Беседа кинообозревателя `Новых Известий` с актером Леонидом Ярмольником состоялась в промежутке между его встречами с режиссерами Валерием Тодоровским и Владимиром Фокиным. Фокина надлежало поздравить с 60-летием, которое тот отмечал на днях в Доме кино (в его фильме `Сыщик` Ярмольник сыграл еще в 1979 году), а с Тодоровским, как выяснилось, Ярмольник готовит... мюзикл про советских стиляг 50-х годов.

- В последнее время разразилось много скандалов, связанных с известными актерами. То подруга одного после его смерти выпустит мемуары, в которых вранье перемешано с правдой, то любовница другого при живой жене разгласит интимные подробности своей с ним жизни. Вашу жену Ксению, которая близко знала Высоцкого, недавно сняли скрытой камерой в фильме про Владимира Семеновича.

- Да, ее долго упрашивали сняться, а когда она отказалась, сняли исподтишка. Меня не задевает то, что показано в этой картине. В ней много хорошего. Задевает только способ, которым это было сделано. Есть же вещи, о которых достойные люди публично не говорят, а говорят только на кухне за чаем.

- Как вы считаете, должен ли удовлетворяться интерес публики к интимной жизни известных персон?

- Этот интерес -дешевка и глупость сегодняшнего дня. Пища для серых мышей, как я говорю. Заполнение внутренней пустоты. Из мемуаров, которые мне попадались, я смог прочесть только книги Данелии и Елены Кореневой. Потому что в них рассказывается о жизни, а не о себе, любимом. Мне уже раз 15 предлагали написать мемуары. Да что там написать, за мной будут ходить и записывать. Что записывать? Я не хочу, чтобы люди тратили время на мои рассказы - пусть прочтут что-то более стоящее. Я актер и хочу, чтобы меня смотрели в кино. Все это - обесценивание ценностей и деморализация общества. Люди дезориентированы. Читают и смотрят не то, что им надо, а то, на что указывает реклама. Особенно молодежь, которая не знает, что сладкое, что горькое, что свет, что тьма, что правда, что ложь.

- А вы в этом возрасте знали?

- У нас при всех запретах и всеобщей совковости все-таки было понимание, кто есть кто и что настоящее, а что подделка. Недавно Валера Тодоровский дал мне кассету с `Морем внутри`. Я посмотрел и сказал, что это просто отпад. Точнее, улет. Помните, как герой встает с инвалидной каталки и летит?

- Да.

- Лучший фильм, который я видел за последние 10 лет. Валера спросил: `Как ты думаешь, найдется в России хоть один человек, который бы дал на него хотя бы сто тысяч долларов?`. Я без паузы ответил: `Нет`.

- Вы бы тоже не дали?

- Я бы дал. Но вы же понимаете, о чем он говорил. Есть вещи, которые нельзя сделать ни в одном виде искусства, только в кино. Если бы я учил студентов, как снимать фильмы, я бы попросил их для начала найти сто вещей, которые можно сделать только на экране. Если сделать хотя бы несколько из них, получится настоящее кино.

- А что у вас за проект с Тодоровским?

- Большущий мюзикл. Хотим сделать по всем законам, не пропуская нюансов, которые для этого необходимы. С американской тщательностью.

- Американские мюзиклы сначала апробируются на Бродвее, а потом идут в массы.

- К сожалению, Бродвея у нас пока нет. И в основе фильма не известная уже пьеса, а оригинальный сценарий Юрия Короткова, написанный им в соавторстве с Тодоровским задолго до `9 роты`. Валера давно мечтал снять мюзикл, но до сих пор руки не доходили. Трудный проект. Все песни и танцы надо выверять заранее в репетиционном помещении, чтобы на съемочной площадке быть максимально готовыми. Так что вся наша апробация будет в павильоне.

- И вы будете петь и танцевать?

- Нет, у меня там небольшая роль, не считая роли продюсера, конечно. Картина-то молодежная. Про первых ласточек свободы в СССР - стиляг 50-х годов. Большие роли исполнят молодые актеры. А мы с Янковским и Гармашом сыграем родителей. Но вообще рано еще об этом говорить.

