Оганесян: Художественный академический Малый театр всем нам хорошо известен, и он совсем не малый по своим достижениям и по вкладу в отечественную культуру и театральное искусство. Этому замечательному театру в нынешнем году исполняется 250 лет. Конечно, закономерно, что наш гость сегодня - художественный руководитель этого театра, народный артист Советского Союза Юрий Мефодьевич Соломин, которого мы и приветствуем. Спасибо вам, что выбрали время прийти к нам. Прежде, чем обратиться к вопросам слушателей, очень разных, очень интересных, у меня такой вопрос: 250 лет - это солидный срок. Малый театр ассоциируется у разных поколений людей с классикой, с русской театральной классикой, причем не только в репертуаре, но и в актерском мастерстве, подходе к постановке у режиссеров. Скажите, пожалуйста, вы, главный художественный руководитель театра, когда пришли в него, почувствовали, что вы попали в какую-то большую реку, которая вас несет, и как вам удалось, если это так, плыть по этой реке и не утонуть - раз, и что-то привнести свое? Потому что, конечно, возглавлять театр с такой богатейшей традицией очень ведь непросто, не правда ли?
Соломин: Вы знаете, наверное, я отсчет веду не с того дня, когда я попал, а с того дня, когда я увидел Малый театр. А увидел я его, будучи школьником, живущим далеко-далеко от Москвы, в Чите. Это было в 1949 году. Тогда тоже был юбилей театра, юбилей здания, отмечалось 125 лет. Я увидел всю труппу, когда еще живы были замечательные артисты: Яблочкова, Турчининова, Рыжова, Ильинский, Жаров, Царев, Оголев и так далее. Я был, по-моему, в 7 классе тогда, когда я увидел это все, услышал и увидел (фильм я смотрел), узнал, что при нем еще существует театральная школа, Училище имени Щепкина. Тогда даже не подумал, - вот, хорошо бы, - нет, тогда я был совсем мальчишка. Хотя, в общем, меня интересовало драматическое искусство, поскольку в Доме пионеров драматический кружок был. Я занимался во всех кружках: и танцами, и пел в хоре, и в кукольном театре, - в общем, во всех кружках, какие только были, я принимал участие. Когда я окончил школу в 1953 году, то я даже, по-моему, не делал никаких копий (тогда надо было копии делать, отправлять документы в Москву), я просто все документы после школы отправил сразу по адресу: Неглинная-6, Театральное училище имени Щепкина, то есть то, что я запомнил. И получил вызов, но вызов получил уже тогда, когда я ехал в поезде в Москву. Тогда мне на какой-то остановке вдогонку была отправлена телеграмма. Вот, собственно, с этого момента и началась та река, в какую я заплыл и попал в этот ручеек, и плыву до сих пор.
Оганесян: Ну и как вы себя ощущаете в этой реке?
Соломин: Вы знаете, неплохо, поскольку в Сибири тоже ведь очень много рек. Самая большая и близкая к моему дому река - Ангара. В нее впадает 360 ручейков, а вытекает только одна. Наверное, я один из тех ручейков, который попал в эту реку и доплыл до Москвы. Теперь я, конечно, вспоминаю, проработав почти полвека в Малом театре. Как-то во мне это осталось, желание куда-то перейти, искать что-то новое, а что такое новое в искусстве - понятие сложное. Наверное, хорошо забытое старое. Рос, учился, никогда не мечтал заниматься режиссурой, никогда. Хотел быть артистом, вот у меня была одна такая мечта. Я даже, когда мальчишкой слушал в Чите передачи из Колонного зала Дома Союзов, иногда ловил себя на том, что когда раздавались аплодисменты, то я раскланивался тоже. Потом, мне посчастливилось, я выступал в этом Колонном зале и даже с теми актерами попадал в концерты, которых я когда-то слушал по радио. Допустим, Шульженко, Миров и Новицкий, Миронова и Менакер, мне посчастливилось вместе с ними выступать.
Оганесян: Спасибо. Давайте теперь ответим на вопрос слушателя. Пожалуйста.
