Несколько лет назад, в разгар споров о том, нужна ли России своя национальная идея, мой старый университетский товарищ, известный сторонник либеральных ценностей, задал полный иронии вопрос: "А зачем она нам? Разве у Голландии или Новой Зеландии есть своя национальная идея?" Вопрос повис тогда в воздухе. Сейчас, после выхода в свет чрезвычайно емкой, насыщенной исключительно интересной информацией коллективной монографии российских ученых*, такой вопрос, думается, не остался бы без ответа. Дело в том, что авторы этой книги убедительно показывают: не было и нет в мире страны и народа, которые не обладали бы своей национальной идеей, отражающей коренные интересы данной общности. При этом, однако, та своего рода политическая философия жизни, которая на протяжении столетий вдохновляет развитие каждого народа, не обязательно носит имя "национальной идеи".
В действительности четко и исчерпывающе сформулированная национальная идея вовсе не обязана существовать как некая официальная доктрина. В поисках ее мыслители, политики, идеологи обычно сводят дело к выявлению в истории, менталитете, культуре нации набора объединяющих ее ценностей, извлечению из глубин общественного сознания принципов, лежащих в основе национальных интересов. Естественно, у каждой страны и народа этот набор ценностей и принципов чем-то отличается, а чем-то схож с другими странами и народами. Крупным европейским державам (Франция, Германия, Великобритания), например, присуща тесная взаимосвязь роли государства как гаранта внешней безопасности и величия нации с ее внутренним единством. В государствах, где почти все население представляет собой иммигрантов в том или ином поколении (США, Канада, Австралия, Израиль), особенно остро ощущается инстинктивное стремление сплотиться воедино под знаменем патриотизма. Особенностью целого ряда стран является яркая политико-идеологическая окраска национальной идеи, которая нередко на практике не объединяет, а раскалывает нацию, поскольку в разные периоды истории патриотическое знамя поднимают друг против друга самые различные политические силы. В этом случае, отмечает один из авторов книги, профессор Ю. Рубинский, "национальная идея становится не основой общественного консенсуса, а полем боя, где под знаменем патриотизма выступают представители враждебных политических сил" (С.19).
Так что же такое "национальная идея" - миф или реальность? Авторы исследования предоставляют читателям возможность самостоятельно ответить на этот вопрос. Сами же они лишь глубоко и добросовестно анализируют те черты исторического прошлого, общественного сознания, психологии, культуры народов различных стран, которые можно трактовать как присущую каждому из них национальную идею.
Не избалованный работами по этой тематике читатель узнает о генезисе и перипетиях развития национальной идеи во Франции, США, Великобритании, Германии, Италии, Франции. Ознакомится с метаморфозами становления национальной идеи в регионах и странах, освобождавшихся в разное время от формальной или фактической зависимости от ведущих держав мира, - Латинской Америке, Арабском Востоке, Китае, Индии, а также Японии и Израиле. С немалым интересом откроет для себя то, как обсуждается и развивается национальная идея на пространствах прежнего "мира социализма".
В задачу автора не входит разбор специфических особенностей того, как шел и продолжает идти поиск национальных идей в каждой из перечисленных стран, в чем состоят их реальности, а в чем мифы. Да это и невозможно в рамках даже самой обширной рецензии. Для российского читателя, конечно, представляют особый интерес демонстративно полемические главы, посвященные вчерашним и сегодняшним поискам национальной идеи в нашей собственной стране: "Русская история как "Русская идея"" (Ю. С. Пивоваров), "Призвание России" (М. В. Ильин), "Национальная идея: "текущий момент"" (Ю. С. Оганисьян).
Как заметил во вводной статье "Миф истории и история мифа" А. М. Салмин, "не оправдались надежды "демократов" начала 1990-х гг. на то, что в основу национальной идеи могут лечь такие лозунги, как "демократия и рынок!", "обогащайтесь!" или "вперед, на проторенный другими путь!" (такова квинтэссенция множества конкретных слоганов тех лет). К концу 1990-х гг. уже не только слово "патриот", но и нелепое словосочетание "национал-патриот", перестают быть пугающими и ругательными даже для большинства "демократов". И тема патриотизма, как естественной, не придуманной национальной идеи начинает звучать все громче... Популярными становятся темы защиты и распространения русского языка, развития высокой русской культуры, приобретшей в ХХ в. мировое значение, возвращения к культурным корням (включая, разумеется, православную составляющую культуры), особенно же - "народная" тема русскости, как образа жизни, автономного в отношении национальности, этничности, конфессиональной принадлежности и отчасти даже - языка" (С. 7-8).
