В этом году известному режиссеру Роману Виктюку исполняется 70 лет. Главный подарок маэстро эпатажных спектаклей готовит себе сам - это премьера комедии польской писательницы Габриэль Запольской "Масенькие супружеские преступления". Накануне праздника об авторе пьесы, своих снах и "Снах Ивана Бездомного" Роман Виктюк рассказал обозревателю Страны.Ru Марии Свешниковой.
- Роман Григорьевич, у вашего театра два сайта - официальный и неофициальный. И на каждом написаны разные даты юбилейного вечера, и разные спектакли проанонсированы. Где искать правду?
- Я их тех, кто верит, что есть два возраста. Есть возраст земной, он находится в нашем материальном, кратковременном мире. И в этом отрезке время даже не извиняется перед нами за свою быстротечность, мы будто в тюрьме у него. И "Служанки" Жана Жене станут подарком времени. А есть космическое измерение. И для людей, которые работают в театре, важно знать, сколько тебе в том вечном измерении. И когда ты уверен, что тебе 19, то на следующий день ты выходишь на сцену и кричишь: какой был вчера юбилей?! Никакого юбилея. Об этом речи не может быть! 19! Я опять на старте, кто-то кричит: "Приготовиться!", - стреляет пистолет, ты разрезаешь ленточку и бежишь. Бежишь неизвестно куда, потому что в 19 лет ты никогда не знаешь, куда надо бежать, главное - бежать. Вот так всю жизнь - надо только бежать. И на следующий день я себе это позволяю, потому и премьера "Масеньких супружеских преступлений" Габриэли Запольской.
- Вы сами себе делаете подарки? К вашему прошлому юбилею это была постановка "Мастера и Маргариты".
- Я не помню по очень простой причине - меня Булгаков тревожил три раза. Первый раз я его ставил в Вильнюсе в Русском театре, когда даже на Таганке не было премьеры. Потом я поставил его в Таллине, в Нижнем Новгороде. И та постановка, о которой вы говорите, это четвертый вариант, который назывался "Сны Ивана Бездомного". Но, если говорить правду, то "Сны Ивана Бездомного" - мистификация. Это были мои сны, я будто взглянул на то время глазами человечка, который приехал из Западной Украины, переживая заново все то, что пережила Россия. Ночные шумы милицейских машин, когда вывозили людей. То, что 17 лет мамин брат провел на лесоповале и в Сибири, и что наша школа во Львове окнами выходила во двор пересыльной тюрьмы. Можно было такое придумать, чтобы дети целыми днями слышали крики "проклены" людей, которых увозили неизвестно куда и, конечно, навсегда? И очереди, которые описала Ахматова, были очереди из моей школьной жизни: я в школу, а громадная вереница женщин ждала, чтобы что-то передать бендеровцам, хоть кусочек хлеба или какую-то одежку. Это во мне осталось навсегда, это не может исчезнуть.
А еще я вспомнил, что, когда умер Сталин, то всю школу заставили идти к его памятнику в Парк культуры, и каждый должен был нести на палке его портрет. А мама с радостью сказала: "Наконец его нет". И, поскольку я уже в пионерском театре во Дворце пионеров поучился, я взял грим, бинты, замотал руки и гримом нарисовал кровь. Пришел в школу и сказал: "у мэне таке нэщастя, у меня пораненные руки, я, к сожалению, не могу нести вождя". И учительница физики Ганна Федотьевна сказала: "Я тебя понимаю", - и заплакала. Она так плакала в этот день, но она не понимала, что в семьях тех, у которых люди были в Сибири, это был праздник. И эти сны ужаса - моя маленькая-маленькая нота памяти, и больше ничего.
- А в этом году получилась совсем другая нота, иное настроение, комедийное?
- Я бы сказал, что это и комедия и не комедия. Пьесу Габриэли Запольской я могу сравнить только с тургеневским "Месяцем в деревне", где в моей постановке играла Марина Неёлова. Но я с ужасом и радостью могу сказать, что Запольская в начале XX века написала на эту же тему пьесу тоньше, глубже, смешнее и трогательнее и одновременно серьезнее. И, если бы она была Пушкиным, в названии было бы слово "маленькие", а мы "л" зачеркиваем и сверху пишем "масенькие семейные преступления". Тургенев был бы счастлив, если бы он прочитал эту пьесу. Думаю, что это будет открытие для драматургии, потому что в наш век цинизма, иронии, практицизма и фантома денег небывалая редкость такой чистый человеческий голосок, открытое сердце, которое видит, а не только чувствует.
В театре сегодня может быть шок только от одного - от подлинного сердечного откровения. Мы заняты тем, чтобы, как в строительных лесах, спрятать сердце. Оно имеет какое-то непонятное место в цивилизации, оно никому не нужно, оно - тот отросток, как аппендикс, который мешает циникам, ироникам, пошлякам и поклонникам доллара, фантома денег. Потому что оно вечно. А то, что вечно, сегодня шокирует, раздражает. Как колокольный звон многих людей приводит в негодование, что он - не гармония, а просто напоминает людям о самом печальном. Пьеса Габриэли Запольской "Масенькие супружеские преступления" - это чистый ангельский хор, а поскольку она католичка, то ангельский хор с органном пением в одном из Львовских костелов.
