Сейчас происходит какая-то совсем иная кристаллизация, идёт нащупывание нового способа объединения очень разных по политическим взглядам людей. Договариваться надо о взаимном признании легальных прав, в том числе с государством.
Говорят, любая инновация проходит три фазы: первая #8213; "что за чушь?"; вторая #8213; "что-то в этом есть"; третья #8213; "кто же этого не знает?!". Сейчас вопрос о гражданском обществе в России переходит из второй фазы в третью. Ещё четыре года тому назад авторитетные политтехнологи утверждали, что гражданского общества в России нет. Потом они же говорили, что есть, но слабое и недостаточно развитое. Сегодня о гражданском обществе говорит президент в инаугурационной речи и пишет из тюрьмы самый богатый заключённый. У меня это вызывает некоторые опасения. Я боюсь, что мы перескочим фазу "кто же этого не знает?", так и не ответив на ключевые вопросы, и приобретём своеобразное религиозно-мифологическое отношение к гражданскому обществу, а за ним быстро последует разочарование. Здесь, может быть, наиболее здоровым окажется взгляд экономиста: он циничней и, наверное, реалистичнее многих других.
На какие вопросы хотелось бы попытаться ответить?
Во-первых, мы до сих пор как-то не обсуждали, зачем вообще нужно гражданское общество, есть ли в нём какой-то функциональный смысл. А может, это просто платочек в кармане, без которого не пускают в приличное общество #8213; в G7 или ещё куда-то?
Во-вторых, трудным остаётся вопрос о месте гражданского общества. Конечно, у государства и у бизнеса места тоже не очень-то определены, но для гражданского общества это совсем уж открытый вопрос.
Третье: все, кто теперь считает, что гражданское общество у нас в России есть, говорят, что оно слабое, неразвитое... А в чём именно слабость? Как мы её измеряем? Если не поймём этого #8213; не поймём и того, как её преодолевать.
И, наконец, четвёртый вопрос #8213; это вопрос о том, что такое гражданское общество: роскошь или средство передвижения. Есть ведь и такой взгляд: давайте сначала обеспечим экономический рост, а потом позволим себе роскошь в виде гражданского общества. Он очень ясно выражен в Казахстане. Тамошние экономисты, которые много сделали, чтобы обеспечить форсированный экономический рост, говорят: примерно к 2007-2008 году мы утроим ВВП по сравнению с 1998-м, а после этого начнём допускать и развивать гражданское общество. Тогда получается, что гражданское общество #8213; это издержки, которых мы себе пока не можем позволить. Какие же стратегические последствия вызывает возникновение и развитие гражданского общества и как это связано с проблемой экономического роста?
Итак, вопрос первый: зачем? В начале XX века экономисты про гражданское общество не говорили вообще. Взгляд был примерно следующий: есть вещи, которые хорошо делает рынок, есть вещи, которые рынок сделать не может #8213; так называемые провалы рынка. Эти "провалы рынка" должно закрывать государство. Рынок первичен, и только там, где он не справляется, государство должно сказать своё слово. В течение XX века государство в разных странах наговорило очень много разных слов, и к 70-м годам у экономистов были все основания говорить уже не только о "провалах рынка", но и о "провалах бюрократии". Лучше всех это выразил в 70-е годы нобелевский лауреат Джордж Стиглер. Решая вопрос о соотношении рынка и государства, заметил он, мы поступили, как тот римский император, который должен был судить состязание двух певцов: услышав первого певца, он немедленно присудил приз второму. Так и мы в XX веке, увидев, что рынок плохо справляется со многими задачами, присудили приз государству. Но государство-то зачастую справляется с этими задачами ещё хуже.
И вот тут-то возникла тема третьего певца. Гражданское общество #8213; это третий певец на конкурсе, и главная тема его #8213; взаимные права #8213; казалось бы, далека от экономики. Однако оказалось, что у неё есть экономический смысл, и очень большой. Как говорил другой нобелевский лауреат, Рональд Коуз, права #8213; это ключ к решению проблемы внешних эффектов. Те же провалы рынка, те же экологические загрязнения, всё то, что рыночная, контрактная система в себя не вмещает, а действующая политическая система не видит и не переваривает, #8213; превращается во внешние эффекты, положительные или отрицательные. И чтобы решить проблему внешнего эффекта, нужно установить право.
