Сразу после новогодних праздников Лия Ахеджакова окунулась с головою в работу. Позавчера она сыграла в спектакле "Мы едем, едем, едем..." Николая Коляды в родном "Современнике", а сегодня отправилась на гастроли по России. Но где бы она ни играла, всякий раз кажется, что вокруг нее создается особое поле: "театр Лии Ахеджаковой". Своими мыслями о законах, проблемах и тайнах этого театра актриса делится с "Новыми Известиями".
- Вы рано узнали театр "с изнанки" - росли в театральной семье. Помешало это вам или помогло в вашем профессиональном пути?
- Я выросла в провинциальном театре в послевоенные годы. Вот там - каждый месяц - новый спектакль, а иначе не выживешь - голод. Папа - режиссер этого театра, мама - ведущая актриса, "героиня". Послевоенный провинциальный театр: голодные актеры, дети, тещи, мамы, тазы, кастрюли, переезды, юг. Мама в кринолине, в белом парике, с накрашенными ресницами. Дикая жара! Я выросла в любви и ненависти к каторжному актерскому труду. И все-таки осталась на всю жизнь любовь к театру, к провинциальным артистам, к кулисам, к вечным гастролям.
- Бывает, что память или какие-то жизненные впечатления питают роль, как-то влияют на трактовку образа вашей героини?
- Конечно, пока работаешь над ролью. А бывает, что на каком-нибудь 50-м или 100-м спектакле вдруг прозреешь - жизнь обжигает. Как-то я играла в какой-то сотый раз "Персидскую сирень". А в это время была вся страшная история с Курском. Я говорю: "Все были живы. И все умерли. Одна мечта осталась". И вдруг нахлынули кадры из хроники: как они уходят - все в форме, красивые, молодые, шутят. А один такой огромный, добродушный, с маленькой собачкой - и целует ее. Потом сказали, что их всех уже нет, а у него сын родился. Вот вижу их лица. Их дети, жены - все в одну минуту промелькнуло, и я совсем вырубилась из спектакля, такая живая боль. Не обычные профессиональные слезы, а те, когда глазам больно, в горле, в груди больно, лицо искажается. Это редкое (для меня, во всяком случае) ощущение на сцене! Оно питается очень горькими чувствами, от потерь в жизни, от сопричастности чужому горю, от потрясений, которые врагу не пожелаешь. Конечно, не хочется такой ценой заслужить те секунды подлинного проживания на сцене, когда зал замирает, а пауза может длиться бесконечно.
- Скажите, есть у вас какие-то ритуалы настройки на спектакль? Читаете свою тетрадь роли? Или мысленно повторяете спектакль? Или приезжаете заранее в театр и стараетесь от всего отключиться?
- Когда редко идет спектакль, а текста много, приходится его повторять каждый раз. Нелюбимое занятие, но очень полезное: вдруг открывается какой-то совершенно новый неожиданный смысл... Приходить заранее в театр, конечно, правильно. Проторчишь два часа в пробке с риском вообще не попасть в театр, а как потом эту панику из себя вытравлять? Это только кажется: вышел на сцену и все забыл. Куда денется эта "пожарная тревога" за один-два часа до спектакля? Я играла Коломбину, а у меня мама умирала. Я приезжала из больницы, гримировалась, одевалась, шла на сцену, как сомнамбула. Это была другая актриса! И, знаете, более глубокая, чем я, более трагичная, юмор отказывал совсем. Вообще мистика какая-то: мама играла Сюзанну в "Женитьбе Фигаро", когда умирала бабушка, ее мама. Я играла Коломбину, и мне только в лифте, после спектакля партнеры сказали, что во время спектакля мама умерла. Как можно это оставить за сценой, выскочить свеженькой, забыв все и с чистого листа начать жить в спектакле?
- Актеров специально учат, как войти в роль? А как выйти? Как сбросить с себя напряжение после спектакля?
- "Рецепта" - нет. Прийти домой после спектакля и лечь спать? Не будешь спать. Или уж такие нужны железные нервы. У актеров такое непрошибаемое спокойствие редко. За три часа спектакля (или даже полтора часа) так возбудишься, столько воспоминаний в себе вызовешь, так разбередишь душу - как тут успокоиться? Если спектакль прошел хорошо, то радостное возбуждение, а если плохо - фоном в голове все время идет разбор ошибок, недовольство собой, досада.
- Что для вас самое трудное в профессии?
- Самое трудное, конечно, работа над ролью. Анатолий Васильевич Эфрос написал: "Репетиция - это голыми руками гвозди забивать". Это первое. Второе - годами ждать новой роли. Третье - держать удар, когда неудача. И, главное, никогда не завидовать.
- Не завидовать чужому успеху? Или выпавшей удачной роли? Или тому, что у кого-то есть работа?