По словам Салмина, идеологема гражданской нации, доминировавшая в начале 1990-х, обнаруживает свою "изнанку" - архетип общности, созданной и объединяемой как современной, так и традиционной культурой. Мысль о том, что удастся создать "с чистого лица" гражданскую нацию, игнорируя культурную составляющую, была, конечно, наивной - как, впрочем, и многое другое, что попытались внести в нашу жизнь "демократы" и неолибералы.
НЕЛЬЗЯ НЕ СОГЛАСИТЬСЯ с мнением одного из составителей и авторов этого труда, известного историка и политолога Ю. С. Оганисьяна относительно резонанса национальной идеи в политической и духовной жизни постсоветского общества. Исследователь подчеркивает важнейшее обстоятельство, игнорируемое неолиберальными идеологами: из национальных ценностей ни в коем случае нельзя исключать те, которые возникли, сформировались в СССР. Он уверен в совершенной несостоятельности попыток опорочить такие понятия советского времени, как "дружба народов", "коллективизм", "интернационализм" и т. п. Каждое из них тесно связано с традиционными духовными ценностями российского общества: национальной терпимостью, общинной взаимопомощью, открытостью внешнему миру.
Ссылаясь на результаты крупномасштабного всероссийского социологического исследования "Русская самотождественность и новые ценности", Оганисьян приводит такие данные: 73,3 процента опрошенных не согласны с утверждением, будто "во всей 70-летней истории СССР найдется мало того, чем можно гордиться"; для 64,8 процента характерно ощущение причастности к большой общности, идентичности с великим народом - советским народом. Один из крупнейших отечественных социологов Ю. Левада, обобщая результаты проводившихся в течение 1989-2003 годов опросов по программе "Советский человек", тоже пришел к заключению, что изменения "на массовом уровне не привели к принципиальным переменам в представлениях людей о ценностном нормативном строе социальной жизни". Поэтому, считает он, можно и сейчас говорить о судьбе характеристик ""человека советского" в постсоветских условиях" (С.588).
Основываясь на этих и других исследованиях, Оганисьян констатирует, что искусственное внедрение в массовое сознание западных принципов оказалось малоэффективным. По мнению большинства опрошенных, в системе материального производства, финансовых и интеллектуальных услуг должна доминировать государственная собственность.
Автор называет несостоятельными и аморальными попытки оправдать - в том числе и с помощью псевдоисторических аргументов - скоротечное и фактически нелегитимное обогащение новой российской буржуазии и высшей бюрократии. Он отвергает утверждения о том, что становление капитала иначе происходить и не может, что в других странах первоначальное накопление капитала шло точно таким же путем и было несовместимо с моралью, совестью, законом: "В странах Запада первоначальное накопление происходило в течение столетий, а не нескольких лет, и породило отнюдь не только культ мамоны, но и несовместимые с ним интерпретации евангельского нравственного учения, которое осуждало служение золотому тельцу. Католицизм запрещал ростовщичество; протестантизм, хотя и не осуждал обогащение путем честного труда, сосредоточивал тем не менее внимание на том, как используются деньги, куда и на кого они тратятся. Самодовлеющий смысл обретал труд, а не потребление. Исключительно строгие нормы нравственности сложились и в ходе формирования крупных капиталов в России, где многие из них создавались поколениями старообрядцев с их аскетическим жизневосприятием. Да и классики дореволюционной политэкономии не мыслили экономику, рынок вне духовных, нравственных коллизий. Апологетам российского либерал-реформизма, ввергнувшего национальную экономику в необузданное расточительство и самоедство, стоило бы вспомнить слова П. Б. Струве о том, что "у колыбели капитализма стоит воздержание", что здоровая экономика - производное от морали и духа" (С. 589). Все эти принципы остаются чуждыми для большей части современной российской буржуазии.
НЕ ОДНО ПОКОЛЕНИЕ российских мыслителей и общественных деятелей с давних пор обосновывает принципиальную несовместимость российского менталитета и традиций с западным вариантом капитализма и демократии. Идеи такого рода нашли широкое отражение и в данной книге.
Вряд ли есть необходимость напоминать о хорошо известных со школьной скамьи воззрениях таких мыслителей революционно-демократического толка, как А. Герцен, Н. Чернышевский, П. Лавров, М. Бакунин, П. Ткачев (и целой плеяды их последователей). Они отвергали саму идею прогрессивности и неизбежности для России капиталистического этапа развития и связывали все свои надежды на будущее страны с социализмом, впрочем, каждый из них толковал его по-своему. Но даже и среди тех, кого обычно принято относить к числу либералов, бытовали, по меньшей мере, сомнения относительно целесообразности развития в России капитализма и западных образцов демократии.
Еще в 70-80-х годах XIX века историк и правовед К. Д. Кавелин обращал внимание на то, что русский народ "убережен судьбою от принципов римских" - то есть от институтов частной собственности и правовых принципов, составляющих основу капитализма. Призывая к созданию нового политического строя - "самодержавной республики", - Кавелин видел его задачу в проведении социалистических преобразований в России.
