ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIP НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Александр Гера
НАД ВСЕЙ РОССИЕЙ СЕРОЕ НЕБО

Матери моей, бедной
женщине, обманутой, как все мы, большевиками.

Наш президент - величайшая бестия. До величайшего беса ему
оставалось всего ничего, не случись событий, которые поставили на его
карьере большой восклицательный знак, а наша жизнь превратилась в
многоточие с вопросом. Все у нас вроде было, всем он нас снабдил, а чего-то
недоставало, самой малости, без чего не вьют гнезда птицы, а зверье не
обзаводится потомством.

Прежний наш лидер, Молочков Альберт Григорьевич, туповатая
совковая скотинка-партаппаратчик, пороху не сотворил. Его восхождение на
Старую площадь ничем не отличалось от заурядного похода скалолазов к
вершине: все повязаны одной веревкой, всем на ней висеть в случае срыва
одного либо тянуть последнего ледащего до крайней точки подъема. Не будь
этой веревки, он бы маму родную продал по сходной цене, поэтому не
продавал, этим гордился, за что срамил про себя прежних своих товарищей по
партии, забывших о веревке.

<В какое время, в какой стране живем, чем живы, если сын родной
готов мать родную порадовать. <Мама, а я тебя, любимая, хорошо продал>,-
сокрушался Альберт Григорьевич наедине с собой, зато вместе с нами он
продавал или перепродавал, не думая о веревке, все мало-мальски годное на
продажу.

В комнате покойного о веревке не говорят. А покойник у нас случился
самый настоящий, и с этого момента основные события заспешили вокруг
нас, как в забытом ныне фильме <Моя бедная, любимая мать>, откуда пришла
к нам <Марекьяра>. Возвращается в дом родной сын, а верный пес сбесился.
Пристрелили.

Гости съезжались в <Бабуин>, уютный коммерческий ресторанчик, где
все мы собрались в отдельном кабинете за эстрадой. У нас вполне приличный
офис на улице Готвальда, откупленный по дешевке через мэрию еще
Альбертом Григорьевичем, им обставленный диванами, креслами, столами и
шкафами в стиле современного делового дизайна, с четкими инвентарными
номерами на тыльниках и штампами: <Собственность ХОЗУ ЦК КПСС>. В
офисе текла обычная рутинная работа, слегка подлакированная визитами
зарубежных дельцов, а мозговая велась в <Бабуине>, принадлежавшем нашей
фирме <Олед>; в кабинете за эстрадной ровно шесть кресел, по числу
главкомов фирмы. Гостей и девочек в святое место не пускали.
В кабинете всегда покойно. Через двойные двери и антишумовую
облицовку не слышен оркестр, а если захочется нашему боссу немного
веселья, достаточно щелкнуть тумблером, и пятнадцативаттные колонки
взорвутся хрипло голосом звезды <Бабуина> Лелика Сурина: <...А у меня все
схвачено, за все везде заплачено!>

Нынче всем нам не до песен, у нас покойник. Пристрелили Нюму
Четырботского, верного пса нашего президента. Кто пристрелил, за что -
пусть милиция разбирается. Мы знаем, но молчим. Скорбь осталась на
кладбище, там и помянули неплановой чаркой Нюму, в <Бабуин> приехали
только близкие убиенного: сам президент, разумеется, главбух, главюр,
главпотех, главэконом - светлая голова Федя Званский по кличке
<Главпальто> - и Боба Мосюк на приставном стуле. Пустует кресло испол-
нительного директора Нюмы Четырботского, в нем сиротливо белеет
салфетка, и вопрос решается важный: кто займет это кресло, какая предстоит
подвижка в руководстве <Оледа>. Уж не Боба, конечно, Мосюк, сбоку
припека, пустое место, введенный в святая святых <Оледа> волей самого
президента. Хотя, как взглянуть на Бобу, наш президент дерьма не держит:
любит Боба по всякому поводу затевать спор. Дебет от кредита не отличает,
депозит от аккредитива, а послушать - вылитый Карл Маркс с теорией
прибавочной стоимости. И с заведомой глупостью. Тут скорее всего Боба при
рождении плана что шлепок акушерки по заднице младенца. Рожает, скажем,
Главпальто идею, выношенный план, тужится терпеливо, а Боба уже на
приставном стуле подпрыгивает, рвется замочить всю операцию на корню.
Воды из его уст при этом обильные. А наш президент следит за секундной
стрелкой своего <Лонжина>. В начале шестого круга он жестом Бобу заткнет
и всех нас по очереди опросит. Цари шутов не зря держали. Шут - фигура
опасная: что дозволено Юпитеру, то дозволено шуту.

Вот и сейчас Боба готов доказать, какой Нюма мудак, додумался
перейти дорожку Шамилю из <Габриэлы> без нашего на то ведома с целью
собственного обогащения.

