веселой суматохи в сумерках,
которая характеризует туземные деревни. Жители рано разошлись по своим
хижинам. Наш лагерь располагался на поляне сразу перед частоколом.
Носильщики собрались вокруг костров. Я сидел на груде ящиков, откуда мог
видеть всю поляну. На коленях я держал ружье, другое стояло рядом. То ли
страх полз от моих людей, как испарение, то ли это было внушение жреца о
превращении человека в зверя, пока я сидел перед ним, не знаю, но факт
остается фактом: я чувствовал себя не в себе. Десятник сидел рядом со мной
с длинным ножом в руке.
- Немного погодя из-за деревьев поднялась луна и осветила всю поляну.
И тут неожиданно на ее краю, не более чем в ста ярдах от меня, я увидел
жреца. Было что-то тревожное в неожиданности, с какой он появился. Только
что тут никого не было, мгновение - и он появился. Луна блистала на его
зубах и зубах гиены. Если не считать шкуры, он был совершенно обнажен, и
зубы его блестели, как намасленные. Я почувствовал, что десятник рядом со
мной дрожит, как испуганная собака, услышал, как стучат его зубы.
- И тут мгновенно появился туман - меня это поразило в том, что вы
рассказывали о своем восприимчивом друге, Каранак. Туман тут же рассеялся,
но жреца не было. Нет. Но на том месте, где он только что был, стояла
большая гиена - стояла на задних лапах, как человек, и смотрела на меня. Я
видел ее волосатое тело. Передние лапы она прижала к груди, как скрещенные
руки. До меня донеслась вонь - густая. Я не трогал ружье, я даже не
вспомнил о нем, мозг мой будто оцепенел.
- Зверь раскрыл пасть. Он _у_л_ы_б_н_у_л_с_я_ мне. Потом пошел -
п_о_ш_е_л_ это именно то слово, - сделал шесть шагов, опустился на
четвереньки, легко скользнул в кусты и исчез.
- Я умудрился стряхнуть удерживавшее меня оцепенение, взял фонарь и
ружье и отправился туда, где стоял зверь. Почва там была мягкая и влажная.
Видны были отпечатки рук и ног человека. Как будто человек пробирался в
кустах на четвереньках. Были и отпечатки двух ног рядом друг с другом, как
будто тут он стоял прямо. А дальше - дальше только следы лап гиены.
- Шесть отпечатков, на равном расстоянии, как будто зверь сделал
шесть шагов на задних лапах. Потом обычный след гиены, двигающейся на
четырех лапах своей раскосой походкой. Больше никаких отпечатков
человеческих ног - и от того места, где стоял жрец, следы не вели назад.
Хьюитт смолк. Уинстон спросил:
- И все?
Хьюитт сказал, будто не слышал его:
- И что же, Каранак, вы считаете, что у этого жреца была душа гиены?
И что я видел эту звериную душу? Или, когда я сидел перед ним днем, он
внушил мне, что в такое-то время и в таком-то месте я увижу гиену? И я
увидел?
Каранак ответил:
- Возможно и то, и другое. Я предпочел бы первое объяснение.
Хьюитт спросил:
- Тогда как же вы объясните изменение человеческих следов на
звериные?
Уинстон спросил:
- А кто-нибудь, кроме вас, видел эти следы?
Хьюитт ответил:
- Нет. По очевидным причинам я не показывал их десятнику.
Уинстон сказал:
- Я склоняюсь к гипотезе гипноза. Отпечатки - часть той же иллюзии.
- Вы спросили, все ли это, - сказал Хьюитт. - Нет, не все. С
рассветом я провел перекличку и обнаружил, что одного человека не хватает.
Мы нашли его - вернее, то, что от него осталось - в четверти мили в
кустах. Какое-то животное пробралось в лагерь, аккуратно разорвало ему
горло и утащило, никого не разбудив. И даже я ничего не заметил, а я ведь
не спал. Вокруг тела виднелись следы необыкновенно большой гиены.
Несомненно, это она убила и частично съела его.
- Совпадение, - пробормотал Уинстон.
- Мы пошли по следам зверя, - продолжал Хьюитт. - Нашли пруд, из
которого он пил. Проследили след до края пруда. Но...
Он колебался. Уинстон нетерпеливо спросил:
- Но?