Специально следует остановиться на подробно разбираемых в книге идеях, высказывавшихся в конце 20-х годов ХХ века в эмиграции теоретиком государства и права, философом Н. Н. Алексеевым. Они очень перекликаются с сегодняшними спорами о прошлом и будущем России. Квалифицируя политические воззрения нашего народа как "примитив" (древнее русское народоправство, общая сходка, вольница, казацкие общины и т. п.), Алексеев подчеркивал, что он "глубоко жил в русских народных массах и бессознательно определял политические судьбы России. Действенная сила "примитива" этого обнаружилась в 1917 г. - в момент полного разрушения старого государственного порядка... Русская интеллигенция пыталась построить на развалинах империи новое демократическое здание в европейском стиле, но широкие народные массы оказались равнодушными к этому предприятию. И понятно: западная демократия выросла из глубины религиозных эмоций, воспитанных реформацией; у нас же этих процессов не было, народ наш по-другому верил и воспитал в своей душе другое понятие о политической правде".
Как указывал далее Алексеев, "принесенный к нам западный марксизм нашел широкое распространение только потому, что он соответствовал глубоким народным настроениям". По его словам, большевизм "привился" в России не потому, что принес народу новую правду, а благодаря заложенной в нем старой правде. "Однако большевизм принес и нечто свое и новое. Если бы Пугачев в 1773 г. разбил империю, его социально-политическое бессилие обнаружилось бы в несколько дней. Ибо ни в его социальных мероприятиях ("воровство", "черный передел"), ни в его политической программе ("самозванство") не было ничего практически действенного. Большевики, осуществившие дело Пугачева в 1917 г., "воровство" превратили в коммунистическую систему и на место казацкого царя поставили советский строй. Что касается до этого последнего, то сила его обнаружилась главным образом в том, что он на место непосредственной казацкой демократии поставил своеобразно построенное народное государство, опирающееся на сочетание диктатуры с народным представительством. Диктатура... была идеей старой, представительство - элементом совершенно новым. Русский народ идеи представительства не понимал, она не привита была ему религией, как в странах, переживших реформацию, где она родилась из церковного устройства реформированной религиозной общины. Русскому народу в широких массах она была привита не Государственной думой, но "советами"".
Будучи противником сталинской системы, Алексеев предрекал ее неминуемый крах, но при этом полагал, что при рождении чего-то нового, отличного и от царизма, и от Советской власти, свойственный русскому народу глубинный политический "примитив" сохранится. По его убеждению, "возобладавшие в 1917 г. идеи демократии, диктатуры и социальной справедливости как-то должны остаться и стать основами будущего периода русской истории".
Настроениям многих наших современников созвучны высказанные Н.Н. Алексеевым в 1927 году мысли о социальной и моральной несостоятельности алчного, бесчеловечного капитализма и неприемлемости его для огромной массы русских людей - прежде всего, в силу их исконного стремления к правде, к "государству правды". "Сила советского государства, - писал он, - заключается в том, что оно своею целью поставило решительную борьбу с капитализмом; объявило себя... "государством правды" и заставило многих поверить в то, что оно действительно есть "государство правды". Поэтому идейно победить коммунистическую власть может не "государство факта", а какое-либо другое "государство правды". Иными словами, такое государство, которое также поставит своею целью борьбу с капиталистической эксплуатацией, но во имя иных, не коммунистических целей и другими, не коммунистическими средствами". Трагедия сегодняшней России и заключается в том, что ее постсоветские руководители оказались не способны - или не захотели - принять во внимание это важнейшее обстоятельство. Наступая на грабли, которые так больно ударили по их многочисленным предшественникам, они опять попытались - и пытаются - навязывать России чуждую ей систему...
Кстати сказать, не менее определенно свой скепсис в отношении перспектив "строительства капитализма" в России высказывают и многие современные авторы, весьма далекие от социалистических идей. Так, известный американский социолог А. Этциони пишет, что успешное функционирование свободной рыночной экономики обязательно предполагает наличие неких правовых, а также нравственных и социальных основ: "Чтобы капитализм заработал эффективно, необходимо подавлять взяточничество, коррупцию и непотизм - с помощью закона либо, что еще лучше, самоограничения, основанного на нравственных нормах. Уважение к праву владеть частной собственностью и управлять ею не возникает само собой. Оно также не порождается и не поддерживается самим рынком. Простые граждане и капитаны промышленности должны изначально обладать склонностью к накоплению и вкладывать в дело больше средств, нежели они тратят на потребление, - что, как и было показано Максом Вебером, и составляет дух капитализма. К такому поведению их подталкивают нравственные убеждения, а не перспектива высоких прибылей... Современное хозяйство не может эффективно функционировать, если его участники не уважают закон и не доверяют друг другу. Кроме того, общество должно быть защищено от рыночных эксцессов, в противном случае оно утратит свою легитимность" .
