Состоялся сбор труппы Театра им. Маяковского (см. номер `Известий` за понедельник), на котором присутствовала и легендарная актриса Ольга Яковлева, выпустившая в этом сезоне одну из самых интересных книг о театре. В мемуарах `Если бы знать...` актриса, участвовавшая в спектаклях Анатолия Эфроса, рассказывает о драматических событиях в театре Ленком, в Театре на Малой Бронной, и о самом трагическом периоде в жизни Анатолия Эфроса - работе в Театре на Таганке. С ОЛЬГОЙ ЯКОВЛЕВОЙ встретился корреспондент `Известий` АРТУР СОЛОМОНОВ.
- Ольга Михайловна, вы наверняка представляли, как бы вашу книгу прочел Анатолий Эфрос.
- Мне не кажется, что Анатолий Васильевич был бы очень доволен. Возможно, он сказал бы: `Ну зачем вы об этом, зачем о них вообще... зачем о них вспоминать... Да бог с ними!` Я очень хорошо слышу тональность, с которой он бы произнес это. Ему, я думаю, было бы грустно. Мне кажется, Анатолий Васильевич не очень бы хотел, чтобы я вновь прожила эти драматические события, и, безусловно, он не стал бы писать так, как написала я. Виктор Сергеевич Розов назвал людей, приведших Эфроса к смерти, `чернью`. Виктор Сергеевич может. А Анатолий Васильевич никогда не рассказывал о своих трудностях, разве что обозначал ситуацию одной-двумя фразами. О его боли можно было только догадаться по виду и настроению, а суть происходящего с ним я узнавала от других.
- Что вы изначально хотели включить в книгу - эпизоды, может быть, даже некую интонацию, а потом решили это изъять?
- Да, править пришлось собственную интонацию. Вначале я была более категорична, более определенна, ощущала некоторую максималистскую `зашоренность`. Эту категоричную интонацию я пыталась поправить, но не везде это получилось. Где могла - там смягчила. Я не претендую на объективность позиции, так как по определению у меня ее не может быть. В книге моя субъективная версия того периода театральной истории, которого я была свидетелем и участником. Но одна объективная истина там есть, и она состоит в том, что Анатолий Васильевич Эфрос был величайшим режиссером, Моцартом русского театра.
- Есть такая китайская поговорка: `Чем больше человек, тем больше у него тень`. В вашей книге есть большой человек, который почти не отбрасывает тени. Получается светлый-светлый центральный образ и ужасное общество, чернь вокруг него.
- Ну, он, конечно, не был идеален. Среда театральная была ужасна, но она и сейчас не лучше в этих театрах. А Эфрос был таким, каким я его помню. Что же тут поделать? Он был естественный человек. К нему в театре мог подойти любой. Если бы мне хотелось описать его дурные черты - я бы написала о том, что он сам о себе рассказывал. Но зачем это, зачем? Я бы написала, что он рассказывал о себе, что когда-то в юности он был жадноват. Рассказывал, что, когда они гуляли с его приятелем - они были студентами, - он захотел купить мороженое. Спросил, будет ли его приятель. Тот отказался. И тогда он купил себе мороженое, шел рядом с приятелем, ел, а тот внезапно сказал: `Да иди ты...`, отвернулся и ушел. Анатолий Васильевич говорил, что это поразило его на всю жизнь. Ну - боялся он самолетов. Конечно, были у него и недостатки. Были. А насчет идеализации... Вот недавно я услышала такую историю. Мне рассказывала женщина, которая в период, когда Эфрос был режиссером на Таганке, работала там уборщицей. Он шел на репетицию и увидел, что она, юная девушка, тащит тяжелое ведро с тряпкой по лестнице. И он помог ей донести это ведро. Она: `Что вы, что вы!` А он отвечает: `Мне это не трудно`. Она до сих пор этот эпизод помнит.
`Я вам не пожимала руки!`
- У вас ведь было такое желание - расквитаться с врагами Эфроса?