"Дорогой Юрий Мефодьевич, это звонок от Григорьевой Веры Геннадьевны, вашей давней поклонницы. Мы все очень рады открытию сезона, тем более такого юбилейного, новому облику театра и вместе с тем старому его облику. Считаете ли вы, что не только репертуар, но принципы постановки должны оставаться своего рода реликвией? Мы знаем, что многие старые пьесы, скучные современникам, сейчас становятся более актуальными, приобретают какое-то иное звучание. Но только ли на изменение ситуации и изменение интеллекта у зрительной аудитории следует рассчитывать? Как вы относитесь к совершенно новым принципам постановки, новому подходу, новой интерпретации пьесы "Лес", которые были использованы Серебренниковым? Заранее спасибо за ответ".
Соломин: Спасибо большое. Но тут, наверное, надо разделить этот вопрос на две части. Первая часть - хорошо или плохо сохранять традиции, следовать этим традициям. Наверное, все-таки семейные традиции, традиции нашего общества, в котором ты живешь, я имею в виду наше существование, наша жизнь, национальные традиции, разве это плохо? Наверное, это хорошо. И, тем более, что когда сегодня что-то такое нас окружает, какой-то мощный пласт культуры международной, будем говорить так, то все равно, мне кажется, что частичка нашей культуры довольно-таки мощное место занимала, во всяком случае, и сейчас тоже, в общей мировой культуре. Поэтому сохранять ее не грех. К сожалению, так получается, и тут не надо валить на молодежь, хотя я тоже являюсь педагогом, и каждые четыре года ко мне поступает новое поколение, вот уже, наверное, лет 40 я преподаю, но я вижу разницу, я вижу это. Но эта забота уже и, наверное, ответственность падает на наше поколение с вами, тех взрослых людей, которые воспитывают точно так же, как дома папа и мама, бабушка и дедушка воспитывают своих детей. Наверное, вот это и есть те традиции, которые нужно сохранять. Мне кажется, что плохие традиции или нехорошие сами отпадают, если человек в этом не заинтересован, а хорошие традиции остаются. То же самое семейные традиции надо перенести на государственные традиции. В нашем творчестве - в актерском, драматическом, театральном, традиции - это неплохо, если они соблюдаются не просто ради того, чтобы их соблюсти. Традиции - это наша гордость. Поэтому, когда часто приходится выезжать с коллективом, особенно если с театральным коллективом мы выезжаем за рубеж, то их ведь не интересует новая трактовка чего-то старого, а их интересует национальный подход, их интересует, как русские играют русских, особенно Чехова, Островского. Чехов - наиболее популярный драматург в мире. Малый театр, должен сказать, имеет в своем запасе весь репертуар не только больших, крупных пьес Чехова, но и даже его первые водевили. Выезжая за рубеж, надо было видеть, как зал реагировал, как приходили за кулисы, как приводили маленьких детей русскоязычные, и как рассказывали. Для них сохранение этого репертуара - это те традиции, о которых они рассказывали своим детям и внукам - это первое. Второе, ну зачем их нужно менять, зачем их нужно искажать? Искажать традиции - это самое большое неуважение к своему народу, что ли, к своим родственникам, самым близким. Тогда искажается философия великих авторов: Толстого, Достоевского, Чехова, Островского, Пушкина, Гоголя и так далее, ибо эти авторы так не писали. Они писали совершенно по-другому. Они не писали о том, что, допустим, в "Вишневом саде" Раневская - наркоманка, что очень модно сегодня представить. Да не писал Чехов об этом. По-другому она принимает лекарство, у нее произошла трагедия. Она уехала из того места, куда она сейчас приехала, из-за гибели своего сына, который утонул. Поэтому, когда ей дают лекарство, это не значит, что она принимает наркотики. Но, если ставится так эта пьеса, а я видел такие постановки, и не одну, то абсолютно искажается смысл произведения великого драматурга, великого человека, великого писателя и, извините меня, доктора, между прочим, Чехова. Если бы он хотел написать, что Раневская - наркоманка, он бы это написал, я думаю, лучше, чем любой режиссер сегодняшний. К примеру. Это относится ко всем классическим постановкам любого автора. Я бы не греб все под себя, как некоторые режиссеры гребут все под себя. Я бы все-таки посоветовал им разобраться в запятых, в точках, как там все написано. Вот почему речь занимает особое место в театре вообще, а в Малом - особенно.
Оганесян: Спасибо. Вы очень подробно и аргументировано ответили на этот вопрос. Вопрос из Франции совсем на другую тему, наверное, более экономическую.