- И то, и другое, и третье, и еще много чего есть на свете, чего у тебя нет, а у кого-то есть. Как удержаться от мысли: "Почему?" - вместе окончили институт, вместе пришли в театр, две подруги. Ей дают Джульетту, тебе - пажа Париса... А восемь лет не иметь ни одной новой роли? Приходить в свой театр, видеть чудесный спектакль, наблюдать, как прекрасно играют твои коллеги, как они выросли, пока ты ждешь свою новую роль и уже теряешь надежду? И потом, сейчас столько наград, всяких "масок", "овнов", "чаек" и других птиц, которыми одаривают выдающиеся и просто неплохие работы в нашем деле. Это тоже повод для огорчения, если эти ценности чужие. А жить в провинции, переиграть всю мировую классику, не получать зарплату, или получать копейки, и наблюдать успех "звезды" столичного масштаба, за спиной которой пара сериалов, пара "чаек" и портреты в модных журналах? А от этих переживаний - хандра, болезни, дурной характер. И уже не человек, а один сплошной желчный пузырь. И как следствие - уходит дар. Молиться надо, чтобы не посещали эти чувства.
- Придя в "Современник", вы семь лет ждали роли...
- Я и в ТЮЗе годами ждала, когда "дадут". Не находилось ни курочки, ни козочки, ни белочки. Но был Эльдар Рязанов, мой спаситель. Он всегда был со мной, когда мне было трудно в театре и в жизни. Именно он заразил меня своей способностью весело работать и не ныть. Даже когда не дается роль. Когда трудно физически: холод, усталость, недосып - спасает юмор. И я стараюсь так работать, хотя не всегда получается. Слава Богу, сейчас возможны частные проекты, есть театральный процесс, который идет параллельно репертуарному театру.
- А какие самые счастливые минуты в профессии? Когда понимаешь, что все не зря?
- Когда смотрела спектакли Эфроса. Когда смотрю постановки Петра Фоменко. Когда звонит Рязанов и рассказывает про мою новую роль у него в картине... И еще бывают минуты (или секунды) зачарованности на сцене, когда не играешь, а живешь, летишь, зал замирает. Недавно с Мишей Жигаловым играли в Новом Уренгое "Персидскую сирень". Зритель там избалованный и чуткий. И вот когда встал зал, нас не отпускают, и слезы и какая-то волна благодарности из зала, которую не спутаешь ни с чем... Мы с Мишей сцепили руки, стоим, плачем, сами не знаем, отчего плачем. Эта взаимная энергия любви и благодарности - самое дорогое, чем могут люди одарить друг друга.
- Отношения актера и режиссера определяют по-разному: от любви до поединка. Как складываются ваши отношения с режиссерами?
- В каждом конкретном случае все по-разному. С каждым из режиссеров - я другая. Конечно, что-то остается свое, спрятанное. Но все равно приходится пристраиваться, находить свою линию поведения. У меня нет универсальной отмычки, с которой я прихожу в работу. Какой режиссер - такой и актер; каждый из нас в процессе работы должен немного как бы прогнуться, чтобы как-то "сцепиться", совпасть друг с другом. А если оба не прогибаются, то либо это идеальное сотрудничество, либо кто-то будет поломан. Конечно, с теми, кто тебя в упор не видит, приходится трудно. Работать тяжело, ощущаешь себя глупой, и радости в такой работе мало. Я могу прийти со своими представлениями, а режиссер все разрушит. И придется прилаживаться к его представлениям и петь его песню. А иногда он прислушивается к твоим предложениям, учитывает тебя в своем замысле. И это веселее.
- Актеры часто жалуются, что режиссеры готовы продолжать репетиционный процесс до бесконечности, в то время как актерам уже хочется выйти к зрителю. Вы не устаете от репетиций?
- Я люблю репетиции, терпеть не могу, когда все делается быстро, мобильно - два месяца и готово. Плохо, когда ты не готов, не завоевал право выйти даже на генеральную, а у тебя уже премьера! Один актер уже пробежал эту дистанцию, а другой еще нет. И это не значит, что он хуже. Я, кстати, не люблю актеров, которые очень профессионально, быстро, с "огоньком" работают. По мне - лучше подольше читать по складам. Есть такой прибор - магнитный томограф, он снимает наши органы по миллиметрам, возникает объемная картина, можно ставить диагноз. Вот хочется по миллиметрам двигаться, чтобы открыть то, что в роли скрыто за словами, тогда будет объем. Разве можно за месяц выпустить спектакль? Что можно за месяц родить? Выкидыш.
"Новые Известия".http://nvolgatrade.ru/
Док. 203906
Перв. публик.: 12.04.04
Последн. ред.: 09.07.08
Число обращений: 487
Ахеджакова Лия Меджидовна
|