- Но мы не нашли обратного следа. Обратный след принадлежал человеку.
А вот к пруду никакой человеческий след не вел. К тому же отпечатки
человека были точно такими, как те, что оборвались в том месте, где
начался след гиены на краю поляны. Я знаю, потому что на левой ноге не
хватало большого пальца.
Каранак спросил:
- И что же вы сделали?
- Ничего. Разобрали тюки и ушли. Десятник и остальные видели следы.
Удержать их было невозможно. Так что ваша теория гипноза вряд ли
выдерживает, Уинстон. Вряд ли жреца видело больше, чем пять-шесть моих
людей. А следы видели все.
- Массовая галлюцинация. Ошибка в наблюдениях. Десятки рациональных
объяснений, - сказал Уинстон.
Заговорил Маклеод, четкая дикция ученого куратора растворилась в
гаэльской картавости, как всегда, когда он волновался:
- Так ли это, Мартин Хьюитт? А теперь я вам расскажу историю. Я видел
это своими глазами. Я поддерживаю вас, Алан Каранак, но я иду дальше. Вы
говорите, что сознание человека может жить рядом с другим сознанием -
животного, птицы или еще чего-нибудь. А я говорю, что это одна жизнь.
Единая сила, мыслящая и сознающая сила, в которой деревья, животные,
цветы, микроорганизмы и человек - все живущее есть лишь части, как
миллиарды живых клеток составляют один организм человека. И при
определенных условиях части могут перемешиваться. И таков исток древних
легенд о дриадах и нимфах, гарпиях и оборотнях и всем подобном.
- А теперь слушайте. Наш род происходит с Гебридских островов. Там
знают кое-что, чему не могут научить книги. В восемнадцать лет я поступил
в маленький среднезападный колледж. Мы жили в одной комнате с... ну,
назову этого парня Фергюсон. И в колледже был профессор со странными
идеями, какие трудно ожидать в таком месте.
`Расскажите мне, что чувствует лиса, когда за ней охотятся собаки, -
говорил он. - Или кролик, которого выслеживает лиса. Или покажите сад
взглядом дождевого червя. Выйдите из себя. Воображение - величайший дар
богов, - говорил он, - а также их величайшее проклятие. Но благословение
или проклятие, полезно им обладать. Расширьте свое сознание и опишите, что
увидели и почувствовали.`
Фергюсон набросился на это задание, как муха на сахар. Он писал не
как человек, рассказывающий о лисе, зайце или ястребе: сами лиса, заяц и
ястреб говорили через человека. Он описывал не только эмоции этих существ.
Что они видели, слышали и обоняли и как видели, слышали и обоняли. И что
они... думали.
- Одноклассники смеялись или были зачарованы. Но профессор не
смеялся. Нет. Немного погодя у него появилось какое-то обеспокоенное
выражение, он подолгу о чем-то говорил с Фергюсоном. А я его спрашивал:
`Ради Бога, как ты это делаешь, Ферг? Все кажется у тебя таким реальным`.
`Это и так реально, - отвечал он. - Я гонюсь с собаками и убегаю с
зайцем. Я погружаюсь сознанием в животное и спустя какое-то время сливаюсь
с ним в одно. Буквально. Как будто я вышел из себя. А когда возвращаюсь в
себя - я помню`.
`Не говори, что превращаешься в одно из этих созданий`, - сказал я.
Он поколебался: `Не телесно, - ответил он наконец. - Но я знаю, что
мое сознание... душа... дух... называй как хочешь... меняется`.
Он не спорил со мной. И я знал, что он рассказывает не все. А
профессор без всякого объяснения неожиданно прекратил эти странные
задания. Через несколько недель я окончил колледж.
Это было больше тридцати лет назад. Лет десять назад я сидел в своем
кабинете, и секретарша сказала, что пришел человек про имени Фергюсон. Он
говорит, что он мой соученик, и хочет со мной повидаться. Я сразу его
вспомнил и попросил впустить. Когда он вошел, я замигал. Фергюсон,
которого я знал, был стройным сухощавым смуглым крепким привлекательным
парнем с квадратной челюстью. Этот человек был совсем другим. Волосы у
него странно золотистого цвета и исключительно тонкие, почти пушок. Лицо
овальное и плоское, с уходящим назад подбородком. Он носил огромные темные
очки, и они казались парой мушиных глаз под микроскопом. Или вернее - тут
же подумал я - глаз пчелы. Но настоящее потрясение я ощутил, когда пожал
ему руку. Она была скорее похожа на лапу насекомого, чем на руку человека,
а когда я взглянул на нее, то увидел, что она тоже покрыта желтым пушком.