- Было, но давно.
- Разве вы не вложили это желание в свою книгу?
- Я бы не хотела, чтобы это так читалось. Я писала о том чувстве, которое было сразу после этих событий. После того, как его предали ученики на Бронной, как его уничтожили на Таганке. А как тут без эмоций? Почему я не должна была писать о том, как это происходило и что я чувствовала в эти моменты? А чтобы расквитаться - ну как? Вы в своей статье о моей книге пишете, что я `раздаю запоздалые пощечины`, но я способна и на спонтанные, а не только на запоздалые!
Но иногда меня жизнь ловит врасплох. Вот на `Хрустальной Турандот`: вижу, кто-то мне говорит: `Здравствуйте!` - и я машинально ему киваю. И только потом понимаю, что я кивнула Вениамину Смехову!.. Я помню, ко мне однажды подошел критик Рудницкий, протянул мне руку. А он как-то изменился. Я его не узнала и руку его пожала. А потом вернулась (а мне, извините, было уже пятьдесят лет!) и сказала: `Я вам не пожимала руки!` Ну что это за поступок? Так только дети поступают. Или, например, на вручении какой-то премии Юрий Любимов кричал мне громко, разнузданно: `Актриса, здравствуйте!` Я молчу. Вновь крик: `Здравствуйте, актриса!` Я не выдерживаю и на всю площадь: `Я не слы-шу!`
- Как вы относитесь к своей импульсивности - она ведь наверняка сохранилась?
- Это говорит о моей глупости.
- Это же характер, к уму не имеет отношения.
- Нет, это как раз и значит, что умика - нет. Если бы был, то я бы не совершала подобного. Когда мне было лет сорок, одна дама про меня сказала: `Она ведет себя так, как будто она молодая красавица!` (Смеется.) Человек же не ощущает своего возраста. Это же только со стороны видно. А человек лишь порой задумывается: `Глаза уже не те, кожа не та, фигура не та`, а потом забывает об этих мыслях и идет заниматься своим делом.
`Дуров, давай за Джульетту!`
- Судя по книгам Эфроса, одно из главных его желаний - все время противоречить себе вчерашнему, даже противоречить эстетике места, куда он приходит ставить. Чего стоит одна фраза: `Пригласить на Таганку, где всегда ставил Боровский, `оперного Левенталя`.
- Да, он менялся в методах репетиций постоянно. И это, как ни странно, было одной из причин недовольства его `учеников`. Сначала он работал этюдным методом, и это была очень увлекательная детская всеобщая забава. Потом Анатолию Васильевичу это стало менее интересно. Он мечтал о таком методе, при котором он бы `бросал идею` актерам, а те возвращали бы ему в репетиции эту идею обогащенной и насыщенной личностными проявлениями. Эфросу никогда не казалось, что он нашел навсегда какую-то художественную истину. Это всегда был новый поиск. Он сам себе объявлял на собрании труппы творческий тупик. Сам объявлял себе кризис.
- Вы считаете это его ошибкой?
- Думаю, да. Это общеизвестная вещь - скажи про себя, что у тебя ноги кривые, вот и будут говорить: `Ну как там этот кривоногий поживает?` (Смеется.) И вот, когда он вышел из тупика, вал обсуждений его тупика только набирал силу. Он уже поставил несколько превосходных спектаклей, а актеры и критики все о тупике рассуждали.
- Скорее, причина проста - актеры не могли ему простить, что после бурного творческого романа он к ним охладевал.
- Ну конечно же. Это ясно как дважды два. Однажды после репетиции на Таганке Анатолий Васильевич пробормотал: `Люди не прощают тем, кто выше их, чище и талантливей`. Но суть заключалась и в том, о чем говорите вы. По-мужски поступил только Саша Ширвиндт. Эфрос подтрунивал над ним, называя его `сытым`. Шура над этим посмеивался, но все же ушел, понимая, что внимание Эфроса было сосредоточено на актере Николае Волкове. А потом Коле Волкову показалось, что Эфрос отдает предпочтение Козакову и Далю, и он ушел, и так было не один раз.