Мы жалеем Нюму так, как жалеем Бобу: дурак - это надолго.
Президенту жаль своего исполнительного директора чисто по-человечески.
Многое знал о своем патроне Наум Свиридович Четырботский, из многих
финансовых ям вытаскивал силой своего коммерческого таланта. А из какой
грязи денежки фирме отмывал, Коза Ностре не снилось. Наш совковый
бизнес - постфактум самой коммунистической политики, наглой и воро-
ватой, где все с ног на голову: не обгадишься, не подмоешься, в храм
избранных не войдешь. А все мы, президент особенно, хотели туда.
Ехали как-то он, Наум Свиридович и главбух из банка. Первые двое в
светлом настроении, удачные проценты под кредит выбили, главбух - как
всегда, мрачная могила, пыхтит на заднем сиденье, к звукам в объемистом
животе прислушивается, портит общее настроение. Высадили его у
<Кировской>, где он жил, проветрили салон и покатили дальше по
Страстному бульвару. Тяготит нашего президента главбух своей немотой и
мрачностью, но он скорее сам в могилу ляжет, чем расстанется со своим
главбухом, гузкой своей, или пятнышко неуважения посадит на его персону.
Кто такой главбух в нынешнем коммерческом совке? Это служитель морга,
отмывающий покойника до пристойной кондиции, наряжающий его для
всеобщего обозрения. Прости, Господи, нас, грешных, не мы грешим,
обстоятельства подвигают. А жить хочется, налоги исправно готовы платить,
но такие нам всюду препоны то от волосана Рыжкова, то от речистого
Темурывокоманды, то тот обгадился, то этот замывается в Москве-реке, а
катить бы независимо по бульвару в боссовской машине и не думать, кого в
отместку охмурить, а радоваться светлому дню...

А тут собачонка у девочки с поводка сорвалась и под колеса
президентского <мерса>. Секундное происшествие - и черный слон-увалень
<мерседес-250>, АБС-систем - бенц и в чугунной ограде, хромированный
передок от чугуна не отличишь. А моська его еще и облаивает... Зеваки, само
собой, буржуев клянут. Президент ухом не повел. Передок <мерса> оглядел и
к девочке. <Не плачь, жив твой мопсик>.- <Это не мопсик,- рыдает та,-
это ризеншнауцер, сука от Герделя и Дианы>.- <Но жива ведь сука...> -
растерялся президент. <Да? Хорошо вам говорить, а если у нее теперь течка
от страха прекратится? Кто ее покроет?> Погладил президент девочку по
головке, денег дал на покрытие, стало быть, расходов. <Пойдем,- говорит,-
Наум Свиридович, на такси...> Ключ из зажигания не вынул, не оглянулся
даже.

Собачка жива, а Нюма мертвый, живой свидетель широты президентской души.

Сидим, молчим. Слышим, как у президента на душе скребет. И как у
нашего Бобы Мосюка шарики-ролики в голове от бездействия скрежещут
слышим. Тоже, видать, от Герделя и Дианы, кого угодно облает. Сам
президент дал ему определение: <Единица наглости - 1 Мосюк>. Тем не
менее Боба - еще одно живое свидетельство широкой президентской
натуры, его президент в прямом смысле из мусорного ящика вытащил и к нам
привел.

- Ладно,- прервал наше молчание президент.- Пора о живущих
думать. Где будем исполнительного искать?
Где... На такую кузню, как в нашем <Оледе>, с улицы не возьмешь, а
свой под расстрелом не пойдет. Везде подпись исполнительного директора
стоит, здесь талант сапера нужен.

- Боба, а что если тебе попробовать? - спросил наш президент при
всеобщей немой сцене.

- Попытка - не пытка,- не особенно что-то обрадовался Боба,
ерзнув на приставном стуле.- Грамотешки маловато.

- Подучим,- ковал свое железо президент.- Я тебе в помощники
Татьяну из <Росса> переведу. - Ой-ей,- спохватился Главпальто.- А не
оголим <Росс>? <Росс непобедимый> - следующее произведение нашего
президента. РЭМ еще не бухал своим колоколом глупости про одевание
раздетых в одежды <второй свежести>, мы уже больше года торговали
стираным тряпьем, какое Армия Спасения собирала за бугром для своих
неимущих. У них там чего-то с неимущими плохо, товар не шел даже
бесплатно, а у нас двадцатифутовый контейнер дезинфицированных джинсов
в тысячу долларов с доставкой расходился в месяц по триста целковых за
пару. Этот бизнес Нюма <Оледу> спроворил через своего давнего дружка.
Жили когда-то оба в одесском дворике, потом один в бруклинский перебрался
и протянул оттуда руку помощи другому. Надо сказать, в обеих руках
налипало прилично, так <0лед>-то процветал! Какой там РЭМ одевающий,
<Росс непобедимый> в неделю деревянный лимон наликом дает! Джинсы,
куртки, трусишки-лифчики, все стирано, обезвошено и очень прилично
называется по-иностранному: <секонд хэнд> - товар, ну прямо от Герделя и
Дианы.

- <Росс> пора продавать. Выдыхается,- неторопливо ответил президент.

- Зачем? - с недоумением главного делателя денег сводит бровки у
переносья Боба. Его лысая черепушка, всегда полная куцых прожектов,
светится благим недоумением.- Такие бабки!

- Бабки у дедки, дедка у репки, а репка вздорожала,- спокойно
выговаривает Бобе Главпальто. Он понял сразу президента: какой дурак
станет скупать <секонд хэнд> за зеленые при скачущем курсе и последнем
заявлении тимурывокоманды ужесточить валютную политику? РЭМ и тот
перестроился. Разве сам Тимурывокоманда, секонд хэнд Бориса Ельцина.

- На репке и надо сейчас деньгу делать! - не унимается Боба.-
Перепрофилировать магазин на сельхозпродукты! Картошки нет в городе,
скупить быстренько и попридержать до весны. Колоссальный навар, шеф! -
кипит наш сувенирного образца самовар.