"Слышал, что в Москве у театров нет проблем со зрителями. Каждый вечер залы полны. Может быть, билеты стоят недорого? Тогда за счет чего живут театры, на государственные субсидии, на пожертвования меценатов или на что-то другое?", - Мишель Жаме из Франции.
Соломин: Этот вопрос сейчас приобретает очень актуальный характер, потому что сейчас стоит вопрос о какой-то театральной реформе. Вот уже, по-моему, третий год идет речь о том, нужен ли вообще государственный театр, нужно ли помогать, - говорит одна часть, вернее, 25 процентов. А 75 процентов говорят, а почему? Потому что театр всегда должен иметь, как говорится, свободу передвижения. Свобода передвижения зависит от материальных благ, будем говорить так. И если он начнет заниматься только выживанием, то есть зарабатыванием денег, - все, русского театра не будет, русского театра, которому завидует весь мир. В 1756 году Елизавета Петровна, императрица российская, издала указ, и вот 250-летие этого указа в этом году отмечаем мы, в особенности театр Александринка и Малый, потому что мы стали первыми императорскими, государственными театрами, получающими дотацию. Там обозначена была сумма, какую должен получать артист, которую должен художественный руководитель и так далее. В это же время, вернее, годом раньше эта императрица создала университет в Москве. Московский университет, извините, - это один из лучших, дающих образование во всем мире. Поэтому, мне думается, что государственная поддержка культуры и искусства - это немаловажный фактор, потому что кто-то выживет, а кто-то утонет, и утонет не потому, что он плох, а потому что он по характеру слаб, по таланту - силен. Но все-таки тонет тот, кто слаб.
Оганесян: Спасибо. Вот еще вторая часть вопроса. Роль сегодняшних меценатов, насколько она значима? Вообще, есть у нас в обществе такие меценаты, которые покровительствуют театрам, много ли их?
Соломин: Да, наверное, есть. В свое время, когда только мы начали с 1990 года новую жизнь, новое существование, появлялись и в Малом театре. Но поскольку, может быть, мы наивные, может быть, мы так воспитаны, но в нас вкладывали наши учителя то, что мы работаем для зрителя, а зритель - это народ. Малый театр всегда помогал другим провинциальным театрам. Это пошло еще от Островского. Островский очень любил провинциальных актеров и даже у себя в имении Щелоково построил домик специально для того, чтобы к нему приезжали из провинции актеры. Этот автор написал три гениальных пьесы, лучше него никто не написал об актерах - это "Лес", "Таланты и поклонники" и "Без вины виноватые". Значит, все время нужна была (это, вообще, в характере русского человека) такая помощь. Но разная бывает помощь. Помощь - я тебе сейчас дам, но ты потом мне дашь то-то, то-то и то-то - это не помощь, уже вроде похоже даже на вымогательство путем препирания к стенке человека, когда у тебя чего-то не хватает. Мне кажется, что если бы не было Третьяковых, Бахрушиных и так далее, то мы бы не гордились, если бы не было императоров, извините, то не было бы "Эрмитажа", не было бы Пушкинского музея, не было бы Третьяковки. Точно так же не было бы и драматического театра, если бы не было помощи. Поэтому помощь государства, мне кажется, необходима. Все-таки театр - это идеология.
Оганесян: Есть еще вопрос, кстати, тоже из Франции.
"Добрый день, господин Соломин. Рада обратиться к вам. Меня зовут Жюли Монтег. Я - преподаватель французского в Лицее имени Александра Дюма. У меня была мечта попасть в Россию, и вот я уже живу в Москве два года. С огромным интересом слежу за жизнью русской сцены и наблюдаю перемены, происходящие в сфере театра. Мой отец - владелец театра в Париже, и у меня к вам несколько вопросов. Вы знаете, я слышала о "Стенд-ап комеди", я над этим жанром работаю всю свою жизнь, и я бы хотела знать, где я могу посмотреть этот жанр в Москве. Мои друзья порекомендовали мне очень интересный театр "Театр-док.". Отец мне тоже рассказывал об этом театре, что на юге Франции. Пожалуйста, скажите, какие бы постановки я могла посмотреть в Москве, чтобы вы отметили сегодня? Спасибо".