Коуз приводит очень простой пример: фабрика дымит и мешает дышать местной общине. Что делать в этих условиях? Первый порыв #8213; запретить фабрике дымить. Но тогда мы наносим фабрике ущерб. Мы лишаем прав и тех людей, которые там работают, и тех, которые вкладывали в неё деньги. Поэтому здесь, фактически, стоит вопрос о том, кому же всё-таки принадлежит право: фабрике #8213; право дымить или населению #8213; право дышать. Коуз утверждает, что, вообще-то, несущественно, за кем именно вы закрепите право. Важно его закрепить, потому что дальше произойдёт самое важное: если вы закрепили за фабрикой право дымить, а значит, работать, получать доходы, #8213; то местное сообщество будет платить фабрике за установку очистных сооружений и договариваться с ней о чём-то. Если вы местному сообществу предоставите абсолютное право дышать свежим воздухом, значит, платить будут владельцы фабрики. При этом есть тысяча всяких вариантов: например, сделать членов местного сообщества акционерами фабрики: они будут кашлять, но зато получать доходы. Так вот, вопрос о том, какие права надо устанавливать и как этими правами обмениваться #8213; это вопрос компетенции гражданского общества. Собственно, само обилие вариантов решения #8213; это и есть предмет деятельности в той сфере, где нет монополии власти, где есть разные группы интересов, где есть разные субъекты, способные свои права присваивать, отчуждать, обменивать, реализовывать и так далее.
В конце 80-х годов мощное экологическое движение в СССР добилось закрытия белково-витаминных комбинатов, остановки некоторых атомных станций. Через 10 лет произошёл откат, потому что лекарства приходится дорого закупать за границей, или не хватает энергии, или, что ещё хуже, нет рабочих мест. Это типичный коузовский случай: права оказались несбалансированны Я не утверждаю, что мои коллеги и друзья из экологических движений конца 80-х были не правы. Я говорю только, что в зарождающемся российском, постсоветском или позднесоветском гражданском обществе это решалось таким сложным путём.
Получается, что у гражданского общества, вроде бы, есть своя песня, своя роль, своя функция: нужно находить, выявлять и даже не выдвигать, а вдвигать в повестку дня внешние эффекты, не улавливаемые политической или рыночной системой. Это совсем не лоббирование. Это то, что в английском языке называется advocacy #8213; продвижение интересов, которые оказались за пределами системы. И нужно добиваться соглашения различных групп, которые могли бы быть заинтересованы в решении этих вопросов, в устранении отрицательных или достижении положительных внешних эффектов.
Джеймс Бьюкенен и Гордон Таллок ещё в 70-е годы утверждали, что единственный способ интернализировать внешние эффекты, т.е. вовлечь их в нормальный гражданский и деловой оборот без дополнительных издержек, #8213; это консенсус и многостороннее согласие. Если же этим займётся государство, #8213; оно прибегнет к принуждению, что всегда приводит к издержкам.
Второй вопрос. Если гражданское общество имеет некоторый экономический смысл, то можно ли указать его место в системе разделения труда? И здесь мой ответ будет, наверное, несколько неожиданным: нельзя. Представление о том, что у бизнеса есть своя строго очерченная ниша в экономическом процессе, у государства своя, у гражданского общества своя, #8213; просто неверно. Приведу пример, касающийся главного, наиболее знаменитого участника этого процесса #8213; государства. До конца XX века считалось, что у него есть некие органически присущие ему функции. Но в 80-е годы появилась замечательная статья того же Рональда Коуза "Маяк в экономической теории". Она взорвала все существовавшие до того представления, хотя была вполне невинной и не содержала никаких общих утверждений. Коуз обратил внимание, что на протяжении веков все великие английские экономисты: Рикардо, Джеймс Милль, Кейнс, Маршалл приводили один и тот же пример: "Если бы не было государства, кто бы строил маяки? А если бы не строили маяков, то как бы было возможно судовождение?" Аргумент просто не мог не убедить любого англичанина. А Коуз забрался в архив Британского адмиралтейства и выяснил, что ни один #8213; я подчёркиваю, ни один маяк в Англии не был построен государством. Их строили корпорации капитанов судов, гильдии судовладельцев, местные сообщества. Иногда они передавались затем в эксплуатацию Британскому адмиралтейству, т.е. государству. Но созданием их занимались совершенно иные институты.
Когда стали смотреть другие сферы, выяснилось, что и там всё не совсем так. Фридрих фон Хайек написал замечательную книгу "Частные деньги". Выяснилось: то, что мы рассматриваем как современные государственные денежные системы, возникло не от государства, а от бизнеса #8213; исходно это были частные системы. Все государственные системы казначейских билетов умерли, потому что стояли на одном простом принципе, который, наверное, лучше всех сформулировали махновцы #8213; на их карбованцах написано: "Обеспечивается головой того, кто отказывается принимать". А как рождаются денежные системы, идущие не от государства? Мы это наблюдали 10 лет назад, когда в период великой инфляции "маврики" #8213; билеты МММ #8213; получили хождение наравне с рублём и образовывали огромную часть биржевого оборота. Это были, фактически, антиинфляционные частные деньги. То же самое касается тюрем, потому что возможны частные тюрьмы; сыска #8213; потому что возможен частный сыск; пожарной охраны и т.д. Оказывается, у государства нет ничего такого, что могло бы делать только оно и никто другой.
