Мы беседуем с Николаем Губенко, народным артистом, депутатом Госдумы, в официальном кабинете, а вспоминается все теплое, человечное, что подарил он зрителям своими ролями, своими фильмами, своим вниманием к людям трудной судьбы, умением не только страдать страданиями тех или иных сценических героев, но и сострадать обычным людям. Вспоминается замечательный Борис Годунов в незабываемом таганковском спектакле Любимова, вспоминаются фильмы, где были и "жизнь, и слезы, и любовь".
Ф.И.О. Губенко Николай Николаевич
Дата рождения: 17 августа 1941 г.
Место рождения: Одесса
Образование: Всесоюзный государственный институт кинематографии, актерский, режиссерский факультеты
Профессия: Актер, режиссер, сценарист. Главный режиссер театра "Содружество актеров Таганки". Депутат Государственной думы. Председатель комитета по культуре и туризму
- Как живется сейчас, Николай Николаевич, как оцениваете вы нынешнюю театральную нашу ситуацию, что находите интересного, что, напротив, тревожит?
- Сегодня театральная ситуация отражает политическое состояние страны и общества в целом. А оно близко к катастрофе. Театральная ситуация в Москве, несомненно, иная, чем в провинции, хотя и там есть вполне благополучные театры, которые находятся под опекой власти. Есть и другие, которые выживают по рецепту, одному Богу известному. К антрепризе отношусь нормально, если только она не превращается в разгул низкопробной театральной коммерции, а, к сожалению, богатая публика готова платить именно за низкопробные зрелища. Наше "монолитное" советское общество разбилось на такие мелкие осколки, что каждому "осколку" нужен свой театр и каждый "осколок" этот свой театр пытается обрести. Я же привержен реалистическому театру, театру тонкому, психологическому, хотя и очень любил любимовский театр советских времен. Моими любимыми спектаклями на разных сценах были: "Мещане" и "Холстомер" у Товстоногова, "Взрослая дочь молодого человека" в Театре Станиславского, "Старый Новый год" во МХАТе, "Провинциальные анекдоты" в "Современнике", ну и, разумеется, многие спектакли в Театре на Таганке: "Добрый человек из Сезуана", "Пугачев", "Дом на набережной", "Послушайте"... Да разве перечислишь?
- А как вы думаете, Николай Николаевич, актер - это всего лишь лицедей, играющий ту или иную роль вне политической ситуации века, или актер - это одновременно и политик, и философ, и гражданин, болеющий всеми бедами и радостями своей земли?
- Актер - лицедей, но актер - и думающий человек, а думающий человек не может абстрагироваться от политики. Скажем, чудесный клоун Полунин в свое время сделал потрясающую политическую пантомиму "Нельзя!". Такая простенькая на вид, она, это пантомима, ярко обличала всю нелепость и глупость запретов времен застоя. Печатать Высоцкого - нельзя; выпустить на экраны "Проверку на дорогах" - нельзя; построить второй этаж на даче - тоже нельзя. Разумеется, и Высоцкого слушали, и смотрели "Проверку на дорогах", и строили вторые этажи на дачах. Но вот сейчас, когда, казалось бы, все можно, глупого, нелепого, а то и отвратительного в нашей жизни стало значительно больше. А вот обличителей что-то не видно совсем. Напротив, почти каждый в своем интервью гордо заявляет, что он не будет касаться политики, что он далек от всего этого, что его удел - чистое искусство. А какое же оно чистое, если под него хихикает глупость, глумится порнография, оскорбляется ум, унижается нравственность? Конечно, неплохо бы приходить в мир без политики, жить в согласии с природой, не тронутой цивилизацией. Но вот беда - сама природа политизирована, земля разделена на государства, общество - на верующих и неверующих, на различные национальности, племена. Ты, например, приходишь в мир в 1941 году. Кровавое месиво политики и беспощадной войны с фашизмом. И война отнимает у тебя отца и мать. В 1945-м таких, как я, было 19 миллионов сирот. И именно политика государства тогда помогла нам стать на ноги, получить образование, профессию. И я никогда не перестану благодарить то поколение, то государство, которое вырастило нас. "Нет на свете излишества прекраснее, чем излишек благодарности", - сказал Лабрюйер. Сирот сейчас не меньше, чем после войны. Но будут ли они с такой же благодарностью, как мы, говорить о государстве, которое их накормило и воспитало? Будут ли они благодарны нынешним политикам за голод, нищету, неграмотность, в которых они живут, за тюрьмы и лагеря, в которые они попадают за украденный кусок хлеба и где становятся уже рецидивистами? Я являюсь членом Попечительского совета пенитенциарной системы. Два-три раза в год мы посещаем тюрьмы, развозим подарки, пытаемся освободить из заключения кого можем, улучшить быт в тюрьмах и лагерях. Сегодня они, особенно детские колонии, переполнены беднотой, нищими детьми, попавшими в неволю подчас всего лишь за украденный пряник. Дети богатых родителей, как правило, откупаются от судов. Это ведь тоже политика, и не видеть всего этого, думаю, невозможно.