Соломин: Тут посоветовать мне очень трудно. Если я вам посоветую сходить в Малый театр, то, во-первых, для того, чтобы услышать русский язык, как он звучит - это музыка. Когда мне однажды пришлось работать с итальянцами, сниматься на съемках (а я вырос на фильмах неореализма, знаю актеров и помню их, и фильмы все эти), мне очень нравился итальянский язык. Я в восторге своим коллегам говорил: мне нравится, там даже "кретин" звучит как-то мелодично - "крэтино". Они говорят: что ты, нет, нам нравится русский, он очень музыкальный язык. Вы знаете, я стал прислушиваться. Это было, может быть, лет 30 назад, в 1968 году. У нас в театре и в училище все время на это обращают внимание, и тогда было очень много наших "стариков" (мы их так с любовью называем), которые нам говорили: язык, язык, плохо говоришь. А у меня еще был говор забайкальский, поэтому мне пришлось исправлять его. Я теперь понимаю, что это правильно, потому что Островского нельзя сказать: "Да пошел ты!" Как по нотам там построена фраза, широко. Когда сегодня мы отвыкаем говорить широко, а говорим быстро, то объявляют по телевидению "Реклама ...", - и я не успеваю ни одного телефона записать, потому что так быстро говорят. Может быть, это и хорошо. Но для того, чтобы работать с Островским, с Державиным, с Пушкиным, Лермонтовым, - ведь на этих писателях родилась русская драматургия, и создан был русский театр, русская школа, - говорить надо так, чтобы было, как говорила Вера Николаевна Пашенная, моя учительница. Она говорила: "Я заплатила рубль двадцать и хочу все слышать, видеть и понимать". Вот и вся система, понимаете. Поэтому нельзя Пушкина читать, так сказать, "Я вспомнил вас, и все былое ...", это будет, может быть, даже смешно. "Я вспомнил вас, и все былое ..." - можно и так, конечно, чтоб зритель почувствовал, сколько ты выпил, но Пушкин же не об этом писал. Тут сразу возникает, о чем он писал, в какое время и так далее. Это уже Станиславский: круг внимания, о чем ты говоришь, с кем ты говоришь и так далее, и так далее, и так далее. И сразу тогда все эти слова должны приобретать совершенно другой смысл. Вот почему я советую послушать русский язык, потому что у нас идет русская классика, и не только русская классика. У нас идет Бальзак, у нас идет Шиллер, у нас идет Шекспир и так далее, и так далее. Вот почему нас учат говорить широко, чтоб было слышно "о", "а" и так далее, точно так же, как слушаешь немецкую речь, французскую, итальянскую. Там точно проявляется звук, буквы какие-то. Почему же у нас говорят: "Ну, что вы так громко говорите?" А почему мы должны говорить тихо? Объясните мне, кто мне сможет объяснить, почему в театре надо говорить так, чтоб тебя слышали только два ряда? Нет такого закона. Значит, нужно все видеть, слышать и понимать на галерке, как нас и учили. А иначе тогда зачем же учиться?
Оганесян: Спасибо. Вопрос из Японии, Юрий Мефодиевич, адресованный вам.
Соломин: Да.
"Господин Соломин, это ваш поклонник из Токио. Позвольте вас поздравить с юбилеем самого популярного в Японии русского театра и пожелать вам успехов в сохранении неповторимого русского искусства. Я знаю вас как актера, снимавшегося у Акиры Куросавы. Когда мы снова сможем увидеть и услышать вас в Японии? Спасибо".
Соломин: Я должен сказать, что в скором времени.
Оганесян: Вообще это правда, что ваш театр так популярен в Японии? Видите, даже назвали любимым русским театром, значит, уже не первый раз, я так понимаю.
Соломин: Нет, мы четыре раза были на гастролях в Японии.
Оганесян: Тогда понятно.
Соломин: За десять лет это слишком много, я бы сказал. Даже я говорю, что это многовато. Причем некоторые пьесы, спектакли, допустим, "Вишневый сад" и "Чайку", мы трижды возили в Японию. Возили туда и "Царя Федора", играли "Три сестры", буквально в прошлом году мы были в Токио со спектаклем "Чайка" и "Три сестры". Несколько недель назад, как раз в наши дни празднования, приехала продюсерская группа из Японии, и наш продюсер, который четыре раза уже возил Малый театр в Японию, приехал и говорит: "Я еще раз - пятый - хочу обязательно привезти в Японию Малый театр. Но теперь я хочу показать японцам не Чехова только", - а он очень любит Чехова, он предложил и просил меня, чтобы мы поставили "Три сестры". Это было его условие, хотя у нас этот спектакль был в перспективе, чтоб закончить всего Чехова-то, но не так быстро. И все-таки в прошлом году мы выпустили этот спектакль, он имеет определенный успех. Я даже так скажу - не из худших, а может быть, из лучших даже. Поэтому и спектакль "Чайка" уже в третий раз играется там, а "Три сестры" имели просто очень большой успех.