Но ведь то же самое можно сказать и о бизнесе. Мы не так давно жили в стране, где бизнеса вообще не было, где государство взяло на себя всё то, что в других странах делают бизнес и гражданское общество #8213; потому что занималось и вопросом взаимных прав. Следы этого положения мы видим и в нынешней жизни: у нас бизнес занимается социальным дотированием образования, здравоохранения, детских садов, строительства дорог, а государство заводит банки или магазины на тех территориях, где бизнес почему-то не может действовать.
Наконец, законы у нас пишет кто угодно, только не парламентарии.
Поэтому я утверждаю, что никакого органического разделения труда между этими субъектами не существует, оно всегда ситуативно. И это создаёт огромную трудность, потому что сегодня разделение такое, завтра другое, от страны к стране оно разное, и это всегда предмет борьбы. Отсюда, между прочим, следует один довольно существенный для понимания гражданского общества вывод. Когда мы говорим, что у нас гражданское общество слабое и поэтому государство берёт на себя какие-то функции, нужно учитывать, что слабость и сила в этом треугольнике существуют лишь как относительные понятия. Да, гражданское общество у нас слабое, но только государство-то в реализации этих функций ещё слабее.
Маленький пример, который лежит на стыке бизнеса, государства и гражданского общества #8213; вопрос о саморегулировании и о саморегулируемых организациях. Такие организации могут возникать в силу самых разных причин. Например, частная деятельность по регулированию оказывается недостаточно эффективной. Скажем, не действует внутреннее этическое саморегулирование каждого из субъектов, а общество при этом достаточно требовательно смотрит на происходящее. Что тогда? Какие тогда возможны варианты? Либо государственные запреты, либо коллективные самоограничения. В Beta Business Buro #8213; американской системе саморегулируемых организаций, работающих на потребительском рынке, #8213; говорят: а мы вынуждены идти на саморегулирование, потому что общественность требует ограничений, а мы не хотели бы государственных запретов. Значит, один вариант #8213; когда сами частные субъекты ведут себя неэтично, с точки зрения широкой публики.
Совсем другой вариант #8213; когда государство не справляется с какими-то функциями и эти функции надо кому-то передавать. Российская ситуация именно такова. Я, например, совершенно не уверен, что саморегулируемые организации, о которых так много говорят в ходе нашей административной реформы, справятся с этой задачей без издержек, без шишек, без синяков. Но ведь государство-то с нею не справляется совсем. И если саморегулируемые организации окажутся хоть чуть эффективнее государства, #8213; значит, эта композиция, эта раскладка для нынешней ситуации будет правильной.
Таким образом, одни и те же цели достижимы тремя принципиальными способами: либо частной сделкой #8213; куплей-продажей, либо принуждением, либо многосторонней договорённостью. И когда мы говорим: вот это #8213; частная деятельность, бизнес, вот это #8213; государство, а вот это #8213; гражданское общество, мы исходим исключительно из метода достижения цели. И пропорции в каждый момент и в каждой стране будут разными.
Третий вопрос #8213; слабость гражданского общества. Как её обычно формулируют? Сошлюсь на своих коллег #8213; на людей, которые работают внутри российского гражданского общества. Они часто жалуются: в России люди не хотят объединяться, в России люди не хотят заниматься волонтёрством, в России люди не хотят тратить время на создание каких-то публичных благ. Знаете, уважаемые друзья, люди нигде не хотят объединяться. Люди нигде не хотят заниматься волонтёрством. Это заблуждение #8213; считать, что мы имеем чисто российскую проблему, потому что целая теория #8213; теория коллективных действий ныне, увы, покойного экономиста Мансура Олсона была создана на простом объяснении того, почему люди не хотят объединяться, и всё-таки объединяются; почему они не хотят самоорганизовываться #8213; и всё-таки выходят на какие-то варианты коллективных действий. Дело в том, что над просторами гражданского общества витает одно проклятье, которое Мансур Олсон назвал free-rider problem #8213; "проблема безбилетника", или, как мне недавно подсказал Блинкин, "проблема халявщика". Предположим, нужно решить какую-то проблему, связанную с внешними эффектами, с правами, их нарушениями и т.д. И мы, вроде бы, готовы потратить силы, соединиться с какими-то другими людьми и сделать всё, что нужно. Дальше возникает вопрос: вот мы соединимся, силы потратим, что-то сделаем, чего-то добьёмся, а потом что? А потом все будут пользоваться этим результатом, а мы снова будем объединяться, тратить свои силы и т.д. Ну, один раз так можно сделать, ну три. Но нельзя же этим заниматься как систематическим видом деятельности! И, в конце концов, человек начинает рассуждать: это сделает кто-то другой, ведь нужно-то это всем! И в итоге это не делается. В этом и состоит "проблема халявщика": издержки, которые несут люди ради создания публичных благ, не окупаются, а блага достаются всем. Это было бы трагично, если бы не существовало нескольких вариантов решения "проблемы халявщика".