Нет нужды напоминать, что ни одного из этих условий нормального существования и развития капитализма нет в современной России, и их возникновение маловероятно и в будущем. Все это дает историку и политологу В. Д. Соловью основание придти к такому заключению относительно ситуации в сегодняшней России: "В историческом плане речь идет о провале самой идеи российского капитализма. Ведь капитализм - это не рынок, это игра множества социальных и политических игроков, независимых от власти. Теоретически такие игроки могли возникнуть из системы частного предпринимательства. Могли, но не появились и больше уже не появятся. Отныне сфера политики всецело монополизирована государством, и тот, кто покусится на его право единолично властвовать, рискует расстаться не только с состоянием, но и со свободой. Пример М. Ходорковского - другим наука.
В современной России происходит возвращение к большому стереотипу русской истории, когда власть, подобно солнцу, находится в центре политики и экономики, вообще всего и вся, а остальные силы - существуют постольку, поскольку им позволяют существовать в тени власти и светить ее отраженным светом... Принципиальная проблема - сохранится ли вообще в России крупный бизнес? На сегодня его существование не имеет никаких экономических и социальных оправданий и поддерживается лишь желанием чиновничьего сословия быть в доле. Или, говоря цинично, разбогатели, дайте разбогатеть другим. Причем степень свободы частной экономики напрямую зависит от конфликтов в высшем эшелоне российской власти. Это подается как усиление государства, как создание системы государственного капитализма. Забываются слова политика начала прошлого века, что от государственного капитализма до национализации лишь один шаг. А вообще параллели с Россией столетней давности приобретают все более рельефный характер" . И неизбежно накладывают отпечаток на поиски адекватной новому веку национальной идеи.
ХОТИМ мы того или нет, в любой дискуссии о национальной идее в той или иной форме неизбежно всплывает вопрос о нашей цивилизационной принадлежности. Споры на эту тему идут уже не одно столетие, и наверняка продолжатся и в дальнейшем.
Больше полувека тому назад, сразу после окончания Второй мировой войны, русский историк и философ Г. П. Федотов опубликовал в эмиграции статью "Россия и свобода". Отмечая тяжелейшее наследие нашего прошлого - "византизм" с его "тоталитарной культурой", двухвековое ордынское иго, "духовное монгольское завоевание", крепостная неволя, ничем не ограниченная царская власть, - он приходил к горькому выводу: "Весь процесс исторического развития на Руси стал обратным западноевропейскому: это было развитие от свободы к рабству". Воплощение наиболее примитивных, заскорузлых черт политической, социальной, духовной неразвитости ученый усматривал в Московском царстве.
Петровские реформы затронули лишь верхушку общества, практически не сказавшись на жизни большинства населения. "Стало давно трюизмом, - писал Федотов, - что со времен Петра Россия жила в двух культурных этажах. Резкая грань отделяла тонкий верхний слой, живущий западной культурой, от народных масс, оставшихся духовно и социально в Московии". Из сожительствовавших в России двух разных культур, по его словам, "одна представляла варваризированный пережиток Византии, другая - ученическое усвоение европеизма". Резкое культурное разделение общества, не говоря уже о колоссальном социальном расслоении и почти непреодолимых сословных перегородках, в полной мере сохранялись в канун потрясших Россию революций и во многом явились их причиной.
Антагонизм Востока и Запада в российском национальном сознании носит гораздо более глубокий, фундаментальный характер, чем это иногда представляется, и, к сожалению, вряд ли когда-нибудь его удастся преодолеть в полной мере. Корни противоречий, считают многие исследователи, в том, что мы приняли христианство в его восточной, византийской ипостаси, а жить с петровских времен пытаемся, беря за образец для подражания нормы и установления, рожденные на почве западного, римского христианства, западной культуры.
Присущие нам самообман и раздвоение проистекают, видимо, и еще из одной причины. Японцы или индийцы, арабы или африканцы, глядя на себя в зеркало, прекрасно понимают, что ни при каких условиях не могут считать себя европейцами или считаться таковыми в Европе. В силу совершенно определенных расовых отличий они должны оставаться самими собой, даже нося европейскую одежду и свободно владея европейскими языками. Мы же, как, впрочем, и украинцы с белорусами, порой воображаем, что являемся стопроцентными европейцами, и всячески пытаемся убедить в этом других. На самом же деле право в полной мере относить себя к европейцам - не в расовом и географическом, конечно, отношении, а по психологическим, ментальным, духовным особенностям и традициям, - мы, увы, утратили со времен ордынского ига.