- А как ваша многолетняя работа `Трудно быть богом` по Стругацким с великим и ужасным Германом? Когда мы с вами виделись в прошлом году, вы с ним были в состоянии разрыва.

- Работа понемногу двигается. И взаимоотношения, тьфу-тьфу, снова замечательные. У меня такое ощущение, что я с ним несколько жизней прожил.

- А что, гениальный был бы проект - режиссер снимает актера в течение всей жизни.

- Чью жизнь вы имеете в виду? Лично я рассчитываю закончить сниматься у Германа прежде, чем умру.

- Алексей Юрьевич, с которым я недавно беседовал по телефону, такого оптимизма не выражал. Более того, определенно заявил, что помрет раньше, чем закончит картину.

- Нам три сцены остались - тюрьма, сцена с Вагой Колесо и финал. По идее, к апрелю съемочный период мы должны одолеть.

- И лет на пять перейдете в монтажно-тонировочный?

- Он мне как-то даже сказал: `Леня, мы скоро заканчиваем. Я бы хотел, чтобы во время озвучания ты ни на что не отвлекался` (cмеется). Я уже столько с ним прожил, что отношусь к этому с невероятной симпатией. Ну, есть в моей жизни такая особая провинция - Герман.

- Провинция?

- Что-то такое, что не подходит под общие стандарты и мерила. Некое четвертое измерение, с которым я смирился и которое полюбил.

- То-то я вижу, что вы изменились. Стали мягче, терпимее. Я, признаться, опасался, что вы не выдержите этого марафона.

- Сам боялся. Но теперь уже выдержу. Я с ним действительно повзрослел. Понял, что многое в жизни бывает. Даже то, что вначале вызывает у тебя абсолютное неприятие, потом оцениваешь как необходимый жизненный опыт. И воспитание в себе умения прощать. Парадокс - с одной стороны, все это ужасно тянется, с другой - проходишь ускоренную школу взросления.

- Передал ли он вам хотя бы отчасти свое видение мира?

- Безусловно. Ловлю себя на том, что на многие вещи стал смотреть как бы его глазами. Понимать, почему он так хочет приблизить художественное кино к документальному. Это невероятно важно и невероятно трудно, но когда получается, то с этим мало что можно сравнить. Это высший пилотаж. Он хочет, чтобы артисты у него были документами, чтобы вещи были документами. Он хочет быть максимально точным во времени, в атмосфере и даже в запахе. Вряд ли я первый, кто говорит, что в его фильмах экран как будто пахнет.

- О какой документальности может идти речь применительно к фильму по повести братьев Стругацких, действие которого происходит в будущем и в условной стране?

- Я воспринимаю `Трудно быть богом` не как фантастический фильм, а как документально-историческую картину. В том-то и дело! Это абсолютный документ. В нем прописаны проблемы, которые в истории либо замалчивались, либо скрывались. Герман пытается счистить с истории легендарный слой и показать людей, которые думают, что вершат судьбами мира, без штанов, чулок и эполетов, маленькими, растерянными, трясущимися существами. Он показывает их наедине с собой. Это интимные моменты их жизни, но это не подглядывание в замочную скважину и не выставление грязного белья на всеобщее обозрение... Или оборзение, которое каждый день показывается по телевидению. Он умеет создавать условия, в которых актер идет точно к цели. Как шар, направленный в бильярдную лузу рукой мастера.

- Все еще играете в бильярд?

- А как же!

- И в казино захаживаете?

- А где вы меня видели в казино?

- Лет десять назад на `Кинотавре`. Специально заглядывал посмотреть, как вы с Янковским представления устраиваете.

- Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой. Я человек азартный, это правда, но в казино с тех пор не бывал.

- Братья Стругацкие назвали вашего героя прогрессором. Человеком, задача которого - содействовать прогрессу отсталых стран. Прогрессором был Ленин. И Джордж Буш, кажется, считает себя прогрессором. А вы что об этом думаете?