И вот тут мы начинаем понимать, что такое "слабость гражданского общества". Слабость гражданского общества #8213; это когда оно не справляется со своей функцией, не производит своего продукта #8213; публичных благ или производит их очень мало. Это может быть (или не быть) домофон в подъезде, создание нового закона или проведение какой-то реформы #8213; публичные блага очень разнообразны. Вот их производится непозволительно мало. Почему это происходит? Потому что не найдены решения "проблемы халявщика" для данных ситуаций. Какие же возможны решения? Довольно разные, если верить теории коллективных действий.
Первый вариант: малая группа. Малая однородная группа решает "проблему халявщика" довольно легко. Малые однородные группы вообще способны решать очень серьёзные проблемы. У нас в стране, например, действуют тысячи кредитных союзов или того, что на языке закона называется кредитно-потребительскими кооперативами граждан. Кредитный союз #8213; это когда люди, знающие друг друга, неважно почему: то ли работают вместе, то ли они вместе отдыхают, то ли они рядом живут, то ли просто дружат #8213; объединились, чтобы вместе сберегать и вместе кредитовать друг друга, потому что у одного сегодня есть свободные сбережения, а другому как раз сегодня нужно отремонтировать квартиру или купить велосипед. С точки зрения обычной экономической теории, кредитный союз #8213; это майский жук: он не может летать, но летает. В США кредитные союзы обслуживают 20% потребительского кредита, в провинции Квебек в Канаде #8213; 100%, в Ирландии 100%, ну 90%. Почему же этот жук летает? Потому что люди друг друга знают и на этом экономят колоссальные издержки. Они друг другу доверяют, и это позволяет им делать то, чего не может сделать банк. Один из первых живых кредитных союзов в России был создан в городе Суздаль, где 12 тысяч населения. Там в кредитном союзе состоит сейчас 2,5 тысячи человек. И когда через пару лет после создания кредитного союза я туда приехал, оказалось, что финансовая документация по поводу выданных кредитов ведётся довольно небрежно. Всё записывается, но как-то не слишком формально. Я говорю: "Слушайте, друзья мои, это же всё-таки финансовый институт!". На что мне отвечают: "Да человек, который не вернёт кредит, #8213; ему в этом городе жить-то будет невозможно. Он по улице пройти не сможет". Потому что он стянут этой самой малой однородной группой, которая имеет общее представление о том, что должно и чего не должно делать.
Другой пример того, как может решаться "проблема халявщика": нужно найти дополнительный, так называемый селективный, стимул #8213; отрицательный или положительный. Например, в США, как известно, история профсоюзов довольно тесно связана с историей мафии. Вскоре после Второй мировой войны в США был даже принят специальный закон Тафта-Хартли, чтобы разрушить систему давления на работников, которым угрожали, заставляя вступать в профсоюз. Чиновники должны были присутствовать на всех собраниях и могли разговаривать в закрытой комнате с каждым членом профсоюза. Через семь лет закон был отменён по очень странной причине. Да, действительно, люди признавали, что на них оказывали давление, принуждали. Но они не возражали против этого. Они говорили: а без такого давления мы не могли бы образовать крупные профсоюзы и не получили бы результата. В нашей истории последнего десятилетия многие организации #8213; инвалидов, афганцев и т.п. #8213; недалеко стоят от применения избирательных отрицательных стимулов. И, может быть, они не существовали бы, если бы таких стимулов не было. Тем не менее, очень трудный вопрос: когда это хорошо и когда плохо?
Третий вариант, когда решается "проблема халявщика" #8213; это положительный стимул. Вот это сложно. Положительные селективные стимулы приходится иногда искать десятилетиями. Так, американские фермерские ассоциации никак не могли найти стимул, чтобы побольше фермеров захотело объединяться, а потом вдруг занялись совместным отдыхом: организацией досуга, туризмом и прочим. Пиво только членам профсоюза! И оказалось, что это очень цементирует, хотя напрямую не связано с основной деятельностью. Из родного для меня движения по защите прав потребителей хочу привести пример, как решают эту проблему наиболее сильные консюмеристские организации. Они продают информацию, они продают журналы, подписку на журнал, подписку на сайт, абонентское обслуживание консультациями. Они продают в данном случае частные блага и на эти деньги финансируют деятельность по созданию публичных благ. Но это не так просто, как кажется: у нас было только полтора года, 1997 и первая половина 1998, когда за счёт издания нашего журнала "Спрос" удавалось покрывать расходы на деятельность Конфедерации потребителей.