Он сказал:
`Привет, Маклеод, я боялся, что ты меня не вспомнишь`.
Голос Фергюсона, каким я его помнил, и в то же время нет. Какое-то
странное глухое гудение и жужжание слышалось в нем.
Но все же это был Фергюсон. Он скоро доказал это. Говорил почти все
время он, потому что я - меня беспокоил его странный нечеловеческий голос,
и я не мог оторвать взгляда от желтоватого пушка на его руках, - я почти
все время молчал. Он рассказал, что купил ферму в Нью-Джерси. Фермерским
хозяйством он не занимается, просто ему нужно было место для пасеки.
Теперь он держит пчел. Он сказал:
`Я испытал все виды животных. В сущности даже больше, чем животных.
Понимаешь, Мак, быть человеком - это неинтересно. В этом ничего нет, кроме
печали. Животные тоже несчастливы. Поэтому я сосредоточился на пчелах. На
трутнях, Мак. Короткая жизнь, но исключительно веселая`.
Я сказал: `О чем это ты говоришь?`
Он рассмеялся - жужжащим, гудящим смехом.
`Ты очень хорошо знаешь. Тебя всегда интересовали мои маленькие
экскурсии, Мак. А я тебе и сотой доли не рассказывал. Приезжай ко мне в
следующую среду и, может быть, удовлетворишь свое любопытство. Я думаю,
тебе это покажется интересным`.
Ну, мы еще немного поговорили, и он ушел. И дал мне точные указания,
как найти его ферму. Я проводил его до выхода, и у меня появилось
невероятное ощущение, что вокруг него гудит и жужжит огромная волынка.
Мое любопытство - или что-то более глубокое - было чрезвычайно
возбуждено. В среду я поехал к нему. Прекрасное место - цветы и цветущие
деревья. В большом саду несколько сотен ульев. Фергюсон встретил меня. Он
выглядел еще желтее и пушистее, чем раньше. И гудение в его голосе
слышалось сильнее. Он провел меня в дом. Странное место. Одна комната с
высоким потолком и забранными ставнями окнами - все, кроме одного. В
комнате тусклый бело-золотой рассеянный свет. Да и дверь не была обычной.
Низкая и широкая. Мне сразу пришло в голову, что комната напоминает
внутренность улья. Незакрытое окно выходило на ульи. Оно было затянуто
сеткой.
Он принес пищу и питье: мед и медовый напиток, сладкое печенье на
меду и фрукты. Сказал, что не ест мясо.
Начал говорить. О жизни пчел. Об абсолютном счастье трутня, который
летает на солнце, пьет сок цветков, которого кормят другие пчелы, который
чашками пьет мед в улье... свободный и беззаботный, и все ночи и дни его
несутся с восторженным звоном секунд...
`Что с того, что в конце тебя убивают? - спрашивал он. - Ты жил -
каждую секунду. А потом восторг ночного полета. Трутень за трутнем летят в
ночном воздухе по следу девственницы! С каждым ударом крыльев жизнь в тебе
все сильнее и сильнее. И наконец... пламенный экстаз... пламенный экстаз
огня... сущности жизни, обманувшей смерть. Да, смерть настигает тебя в
этом пламени... но настигает слишком поздно. Ты умираешь - но что с того?
Ты обманул смерть. Ты не знаешь, что тебя настигла смерть. Ты умираешь в
самом сердце экстаза...`
Он смолк. Снаружи послышался сдержанный рокот, который все время
усиливался. Биение тысяч и тысяч пчелиных крыльев... рев сотен тысяч
крошечных самолетов...
Фергюсон прыгнул к окну.
`Рои! Рои!` - закричал он. Дрожь пробежала по его телу, раз, другой,
третий, все быстрее и быстрее. Его вытянутые руки задрожали... начали бить
вверх и вниз, все быстрее, пока не превратились в мелькание, как крылья
колибри... как дрожь пчелиных крыльев. Послышался его голос... жужжащий...