Для каждого, кто хоть немного знаком с историей, хорошо известно, что с тех времен Россия на многие столетия оказалась оторванной от Европы и фактически привязанной к Азии. Да, конечно, передовые силы, лучшие, прогрессивные умы России с давних пор стремились и стремятся на Запад, в Европу, ощущая свою неразрывную связь с европейской культурой. Да, стараниями самодержавных правителей с петровской эпохи в стране целенаправленно насаждались атрибуты европейской цивилизации. Но сквозь тонкую европеизированную оболочку то и дело пробивались - и до сих пор пробиваются - ростки азиатчины. Именно здесь таятся глубинные причины поражающего европейцев смирения нашего народа с различными по форме проявлениями деспотизма, устойчивой тяги к авторитаризму и патернализму, к "твердой руке", в лучшем случае - к "управляемой демократии", неосознанной зачастую приверженности царистской модели общественного устройства. Присутствие незримого духа азиатчины угадывается в неустранимых - причем, как показала история, при любом социальном строе - изъянах политической, административной и судебной систем, в слабости гражданского общества. В царящих в правящей верхушке нравах византийского двора с их непрерывными интригами и подковерными схватками за "близость к уху" первого лица и право претендовать на его наследие . И даже в таком, казалось бы, мелком, а на самом деле весьма показательном для сегодняшней действительности явлении, как проблесковые "маячки" и "квакалки" на машинах чиновной знати. Проявляется он и в господстве коррумпированной бюрократии, и в самодурстве и барстве "новых русских", и в безграничной поначалу любви и доверии народа к каждому новому лидеру страны (будь то царь, генсек или президент) с последующим полным разочарованием в нем и низвержением с пьедестала. И в отношении к человеку не как к равноправному и свободному гражданину, а как к холопу, подданному "ее величества Власти" - не важно, самодержавная она, советская или "демократическая" . Этот дух дает себя знать и в традициях армейской службы, и в неискоренимом стремлении к великодержавности и помпезности, и во всем патриархальном укладе жизни коренной Руси.
Как писал уже цитировавшийся Н. Н. Алексеев: "Русский народ имеет... свою собственную интуицию политического мира, отличную от воззрений западных народов и в то же время не вполне сходную с воззрениями народов чисто восточных" (С. 481). Да мало ли что еще отличает нас - и, видимо, будет отличать в дальнейшем - от европейцев. Например, наше, не свойственное большинству народов Европы, инфантильное, невротическое отношение к своему прошлому. Семь десятилетий у нас безудержно превозносили, почти боготворили Маркса и Ленина, а сегодня с таким же остервенением обливают их грязью. Или отношение к богатству: оно в глазах значительной части нашего народа - что-то нечистое, несправедливое, почти грех, который отмывать надо. Как замечает культуролог М. Князева: "Особенность нашего национального характера - простодушная доверчивость, незлопамятность, бессребреничество. В сегодняшней жизни, в условиях дикого капитализма, такие люди не выживают... У нас ведь на самом деле трудолюбивый народ, и он ориентирован на общее дело. А если демонстрировать к нему высокомерно-глумливое отношение, начнется депрессия. Думаю, она уже началась" . Даже А. Чубайс, имя которого, неразрывно ассоциируется в российском общественном сознании с формированием дикого, воровского капитализма, признал: "Без всякого сомнения, в России "делать деньги" никогда не станет национальной идеей... Поиск правды, истины, справедливости для России и русского народа всегда стоит выше первичных материальных импульсов человека" .
И к крайностям всякого рода есть у нас сильная склонность, какой не обнаружишь у большинства европейцев. И сохраняющееся с давних времен довольно пренебрежительное отношение к писаным законам - в отличие от уважения к законам неписаным, "устным", особенно если они исходят от высокого начальства . Даже отношения с Богом - особо доверительные, порой обидчиво-взыскательные, почти родственные - у верующего русского носят совершенно иной характер, чем у европейцев.
Для значительной части нашего населения жители крупных городов, ориентированные на Запад, продолжают, как и в прежние времена (хотя, конечно, не в таких масштабах), оставаться чужаками с не очень понятными потребностями и запросами. "Вся беда России в том, - полагает кинорежиссер А. Кончаловский, - что здесь есть интеллигенция, либерально мыслящие люди, освоившие западные идеи, и огромная масса народа, которым эти идеи непонятны и неинтересны. Сталкиваются две разные потребности - крохотной части, которая знает, что такое черная икра или фуа гра, и огромной части, не знающей, что это такое, которой ни икра, ни фуа гра просто не нужны. В итоге эта малая пресыщенная часть абсолютно не понимает, чего хочет народ. Ей кажется, что то, что ей нужно, нужно и всем остальным..."