- А не занять ли мне место исполнительного? - спрашивает
Главпальто. Простенько так спрашивает, бесцветно.
Теперь наш Боба, догадываемся мы, закусит удила и врежется,
подобно президентскому <мерсу>, в чугунную ограду. Настал, выходит, его
звездный час, для чего и пестовал Бобу президент: всем нужны матросовы,
космодемьянских из них делают лещинские, а статью подбирает прокурор.

- Ты - исполнительным? - презирает Боба Главпальто.- Тут
фантазия нужна, поэзия коммерции. Нет, шеф, назначайте меня.
Так чудесно и решилось болезненное мероприятие. За двойной дверью
течет обычный земной вечер, а нас занимают подсчеты в уме, какие делишки
надо завершить, пока <Олед> на плаву. Пора, братцы, рога трубят.
У всех нас, кроме Бобы на приставном стуле, на черный день отложено
стояще и только в СКВ, домики там и сям, землица. Есть кое-что сокровенное
за пределами Родины: личные счета в приличных банках - у Главпальто в
Дженерал-банке, у главпотеха в Цюрихском, а в Люксембурге по дачке на
брата. <Олед> - он и есть <Олед>: пока мосюки митинговали, умные люди
дела делали. Они и сейчас митингуют, да и коммуняки зашевелились, того и
гляди, заорут эти оратаи не от сохи: <Мужики, в топоры!> Опять ильичи на
страну навалятся - зачем это приличным людям? В семнадцатом было что
делить, ныне только наши шкуры и <мерседесы>. Не густо мы Россию-
матушку обогатили, не много и с нас возьмешь.

<Олед>, каких много, контора тихая. Ничего мы не производим.
Скупаем, перепродаем, посредничаем в купле-продаже. Есть под крылом
нашей фирмы ресторан, этот самый, магазин <Росс непобедимый>, торгует за
деревянные и валютное казино - веселенький такой карусельчик, деньги
туда-сюда по кругу, чтобы налоговая инспекция шибко рта не открывала на
наш каравай. Зато фирма занимается меценатством: слилась с Фондом
ветеранов-генералов и законно налог не платит. Ну, подкармливаем авиаклуб,
они нас на рыбалку возят, летать учат. Наш президент не хуже любого
дипломированного аса пилотирует. И Главпальто умеет, и главюр, главпотеху
- сам Бог велел, один Нюма летать не любил. Сауна с девочками - в
порядке вещей, а самолет - блажь. Как-то наш главбух, в очередной раз
переводя деньги на содержание авиаклуба, обмолвился ворчливо: <Пруста им
мало, не жалеют денег>.

Что поделаешь, у каждого своя Красная площадь. Кто в наше глупое
перестроечное безвременье кинулся в бурное море коммерции, должен загодя
подумать, как потом на твердый берег выйти.

Многие кидались и ныне: искус велик денег заработать как бы из
ничего. Да не копеечный интерес - миллионы крутят по телефону,
обзванивая того-другого знакомого на предмет перепродажи партии
видеотроек, КамАЗов, цемента и арматуры. С вечера женам докладывают: вот
эта сделка - верная, не сорвется, лимончик налом получим. А утром
исчезают куда-то воздушные миллионы - опять испорченный телефон
подвел. Но искус-то остается! И выстраиваются в очереди вчерашние
мэнээсы, помзавы, инженеры и техники по исполкомовским приемным на
регистрацию, чтобы - в этот раз повезет! - легально окунуться в
коммерческую стихию. Подобно леммингам, идут они гуртом топиться, и не
втемяшить им в головы, что без начального капитала нечего делать в этой
сырости и непредсказуемости. Верит каждый в свою счастливую звезду, что
сосед-то по очереди глупее, а он - кандидат таких-то наук или кстати на
бухгалтерше женился. Ах, сколько их, крутых и речистых, каждый со своим
<ноу-хау> толчется по исполкомам, регистрируя каждый свой <Олед>!
Подуставшие от безденежья, отчего малословные, сходятся они поредевшим
числом в другой очереди у Минфиновской приемной, чтобы исчезнуть вскоре
навсегда, так и не обогатившись на шару. Выплывают единицы. Есть и
патриоты - фермеры, подельщики, надевшие хомут по привычке трудиться
честно. Ну и что? О поле, кто тебя усеял белыми костями! Нет морковки.
Пшеница канадская. Баранина австралийская. Бараны наши. Кредитов не
дают.

<Олед> зачинался в счастливую пору прятания партийной кассы. Куда
угодно, лили> бы холопам не досталась! Зачинатель, Альберт Григорьевич,
застенчивый тупица со Старой площади, бабой обладал нахрапистой. Как
только прямой эфир перестал скрывать огрехи генсековской речи, она
созвонилась с подругами по дачам в Красногорске, вызнала необходимое и
объявила мужу решение: пора создавать <фирму>. И взять исполнительным
директором одного знакомого ее подруги, который Крым и рым прошел. А
деньги для уставного фонда и на обзаведение выколотить у .того знакомого,
который им туалет заблевал в позапрошлый Новый год. Он у Кручины в
отделе. А если заупрямится, то она ему напомнит, как в 1977 году на майские
праздники она, еще не замужем за таким балбесом, и Зойка с Каляевской... В
общем, напоминать не пришлось. Пока регистрация, то да се, на расчетный
счет фирмы упало полтора миллиона рублей, деньги до августа девяносто
первого крупные. Через год расторопный исполнительный директор накрутил
к изначальной сумме пару ноликов, открыл ресторан, магазин и с почетом
выпроводил Альберта Григорьевича из учредителей. Тут прежние связи не
помогли. Новый глава фирмы на Зойку с Каляевской не ссылался бы, Альберт
Григорьевич в его силках запутался сразу.