жужжащий... `Завтра вылетают девственницы... ночной полет... я должен быть
там.. должен... длжжж... джжж... жжжжжжжжж...`
На мгновение человек у окна исчез. На его месте гудел и жужжал
огромный трутень... он пытался прорвать сетку... освободиться...
улететь...
Потом Фергюсон откинулся назад. Упал. Толстые очки упали при падении.
Два огромных черных глаза, не человеческие глаза, а фасеточные глаза
пчелы, смотрели на меня.
Я склонился к нему, вслушался в биение сердца. Его не было. Он умер.
И тут медленно, медленно раскрылся мертвый рот. Меж губ появилась
голова трутня... антенны дрожали, глаза рассматривали меня. Трутень
прополз меж губ. Прекрасный трутень... странный трутень... Немного посидел
на губах, потом крылья его завибрировали... быстрее, быстрее...
Он вылетел их губ Фергюсона, облетел мою голову раз, и два, и три.
Подлетел к окну и вцепился в сетку, жужжал, ползал, бил ее крыльями...
На столе лежал нож. Я взял его и разрезал сетку. Трутень метнулся к
разрезу... и исчез...
Я повернулся и посмотрел на Фергюсона. Глаза его смотрели на меня.
Мертвые глаза. Но больше не черные... голубые, какими я их помнил с
молодости. И человеческие. И волосы больше не золотой пушок - черные,
какими были, когда я знал его. А руки белые, мускулистые и - безволосые.

СКВОЗЬ ДРАКОНЬЕ СТЕКЛО

Херндон помогал грабить Запретный Город, когда союзники превратили
подавление восстания боксеров в самый замечательный грабеж со времен
Тамерлана. Шесть его моряков верно следовали за ним в его пиратских
фантазиях. Русская княгиня, которую он развлекал в Нью-Йорке, помогла ему
добраться до берега и его яхты. Поэтому Херндон сумел проплыть через
проливы с не меньшим количеством сокровищ Сына Неба, чем самый усердный
работник в пекинском посольстве.
Кое-что из сокровищ он подарил очаровательным дамам, которые жили или
по-прежнему живут в солнечной области его сердца. Большую часть
использовал для обстановки двух поразительных китайских комнат в своем
доме на Пятой авеню. Немного, следуя слабому религиозному импульсу,
подарил Метрополитен-музею. Ему казалось, что таким образом он узаконивает
собственное обладание сокровищами - словно преподносит их богам, строит
больницы, дворцы мира и тому подобное.
Но драконье стекло - ничего более удивительного он не видел - он
поставил в своей спальне, чтобы первый утренний взгляд падал на него, и
устроил специальные светильники, чтобы можно было, проснувшись среди ночи,
посмотреть на него. Удивительное? Оно более чем удивительно, это драконье
стекло! Тот, кто сделал его, жил в те времена, когда боги ходили по земле
и каждый день создавали что-нибудь новое. Только человек, живший в такой
атмосфере, мог сотворить его. Ничего подобного ему не существовало.
Я был на Гавайях, когда телеграф сообщил о первом исчезновении
Херндона. Сообщалось немногое. Слуга пришел утром будить его, и Херндона
не было. Вся одежда оказалась на месте. Все говорило, что Херндон где-то в
доме. Но его не было.
Человек, который стоит десять миллионов, естественно, не может
растаять в воздухе, не вызвав большого смятения. Газеты добавили суматохи,
но в них в сущности сообщалось только два факта: Херндон вернулся домой
вечером и утром исчез.
Я был в море, возвращаясь домой и надеясь принять участие в поисках,
когда радио принесло новость о его возвращении. Его нашли на полу спальни
в обрывках шелковой одежды, тело его было искалечено, как будто на него
напал тигр. Но возвращение его объяснялось не больше, чем исчезновение.
Вечером его не было - на утро он появился. Херндон, когда смог
разговаривать, отказался рассказать что-нибудь даже врачам. Я отправился
прямо в Нью-Йорк и подождал, пока медики не решили, что лучше пустить меня
к нему, чем давать ему возможность беспокоиться из-за того, что он меня не
видит.