Зато может быть другой положительный стимул, который многие используют, #8213; перераспределительный. Вот когда от государства что-то можно взять и распределить, то попутно можно заниматься и деятельностью по созданию публичных благ.
Все эти методы и стимулы настолько разнообразны, что мы можем получить очень разные результаты. И не всегда те, которые хотели бы получить. В частности, на определённых фазах всегда сильнее малые группы, а не широкие коалиции; перераспределительные группы, а не производительные; отрицательные стимулы, а не положительные #8213; их легче найти, они под рукой. Но может возникнуть общество, в котором довольно много самоорганизации, но преобладают перераспределительные коалиции #8213; группы, которые делят пирог и тянут одеяло на себя, на свои 1,5% населения. И является ли такое общество гражданским #8213; сказать сложно.
Насколько слабы у нас ростки гражданского общества? По-моему, бессмысленно говорить об абсолютном уровне развития, нужно говорить об относительном. При всей объективной слабости нашего гражданского общества сегодня довольно много групп занимаются не перераспределением, а производством публичных благ, хотя и не имеют при этом устойчивых механизмов воспроизводства, чтобы держаться на этом уровне. Процесс консолидации начался в 2000 году, когда мы осознали, что государство консолидируется и мы вынуждены консолидироваться не только для того, чтобы достичь положительных эффектов, но, прежде всего, чтобы справиться с отрицательными. Организация "Народная ассамблея" #8213; это консолидированный клуб крупных гражданских организаций. Что создавало относительную силу этого объединения? Нам, конечно, не удавалось решать проблемы других субъектов #8213; политических или хозяйственных. Но нам удавалось сделать другое. В 2001-м нам удалось заставить правительство довольно быстро изменить налоговое законодательство, которое вводило нас в положение делегализации. Это очень опасно для гражданского общества. Бизнес весь делегализирован, потому что невозможно соблюдать это законодательство. Правительство вынуждено было пойти на изменения.
В том же 2001 году мы пошли на Гражданский форум по нашему сценарию, и фактически получился договор о ненападении. К этому времени уже были построены во фрунт и Совет Федерации, и большинство губернаторов, и, отчасти, Дума. Видимо, по каким-то планам настала наша очередь. Не вышло. Не вышло, конечно, потому что мы в представлении государства что-то вроде нищего горного княжества: вони от его ликвидации будет много, а активов никаких особенно не приобретёшь. Но факт остаётся фактом: осенью 2001 года сформировался ограниченный пакт о ненападении и возникли каналы коммуникации с верховной властью.
Мы использовали эти каналы отнюдь не только для себя. Так, новым законом о гражданстве были делегализованы полтора миллиона людей, а мы заставили президента и правительство пойти на их обратную легализацию. Конечно, наши силы невелики, но совокупные региональные сети неправительственных организаций существенно превосходят региональные сети политических партий. А сейчас мы оказываемся вообще в довольно странном положении, потому что именно в нынешних условиях мы вдруг оказываемся парадоксально востребованы властью. Ведь с исчезновением парламентской политической оппозиции у власти исчезла система фильтров. И любой проект, вброшенный туда, немедленно выходит без каких-либо преобразований. Ошибки штампуются каждый день. Поэтому ещё раз: вопрос стоит об относительной силе и слабости.
От вопроса о том, что такое сильное и что такое слабое гражданское общество, естественно перейти к четвёртому вопросу: про гражданское общество и экономический рост. Уже упоминавшийся мною М.Олсон как-то раз задал очень интересный вопрос #8213; про нашу страну, между прочим. Лицом к лицу лица не увидать, и нам самим такой вопрос, наверное, в голову не пришёл бы.
Заканчивается Вторая мировая война, уничтожаются авторитарные режимы в Центральной Европе и Восточной Азии. Через десять лет мы видим в этих странах сильный экономический подъём. В Германии и Японии это ещё не экономическое чудо, но уже преддверие его. Прошло десять лет и больше с момента крушения авторитарных режимов в Восточной Европе. И где же экономический подъём? Есть определённый рост у чехов, у литовцев... Но никакого бурного подъёма нет. В чём же дело? Ответ Олсона таков: в Германии и Японии оккупационная власть уничтожила не только авторитарное государство, но и прежнюю организацию общества. В России же и восточно-европейских странах было уничтожено только само авторитарное государство, и страна досталась перераспределительным группам менеджеров, потому что общество кристаллизовано не в государстве, а в этих самых менеджерских группах. И если посмотреть на историю, скажем, парламентской борьбы первой половины 90-х годов, то это история борьбы за перераспределение бюджета в пользу военно-промышленного и агропродовольственного комплекса. Причём, похоже, ни тот, ни другой комплекс от этого перераспределения в конечном итоге ничего не выиграл, а ведь оно реально происходило.