Искусственная вестернизация (преимущественно - американизация, особенно в области массовой культуры), попытки "озападнивания" всех сфер нашей жизни, к сожалению, оборачиваются не просто утратой национальной идентичности, но и появлением у части населения комплекса неполноценности, ущербности, отсталости по сравнению с Западом. В этом, видимо, и один из источников распространения ксенофобских настроений. Старания решить важнейшие проблемы одним рывком таят серьезную угрозу психологическому здоровью нации.
Виноват, конечно, не сам Запад с его нормами и традициями, а примитивные стремления наших либерал-реформаторов, сохраняющих свое влияние и при постъельцинском режиме, во всем подражать Западу, механически копировать западные образцы в ущерб национальным. Причем даже в тех областях, где на Западе дела заведомо обстоят хуже, чем у нас, и где мы сами неизменно служили образцами для подражания, например, в сферах образования и здравоохранения. Как образно выразился один наш известный остроумец, "следовать западной форме образования - это все равно, что поменять свежий борщ на поп-корн, квас - на фанту..."
ГЛУБОКО ПРАВЫ авторы книги: важнейшей предпосылкой возрождения и усвоения традиционных духовных ценностей в сегодняшней России является формирование консолидирующей, интегративной идеологии, которую нередко и отождествляют с национальной идеей. Такая идеология, подчеркивается в книге, всегда стихийно вызревает в массах - первоначально в виде социальных инстинктов, неосознанных стремлений, стимулируемых теми или иными историческими обстоятельствами. И только впоследствии они улавливаются, формулируются и внедряются в массовое сознание профессиональными идеологами в качестве известных установок, ориентирующих те же массы на определенное политическое поведение. Как показывает историческая практика, вне этой обратной связи всякая идея, претендующая на звание "национальной", оборачивается либо идеологической выморочкой, либо всего лишь инициирует некие умозрительные концепции в узких кругах националистически настроенных интеллектуальных элит. То есть, несмотря на все старания, остается мифом.
Именно так произошло в разные эпохи и с уваровской формулой "самодержавие, православие, народность", и с оторванными от реальности и потому невостребованными интеллектуально-мистическими медитациями В. С. Соловьева, Н. А. Бердяева, П. А. Флоренского. Совершенно иной характер носило отношение масс к идеям Октябрьской революции. Как отмечается в книге, "крайне поверхностна и необъективна трактовка ее... как материализации "марксистской утопии", насильственно навязанной большевиками России. При всех известных негативных (и всячески демонизированных антикоммунистами) свойствах большевиков, они никогда не смогли бы добиться того, что совершили, если бы адекватно для своего времени не ответили на реальные потребности и чаяния народа, озвучив марксизм в понятные, ставшие для масс "своими", посулы и лозунги ("Мир - народам!", "Земля - крестьянам!" и т. п.), если бы оперативно, зачастую противореча собственным догмам, по ходу развития революции идеологически и политически не приспосабливались к особенностям, изменениям менталитета, социокультурного бытия многонационального населения страны" (С. 590-591). Нравится это кому-то или нет, но коммунизм, в сущности, и выполнял функции национальной идеи .
Авторы книги убедительно показывают, что в Советском Союзе возник новый тип социальности, породивший новую систему интеграции общества, которая эффективно преодолевала - сперва насильственными, а затем преимущественно идеологическими методами - традиционные расколы и смуты. Сложилась форма организации общества, располагавшая мощными идеологическими рычагами для его модернизации. Это позволило в кратчайшие исторические сроки создать модель военно-мобилизационной экономики, которая при всех своих несомненных изъянах оказалась в состоянии выдержать тяжелейшие испытания Великой Отечественной войны, осуществить грандиозные проекты "великих строек коммунизма", освоения целины и космоса, обеспечить достижение военного паритета со стратегическим противником. "Во всех этих свершениях первостепенную роль играла овладевшая массами идея Общего дела, осуществляемого во имя "светлого будущего". "Единство партии и народа" не было всего лишь пустым лозунгом, равно как и "новая историческая общность" - советский народ - не вымысел партийных идеологов, а историческая реальность, воплощенная в названных событиях и подтвержденная всеми перипетиями "холодной войны". Противники СССР приложили колоссальные усилия и средства для того, чтобы подорвать отнюдь не мифическое, а вполне реальное единство многонационального народа, которое составляло одну из опорных конструкций советского общественного строя. Не случайно, что кульминация борьбы за и против его сохранения пришлась на 1990-1991 г., когда решался вопрос о союзном договоре. Распад СССР стал одной из основных (если не главной) предпосылок крушения "реального социализма"" (С. 592-593). В книге перечислены и другие важнейшие причины того, что к роковому рубежу 1980-1990-х годов идеи коммунизма окончательно перестали выполнять функции национальной идеи. Среди них - перерождение правящей элиты СССР в паразитический класс, утрата им способности аккумулировать настроения, материальные и духовные потребности масс и соответственно реагировать на них, формализация и обюрокрачивание идейных связей с "низами", омертвление идеологической общности с народом.