Когда я вошел, Херндон встал с инвалидной коляски. Глаза у него были
ясные и яркие, ни в его приветствии, ни в рукопожатии не было слабости.
Сестра выскользнула из комнаты.
- Что это было, Джим? - воскликнул я. - Что на всей земле могло с
вами произойти?
- Я не уверен, что на земле, - ответил он. И показал на что-то
похожее на высокий пюпитр, накрытый куском тяжелого шелка с вышитыми на
нем китайскими рисунками. Несколько мгновений он колебался, потом подошел
к шкафу. Достал оттуда два тяжелых ружья, те самые, я вспомнил, с которыми
в последний раз охотился на слонов.
- Вы не сочтете меня сумасшедшим, если я попрошу вас держать одно из
них наготове, пока мы будем разговаривать, Уорд? - извиняющимся тоном
спросил он. - Это ведь вполне реально?
Он распахнул халат и показал перевязанную грудь. Я без дальнейших
вопросов взял одно из ружей, и он схватил меня за плечо. Потом подошел к
пюпитру и снял покрывало.
- Вот оно, - сказал Херндон.
Тогда я впервые увидел драконье стекло!
Ничего подобного ему не существовало! Никогда! Вначале вы видели
только холодную зеленую мерцающую прозрачность, как в море, когда плывешь
в спокойный летний день под водой и смотришь вверх сквозь воду. По краям
всплески алого и золотого, отблески изумруда, сверкание серебра и слоновой
кости. А в основании топазовый диск, обрамленный красным пламенем,
пронизываемым маленькими желтыми язычками.
Потом вы начинаете понимать, что эта зеленая прозрачность - овальный
кусок полированного камня. Вспышки и отблески становятся драконами. Их
двенадцать. Глаза у них изумрудные, клыки слоновой кости, когти из золота.
Драконы чешуйчатые, и каждая чешуйка уложена так, что у основания она
зеленая, как первобытные джунгли, потом становится ярко-алой, а к концу
алое сменяется золотым. Крылья серебристые и зеленые и тесно прижаты к
бокам.
И эти драконы живые. Никогда не было столько жизни в металле и дереве
со времен Аль-Ахрама, скульптора древнего Ада, который изваял первого
крокодила, и в наказание ревнивый Всемогущий вдохнул жизнь в его создание!
Наконец вы замечаете, что топазовый диск, обрамленный маленькими
желтыми огоньками, является вершиной металлической сферы, вокруг которой
обвивается тринадцатый дракон, тонкий и красный, и кусает свой скорпионий
хвост.
Первый же взгляд на драконье стекло заставляет затаить дыхание. Да, и
второй, и третий взгляды тоже - и вообще всякий раз, как вы на него
смотрите.
- Где вы его взяли? - потрясенно спросил я.
Херндон спокойно ответил:
- Оно было в маленьком тайном помещении во дворце императора. Мы
обнаружили это помещение, - он немного помолчал, - скажем, по чистой
случайности. Как только я его увидел, я понял, что оно должно быть моим.
Что вы о нем думаете?
- Думаю! - воскликнул я. - Думаю! Да это чудеснейшая вещь, какую
когда-либо изготовлял человек! Что это за камень? Гагат?
- Не уверен, - ответил Херндон. - Но идите сюда. Встаньте передо
мной.
Он выключил свет в комнате и повернул другой выключатель, и напротив
меня три закрытые электрические лампы бросили свои лучи на зеркальный
овал.
- Смотрите! - сказал Херндон. - И говорите мне, что видите.
Я посмотрел в стекло. Вначале я ничего не видел, кроме лучей,
уходящих все дальше, дальше - казалось, в бесконечность. И потом...
- Милостивый Боже! - воскликнул я, застыв от ужаса. - Джим, что это
за адское существо?
- Спокойней, старина, - послышался голос Херндона. В нем слышалось
облегчение и странная радость. - Спокойней; скажите мне, что вы видите.
Я ответил:
- Мне кажется, что я смотрю через бесконечное расстояние, и все же
то, что я вижу, близко ко мне, как будто по другую сторону стекла. Я вижу
расселину, которая разделяет две темно-зеленые массы. Я вижу лапу,
гигантскую отвратительную лапу, протянутую через расселину. У лапы семь
когтей, они разжимаются и сжимаются, разжимаются и сжимаются. Милостивый
Боже, какая лапа, Джим! Такие лапы в аду лам хватают слепые души,
пролетающие мимо!