- Так у вас и орган будет?
- Да.
- Думаю, что немногим театралам знакомо имя Запольской. Это ваше открытие?
- Писательница, львовянка, похоронена на Лычковском кладбище во Львове. Я сейчас оказался у нее на могилке, и я был потрясен. Она умерла в 1921 году, а могила - как будто она вчера только похоронена: цветы, свечи. Много цветов, живые цветы, как ни на одной могиле! Я был поражен только еще одной могилой в жизни. На Пер-Лашез, когда я подошел к могиле Оскара Уальда, был пасмурный день, но я увидел невероятное количество лепестков роз на цоколе. И я удивился: "А почему эти цветы не опадают?" Мне ответили: "Подойдите ближе". Я я подошел и увидел на этом цоколе отпечатки губ, как красные розы. И никаких цветов! Это был цвет помады, цвет страсти, любви. Дождь смывает эту помаду, а тысячи людей оставляют новые. Какие фантастические, поцелуйные выбросы человеческой любви, это невероятно. Также и у Габриэли.
Она очень много писала - была европейски признанным гениальным автором конца XIX - начала XX века, и почти все ее пьесы шли с невероятным успехом. У нас только известна "Мораль пани Дульской". К сожалению, это не лучшая ее пьеса.
- Еще никто не видел вашу последнюю пьесу, но про нее уже написано: "Новый итог творчества мастера - это открытие эпохи театрального психоанализа, когда на смену театру зрелищному приходит театр эмоциональный". Это правда?
- Да неважно. Мы очень скоро будем от количества слов ходить, как будто мы в шелках. Но от количества слов, не от количества мыслей. Понимаете, когда о тебе писали самые лучшие критики второй половины XX века, они были способны предсказать, и они определяли твой путь, понимали, что ты можешь еще сделать - чего еще желать! И после их способности поддерживать твои крылья, а не сжигать их, не поджигать, не уничтожать, словоблудием не заводить в дремучие леса хаоса, даю слово, что я ничего теперь не читаю. Вот в театре висит чья-то рецензия, я говорю: "Вешайте, что хотите". Они говорят: "Хвалебное". Я не буду читать, даже не подойду. И иду в кабинет. И хорошо, что мне нужно, чтобы прочитать, надеть очки. Я не надеваю очки и счастлив, что я ничего не вижу. У меня есть спасение: у меня плюс, я не вижу ни черта. И не хочу.
- Как быстро вы предугадываете людей, их характеры?
- Сразу. Я думаю, что это должно быть свойством режиссера. Потому что, когда входит человек, то от него идут такие вибрационные волны и аура, то ты моментально направляешь свою вибрацию, и без слов начинается взаимодействие. Вот вы вошли, я направил, вы моментально ответили, я испугался...
- И сбежали.
- Но потом я сказал, хорошо. Я пошел, подумал, вот и вернулся сразу. Понимаете? И что бы вы ни спрашивали, что бы я ни говорил, то, что происходит в этих паузах, то, что слышится как эхо, то, что есть в сиянии ваших глаз, только это существует. Я не снимаю темные очки нарочно, потому что вы проникнете в мое сознание, и мне придется быть еще искренней. Мы можем говорить одно, но самое гениальное - что читать под буквами, которые потом возникнут. В этом и будет тот воздух, который важнее, чем сам текст. Что-то происходит при общении с каким-то человеком, и это самое главное, все остальное не имеет никакого значения. Нельзя обмануть, нельзя схитрить, нельзя предугадать, этому нельзя научиться. Это есть или нет.
- Тогда скажите честно, когда у Театра Романа Виктюка будет свое здание?
- Я человек суеверный, поэтому постучу, это знает только Всевышний, больше никто другой. Но мы готовимся, репетируем в здании, где протекает крыша, где нет отопления. Ждем и готовимся к тому, чтобы с новыми спектаклями въехать в готовое помещение.
- Когда-то давно вы сказали, что ваш зритель - это эмоциональное меньшинство на планете. Ситуация не изменилась?
- Ни капли! И я думаю, что эта планета никогда не исчезнет, пока в разных частях мира мое эмоциональное меньшинство сообщается непонятными нитями. Мы же объездили все континенты, и еще до прилета уже нет билетов ни на одни спектакль, они уже знают. Ну, конечно, это Интернет, СМИ, но, помимо этих информационных структур, есть самое главное - есть беспроволочный телефон, нити душ, которые кричат: "Они едут. Вы слышите?". А в ответ им кричат: "Да! Да!", "Мы ждем". Они сердцем наш шарик удерживают и не дают ему пропасть. Потому что в эпоху ужасов, фальсификации, обмана, лжи и ненависти только эта горсточка может удержать шарик. Они и те артисты, которые также существуют, как эти избранные богом святые. И это правда.
20.09.06.
Национальная информационная служба Страна.Ru, 2000-2006.
Док. 261664
Опублик.: 21.09.06
Число обращений: 388
Виктюк Роман Григорьевич
|