- Но когда артист входит во власть, начинает занимать посты, чем-нибудь руководить, не подкашивает ли это его художнической независимости? Зачем вам Дума, когда вы и сами, как актер, уже властитель дум?
- Во-первых, я не во власти. Нынешняя Дума - далеко не власть, она сама подвластна. Всю жизнь я работал в театре, в кино и не участвовал в общественной жизни. В партии не состоял. Неустройства и неурядицы нашей жизни горячо переживал, но как-то не видел, чем конкретно мог быть полезен. Когда умер режиссер Анатолий Эфрос и актеры Театра на Таганке позвали меня возглавлять коллектив, не тщеславие, не карьера, не власть прельстили меня. Мне хотелось сохранить театр, который я любил, восстановить спектакли, которые я любил, чтобы молодежь, которая и не слышала о Любимове, увидела и полюбила эти спектакли, так же как и я сам. Сейчас я думаю, что это было желание вернуться в свою молодость, когда мы были счастливы своим единодушием, которое всегда с восторгом разделял и зрительный зал.
Министром культуры я стал в свое время потому, что хотел попробовать изменить что-то к лучшему во взаимоотношениях художника и власти. И что мог - изменил. Бюджет союзного Министерства культуры увеличился тогда вдвое, а творческие люди открывали двери министра и его замов просто ногой, без всяких предупреждений. Повторяю, я не жалею об этом времени, которое, как мне казалось, и стало по-настоящему демократическим. Может быть, потому что стал старше, не хочу и сейчас быть сторонним наблюдателем, хочу быть участником. Если увижу, что мое пребывание в Государственной думе не приносит пользы, уйду. А пока напомню слова Данте: самые ужасные и жаркие места в аду приготовлены для тех, кто во времена тяжелых испытаний сохраняет нейтралитет. Вам, конечно, известна история коллекции капитана Балдина, которая до войны находилась на хранении в Бременском кунстхалле, была спасена им в 1945 году от неминуемой гибели и находится теперь в России как компенсация за ущерб, нанесенный Третьим рейхом нашему культурному наследию. Так вот, могу ли я сохранять нейтралитет, когда уважаемый Михаил Пиотровский, директор Эрмитажа, оценивая коллекцию, говорит, что "у нормальных, культурных людей подобные рисунки вызывают разве что зевоту". Но передо мной - тысячи отзывов посетивших выставку с этой коллекцией в апреле. И нет ни одного отзыва, который бы не выражал восхищения увиденным.
- Вот и не хотелось бы вас спрашивать о том, что произошло между вами и Любимовым после стольких лет праздничной триумфальной совместной работы, после вашей искренней влюбленности в этого замечательного Мастера. Однако и не спросить нельзя. Все еще тянется этот ненужный шлейф из чьих-то пересказов, слухов, сплетен, искаженных фактов, удивительных трансформаций.