Оганесян: А сейчас что вы повезете?
Соломин: А сейчас он сказал так: "Я хочу показать японцам Островского". Он уже не первый раз приезжает (он очень пунктуальный человек, как и все японцы, но он - особенно), и он выбирает репертуар. Вот он сейчас должен посмотреть еще "Ревизор" приехать, это тоже его мечта. Но самая большая мечта - это "Власть тьмы" Толстого. Вот представьте, что он приезжал и ездил в другие города, я не буду говорить, в какие, и смотрел этот спектакль, и все-таки он возвратился опять и говорит: "Нет, я хочу, чтобы вы поставили "Власть тьмы"". Вот сейчас я занимаюсь тем, что думаю, какого режиссера пригласить. Я ему двух предложил, он не очень соглашается на это. У него есть свои какие-то мысли по этому поводу. Так что в 2008 году планируются гастроли в Японию, пятые гастроли. Он хочет сделать их для себя юбилейными, он говорит: "Больше я работать продюсером не буду". Возраст у него большой.
Оганесян: Спасибо. Пожалуйста, еще вопрос.
"Здравствуйте, Юрий Мефодиевич. Я Елена Петровна из Москвы, заядлая театралка и ваша большая поклонница. Сейчас появилась новая плеяда молодых актеров, таких, как Владимир Вдовиченков и Анна Дубровская из театра Вахтангова, звезда театра "Современник" Чулпан Хаматова, Юрий Колокольников, на которых практически ходит Москва. Хотелось бы узнать, есть разница между восприятием их и вашим театра, именно как живого организма и какая судьба ждет это новое замечательное поколение? Спасибо".
Соломин: Вы знаете, это очень трудно, потому что судьба каждого актера зависит от многих компонентов. Допустим, Колокольникова я помню, когда он еще заканчивал Вахтанговское училище, а я был там председателем экзаменационной комиссии. Меня Вадим Абрамович Этуш пригласил, и я получил огромное удовольствие, и я даже сказал там такую фразу: "Вы знаете, все говорят, что вахтанговская школа ... Я посмотрел много спектаклей до этого, и говорят, что это особая какая-то школа. Я говорю: посмотрите, как они играют, это просто реалистическая школа, нормальная. Я бы никак не отличил ее и от школы Малого театра и МХАТа. Это русская театральная настоящая школа. И Этуш тогда сказал: "Эти слова - самое главное, что мне и хотелось слышать". Потому что начинают разделять, делить - эта школа лучше, эта школа хуже, - ничего подобного. Это делают критики по каким своим соображениям. Я не знаю, кто лучше, кто хуже. Почему-то сейчас нет такой рецензии, где бы не лягнули человека или театр, причем очень жестко, некрасиво и грубо, понимаете. Хотя оснований никаких нет. Что касается всех названных товарищей, того же Колокольникова, которого я просто помню как студента очень хорошо, дело в том, что очень многое зависит... ну, раз ходит зритель, значит, что-то его тянет. Это первое. Потом второе: нужно подождать всегда, потому что иногда актер рождается через 5-10 лет по-настоящему. Поэтому, хотя я не умаляю достоинства всех названных артистов, молодых тоже, но все равно должен быть опыт, и когда возникнет уже твое "я" внутреннее, когда ты сможешь работать с любым режиссером, имея свое внутреннее "я" и свой фундамент, это совершенно другое. Ты можешь никому об этом не говорить, и режиссеру тоже. Умный режиссер поймет, а режиссер, который под себя гребет, он никогда ничего не поймет, потому что он считает себя, только себя очень умным. Знаете, по молодости многое прощается. Обаяние другое, ты ходишь по-другому, ты улыбаешься по-другому. Это вызывает у зрителя реакцию, так сказать, приятия очень большую. А потом проходят годы, и куда-то актер исчезает, а другие актеры, наоборот, возникают, испытав что-то, испытав сложности нашей окружающей жизни. Я думаю, что эти ребята тоже испытывают. Я могу сказать, что порох в пороховницах есть, и актеры у нас и молодые есть, и будем надеяться, что и средние из них будут хорошие, и потом старшее поколение из них же получится. То есть нам, театру, есть чем гордиться. Потому что, если с каждого курса один-два-три актера выходят, это уже прекрасно, больше и не надо. Больше и не бывает. Остальных начинают делать, а это неправильно. Когда идет слишком много рекламы о ком-то, это раздувается, и, знаете, тут иногда по-другому мыслить начинают.