Но сами идеи социалистического обновления жизни, социальной справедливости, подлинного народовластья, конечно, никуда не исчезли. А пагубная социально-экономическая политика властей лишь подталкивает все более значительную часть наших соотечественников к поиску новых путей решения накопившихся проблем.
Верно замечал в 1999 году В. Путин: "Терпение и способность нации к выживанию, равно как и к созиданию, находятся на пределе истощения. Общество просто рухнет - экономически, политически и морально" . К сожалению, за минувшие годы мало что было сделано для реального преодоления системного кризиса в стране, кардинального улучшения условий жизни народных масс. Всё большему числу наших соотечественников становится очевидным, что в стране до сих пор сосуществуют две Руси. Власти же удобнее не замечать этой другой России. Ведь если признать реальность ее существования, то возникает вопрос: а кто несет ответственность за разоренную деревню, за жалкое прозябание стариков, за наших ветеранов, не понимающих, почему страна-победительница живет хуже освобожденной ею Европы? Кто ответит за то, что менее 10 процентов российских семей делят между собой до 90 процентов общенациональных доходов, в то время как подавляющее большинство остальных граждан вынуждено попросту выживать? Кто объяснит миллионам российских семей: как заплатить за "коммуналку", прокормиться и одеться, когда цены и тарифы вмиг "съедают" все прибавки к пенсиям и зарплатам?
Предпринятые в последние годы антисоциальные по своей сущности реформы, по всей видимости, лишь временно приостановлены и срочно заменены "нацпроектами" - главным образом, ввиду массовых акций протеста против монетизации льгот и приближения выборов. Учитывая громадный вес, которым располагают в экономическом блоке правительства неолиберальные чиновники, с трудом верится, что после завершения избирательных кампаний 2007-2008 годов проведение этих реформ не будет возобновлено, причем в самом радикальном, а значит, крайне болезненном для подавляющего большинства наших сограждан виде .
Полагая, что проводимая ныне политика власти ведет Россию в тупик, известный политолог С. Белковский называет ее курсом "на превращение нашей страны в сырьевую провинцию развитых стран, единственной полноценной исторической задачей которой останется добыча и экспорт сырой нефти и природного газа". И прогнозирует, что "в процессе подобной трансформации Россия безоговорочно лишится всех своих "избыточных" активов, в сырьевой провинции объективно не нужных: образования, науки, цветущей культуры, высокотехнологичного сектора экономики, сильных вооруженных сил, развитой политической системы. В условиях идущей уже китаизации сибирских и дальневосточных регионов подобный курс приведет к фактической утрате Россией самостоятельной государственности в перспективе пяти-восьми лет"
Плохо обстоит дело и с поисками национальной идеи, которая была бы способна консолидировать общество, активизировать его действия ради достижения близких и понятных народу целей. Убогая мысль обслуживающих нынешнюю власть идеологов не идет дальше попыток очернить и вычеркнуть из памяти народа советский период отечественной истории, подменить политику циничными политтехнологиями и задобрить, подкупить легковерную часть избирателей. Она явно не способна генерировать позитивные идеи, предложить что-либо оригинальное. Предел ее творческих возможностей - это предвыборный перехват лозунгов политических оппонентов, эклектическое смешение национальной символики - самодержавного герба, буржуазного флага и советского гимна - да провозглашение туманных идеологических проектов вроде "социального консерватизма", "суверенной демократии" или "исторического реванша".
Только сочувственную улыбку могут вызвать натужные старания гг. В. Суркова и Г. Павловского выдать недавно вышедшую в свет апологетическую работу А. Чадаева "Путин. Его идеология" (М., 2006) за источник мудрых мыслей, будто бы вполне достаточных для выработки национальной идеологии России. На таком хилом фундаменте, с помощью подобной имитации идеологии никакую национальную идею, конечно, не создать. Да и вообще ее искусственная разработка представляется невозможной в принципе. Очень точно по этому поводу пишут авторы книги: "Следовало бы уразуметь, что в наше время бессмысленно ломать голову над "идеологическими проектами", что искомую идею являет современная практика общественной жизни. Как это всегда бывало в роковые моменты истории государства (а именно таковой переживает ныне Россия, и он скорее всего продлится на многие годы, если не на десятилетия), идея возникнет самостийно. С некоторых пор она уже во многом определяет духовное состояние общества, причем - и это тоже некая закономерность - и в "низах", и в "верхах" одновременно. Вот она: спасение России" (С. 594-595).