- Скажу по этому поводу немного. Наш конфликт с Любимовым лежит не в творческой сфере. Он скорее мировоззренческий. В 1941 году мой отец, имея пять душ детей, ушел добровольцем на фронт. Отец моей жены тоже. А Любимов во время войны был артистом-разговорником в ансамбле НКВД. Конечно, это не главное. У всех по-разному складывалась жизнь, но, как сказал Байрон, "лучший пророк для будущего - прошлое". Театр на Таганке начинался спектаклями "Добрый человек из Сезуана", "Десять дней, которые потрясли мир", "А зори здесь тихие...", "Мать". Это были прославленные, поистине прекрасные спектакли, искренние, могучие, не конъюнктурные, яростные, советские. Я был свидетелем пятнадцатиминутных оваций в Испании, где спектакль "Мать" шел без перевода. И те спектакли, которые проходили с трудом - "Деревянные кони", "Живой", - тоже были патриотическими, проникнутыми душевной болью за страну. За ее будущее. Но в конце 70-х годов, как мне теперь кажется, Любимов перестал связывать свою судьбу с жизнью страны, с самим Театром на Таганке. Его поведение во время работы над спектаклем о Высоцком красноречиво говорило о желании покинуть Родину. Но на Западе ему не удалось создать ничего, даже близко похожего на спектакли, которые прославили его здесь. Для Запада поддержать художника уровня Любимова было чисто политической акцией, а не художественной необходимостью. Теперь это очевидно. В Россию вернулся совершенно другой человек. По всей видимости, Достоевский был прав, когда говорил о некоем химическом соединении души и Родины, для того чтобы художник мог по-настоящему творить.
- Но вот один из любимых вами поэтов, Михаил Светлов, говорил: "Талант человека в том, что он делает то, чего я не могу". И вовсе ни при чем здесь те или иные перипетии личной судьбы. Я думаю, что вклад Любимова в отечественную сцену столь велик, что художник уже давно живет в нем не бытовой, не частной жизнью. Вероятно, можно о чем-то рассуждать, но ничего не осуждать в нем, так думаю я по ходу нашей с вами беседы... А теперь скажите: зачем вам свой театр, что хотели бы вы в нем сказать зрителям, чем отличается ваше "Содружество" от содружества иных московских театров? Что хочется играть самому?
- Недавно посмотрел я в одном театре "Ревизора". И знаете, после окончания спектакля захотелось мне, чтобы актеры вышли на сцену и просто хорошо проговорили текст Гоголя. Перечитал советы Гоголя актерам, где он сокрушается по поводу игры, которая больше походит на карикатуру. У нас сейчас почему-то царствует и в театре, и в кино мода на карикатуру. А такой игры, которая была когда-то у Евстигнеева, у Табакова, у некоторых актеров в ленкомовской "Поминальной молитве", я уж не говорю о стариках-мхатовцах, сейчас не встретишь.
Вот мне и захотелось сделать хороший театр, играть Чехова, русскую классику, спектакли для людей думающих и чувствующих, создать храм, в который приходят люди, объединенные одной верой. Это звучит торжественно, но если проще, то по Рубцову: "Спасибо, скромный русский огонек, за то, что ты в предчувствии тревожном горишь для тех, кто в поле бездорожном от всех друзей отчаянно далек".
Помню, как-то Василий Макарович Шукшин вернулся из Питера, посмотрев у Товстоногова свою пьесу "Энергичные люди", и сказал: "Хорошо бы иметь свой театр, чтобы туда приходили люди, которые тебя понимают".
Вот и театр "Содружество" для меня - это возможность говорить со зрителем о том, о чем думается. И еще, Любимов бросил на произвол судьбы многих людей, которые служили ему верой и правдой, - тех, кто стоял у истоков его успеха: Славину, Лебедева, Жукову, Филатова, Сайко, многих других. И я стараюсь делать все, что в моих силах, чтобы они продолжали радовать зрителей. Как актеру в своем театре хотелось бы поработать с хорошим режиссером. В начале 90-х посмотрел замечательный спектакль с Михаилом Ульяновым в главной роли - "Мартовские иды". Борисова там чудесно играла. Какое все-таки наслаждение работать с хорошей режиссурой!
- А что думаете вы о нашем телевидении, отчего редко появляетесь на всех его каналах, почему не участвуете в шоу-бизнесе? Не видно вас на светских тусовках...
- Очевидно, что из всех искусств сегодня для нас важнейшим является ТВ. При единственном условии - если это действительно искусство. Какие прекрасные встречаются там передачи о театре, скажем Бортошевича, Смелянского, Вульфа, о поэзии - В. Смирнова! Это раритеты. Интересных, содержательных передач удручающе мало. Какая-то странная сейчас селекция на ТВ: бесконечно одни и те же люди, одни и те же лица и какое обилие пошлых, убогих передач! Словно Россия и не страна Пушкина, Толстого, Достоевского, Чайковского, Шостаковича, Свиридова... Все эти надоевшие донельзя конкурсы красавиц. А почему, например, не конкурсы любителей поэзии, книголюбов? Почему бы не послушать Некрасова, Лермонтова, Рубцова? Давно ли вы слышали лермонтовское "Бородино"?