Разошлись полюбовно, с хорошей компенсацией за молчок. Но
раньше-то Альберт Григорьевич насиловал телефонный аппарат для себя, для
общего дела, так сказать, теперь выполнял просьбы своего бывшего зама.
Кляня тот день, когда свела их нелегкая, он обзванивал дружков-приятелей,
терпеливо торя дорожку к единственно нужному человеку. Коммуняки-
аппаратчики - самое прочное полковое товарищество из ныне суще-
ствующих. Таких не водилось в ордене Иисуса Сладчайшего, Игнатий Лойола
и не подозревал, сколь продуктивно расхристанные большевистские вожди
использовали его генеральную линию <цель оправдывает средства>. Тот
обогащал свой орден, аскетствуя, эти себя не обделяли в первую очередь. Тот
обирал сиятельных владык, эти драли шкуры с единственного - своего
народа. Народ и партия едины. Вступим в светлое будущее, там и поделимся.
Чудненько устроились. Мелкий августовский озноб перемогли и опять народ
смущают, еще и огрызаются.

<Как так,- сокрушался Альберт Григорьевич, исполняя очередную
просьбу своего бывшего зама,- такая силища была, в один день типчики,
подобные моему заму, растоптали! Меня, до мозга костей осторожного, как
непотребную девку, подмял под себя за три целковых!>
Ну, не за три рубля, а за три тысячи зеленых, но подмял - точно.
Уговорил он Альберта Григорьевича подмахнуть немцам вполне невинный
контракт на поставку промышленных отходов. И проскочили за бугор
некоторые редкоземельные металлы. Что такое благородные металлы,
Альберт Григорьевич понимал, а редкоземельные относил наивно к <никуды
не годным>. Таблица Менделеева из его головы давно выветрилась, а в
Университете марксизма-ленинизма учили руководить. Потом он обучался в
Академии внешней торговли и приналег было на английский язык, но крепко
опарафинился, доказывая на приеме в американском посольстве, что
extraordinary в переводе с английского означает <самый обычный,
заурядный>. Экстра - самый, все это знают, а ординари - пардон,
заурядный. С тех пор он подобные потуги оставил. Его дело - руководить, а
географию пусть извозчики учат, им платят за это.
Примерно так он вычислял своего зама. Еще и радовался, как ему
толково служит зам, с какого-то дрянного контракта обещал долларов дать,
нигде не учтенных. Контейнер с осьмием по сорок пять тысяч долларов
наличными за грамм благополучно пересек границу, но Альберт Григорьевич
волновался очень: не забудет ли зам выполнить обещание, не обманет ли с
долларами, три тысячи посулил... Не облапошил зам. В одно прекрасное утро
вручил ему тридцать бумажек с портретом президента Франклина.
Разулыбался Альберт Григорьевич: верно служит беспородный! На Старой
площади всякого вида довольствия хватало, но все оно подотчетное, везде
инструкция, кому, чего и сколько положено, а тут живые доллары без росписи
в ведомости, ноги домой просятся, жену порадовать и вместе в <Ирландский
дом> махнуть, а зам невинно бросает: <Только никому, Альберт Григорьевич,
ни слова, будто и не было никакого контракта>. <Как это - не было? - из
благостных грез вернулся Альберт Григорьевич.- Семен, приятель мой,
замминистра, его курировал, Николай Петрович опять же пробивал, пусть и
отдуваются в случае чего>. <Что вы,- наставляет зам,- тут хищением
пахнет в крупных размерах, Сеня и Коля контрактов не подписывали>.
С небес на бренную землю, называется. Там и добровольный уход с
поста главы фирмы, и отлучение из учредителей, и служил он потом своему
бывшему заму бесплатно, лишь бы не всплыл злополучный контракт, а три
зеленые тысячи хранил без огласки в <Справочнике по экономике для
партийных работников>, обходя его взглядом.

<Вот тебе и <Олед>, семейная фирма!> - нет-нет да вспомнит
Альберт Григорьевич свой казус. Никогда ему это название не нравилось, зам
придумал. Не лежала душа, партийное чутье не подводило, а почему -
натаска притупилась, грамотешки мало.

Мы, оледовские, без объяснений поняли, чего вдруг Альберт
Григорьевич оставляет фирму. Собирал нас в команду не он, сверх зарплаты
подбрасывал не он, и служили мы не ему, а <Оледу>, душой которого с
первого дня был нынешний президент.

Без подсказок мы поняли: Бобу наш президент избрал для
заключительного аккорда. Дураку ключи от города вверяют только в одном
случае - для сдачи города. Умные от ключиков загодя освобождаются. Вон
Гаврила Попов, главный стольники поморжевал на публику, пожировал для
близких, Москву в помойку превратил, а теперь, говорит, чистым делом
займусь, в политику душа рвется. Будто великую державу по миру пустить -
не политика... Все эти местечковые дельцы, квазидемократы из одной
жуликоватой команды вышли, из КПСС, а наш президент политику у
лагерной профессуры постигал, десять лет на свои университеты потратил.
Вор в законе. Честнее воров в законе дельцов нет. Сказал - сделал. За что
жулье их и побаивается, зато нормальный деловой мир уважает. С нашим
такие боссы ручкаются, какие вороватой нынешней знати и не снились.
Ротшильдово семя - не слабо? Кто, к примеру, Бурбулиса в потайную
картинную галерею пригласит? А нашего приглашали. Богатый человек с кем
попало не водится, отменный нюх. У всех нас чутья навалом, да что с того,
когда мы по телевизору видим Бурбулиса и понимаем - вылитый Бурбулис.
Все мы - как те борзые: гоним лису, а шапочки другие носят, зайца
затравим, а мясцо хозяину, нам краюшка черствого. Вот и наловчились
приворовывать да помалкивать, когда ключи от города у дурня. Еще хуже,
когда они у проходимца. Такой полцарства за коня отдаст не моргнув глазом,
а за свое хлебное место страну кровью зальет.