Оганесян: Да, вскружится голова.
Соломин: По молодости, да.
Оганесян: Мне как раз хочется к вашей творческой молодости подойти немножко, Юрий Мефодиевич. Вы пришли молодым человеком, скажите, как складывалась ваша творческая судьба, наиболее близкие вам роли, может быть. Даже сегодня, когда вы вошли к нам в здание, вас приветствовали: "Вот адъютант его превосходительства". Я на вас посмотрел и думаю: "Может быть, Юрий Мефодиевич обидится, услышав такое приветствие. Он все-таки Соломин Юрий Мефодиевич, а не адъютант его превосходительства". И я почувствовал, что даже нисколько не обидело, даже понравилось. Может быть, вы так хорошо это скрыли, конечно, и я тоже успокоился сам. Тем не менее, есть какие-то знаковые роли, по которым артиста узнают всюду, на улице. Это иногда, может быть, и утомляет. Но для вас для самого, какие роли наиболее значимые, знаковые, может быть, которые дали творческий толчок вперед, открыли для вас самого что-то новое?
Соломин: Я думаю, что нисколько меня не обижает, что люди говорят: вот "адъютант" или "капитан Кольцов" кто-то называет. Иногда я вижу, что они не помнят моей фамилии, тогда они говорят "капитан Кольцов". Я говорю: попали. Поэтому отрицать это не стоит. Но, да, это роль, которая открыла мне двери, это фильм, это режиссер, который снимал фильм - Ташков Евгений Иванович. Он бился за меня, я знаю. Меня не утверждали долго на эту роль - 6 раз. В общем-то, я значусь в протоколах "Мосфильма" того времени как "не утвержденный артист" на эту роль. Вот так вот бывает, хотя в художественном совете были очень уважаемые известные актеры и режиссеры. Но он настоял. А до этого я снялся в фильме "Сильные духом", первый был фильм о Кузнецове, там я играл гестаповского офицера, разведчика. Правда, я там никого не пытал. Для себя, когда я играл эту роль, а главная роль была Кузнецова, нашего разведчика, для себя - я никому не говорил, я сейчас говорю об этом, может быть, даже в первый раз - я играл немецкого разведчика Кузнецова. Серьезно, очевидно, неглупо. Понимаете, отрицательную роль врага надо играть сильно, что и было в фильме "Адъютант его превосходительства". Стржельчик Владислав Игнатьевич, он играл генерала Маевского, как бы противоположность.
Оганесян: И мощный образ получился?
Соломин: Мощный образ. Это умнейший был артист и очень хороший человек. Поэтому, чем мощнее он, тем больше выигрывал я. Мне еще помогала ситуация вся, сопротивление. Точно так же, как Козел, который играл тоже начальника контрразведки. Очень сильный Олег Голубицкий там играл Волина. То есть окружение "врагов" было очень сильное, поэтому все складывалось так, что, в общем, я что-то получил...
Оганесян: По многим оценкам, получилось так, что это, пожалуй, стал первый фильм, который представил "Белую гвардию", ее представителей, по крайней мере, не в карикатурном, а в очень глубоком артистическом исполнении. Соломин: Да, да.
Оганесян: А то, понимаете, такое впечатление, что просто все были болванчики такие.
Соломин: Да. Кто-то вот меня "адъютантом" называет, большинство, будем говорить так. Но кто-то называет меня и "летучая мышь", вот Генрих Айзенштайн. Кто-то вспоминает "Обыкновенное чудо", кто-то "Дерсу Узала", кто-то "ТАСС уполномочен заявить", кто-то Телегина в "Хождении по мукам".
Оганесян: Какие наиболее для вас значимые роли в вашей карьере артистической? Это трудно сказать.
Соломин: Да, да. Потому что, когда ты работаешь, ты же не хочешь сделать хуже. Меня старики наши научили. "Если не нравится в театре роль, сделай так, чтобы тебе ее не играть", - говорил Владимир Александрович Владиславский. Если я чувствовал, что попаду в пьесу, я делал все возможное, чтобы не попасть. Ну, разными приемами, иногда даже болезнью.