Никто не простил Эфросу: ни Петренко, ни Гафт, ни Даль. Каждый из них не прощал разное: одни - что им делали замечания (срабатывало самолюбие), другие - узнав о предполагаемом дублере в новой роли, третьи - что не получили в новом спектакле ту или иную роль.
- Но ведь это удел всех режиссеров - кому-то дать роль, кого-то оставить без работы, кого-то считать `своим` актером, а кого-то не видеть в упор. Но не все оказываются `съеденными` труппой, а тем более - учениками.
- Товстоногова боялись, Гончарова боялись, Любимова боялись - размажет по полу. Сделает раба. А Эфроса не боялись. Например, к Товстоногову не могли подойти, попросить роль даже те актеры, которые у него всегда работали.
Почему, как вы думаете, у такого `хозяина` театра, как Юрий Любимов, произошел разрыв с половиной труппы? Этого, я думаю, никогда бы не произошло, если бы три года там не проработал Анатолий Эфрос. Тогда бы не родилось в труппе никакого инакомыслия, не было бы никаких побуждений к защите собственного достоинства и прочих мелочей (смеется).
- Почему в письмах Эфроса к вам, которые опубликованы в книге, он называет вас то на `ты`, то на `вы`? И почему ни в одном письме не проставлена дата?
- Я была маленькой, а потом взрослела. Мне был двадцать один год, когда я встретила этого режиссера. Потом я стала `Ольга Михайловна`. Те письма, в которых он называет меня на `вы`, написаны сроком позже. Дат не стоит, потому что я давала письма не в хронологическом порядке. Кто бы мог подумать, что Анатолий Васильевич умрет в возрасте моложе меня нынешней? Тогда он казался таким взрослым, а сейчас думаешь, что в самом расцвете его не стало. Вот недавно у меня были две девочки от канала `Культура`, странные такие вопросы задавали: `А как не обижать тех, кто рядом?` `Не обижать!` - что я могла еще сказать? (Смеется.) Но, к сожалению, обижаем мы тех, кто рядом. Понимаем поздно, и ни черта уже не сделаешь.
- Вы часто обижались на Эфроса?
- У меня были такие же обиды, как у всех актеров. Производственная пьеса - а я не занята. Все равно обидно. И меня отправляют куда-то отдыхать. Или когда в театре делали `Человека со стороны` - меня тоже попросили отдохнуть (смеется). Для меня там не было роли. Конечно, бывали обиды. Я Театр на Таганке, куда он меня привел, ненавидела.
- Каждый раз приходилось преодолевать ненависть к этому театру, приходя туда?
- Да, каждый раз. Он видел, что я мучаюсь. Но что он мог сделать? Более того, он хотел сохранить их стиль, он называл их `бригадой артельщиков`. И, конечно, когда там был Высоцкий, это была очень хорошая команда, но стиль их - не мой.
- Этюдный метод, который Анатолий Эфрос применял на своих репетициях, - что это? Как это конкретно происходило?
- Например, репетируем мы `Ромео и Джульетту`. Без поэтического текста Шекспира, просто намечаем отношения героев. `Дуров, давай за Джульетту!` - приглашал Анатолий Васильевич, видел студента, который просто наблюдал за репетицией, звал его на площадку сыграть этюд. Например - сцена на балконе. Мы сначала разбирали суть, а потом вставали и делали. Главной задачей было своими словами, а не шекспировскими сыграть то, что уже оговорили, в этюде - рисунок, смысл и содержание которого в том, что Джульетта устраивает Ромео экзамен-проверку: т о т ли он?
`Кто-то уже вредит мне в одном месте, кто-то в другом`
- Вы знаете, что супруга Анатолия Васильевича, Наталья Крымова, тоже собиралась написать книгу об Эфросе?