- Смотрите, смотрите дальше, в ущелье, над лапой. Ущелье расширяется.
Что вы видите?
- Я вижу невероятно высокую гору, вздымающуюся в небо, как пирамида.
За нею вспышки пламени, она очерчена на их фоне. Вижу, как большой
светящийся шар, похожий на луну, медленно выходит из пламени. Вот и другой
шар движется поперек горы. И третий плывет в пламени на дальней стороне...
- Семь лун Рака, - прошептал Херндон, как бы про себя. - Семь лун,
которые купаются в розовом пламени Рака, это пламя жизни и оно окружает
Лалил как диадема. Тот, на кого светили семь лун Рака, привязан к Лалил на
всю жизнь и на десять тысяч жизней.
Он протянул руку и повернул выключатель. В комнате зажегся свет.
- Джим, - сказал я, - это не может быть реальностью! Что это?
Какая-то дьявольская иллюзия в этом стекле?
Он размотал бинты на груди.
- На лапе, которую вы видели, семь когтей, - спокойно ответил он. -
Посмотрите на это.
По белой коже груди от левого плеча к правым нижним ребрам, тянулись
семь заживающих царапин. Как будто поперек груди провели гигантским
стальным гребнем. Как будто провели бороной.
- Это сделала лапа, - сказал он так же спокойно, как раньше.
- Уорд, - продолжал он, прежде чем я мог что-нибудь сказать, - я
хотел, чтобы вы увидели - то, что вы видели. Я не знал, увидите ли вы. И
не знаю, поверите ли мне даже сейчас. Не думаю, что если бы я был на вашем
месте...
Он подошел к пюпитру и набросил покрывало на драконье стекло.
- Я вам расскажу, - сказал он. - Но я хотел бы, чтобы меня... не
прерывали. Поэтому я и закрыл его.
- Не думаю, - медленно начал он, - не думаю, Уорд, что вы
когда-нибудь слышали о Раке-Чудотворце, который жил у начала вещей, и о
том, как Великий Чудотворец изгнал его за пределы мира.
- Не слышал, - коротко ответил я, все еще потрясенный зрелищем.
- Это большая часть того, что я собираюсь вам рассказать, - продолжал
он. - Конечно, вы решите, что это вздор, но... вначале я встретился с этой
легендой на Тибете. Потом снова - имена, конечно, были изменены, - когда
уходил из Китая.
- Я понял так, что боги еще суетились поблизости от человека, когда
родился Рак. Происхождение у него какое-то скандальное. Став старше, Рак
не удовлетворился наблюдением, как другие совершают чудеса. Он сам хотел
их совершать и... гм... изучил метод. Немного погодя Великий Чудотворец
натолкнулся на некоторые вещи, сотворенные Раком, и нашел их
восхитительными - немного слишком восхитительными. Он не хотел уничтожать
меньшего чудотворца, потому что - так гласит сплетня-легенда - чувствовал
за него определенную ответственность. И он дал Раку место где-то за
пределами мира и дал ему власть над десятками миллионов рождений -
приманивать или захватывать душу, уводить ее в свое владение, так чтобы у
него был свой народ - и над этим народом Раку дано высшее, низшее и
среднее правосудие.
- И Рак ушел за пределы мира. Он оградил свое владение облаками. Он
поднял гигантскую гору и на ее склоне выстроил город для мужчин и женщин,
которые должны были принадлежать ему. Он окружил город удивительными
садами и поместил в садах множество вещей - одни хорошие, другие...
ужасные. Вокруг горы он, как диадему, разместил семь лун и разжег за горой
огонь - огонь жизни, и через этот огонь вечно должны проходить луны.
Херндон перешел на шепот.
- Через этот огонь проходят луны, - сказал он. - И с ними души народа
Рака. Они проходят через огонь и рождаются заново - и заново - для десяти
тысяч жизней. Я видел луны Рака и души, которые с ними идут в огонь. В
этой земле нет солнца, только новорожденные луны зеленью светят на город и
сады.
- Джим! - нетерпеливо воскликнул я. - О чем это вы говорите?
Проснитесь! Какое отношение весь этот вздор имеет к этому?