Все эти ряженые игры на Бородинском поле - хорошо. Но ведь вначале было Слово. Где же великий и могучий русский язык на телевидении? Эстрада - неплохо, когда хорошая, но где на телевидении наши мощнейшие хоры Минина, Александрова, Свешникова, Юрлова, где народное творчество? Живописцы, композиторы? Тусовки мне неинтересны. Думаю, может, был бы помоложе - но нет, все равно, не участвовал бы. "Несносно видеть пред собою одних обедов длинный ряд, Глядеть на жизнь, как на обряд, И вслед за чинною толпою, Идти, не разделяя с ней Ни общих мнений, ни страстей". Времени мало, жизнь в моем представлении - это всегда работа и немного друзей.
- А как, Николай Николаевич, относитесь вы к современной театральной кинокритике? Считаете ли вы ее по-настоящему профессиональной, читаете ли статьи о спектаклях и фильмах или, как многие другие крупнейшие наши мастера, говорите, что мы, критики, вам неинтересны, что погрязли в бульварщине, в протекционизме, в стремлении кого-либо обслуживать, а значит, и что-либо за это получать, что все мы - несостоявшиеся актеры и режиссеры, только и всего.
- Критик, критика, особенно самокритика, - это очень важно и нужно. Уважаю отважную Татьяну Москвину. Тонкий, вдумчивый и одновременно пламенный критик. Очень ценю Григория Заславского с его позицией, болью в душе. Присутствующим не буду льстить. Льва Аннинского, Майю Туровскую люблю читать. И очень признателен критику, журналисту, писателю Виталию Вульфу, пришедшему к нам на спектакль "Иванов" и написавшему о нем дельную, интересную статью. В общем, никаких конфликтов с подлинной критикой нет, есть желание напомнить ей хотя бы о великом Белинском, писавшем и о гении Мочалова, и об ужасах крепостничества. Есть люди, которые читают только для того, чтобы найти у писателя ошибки. Такую критику не люблю. - А почему, Николай Николаевич, если так живо в вас желание помогать людям, вы не преподаете, не имеете в своем театре студии, не воспитываете молодых артистов? - Для меня слово "учитель" так высоко и свято, что я просто не смею на него претендовать. Мой идеал учителя - Сергей Аполлинарьевич Герасимов - это высокий ум, глубочайшая эрудиция, любовь к великой литературе. Он мог взахлеб и без устали читать наизусть Чехова, Пушкина, Мандельштама, Толстого. Его девизом было - в искусстве позволительно все, кроме порнографии и контрреволюции. Пока вы учитесь, говорил он, играйте лучшее, все классические роли - потом могут не дать, могут затолкать, наслаждайтесь школьной свободой, и требовал от нас правды чувств, достоверности. Мы видели эту правду в том, как играл у него Василий Шукшин, как играл Григория Мелехова в "Тихом Доне" артист Глебов. Ученик оказывает учителю величайшее доверие, какое только один человек может оказать другому. Это слишком ответственно.
- Ну и конечно же, немного о семье. Без этого "меню" нашей беседы будет как бы неполным, без десерта.
- Семья для меня - все. Это не десерт, и ничего сладенького в ней нет. Моя жена мне и опора, и душа, и жена, и мать, и дети - все, что есть самого дорогого на земле. Она знает про меня все, слышит все, болеет моими болями, все разделяет и всегда рядом. Семья, как я думаю, - это не просто твой тыл, но и часть таланта, часть успеха.
- Однако время бежит, впереди дела, вот уже и ожил ваш мобильник. Спасибо за откровенность, за хорошую "немодность", ведь мода, как говаривал тот же Светлов, никогда не бывает посмертной - посмертной бывает только слава. Ну что ж, даст Бог, поживем - увидим.
"Родная газета", 12 сентября 2003 года
Беседовала Инна Вишневская
Док. 278943
Опублик.: 27.02.07
Число обращений: 260
Губенко Николай Николаевич
|