Наш Боба из первой категории властителей. Оно и лучше. Сидим,
помалкиваем, кандидатуру Бобы поддержали беззвучно. Пусть его. <...Так ты
палкой, что в углу, проскочить пособь ему>,- точно, каждому из нас
вспомнилось, все усмехнулись. А стишата Бобовы, много нам веселых минут
доставили.

Тут все просто. <Бабуин> открывали на бойком месте для
состоятельных клиентов и для своих незаметных сходок за эстрадкой.
Занюханное прежде помещеньице двадцать на сорок отделали зеркалами,
дубом, кабинеты встроили для интима, швейцар-привратник в красивой
фуражке, ребят наняли в гиенной форме, входной билет десять штук стоит, не
всяк в <Бабуин> сунется. Зато сервис на любой извращенный вкус. Парное
мясо, шампиньоны, шампанское и рябчики, само собой, девочки <ню>
встречают гостей, клиентами они становятся в процессе активного отдыха,
было бы желание. И все пристойно. Кто с кунилингом и прочими штучками
- под стол, кто купчишку без фантазии прихватил - пожалте в специальный
кабинет, за отдельную плату.

С чем нам не повезло, так это с туалетом. Общий, с кафелем и
дезодорантом, работал исправно, а наш персональный - мало того что узкий,
как гроб на попа, так еще и забивался ежедневно. Не мозолить же глаза
гостям, не ходить через весь зал в общий. Чего только ни предпринимали,
каких сантехников ни обвораживали, а наша <белая лебедь> корм сглатывала
плохо и сплевывала его на пол. Видать, сработали фановую систему в нашем
здании еще рабы Древнего Рима, завезенные царем Горохом по культурному
обмену. Или, что одинаково, в пору развитого социализма очередной
перестройкой загробили. Нам не легче, президент от несносного характера
белой лебеди бесился.

Как раз в пору очередного президентского гнева в <Бабуине> появился
Боба, спасенный президентом на помойке. Отмытый и накормленный, он
рьяно желал отработать свое спасение.

Выходил наш президент к белой лебеди чего-то не в духе, мы к
дальнейшей беде приготовились, а вернулся в слезах от смеха. - Ты автор?
- пригвоздил он пальцем Бобу. -Я,-с достоинством подтвердил Боба. Мы
в непонятии головами вертим.

- Главпальто, иди в белую лебедь, ты у нас, пожалуй, самый тонкий
ценитель прекрасного,- хохочет президент и Бобе пачку десятирублевок
кидает,- ох, развеселил...

Возвращается Главпальто, пачку десятирублевок Бобе и от смеха
давится. Мы - не исключение. Туда с удивлением, обратно - пачка денег
наготове и в хохот. А Боба наши дары с достоинством во внутренний карман
свежекупленного пиджака отправляет.

В общем, так: закрываешь дверь, готовый осесть на белую лебедь, а на
двери в семь цветов радуги текст. Вначале что-то там про общественное, что
белоручки России ни к чему, поэтому вам дружеский совет: <...Если масса
велика сброшенного кала, так ты палкой, что в углу, проскочить пособь ему>.
В баночке сбоку действительно квач. Авторская работа, нарочно не придумаешь.
С того дня Боба вошел в авторитет, гигиена коллектива легла на его
узкие плечики. В грязные делишки президент его не пускал - поэт, он и есть
поэт, трепло,- зато на переговоры с зарубежными гостями Бобу возили
регулярно. Порой казалось, что от шлепка его ладошки по столу зависело
подписание контракта. Как ни странно, границ дозволенного он на людях не
переходил. Сидел в позе мудрого аксакала и помалкивал. Вовремя президенту
или Главпальто поддакнет, и опять молчок, а заморские дуралеи все речи к
нему обращали, переводчик только в его сторону переводил. Недурной
имидж Боря себе среди иностранцев составил.

Нашел его наш президент форменным образом на помойке. Задним
ходом сдавал <мерса> во дворике на Арбате, а тот уперся во что-то.
Пришлось выходить, глянуть. Асбестовые трубы лежат. А метром дальше
мусорный ящик, и что-то из него торчит и вроде шевелится. Президент на
всякий случай газовый баллончик в кармане сжал. Живое в ящике существо, а
время позднее.

- Чего уставился, нэпман сраный? - произнесло оно тоскливо.-
Последнего российского пиита не видел? Душегубы проклятые, разорили
страну, росс гордый обнищал.

Это последнее вызвало созвучие в душе президента, он проникся к
существу в ящике.

- Но зачем же гордому россу в ящик забираться? - На ночь
устраиваюсь, не понятно, что ли? - отвечало оно.- Гостиничный номер в
центре столицы.- И Есенина продекламировало про бездомных собак и
лошадей. - Я дам вам денег, найдите место поприличней. - Денег он мне
даст... Три рубля на опохмелку? Я гордый, меньше тысячи не беру. Плыви
отсюда, дерьмо зеленое!