Оганесян: Спасибо. Вопрос из Германии. Пожалуйста.
"Здравствуйте. Говорит Дитрих Клейнер из Ганновера, Германия. Господин Соломин, у меня такой вопрос. Популярны ли сейчас в России современные немецкие драматурги? Ставят ли у вас их пьесы? Спасибо за ответ".
Соломин: Да, да, конечно. Немецкая драматургия - очень мощная и сильная. Я в числе названных драматургов, которые идут в Малом театре, уже говорил о Шиллере. Шиллер - это драматург, который со дня основания Малого театра всегда занимал одно из первых мест. На сегодняшний день у нас идет спектакль "Коварство и любовь", идет не первый сезон. Немецкие драматурги стоят на равных вместе с Мольером, вместе с Шекспиром, вместе с Гольдони. Когда мы преподаем в театральной школе, в Щукинском училище, у нас второй курс обозначен западной драматургией, то есть понять ее принцип. Вот я назвал тех авторов, которые обязательны в этой программе у нас, точно так же, как одно полугодие мы отводим водевилям. Пока мы идем по старинке, по этой программе. И вы знаете, это неплохо. Это неплохо, потому что, ну, в музыке существует 7 нот, вот я всегда об этом говорю, 7 нот, без которых не может быть музыки. Точно так же... Я уже не говорю о Гете, я не говорю о других авторах немецких, но без немецкой драматургии, я говорю сейчас о театре, не может быть 7 нот.
Оганесян: Спасибо. Еще вопрос. Пожалуйста.
"Юрий Михайлович, добрый день. Вас приветствует выпускница Щукинского училища Ирина Савичева. Хочу поздравить вас с началом юбилейного сезона в Малом театре, а также задать вам следующий вопрос. В своих ролях в кино и театре вы воплотили образ русского интеллигента, человека, тонко чувствующего свое время и место в нем. А что сегодня для вас входит в понятие "русский интеллигент"? Спасибо большое".
Соломин: Русский интеллигент сегодня для меня - знать свое место.
Оганесян: Во времени.
Соломин: Во времени, да. В том времени, в котором мы живем. И они существуют. Это, я бы так сказал, не русский интеллигент, это русский характер. Я не знаю, я не жил в XVIII, в XIX веках, но, во всяком случае, я встречал людей, я еще застал их. Что это такое? Да, в общем, наверное, очень просто ответить. Это просто нужно знать 10 заповедей и не открывать никакой Америки. Вот эти 10 заповедей, которые существуют в Библии, вот это то. В каждой религии это существует, и в нашей тоже. Возьмите Библию, возьмите, почитайте, там все написано. Помоги, не убей, протяни руку и так далее. Я никогда не задумывался над этой проблемой, потому что она меня как-то не волновала. Я просто рос, я рос вместе с тем, чему меня учили дома, чему меня учили в институте, в школе. У нас была прекрасная школа. Я помню свою первую учительницу Наталью Павловну Большакову. Я ее ставлю наравне с Верой Николаевной Пашенной, свою первую учительницу, которая научила меня читать, А и Б. Она была гений. Я это потом понял. Когда я еще не пошел в первый класс, а с нашего двора ребята, ну, большинство пошло, и мне тоже очень хотелось. И бабушка моя, она мне сшила сумочку, такую тряпочную, тогда нам так шили, и какую-то там книжку положит, ну, и бутерброд. И говорит: ну, иди. Я говорю: "Я в школу пошел вместе со всеми". У нас был такой, мы называли, "Горбатый мост". Они шли в школу, этот "Горбатый мост" находился около школы, а я, значит, садился под этим мостом, съедал бутерброд, полистаю книжечку эту и иду домой. Бабушка говорит: "Ну, что, пришел из школы?" Я говорю: "Да". В общем, как-то так вот я привык. Я не знаю, сколько это длилось, но, в общем, довольно-таки большой период. Настало время, когда я пошел в первый класс. Вот к Наталье Павловне я попал. Я посидел минут 15-20 на первом уроке, потом встал, взял свою книжку "Букварь", положил в сумочку, встал и пошел из-за парты, встал и пошел в дверь. Она говорит: "Юра, ты куда?" Я говорю: "Домой, Наталья Павловна". Она на меня посмотрела и сказала: "Ну, хорошо, иди". Вот я считаю, она мне преподала такой урок, что я теперь тоже иногда этим пользуюсь. Заставить нельзя. Но я это помню уже 65 лет. Вот что такое талант. Оганесян: Талант интеллигентности, получается.