И я указал на драконье стекло.
- Это? - спросил он. - Ну, как же, через него пролегает дорога в сады
Рака!
Тяжелое ружье выпало у меня из рук, я переводил взгляд с него на
стекло и обратно. Он улыбнулся и указал на свою перевязанную грудь.
- Вместе с союзниками я побывал в Пекине. Я представлял себе, что
приближается, и хотел участвовать. Одним из первых я оказался в Запретном
Городе. Как и все, я стремился к добыче. Это зрелище сводило с ума, Уорд!
Солдаты с руками, полными драгоценностей, которые даже Морган не может
позволить себе купить; солдаты с удивительными ожерельями на волосатых
горлах, с карманами, набитыми драгоценными камнями; солдаты, рубашки
которых набиты сокровищами - Сыны Неба собирали эти сокровища многие
столетия. Мы были готами, грабящими имперский Рим. Войском Александра,
набросившимся на украшенных драгоценностями куртизанок в царском Тире!
Ворами в грандиозном древнем масштабе, который даже воровство превращает в
нечто героическое.
- Мы достигли тронного зала. Оттуда влево вел узкий коридор, и я со
своими людьми пошел по нему. Мы оказались в небольшой восьмиугольной
комнате. В ней ничего не было, кроме необыкновенной скорчившейся статуэтки
из гагата. Она стояла на полу спиной к нам. Один из моих людей наклонился,
чтобы поднять ее. Поскользнулся. Статуэтка вылетела из его руки и
ударилась в дверь. Часть стены наклонилась вперед. По... назовем это
случайностью... мы узнали тайну восьмиугольной комнаты!
- Я посветил в отверстие. И увидел помещение в форме цилиндра.
Круглый пол примерно десяти футов в диаметре. Стены покрыты типично
китайскими росписями: странно выглядящие животные и предметы, которые я не
могу описать. Вокруг всей комнаты на высоте примерно в семь футов шла
картина, изображающая остров, плавающий в воздухе. Облака наплывали на его
края, как замерзшее море, полное радуг. С острова поднималась гигантская
пирамидообразная гора. Вокруг вершины семь лун, а над вершиной - лицо!
- Ни с чем не могу сравнить это лицо. Я не мог оторвать от него
взгляда. Не китаец и вообще не принадлежит ни к какой известной мне расе.
Лицо милостивое и злобное, жестокое и доброе, жалостливое и безжалостное,
мрачное, как у Сатаны, и радостное, как у Аполлона. Глаза желтые, как
лютики или солнечный камень на голове крылатого Змея, которому поклоняются
с тайном храме Тюлуна. И мудрые, как Судьба.
- Здесь что-то есть, сэр, - сказал Мартин. Помните Мартина, моего
первого помощника? Он указал на закутанный предмет в стороне. Я вошел и
развернул укутывавшую предмет ткань. Это было драконье стекло!
- Как только я его увидел, я понял, что оно должно быть моим. И знал,
что оно будет моим. Я хотел эту вещь, но и она тоже хотела быть у меня.
Вначале мне показалось, что это что-то живое. Такое же живое, как вы и я.
Ну, я его забрал. Добрался до яхты, и тут произошло первое странное
происшествие.
- Помните Ву-Синга, моего слугу на лодке? Помните, как он говорил
по-английски? Ужасно! Драконье стекло было у меня в каюте. Дверь я забыл
закрыть. Услышал резкий вдох. Повернулся. Это был Ву-Синг. Ну, вы знаете,
что Ву-Синга нельзя назвать интеллигентно выглядящим. Но тут что-то как
будто прошло по его лицу, слегка изменив его. Глупое выражение исчезло,
будто его стерли губкой. Он не поднял взгляда, но сказал - обратите
внимание - на превосходном английском: `Хозяин подумал о стоимости своего
приобретения?`
- Я молча смотрел на него.
- Может быть, - продолжал он, - хозяин никогда не слышал о знаменитом
Хао-Цзане? Ну, он услышит.
- Уорд, я не мог ни шевельнуться, ни заговорить. Но теперь я знаю,
что удерживало меня не просто изумление. Я слушал, а Ву-Синг гладкими
фразами излагал ту самую легенду, которую я слышал в Тибете, только там
героя звали Рак, а не Хао-Цзан. Но легенда была та же самая.