- Когда мы начинали фильм, о прогрессистских устремлениях Буша никто и понятия не имел. Может, Герман потому и взялся за фильм, что интуитивно почувствовал, что идея прогрессорства опять становится актуальной. Но я думаю, что ничего не выйдет. Для этого есть только один способ - надо уничтожить народ до последнего человека, чтобы ни одной яйцеклетки не оплодотворилось. Но цивилизованный мир на это не пойдет. Хотя я уже и в этом сомневаюсь. Словом, ничего у американцев с иракцами не получится.

- А у нас с чеченцами?

- Тоже нет. Разве пойти на мировую...

- ...войну?

- Типун вам на язык. На мировое соглашение. А меряться, у кого дрын длиннее, денег куры не клюют и сил побольше, - дохлый номер. Тем более что вражда - уже в нескольких поколениях. Дети выросли, у которых патроны вместо игрушек. Чтобы все это разрулить, нужно много мозгов, не говоря уже о материальных вливаниях.

- Раз уж мы затронули национальный вопрос - вы себя когда-нибудь ощущаете евреем?

- Никогда. Для этого не было никаких культурных и религиозных предпосылок. Я вырос в совершенно средней советской семье, где никогда никого ни от чего не обрезали. Папа у меня был военным и коммунистом, мама - врачом. Я советский ребенок, говорю об этом безо всякого сожаления. Мне всегда хотелось всего достичь, домыслить, достать, дотянуться. Мне нравилось заниматься всем, чем я занимался. Плаванием, конькобежным спортом, театром. Пять лет думал, что стану летчиком-испытателем. Потом решил, что буду артистом. Мне, наверное, очень везло - кругом были люди, с которых можно было брать пример и которым можно было по-хорошему завидовать.

- В Советском Союзе многие не знали своей национальности. И узнавали о ней лишь тогда, когда им бросали: `Эй ты, чурка!` или `Ну ты, жиденок!`

- Последнее указание на свою национальность я слышал в пятом или шестом классе, когда в очередной раз кому-то набил морду. Это была тема, которая меня оскорбляла, потому что я не понимал разницы между русским и евреем, путал армян с грузинами. С моей точки зрения, разговор о национальностях был диалогом даунов, последним прибежищем для идиотов. Национальность же ни от чего не освобождает и ни на что не дает особых прав.

- Времена меняются, и мы вместе с ними.

- Да, и с годами я стал чуть-чуть по-другому относиться к черным. Особенно после того, как побывал в Америке. Все-таки это особый народ. В том смысле, что они совсем не хотят работать, получают на халяву американские деньги и диктуют условия. То же и во Франции. Многие называют это началом третьей мировой войны. Не знаю, гражданская она или не гражданская...

- Кто-то сказал, что это война граждан с нахлебниками.

- По-моему, это самая страшная война, когда люди начинают присваивать себе страну, не имея на это никаких прав, кроме срока проживания. Для меня это почти конец света.

- Американцы тоже когда-то присвоили Америку.

- Я с большим уважением отношусь к индейской культуре, но страну-то построили не они, как не арабы построили Версаль, Лувр и Эйфелеву башню. И не индейцы слетали на Луну. Цивилизацию создали американцы, которые сумели правильно распорядиться человеческим гением. Они же создали самое свободное в мире общество. Хотя я не сбрасываю со счетов ни погоню за деньгами, ни стремление к мировому господству. Или, лучше сказать, доминированию, потому что это не то же самое, что у Гитлера или Чингисхана.

- Вам, наверно, говорили, что вы похожи на одного очень известного американца?

- Если вы имеете в виду Роберта Де Ниро, то я считаю это комплиментом. Кажется, первым это заметил Янковский. Мы с Робертом знакомы, он даже бывал у меня дома.

- Сможем ли мы снова увидеть вас в качестве телеведущего?

- Я сам не придумал и мне не предложили чего-то сверхобычного, а быть одним из пятидесяти ведущих тридцати каналов мне неинтересно. Тешу себя надеждой, что ко мне относятся более серьезно, чем к человеку с узнаваемым лицом, и не даю себе права появляться на экране просто так, чтобы меня узнавала милиция. Она меня уже будет узнавать до конца жизни.

18 ноября 2005 г.
ВИКТОР МАТИЗЕН, `Новые Известия`

Док. 240690
Опублик.: 18.11.05
Число обращений: 306