Соломин: Да. Вот, понимаете, вот такая вот она была, учительница. Еще, если уж о ней, я займу у вас полторы минуты.
Оганесян: Пожалуйста.
Соломин: Во-первых, мы с ней переписывались. Когда я уже снимался в кино, она мне присылала открытки. Сначала - письма. Потом она старенькая уже была, писать не могла, открытки стала писать и ставила мне отметки за мою работу в кино. Вот такая была учительница. А потом, когда я снялся уже, первый раз снялся в фильме в 1960 году, приехал в Читу, пришел, естественно, к ней, она вела четвертый класс, выпускной как бы. Говорит: сядь, посиди. Вот она мне говорит: "Обрати внимание на эту девочку и на мальчика". Я говорю: "Хорошо, посмотрю". Просидел я у нее урок, потом она мне говорит: "Знаешь, какой случай у меня был на той неделе?" "Какой?" Она говорит: "Вот эта девочка. Ты обратил внимание на ее глаза?" Я говорю: "Да, я как-то со спины больше". Она вдруг встала и говорит, на уроке: "Наталья Павловна, а Володя такой-то написал мне любовное письмо". И весь класс покатился: ха-ха-ха. "Я, - говорит, - посмотрела на мальчика, он был синего цвета. Я думаю, сейчас будет инфаркт у него". "Я, - говорит, - взяла это письмо, стала читать и автоматически взяла ручку, стала поправлять ошибки. И вдруг мне что-то сверху подсказало". И она говорит: "Ну, что же, конечно, есть ошибки, но мне понравилась очень литература. Поэтому ошибок, говорит, много, по русскому я ставлю тебе тройку, а по литературе - пять".
Оганесян: Ну, это уже талант, действительно.
Соломин: Это воспитание. Я почему сегодня рассказываю об этом? Потому что можно воспитывать только так. То есть это те традиции, которые мы забываем.
Оганесян: Вам очень повезло с преподавателем.
Соломин: Да.
Оганесян: Дай Бог, чтобы было побольше таких. Ну, наш бы разговор, наверное, был неполный, Юрий Мефодиевич, если бы я не задал такого традиционного вопроса, тем более в то время, когда ваш театр отмечает свой юбилей. Премьеры. Премьеры нового сезона, если можно, коротко об этом, чтобы наши слушатели и зрители знали.
Соломин: Ближайшая премьера, могу даже пригласить, приглашаю, если сможете прийти, 6 октября. 5-го - мы открываем сезон наш юбилейный. "Горе от ума", открывается сезон этим спектаклем, который уже идет. А второй спектакль - 6-го, это премьера "Ревизор". Дальше у нас две пьесы Островского - на основной сцене и в филиале. Это октябрь и где-то январь, наверное, выпуск.
Оганесян: Что за пьесы?
Соломин: На основной сцене пойдет пьеса, которая, в общем, почти не шла, не имела такого театрального успеха. Это "Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский", оказывается, Островский об этой политической проблеме - о наших взаимоотношениях с друзьями и соседями - тоже написал пьесу. Оказывается, не мы были агрессорами, и другие тоже. Поэтому не надо никого в чем-то обвинять. И пьеса Моэма, который никогда не шел на сцене Малого театра.
Оганесян: Сомерсет Моэм. А какое произведение?
Соломин: Есть у него пьеса. Мне сейчас бы не хотелось говорить.
Оганесян: Хорошо. Спасибо большое. Ну, я хочу напомнить слушателям радиокомпании "Голос России", радиокомпании "Маяк", зрителям телеканала "Звезда", что сегодня на вопросы наши и наших слушателей отвечал Соломин Юрий Мефодьевич, художественный руководитель Малого академического театра, народный артист СССР. Мы еще раз вас поздравим с юбилеем, с праздниками, вам больших успехов творческих и личных, здоровья.
Соломин: Спасибо.
Оганесян: Всего доброго. Спасибо вам.
Ведущий программы - Армен Оганесян.
03.10.2006
Док. 276847
Опублик.: 14.02.07
Число обращений: 273
Соломин Юрий Мефодьевич
|