Речь, конечно, должна идти, прежде всего, о спасении страны от необузданного эгоизма и алчности нынешних "хозяев жизни" - той несметно обогатившейся на грабеже государственного имущества горстки дельцов, которая вовремя подсуетилась у властной "кормушки" и меньше всего задумывается о судьбе миллионов простых граждан. Спасении от раздирающей российское общество коррупции чиновничества, сросшегося с крупным капиталом и обслуживающего его интересы, и вопиющего общественного неравенства. Спасении от последствий 15-летней политики неолибералов, - развала реальной экономики, опустошения села, невиданной по масштабам преступности, нищеты основной массы населения, безработицы, деградации и вымирания нации, низведения культуры и искусства до уровня разновидности бизнеса.
Правда, сами авторы признают: задача это сложная. В расколотом российском обществе общий интерес складывается из разнородных устремлений. "Низы" озабочены проблемой выживания (в целом ряде случае - в самом что ни на есть прямом смысле этого слова), а "верхи" - проблемой удержания власти и сохранения "приватизированного" богатства. Вот почему идея спасения России, действительно способная создать некую, пусть и внутренне противоречивую, общность, потенцию общественного согласия, сегодня неотделима, прежде всего, от идеи российской государственности. А для того, чтобы народные массы всерьез поверили в искренность стремлений властей предержащих добиваться спасения России и объединились на основе такой национальной идеи, правящей верхушке необходимо было бы пойти на то, о чем она всячески избегает даже упоминать. Для этого ей надо было бы решиться на отказ от проведения курса, отвечающего интересам абсолютного меньшинства в ущерб интересам подавляющего большинства населения. И найти в себе мужество инициировать проведение своего рода "революции очищения" от скверны и мерзости ельцинской эпохи и справедливого наказания тех, кто несет ответственность не только за разграбление и унижение страны в 1990-х, но и за новый бесцеремонный передел собственности в послеельцинские времена. За нынешний беспредел правящей бюрократии, фактическое подчинение всех ветвей власти чиновникам из Кремля и со Старой площади. Без этих шагов, без радикальных перемен в интересах широких слоев населения, которых как черт ладана страшится правящая верхушка , трудно ожидать доверия и поддержки со стороны уже не раз обманутого в своих ожиданиях общества. Вот почему для многих становится все более очевидным: столь необходимая стране консолидация общества, как и успешный поиск адекватной условиям XXI века национальной идеи, могут быть достигнуты лишь на основе обновленного, очищенного от прежних сталинистских и неосталинистских извращений социализма. Социализма демократического, гуманного и самоуправляющегося, окрашенного в цвета России и отвечающего глубочайшим чаяниям и традициям нашего народа.
Вряд ли сегодня можно предугадать, каким именно окажется путь России к новому, конвергентному (по Ю. Буртину) или плюралистическому (как предпочитал его называть академик А. Сахаров) социализму. Станет ли он в какой-то мере обращением на качественно новом витке исторической спирали к образцам незавершенного, грубо растоптанного нэпа, когда впервые возник прообраз социалистической государственности со смешанными формами собственности? Или при продвижении по этому пути будет использована форма групповой собственности? Или же окажутся найдены и осуществлены какие-то специфически российские принципы социалистического самоуправления и коллективного владения собственностью? Ответы на эти вопросы, хочется надеяться, даст не слишком отдаленное будущее .
Перефразируя слова главного героя знаменитого фильма "Девять дней одного года", можно сказать, что из ста возможных способов строительства социализма человечество (и наш народ как его составная часть) испытало лишь один и признало его негодным. Ну что ж, осталось еще 99, и люди все равно будут искать наилучшие, отвечающие национальным особенностям, соответствующие национальным идеям пути и способы воплощения в жизнь вековой мечты о новом обществе. Об обществе, где полностью исчезает эксплуатация человека человеком, отчуждение людей труда от средств производства, власти и культуры и где "свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех" .
Возвращаясь к основной теме настоящих "заметок на полях", можно смело утверждать, что до сих пор у нас еще не было исследования темы поиска национальной идеи, равного по охвату и глубине анализа проблемы. Строго говоря, эту книгу должны были бы прочесть не только специалисты-политологи. Ее читателями могли бы стать те многочисленные наши соотечественники, которых в последние полтора десятилетия власть и СМИ сознательно превращали в потребителей всякого рода сплетен и анекдотов о прошлом и настоящем России. Многим примитивным национальным предрассудкам и искусственно раздуваемым фобиям можно было бросить хорошо аргументированный вызов, будь эта книга доступной широкому читателю. Но, учитывая ее поистине смехотворный тираж - 500 экземпляров, об этом не приходится и мечтать. Остается лишь надеяться, что даже при таком мизерном тираже она найдет своего заинтересованного читателя, а в недалеком будущем появятся ее переиздания.
"СВОБОДНАЯ МЫСЛЬ", 2006, No5 (СЕНТЯБРЬ).
Док. 272900 Опублик.: 22.01.07 Число обращений: 368