Таким образом оказывается, что не любое самоорганизованное общество продуктивно. Оно не обязательно производит публичные блага. Оно может производить частные, клубные блага для маленьких групп. Олсон подробно исследовал это в своей книге. В частности, этим он объяснил замедление развития Англии в 50-60-е годы. Он ввёл понятие "британская болезнь", или "институциональный склероз" #8213; ситуация, когда в обществе образовывается множество перераспределительных групп. Заметим, речь идёт об Англии, где гражданское общество традиционно одно из сильнейших в мире. А вот когда была сломлена эта тенденция, развитие Англии ускорилось. Олсон сказал, что есть крайняя форма "британской болезни" #8213; "красный склероз", и привёл в пример Россию.
Мы всё время стоим перед выбором: малые группы #8213; широкая коалиция малых групп или людей; отрицательные стимулы #8213; положительные стимулы; положительные креативные стимулы #8213; перераспределительные стимулы. И почему-то легче достигаются, особенно на ранних стадиях развития, решения, удобные для организаций, но плохие для общества. Из этого обстоятельства вырастают два очень серьёзных последствия для страны. Снова сошлюсь на иностранного экономиста, теперь уже на Эрнандо де Сото. Его книга "Загадка капитала" два года назад вышла на русском языке. Де Сото задал простой вопрос: огромное количество стран честно исполняли рекомендации Всемирного банка, Международного валютного фонда, экспертов ведущих правительств. А разрыв между этими странами и странами "золотого миллиарда" только вырос. В чём же дело? Может, активность населения ниже? Да ничего подобного #8213; говорит де Сото, #8213; мне в Москве таксист тут же предложил совместный бизнес. Может быть, дело в культурных различиях? Может быть, но тогда пусть кто-то объяснит, что же такого общего в культуре Эстонии, Индонезии и Аргентины. А может быть, просто не хватает средств для инвестиций? Опять же ничего подобного, посмотрите, сколько нелегального богатства в этих странах! Де Сото провёл простой эксперимент. В восьми странах посчитали, сколько там незарегистрированной недвижимости: всякое нелегальное богатство можно скрыть, а недвижимость спрятать сложно. Они сделали экстраполяцию, и выяснилось, что такой недвижимости в третьем мире примерно на 11 триллионов долларов #8213; намного больше того, что за 50 лет было передано этим же самым странам в виде помощи. В чём же дело? Де Сото отвечает примерно так: люди в развитых странах, которые дают советы остальным, как надо жить, сами не знают, как их страны пришли к нынешней ситуации. Потому что и в их странах жизнь когда-то была устроена по-другому, но они решали эту проблему ещё 200 лет назад, когда наши эксперты ещё не родились.
А проблема состоит в том, что общество может быть устроено по-разному и существуют разные модели общественного договора. В подавляющем большинстве слаборазвитых стран есть маленькие островки легальности, но основная масса общества, живёт, по сути, по криминальным законам #8213; по своим собственным правилам, которые различаются от одного сообщества к другому. Причём государство своим аппаратом этих нелегальных правил не никак не обеспечивает. В таких условиях богатство не превращается в капитал. Поэтому нужно формировать новый общественный договор, который сблизил бы формальные и неформальные правила, упростил законодательство, обеспечил поддержку широких групп населения. Тогда собственность сможет превращаться в капитал, тогда права начнут двигаться.