И не обиделся ведь на такую отповедь президент! Когда человек от
трех рублей отказывается - это уже позиция, имидж. Не стал он пиита
дензнаками соблазнять, а уговорил престиж русской поэзии в фирме
поднимать. В <мерса> усадил и вывез в другую жизнь.
Мы-то сначала думали, президент очередную собачонку спасает,
очередную часовенку за грехи наши возводит, ан нет. В бизнесе такие вещи
- рядовой случай. Обычные коммерческие операции просчитываются в
денежном измерении, крупные аферы - в единицах наглости. Поэтому Боба
пересел с приставного стула в кресло исполнительного директора.
По обыкновению, мы, перекусив и обговорив дела на завтра,
разъезжались всяк в свою сторону. Не принято у нас в отсутствие патрона
кучковаться, как бы ни свербило почесать языки. Телефон - милый друг,
доверенное лицо, трепись сколько хочешь, а мы терялись в догадках, ради
какого дельца отдавал на заклание гадкого агнца босс.
Поздравили Бобу и после кофе-капуцино разъехались вслед за
президентом. А Боба задержался. Не утерпел!

Утром в офисе на Готвальда мы узнали подробности презентации
вновь испеченного исполнительного директора и радовались бы событию не
менее, чем стишатам про белую лебедь, но вот беда, президент нашей
готовности не разделял.

- Ты чего, курвий пух, натворил? - допрашивал он свою секонд хэнд
с пристрастием и в нашем присутствии.- Любовницу Шамиля по заднице
хлопнул - ладно, свои люди, она тебе сдачу на физиономию выложила.
Швейцара увольнял, куртки тебе не подал - тоже приемлемо, чихал он на
тебя с высоты ворот, как на рядового барана. Каратиста перед охраной
изображал - это твое личное спортивное счастье, им чучело для тренировок
сгодится. Но кто тебе позволил шеф-повара учить готовить?

- Непрожаренный беф подал,- дрожал слезой голос Бобы. - Так
тебя мэтр спросил: вам лондонский или обычный? Обычный вашему
благородию не подошел, лондонского захотелось, а он с кровью и подается.
Понял, балбес эдакий?

- Непорядок, босс, в <Павиане>, когда вас нет,- не унимался Боба.-
Полный бардак, темные личности, миньетчицы под столами, у нас
престижное заведение - как это, как это, не могу, хоть увольте, а повар хоть
бы объяснил, я ему по-русски, а он драться полез...- круче заплакал Боба.
Наши зачерствевшие на звериных коммерческих тропах души жалели
его натурально, когда мы представили здоровенную, как американский
бифштекс, ладонь повара-афганца, немого от рождения и незаменимого
спеца, которой он отшлепал Бобу по заднице. Ссадины и синяки на его
физиономии вызывали недоумение: наш повар - существо мирное. Не иначе
с белой лебедью лобзался, куда охрана спровадила Бобу до выяснения обстоя-
тельств.

- Запомни на будущее,- прервал сентенции Бобы президент,-
кухня - удел посвященных. Отныне ты в <Бабуин> не ходок. Сиди в офисе.
Топай, осваивай рабочее место.

На потуги остаться в посвященных президент внимания не обратил. От
Бобы отмахнулся. Всех отпустил. Главпальто остался.
Маленько шеф не прав, считали мы. Ранимая душа пиита может
кровоточить бесконечно и мало ли какую заразу подхватит. И это в то время,
когда станция метро <Речной вокзал> закрылась на очередной ремонт. Ну, не
осилил мужик пьянящих ветров на вершине, сорвался, бывает. Его
вельможный тезка при невыясненных обстоятельствах где-то за городом
очень недорого в осенней водичке полоскался - сошло. Не в Штатах, чай,
живем. А сколько Майклу нашему сходило за отлучки? Как исчезает речистая
птица, жди событий. Кто-то скажет: так, доисчезался! Так и вотчины нет. И
это не наша мораль, у партийцев своя: ворон ворону глаз не выклюет. А Боба
беспородный, без морали живет, его ранимая индивидуальность могла всем
нам стоить дорого.

Отсутствие морали - тоже мораль. Из уст самого Бобы мы неплохо
знали послужной список его подвигов. В застойные годы, живя в глубинке,
слыл он диссидентом. Шумел по всякому
случаю, авторитет нарабатывал среди обывателя. Этакий справедливец
в партийных рядах, буревестник: куда хочу, туда лечу. Но за кормом к
партийным бонзам летал. Дадут новую квартиру, он отдохнет от летаний
немного. Машину из партийцев выколотит, еще отдохнет. Надоело,
исключили из рядов. Так не важно, что ростом мелок, фигурой хлипок -
бульдозером въехал на Старую площадь, первые же дубовые двери с ходу
протаранил. Едва от партийцев перестроечным душком понесло, Боба кинул
свой партбилет - и в горнило событий, в Москву, в <Апрель> записываться,
телефон Приставкину оборвал. Записали, деваться некуда, у Маринки
Приставкиной от слов <Это я, Мосюк> аллергия началась. Апрельская
кампания завершилась, но Боба коня не расседлывал и в августе подъехал к
<Белому дому>. Он так активно требовал допустить его в ряды ближайших
сподвижников Ельцина, что сподвижники забеспокоились не на шутку: а как
этот нахрапистый потеснит их у пирога, подобных себе шустряков соберет -
ради чего тогда весь спектакль затевался? Нетушки, чужаков не надо, у самой
кормушки орать не принято, тут давай глотай сколько сможешь, пока не
оттеснили. Стащили Бобу с коня, подальше за баррикады оттащили, на
всякий случай набив морду. В демократах Боба разочаровался немедленно.
На голодный желудок в демократы не записываются. Голодная, израненная
душа последнего пиита России не заживала до самой встречи с нашим
президентом.