- Знаю, но Наташа этого не успела сделать. Я знаю, что многие записи репетиций, интервью Анатолия Васильевича у нее пропали.
- Когда вы последний раз видели Крымову?
- Я тогда играла в `Табакерке` `Любовные письма`, и она пришла на спектакль. После спектакля она зашла за кулисы, улыбалась, но было видно, что она уже нездорова.
- Наверняка вы знали мнение Эфроса о тех людях, о которых пишете не очень хорошо. Но вы ни разу в книге не процитировали Эфроса, не использовали его слова, чтобы подкрепить свое мнение.
- А зачем мне прикрываться его словами? Я за каждое написанное слово должна отвечать. И я уже отвечаю. Кто-то уже вредит мне в одном месте, кто-то вредит в другом. Кто-то отговаривает дать мне роль. Я должна сама платить по этим счетам.
- У тех, кого вы обвиняете, что они писали письма в КГБ против Анатолия Васильевича, давили на `русское зарубежье`, чтобы писать петиции против Эфроса, будет очень простой аргумент: `Это ложь`.
- Значит, этого не было - ни писем, ни травли, ни Эфроса.
- Вы не просматриваете иногда видеозаписи спектаклей Эфроса, где вы исполняли главные роли?
- У меня их нет.
- Достать их несложно.
- Во-первых, записано спектаклей совсем немного. Во-вторых - я не хочу. Я даже хорошую музыку не могу слушать. Любое впечатление, которое оказывается очень мощным эстетически, - а тем более записи его спектаклей - для меня как боль. Это напоминает мне о нем, о нашей работе в театре. Как и любой факт подлинного искусства.
- То есть срабатывает инстинкт самосохранения?
- Да. Сейчас уже не так, но в первые годы это было просто невозможно. Точно так же, как я отбрасывала от себя любые передачи о спорте после смерти Игоря. Есть у этого, конечно, и другая сторона. Я недавно говорила Каме Гинкасу: `Понимаешь, очень тяжело существовать вне художественного русла`. Видишь, что это где-то есть, и становится завидно. Понимаешь, что тебя там быть не может, потому что это другое поколение. Другая компания. А твоя компания уже прошла. Не могу сказать, что сейчас все пусто. Замечательно некоторая молодежь работает.
- В современном театре вы не видите продолжателей театра Эфроса?
- Может быть, Римас Туминас. Я видела его спектакль в `Современнике` `Играем... Шиллера`.
- Но там же метафора на метафоре.
- У Эфроса был тоже условный театр с тончайшей психологической разработкой плюс поэзия, балет и еще что-то, что витало над спектаклем, чему нет названия... Может быть, музыка?
- В конце вашей книги есть страшная фраза - когда вы ходите по Ваганьковскому кладбищу, вспоминаете людей, которые здесь лежат, вы пишете: `Я там, на Ваганьковском. Я с вами`. Книгу пронизывает чувство причастности к тем, кто ушел, которая гораздо сильнее, чем причастность к тем, кто сейчас рядом.
- Это так. Потому что другой жизни не будет, и если бы была другая, то по благородству, по красоте, по честности моим мужем был бы Игорь Нетто и все равно меня очаровал бы именно этот режиссер. И никакой другой. Ну что можно было понять в театре, когда тебе только двадцать один год? Но когда у нас в Ленкоме появился Анатолий Васильевич и заговорил своим языком, странно шмыгая носом, причесываясь двумя пальцами, то театр стал очень ясным и очень веселым занятием.
- Если бы вдруг у вас появилась возможность сейчас что-то у него спросить, что-то ему сказать, какие бы это были слова?
- Благодарность. За встречу. А спросить? Если бы ответил...
Артур СОЛОМОНОВ
07.09.04
http://www.izvestia.ru/http://nvolgatrade.ru/
Док. 210240
Опублик.: 29.09.04
Число обращений: 378
Яковлева Ольга Михайловна
|