- И перед отправлением в далекий путь, - закончил он, - знаменитый
Хао-Цзан сотворил великое чудо. Он назвал его Вратами. - Ву-Синг указал на
драконье стекло. - Это чудо теперь у хозяина. Но посмеет ли тот, кто
увидел Врата, войти в них? Не лучше ли оставить Врата - кончено, если он
не решится в них войти?
- Он замолчал. Я тоже молчал. И мог думать только о том, откуда у
этого парня вдруг превосходное знание английского? И тут Ву-Синг
распрямился. На мгновение он посмотрел мне прямо в глаза. Глаза у него
были желтые, как лютики, Уорд, и такие мудрые! Я вспомнил маленькое
помещение за тронным залом - глаза Ву-Синга были глазами на том лице,
которое нависало над горой с семью лунами!
Через мгновение лицо Ву-Синга приобрело прежнее глупое выражение.
Глаза, которые он обратили ко мне, стали черными и тусклыми. Я вскочил со
стула.
- Эй ты, желтый мошенник! - закричал я. - Зачем ты притворялся, что
не знаешь английского?
Он смотрел на меня глуповато, как всегда. Прохныкал на своем ломаном
английском, что не понимает; что до сих пор он не произнес ни слова. Я
ничего не смог от него добиться, хотя напугал до полусмерти. Пришлось
поверить. К тому же я видел его глаза. Ну, вначале я просто испытывал
любопытство и желание как можно скорее доставить стекло домой.
- Я привез его домой. Установил здесь и устроил лампы, которые вы
видели. У меня было смутное ощущение, что стекло ждет... чего-то. Не мог
сказать, чего именно. Но знал, что ждет оно чего-то очень важного...
Он неожиданно обхватил голову руками и начал раскачиваться взад и
вперед.
- Сколько еще, - простонал он, - сколько еще, Санту?
- Джим! - воскликнул я. - Джим! Что с вами?
Он выпрямился.
- Скоро поймете.
И продолжал, так же спокойно, как раньше:
- Я чувствовал, что стекло ждет. В ночь исчезновения я не мог уснуть.
Выключил свет в комнате, включил лампы за стеклом и сел перед ним. Не
знаю, сколько я просидел, но вдруг вскочил на ноги. Мне показалось, что
драконы зашевелились. Они закружили вокруг стекла. Двигались все быстрей и
быстрей. Тринадцатый дракон начал поворачиваться вокруг топазового шара.
Драконы кружили все быстрее и быстрее, пока не превратились в ореол алого
и золотого пламени. Само стекло затуманилось, туман становился все гуще,
пока ничего не стало видно, кроме зеленой дымки. Я подошел и коснулся
стекла. Рука моя прошла сквозь него, как будто его не было.
- Я просунул в него руку - по локоть, по плечо. Почувствовал, что
руку мою схватили маленькие теплые пальцы. Я сделал шаг вперед...
- Вы прошли сквозь стекло? - воскликнул я.
- Сквозь него, - ответил он, - и тогда... другая рука коснулась моего
лица. Я увидел Санту!
- Глаза у нее были синие, как васильки, как большой сапфир, что сияет
на лбу Вишну, в его храме в Бенаресе. Широко, широко расставлены. Волосы
иссиня-черные и двумя длинными прядями опускались меж маленьких грудей.
Золотой дракон увенчивал ее, и сквозь его лапы спускались пряди. Другой
золотой дракон опоясывал ее. Она рассмеялась мне в глаза, притянула к себе
мою голову, пока наши губы не соприкоснулись. Она была стройна и
податлива, как тростник, который растет перед храмом Хатор на краю пруда
Джибы. Кто такая Санту, откуда она пришла - не знаю. Но знаю: женщины
прекраснее не было на земле! И что за женщина!
- Она обняла меня руками за шею и потянула вперед. Я осмотрелся. Мы
стояли в ущелье между двумя большими скалами. Скалы мягкого зеленого
цвета, как зелень драконьего стекла. За нами зеленая дымка. Перед нами
ущелье уходит на небольшое расстояние. Сквозь него я увидел огромную гору
в виде пирамиды, вздымающуюся высоко, высоко в небо цвета хризопраза.

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 124510
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 1