И вот очередной ляп, рана открылась, поди разворота в неведомом
направлении.

- Патрон, на мой взгляд, пиит не та фигура для завершающей
комбинации,- перво-наперво выложил свое мнение президенту Главпальто.
Ему полярное суждение разрешалось.

Главпальто пользовался особым довернем президента. Все мы были в
особом доверии в зависимости от сути дела. Главпальто имел тонко
чувствующую душу на колебание цен и ценностей. Он имел толк в смесях,
будь то прозрачная заметка в <Правде>, грузин с чемоданом или предложение
купить недорого партию дорогих автомобилей. Выходец из респектабельной
знати валютных барменов, он артистично вел свое дело, подобно мэтру сцены
не заглядывал в роль, импровизируя по ходу действия. Начинал большой
бизнес Федя Званский с покупки двух мешков <арабики>, по газетам
вычислив предстоящее повышение закупочных цен. В <Оледе> Главпальто
первым открыл личный счет в зарубежном банке, первым купил домик в
Бенилюксе. Для нашего президента он был безотказной отмычкой для тех
помещений, где ладно сидящий костюм стоит больше дорогой английской
тройки. О вкусах не спорят, президент тотчас повторял шаг Званского, не
вдаваясь в подробности. Советов не спрашивал: сам артист, он талантливо
подражал Феде и превыше всего ценил его вежливую независимость.

- А я Бориса не для этой цели брал,- скрестил свой прищур глаз
президент с открытым взглядом Званского. Главпальто не потупился.-
Последнее время нашего пиита потянуло к сильным людям. Жириновского он
в грош не ставит, сам такой, а Проханов со Стерлиговым ему импонируют.
Кстати, по его совету я перевел некоторую сумму активистам Гражданского
Собора или как его там.

- Ваши дела,- аккуратно повел плечами Главпальто. - Федя, после
смерти Нюмы Четырботского ты моя главная опора. Я в тебе не усомнился.
Разве ты во мне? - Ни в коем случае.

- Тогда потерпи.- Президент помолчал, и Главпальто помолчал.- В
зоне у подобных крикунов были четко определенные обязанности. Смекаешь?

- Не сидел, но догадываюсь.

- Ол рихт, как сказал самостоятельно изучающий английский язык,
закрывая журнал <Нев тимес>,- пошутил президент.- Присядь, дело есть.
Завершающая, как ты выразился, комбинация.

Правы были все мы, предчувствуя последний рейс <Оледа>. - Есть
отличная устная оферта моего давнего дружка из Лас-Вегаса...
Недурно, оценили мы, раскладывая позже интересный пасьянс. Тузы к
тузам, короли к королям, шестерки к шестеркам. Складывалось. Беневито
Арнольда, король шоу-бизнеса и рулетки, в свое время помог нашему
президенту открыть валютное казино. Как они делились - их дело, нам
перепадало стабильно, будто одновременный выигрыш на чет и нечет, на
красное и черное. Не много, но стабильно. Однако что можно выжать из
рулетки больше?

-А ты не торопись,- перехватил наш президент немой взгляд
Званского.- Наш общий знакомый хотел бы купить...
<Хотел бы купить...> - затаив дыхание, трепетали все мы над
интересным пасьянсом.

- Хотел бы купить,- повторил президент,- .тело Ленина. - Вот это
да! - сгребли мы сошедшийся пасьянс в кучу. - Блажь,- усомнился в
пасьянсе Главпальто. - А десять зеленых лимонов наличными? -
Интересно,- не торопился с выводом Главпальто. - И зачем для всего этого
Боба? - недоумевали мы. Понятно, у Беневито масса неотмытых долларов,
сейчас в России только и отмывать их, скупая стоящие цацки и расплачиваясь
наличными - русские нувориши охотней доверяют наличности, <оплате по
факту>, и закон тяготения таков: скупается все, что еще не продано;
продается все, что попало в поле зрения и плохо лежит; завтра будет поздно,
если не поспешить. - А завтра может быть поздно,- заключил президент. -
Но при чем тут Боба? - ничего мы не поняли. - Да, скажи главпотеху, пусть
он выведет нашего пиита на <Память>, на Гражданский Собор, познакомит с
кем надо... Пора.

Главпальто помедлил с ответом, чуть склонив голову, словно
прислушиваясь к мелодии заключительного аккорда издалека, и ответил
уверенно:

- Понял, шеф. А звонить Альберту Григорьевичу вы сами станете? -
Нет слов,- развел руками президент, улыбаясь.
Звонку бывшего зама Альберт Григорьевич, конечно, не обрадовался, а
вопрос о драгоценном здоровье вовсе игнорировал. - На службу хожу,
скриплю,- отвечал он уклончиво. - Куда? НПО <Прогресс>? Советник? И
сколько это в деньгах? Три штуки? Альберт Григорьевич, вы шутите. В
<Оледе> курьер получает пять. Я шучу? Ничего подобного. Давно вам
предлагал место советника. Да, прямо на дому, по совместительству. Десять
штук в месяц. Первый раз слышите? Короткая память, Альберт Григорьевич.
Кстати, вас зарплата уже два месяца ждет с последней услуги... Конечно,
приходите, получайте.