Мы были довольно близки к точке такого перехода ещё год назад, когда возник кризис вокруг ЮКОСа. Мы участвовали в создании так называемой кризисной группы, куда входили представители основных деловых объединений: РСПП, "Деловой России" и "Опоры России" и ряда гражданских организаций. Мы три месяца работали над созданием программы, предполагавшей некий размен: принятие определённых законов, которые могли бы обеспечить признание прав собственности, в обмен на признание бизнесом прав различных групп населения. Главный сдвиг состоял в том, что представители ведущих деловых объединений согласились, что их проблема не в отношениях с первым лицом государства, а в отношениях с различными группами населения, прав которых они не признавали. И "в обмен" на это они получили непризнание своих прав собственности. С согласия президента переговоры по этому вопросу проходили в Нижнем Новгороде 24 октября, на эти переговоры и прилетал Ходорковский накануне его ареста. Но последующие события вновь высветили тот факт, что власть никак не желает отступать от существующего у нас гоббсовского общественного договора, где права переданы государству и им развёрстываются. Это, безусловно, не тот контракт, когда государство обслуживает интересы общества и контролируется этим обществом. Даже наша конституция 1993 года реально не была конвенцией: Она принималась в условиях чрезвычайного положения. И реальной договорённости о правах не возникло, да и группы, которые могли бы достичь такой договорённости, к тому времени ещё не сформировались. Потом возникла своего рода верхушечная конвенция 1996 года #8213; сговор олигархов с президентом (он был по-своему полезен, так как, при всех имевшихся нарушениях правил, всё же позволил не выйти за пределы конституционного поля). Затем, после тяжёлой борьбы 1999-2000 годов, властью были объявлены условия перемирия в виде концепции "равноудаленности" для бизнеса, и сейчас, вроде бы, никакой диалог невозможен.
Но, разумеется, дело не только в последних десяти годах. Экономисты, в отличие от юристов, признают, что неформальные правила, во-первых, существуют, а во-вторых, обычно бывают сильнее формальных. И есть любопытный способ нащупать самые мощные, хотя и неосознаваемые неформальные правила, специфичные для данной страны: нужно найти в языке слово, которое очень трудно переводится на другие языки. Вот наше слово "государство" (не говоря уже о "державе") практически непереводимо: любой англоязычный человек сразу спросит: "Вы что имеется в виду: government, local government, parlament, state? Там будут говорить о правительстве, о законодательной, исполнительной власти, потому что "государство" как таковое #8213; слово абсолютно мифологическое. Но в русском языке государство #8213; это обозначение всего. И на вопрос, что может государство, естественный ответ: государство может всё! И как относиться к государству, понятно #8213; его можно только любить, потому что это все мы.
Однако теория социального контракта показывает, что гоббсовский контракт #8213; это тоже контракт, хотя там разговор идёт про другое: предметом переговоров в условиях гоббсовского контракта становится рента, которая платится государству. Государство стремится к максимизации этой ренты, и это может происходить по-разному. Например, Иван Грозный, безусловно, не относился к числу агентов, поддерживающих права различных групп населения. Но именно при нём произошла налоговая реформа, когда были введены "излюбленные" старосты, чтобы они собирали налоги с населения, потому что государству плохо удавалось их выколачивать самостоятельно. Мне такая схема не нравится, но я не считаю, что ситуация смертельна. И в её рамках есть некоторая свобода манёвра, возникают новые проблемы и новые внешние эффекты, на которые нужно реагировать. Есть возможность двигаться к более соответствующему современной эпохе локковскому контракту.
Кто может выступать субъектом институциональной реструктуризации? На языке институциональной экономики ответ может звучать так: изменение правил требует издержек, требует инвестиций. Субъектами изменений могут быть те субъекты, которые настолько не удовлетворены современными правилами, что готовы инвестировать средства в их изменение, в создание новых правил. За последние несколько лет, как мы видели, такие субъекты стали появляться.
Затем нужно обратить внимание на "микрофлору" #8213; те самые малые однородные группы, о которых говорилось выше. У нас этих малых групп очень много, гораздо больше, чем кажется им самим. Товарищества собственников жилья, кредитные союзы, клубы собаководов, любителей восточной живописи #8213; это всё очень плодотворная микрофлора, которой надо помочь осознать себя как серьёзное общественное явление.
Очень важен здесь и процесс глобализации. Всё-таки сейчас не XVII век: страна открыта, включена в более сложные системы и вряд ли сможет снова закупориться. В этом великая проблема для нынешнего регенерирующего гоббсовского контракта, и он вряд ли сможет с нею справиться.
Что же из всего этого следует?
Во-первых, нужно думать о повестке дня. Выявлять внешние эффекты, втаскивать их в общественное сознание и предлагать решения через права и взаимоотношения по поводу прав #8213; всё это вопросы повестки дня, которая не связана с политическим циклом, с действующими группами интересов. И нужно искать такую повестку. Одной из её отличительных особенностей должен быть специфический горизонт прогноза и планирования. Ведь у разных сторон нашего треугольника "государство-бизнес-гражданское общество" этот горизонт различен. Меньше всего он, естественно, у правительства: что оно ограничено политическими циклами и планирует на четырех-, ну, может быть, восьмилетний период. Бизнес способен планировать на более длительные сроки. У гражданского общества, я думаю, сроки планирования связаны со сроками воспроизводства семей, поколений. Поэтому мне кажется, повестка дня, выдвигаемая гражданским обществом, должна быть рассчитана не на 2004 и даже не до 2010 года, а до, предположим, 2030. Это органические горизонты мышления, адекватные гражданскому обществу.