Куснув пирожок, Альберт Григорьевич отказываться от лакомства не
хотел. Подвоха боялся, но объявили новое повышение цен на энергоносители,
а еда - самый первый энергоноситель, и Альберт Григорьевич принял дар.

- И что я должен делать? - на всякий случай позондировал он почву.
Стремительные новации в стране отучили привередничать, но научили среди
наживок выбирать пожирнее.

- Ничего особенного. У меня чисто спортивный интерес. Слух
прошел, будто скоро мавзолей порушат, и хорошо бы оказаться рядом,
собрать кирпичики. Помните, что творилось, когда ломали Берлинскую
стену? Абсолютно верно: пять марок за кусочек бетона давали. Расстарайтесь,
Альберт Григорьевич. Без шума узнайте, что, когда, куда тело вождя
перевозят...

Президент улыбнулся, представив унылый нос Альберта Гри-
горьевича, которым он примется рыть подкоп под мавзолей. Обязательно
будет! Наш президент знал сокровенную тайну Альберта Григорьевича и
уверенно пользовался этим - бывший партаппаратчик с детства мечтал стать
разведчиком, и лишь природная серость мешала проявиться его таланту, а
может, нос, которого он всегда стыдился. Мечты детства остались мечтами в
юности, потом кто-то из комсомольских вожаков института обратил
внимание на одну особенность: при всей неспособности Альберта Молочкова
к наукам конспекты он вел с особой педантичностью - все по полочкам, все
аккуратно разлинеено, расчерчено, записано четким почерком. Молочкова
пристроили вести картотеки в секторе учета, заполнять анкеты на комсомоль-
цев. Орготдел райкома явился для него тем местом, где развернулся его
талант вширь и вглубь. Таких досье на учитываемых коммунистов не имело
гестапо, заслуга целиком Альберта Григорьевича. Он неустанно
корректировал их, внося новые данные, но умение по этим данным
предопределить поступок так и оставалось в тени, и тогда Альберт
Григорьевич завел отдельную картотеку для себя, где и делал заключение;
этот сопьется, этот разведется, этот не сопьется, не разведется, но ни в коем
случае нельзя назначать его на руководящую работу. Ни разу он не ошибся.
Цветок его таланта рос и цвел, заполняя все свободное пространство
квартиры, а на свободу не выбрался. Можно констатировать: загублена еще
одна яркая судьба коммунистическим режимом.

Зато наш президент мимо талантов проходить не привык. Наконец-то
способности стали приносить Альберту Григорьевичу ощутимый доход. По
личной картотеке он разыскивал нужного человека и, неплохо интригуя,
добивался искомого.

Предопределить поступки бывшего зама он не мог - не вели в фирме
досье на ее работников, чему Альберт Григорьевич сожалел. А без анкетных
данных много не вычислишь.

Время бежало стремительно, Альберт Григорьевич видел это по
исчезновению неведомо куда своих респондентов, и он торопился
разрабатывать единственный свой пласт с максимальной для себя пользой.
К Новому году принято дарить и принимать подарки.

Тимурывокоманда одарил всех нас новым повышением цен, пока левые и
правые ждали съезда, мы отдарились повышением цен на харчи и шмотки,
будто раскланялись за любезность, на чем официальная часть новогодних
торжеств завершилась, если не брать во внимание ожесточенных перестрелок
на Кавказе и в Средней Азии, волнений в самой России, открытых бунтов,
полнейшего развала всего государства. Салюты, фейерверки да народные
гулянья - не более чем. Так читалось на лицах первых лиц государства.
Совковое правительство тем и примечательно - оно может жить автономно
от самого народа, он даже мешает ему работать, раздражает. От такой напасти
помогают прежние рецепты: спецтранспорт, спецбуфеты, спецдачи и
держиморды на кордонах. Нормальный ход, с Новым годом, дорогие
товарищи!

Кому-то стало не хватать на бензин, кому-то на водку, кто-то клялся в
микрофон, что последний раз ел три дня назад, и всему этому можно верить,
как верили мы много лет про загнивание капитализма и бедствия рабочего
класса за бугром.

Одарил нашего президента Альберт Григорьевич сообщением о
действительно предстоящем сносе мавзолея. О перезахоронении тела вождя
умолчал. Стал он скуп и прижимист, информацию отторгал кусочками.
Президент посулил премию в размере трех окладов и поторопил с
завершением подкопа. Через день Альберт Григорьевич докладывал,
покручивая в руках карандаш, которым только что расписался в ведомости на
получение премии: вынос тела решено приурочить ко дню рождения вождя,
когда оголодавший за зиму народ истово займется огородами, и плевать ему
на всех вождей, кроме собственного желудка.

Неплохо накопал Альберт Григорьевич. А вот пиит наш зарылся.
Какой-то он надменный стал, на козе не подъедешь. Ни хрена в <Оледе> не
делал, а восседал в своем кабинете с видом унтера Пришибеева, и лишь
щеточки усов не хватало для сходства со знаменитым фельдфебелем.
Президенту жаловались на Бобу: хамит, во все дырки суется, а он
отмахивался и благосклонно замечал: <Матереет наш пиит, матереет...>
Мы-то понимали, что все это игра кошки с мышкой, но вдруг та
ускользнет в норку из-под когтистой лапки? А президент совещался с
главпотехом с глазу на глаз и мер не принимал.

Пост главпотеха у нас занимал отставной чекист, для него эту

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIP НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 126585
Опублик.: 18.12.01
Число обращений: 1