Во-вторых, если уж гражданское общество у нас слабое, неразвитое и его замещает в чём-то государство, а в чём-то бизнес (а в чём-то бизнес замещает государство), #8213; то надо искать механизмы, которые поддерживали бы такое замещение. Невозможно в аварийном, пожарном режиме участвовать в административной реформе, в дерегулировании, в чём-то ещё, как это происходило в последние три-четыре года. Речь, в частности, должна идти о делегировании функций, о тендере бюджета. Нужно искать другие механизмы взаимоотношений между бизнесом и гражданским обществом, которое было бы основано не на привычном для бизнеса подрядном договоре, а на таких формах, как "эндаумент" #8213; пожертвование, материальное обеспечение на более или менее постоянных началах, когда бизнес вкладывает деньги в постоянное производство общественных благ.
Я не очень верю в то, что можно говорить о нормальном политическом обществе и серьёзном политическом сопротивлении до того, как возникла нормальная структуризация политического общества, связанного с обществом гражданским как со своей подпочвой. Мне кажется, что это сейчас осознают довольно разные политические силы, и все прежние расклады правых, левых и центра во многом потеряли смысл. Сейчас происходит какая-то совсем иная кристаллизация, идёт нащупывание нового способа объединения очень разных по политическим взглядам людей. Это проявляется и в стилистике. Буквально в последние месяцы появилась новая, гражданская стилистика. Выражается она, прежде всего в фарсе #8213; ведь только его и можно противопоставить сакрализации власти...
В-третьих, если мы хотим не перераспределительного общества, которое остановит развитие, а чего-то иного, то давайте вспомним, чем Япония и Германия накануне экономического чуда отличались от Англии и США? Тем, что там сформировались широкие коалиции, в силу ли чисто внутренних процессов, под влиянием ли условий оккупации #8213; сейчас не так важно. В то время как в Англии общество рассыпалось на множество перераспределительных групп, а в США процветали адвокаты и врачи, объединённые в многочисленных ассоциациях, в Японии и Германии формировались очень широкие коалиции, которые вступали в диалог друг с другом.
Но сам по себе перераспределительный процесс может не закончиться никогда. Среди серии моделей Макгира-Олсона есть и модель "распределительной демократии". Когда перераспределительные группы приобретают значительные активы и начинают получать от этих активов больше дохода, чем могут получить от бюджетного перераспределения, #8213; они сразу стремятся снизить давление власти на экономику. Но тут возникают новые группы, которые тоже хотят задним числом поучаствовать в перераспределении. Если эти группы достаточно сильны, весь процесс начинается заново. Знакомая ситуация?
Вопрос в том, почему новым перераспределительным группам удалось продвинуться близко к принятию решений. А это и есть проявление сегодняшней слабости гражданского и политического общества. Она и позволяет новым перераспределительным группам довольно легко выходить на поле. И когда именно закончится этот процесс в нынешних условиях, я не знаю. Но если мы хотим, чтобы он закончился, #8213; мы должны говорить о широкой коалиции уже не на экономическом языке #8213; говорить о широких гражданских движениях.
В-четвёртых, если мы говорим о роли широких гражданских движений, то, видимо, процесс должен строиться на достаточно простых общих точках. Не на идее "надо делиться", а на идее "надо договариваться". О чём договариваться? Это довольно важно. Потому что договариваться надо о взаимном признании легальных прав, в том числе с государством. Конечно, когда мы говорим о деятельности гражданского общества в этой области, о широких гражданских движениях с такого рода программными установками, мы очень близко подходим к политическому полю. Но я хочу процитировать нобелевскую лекцию Джеймса Бьюкенена: политика, с точки зрения экономиста, #8213; это обмен правами и интересами, т.е. игра с положительной суммой. А большинство людей под политикой понимает игру с нулевой суммой, когда кто-то выиграл, а кто-то непременно проиграл. И такая политика нужна. Но её, политику как игру с нулевой суммой, как конкуренцию за доступ к власти, я бы оставил политическим структурам. А вот политика как работа по размену прав и интересов с тем, чтобы, в конце концов, сформировать какие-то системы договорных отношений, доверия, социального капитала в обществе #8213; это работа, приемлемая для гражданского общества.
Александр Александрович Аузан
Публикуется с разрешения редакции журнала "Civitas" (http://www.civitas.ru)
2005 СМИ "ИНТЕЛЛИГЕНТ".
Док. 238901
Перв. публик.: 28.09.05
Последн. ред.: 01.03.07
Число обращений: 603
|
