На следующий день, взяв медицинское заключение и предыдущие восемь справок врачей, указывающих на тяжелое состояние здоровья дочери после ее возвращения от Патрика, я несу их в суд. Нашим сектором занимается судья по делам несовершеннолетних Мари-Жанн Симонен. Я прошу секретаря срочно записать меня на прием. Она, взяв мои документы, идет в кабинет судьи. Минут через пятнадцать оттуда выходит высокая, худощавая женщина с холодным выражением лица.
- Я слушаю вас, - говорит она мне. В ее голосе звучит неприязнь.
С надеждой, что меня готовы выслушать, я излагаю ей нашу невыносимую ситуацию. Недослушав до конца, судья останавливает меня жестом, давая понять, что разговор окончен.
- У меня недостаточно поводов, чтобы начать расследование, касающееся насилия над вашей дочерью, - бесстрастно отвечает она.
Я ошеломленно застываю.
- Так что же надо сделать еще с ребенком, чтобы вы приняли меры?
- Обратитесь к своему адвокату, - невозмутимо бросает судья Симонен, скрываясь за дверью.
Расстроенная, я звоню адвокату. Он удивлен реакцией судьи.
- Еще раз вы обнаружите синяки у дочери, делайте фотографии и несите в полицию! - требует он. - Я же немедленно обращусь с жалобой к прокурору.
На следующие выходные Маша снова у Патрика. Несмотря на то, что она больна, он не хочет оставить ее дома и насильно забирает к себе. Я бессильна перед судебным решением. Патрик возвращает Машу в воскресенье в еще более тяжелом состоянии. Я вновь вызываю врача и делаю фотографии, по совету адвоката. Проходит несколько дней, полицейские приносят мне повестку.
- Буквально на пятнадцать минут, мадам, - уверяют они. - Простая формальность, совсем ненадолго.
У Маши высокая температура. Я вынуждена идти вместе с ней в комиссариат. Неожиданно там полицейские забирают у меня дочь.
- Куда вы ее тащите? Она больна, я не отдам! - сопротивляюсь я.
- Мадам, вы не на сцене! Перестаньте ломать комедию, - грубо обрывает меня инспектор. - У меня распоряжение заместителя прокурора Павек. - Он быстрым и профессиональным жестом отцепляет мои пальцы от шубки Маши. - Идите в камеру!
Он грубо толкает меня в узкий коридор за дверь с решеткой. Я изворачиваюсь, чтобы увидеть Машу, но его высокая рыхлая фигура загораживает мою девочку.
- Куда вы ее уносите? - в отчаянье кричу я.
- Идите в камеру! - вновь произносит он и вталкивает меня туда.
Я не успеваю опомниться, как дверь захлопывается за моей спиной. Оторопев, застываю посредине камеры. Безжизненное личико Маши стоит у меня перед глазами... Я бросаюсь на дверь и изо всех сил колочу в нее руками и ногами: "Откройте! Немедленно откройте... вы... не имеете права... Покажите постановление на арест? Вы не имеете права так обращаться со мной! Что же это такое?!.. Откройте! Моя дочь тяжело больна!" Слезы катятся по моим щекам. "Бездушные чудовища!" - шепчу я, обессилев...
В камере совсем нет воздуха. Железная дверь доходит до потолка. Равнодушный глазок видеокамеры наблюдает за мной сверху. Я смотрю в него, машу рукой: "Откройте, умоляю вас, мне плохо... здесь нет воздуха!" Горячая волна вдруг накрывает меня, свет в камере исчезает... Я сползаю куда-то вниз. Резкая боль в сердце - последнее, что я помню. Тишина... Темнота...
Когда сознание возвращается ко мне, я чувствую, что лежу на цементном полу. Шарю возле себя рукой: шуба, туфли... Резкая боль в ноге. Стараюсь приподняться, оглядываюсь по сторонам.
- Где я? Почему здесь так душно? Который час?
Я пытаюсь разглядеть циферблат часов: восемь вечера. Вспоминаю, что мне приказали явиться в полицейский участок в половине третьего. "Только на пятнадцать минут, мадам, - лицемерно уверял полицейский, - простая формальность, совсем ненадолго..." Я хочу пить, вспоминаю, что почти не ела сегодня. Маша была больна после возвращения от Патрика. "Маша!" - пронзает меня острая боль. Где она? Я с трудом встаю, ковыляю к двери. Снимаю туфлю и колочу изо всех сил в дверь так, что отламывается каблук.
- Откройте, откройте, пожалуйста! Где моя дочь? Откройте же! Она больна, но вы же люди! - умоляю я.
Щелчок... Дверь открывается... Свежий воздух проникает в камеру. Я судорожно глотаю его. На пороге - женщина-полицейский.
- Спасибо вам... Здесь нечем дышать... Мне плохо с сердцем. Где моя дочь?
- Не знаю, мадам, - бесстрастно отвечает она, - во всяком случае, нечего кричать, вас все равно никто не слышит... пройдемте. Нет, не на выход... сюда, направо. - Женщина-полицейский ведет меня по узкому коридорчику в какой-то закуток рядом с туалетом.
- Раздевайтесь!
- Раздеваться? - изумленно спрашиваю я.
- Да, снимайте лифчик, шарфик, туфли, ремень, кольца, серьги. Заколки есть в волосах? Нет? Крест, крест тоже снимайте.
- Почему крестик? - удивляюсь я.
- Так положено, - она быстро бросает мои вещи в небольшую корзинку, - туфли тоже!
- Но здесь цементный пол! - восклицаю я. - Сейчас зима. Я простужусь... потеряю голос, я - актриса, у меня скоро спектакли.
- Это меня не касается, мадам - отвечает женщина, - я выполняю свою работу. Снимайте туфли и крестик!
Я отдаю ей мои туфли.
- Крест я не дам, - говорю решительно, закрывая его ладонью. - Я его никогда не снимаю.
- Слушайте, мадам, - нетерпеливо перебивает она, - я не знаю, что вы совершили, но раз вы здесь, вы - правонарушитель! Вы обязаны подчиняться предписаниям КПЗ. Снимайте крест или я сама его сниму.
- Снимайте, - тихо отвечаю, глядя на нее в упор. - Снимайте...
Она быстро снимает мой крестик и бросает его в корзину вместе с другими вещами. Кровь приливает к лицу, как от пощечины.
- Я хочу умыться.
- Зайдите вот сюда, в туалет, дверь оставьте открытой.
Я захожу в крошечный туалет. На цементном полу вода, грязные следы от мужских ботинок. Стоя босиком в этой луже, я открываю воду, брызгаю себе в лицо. Вода скатывается по моей шубе на пол.
- Я хочу в туалет, я могу закрыть дверь? - спрашиваю я.
- Нет, это не положено, - бесстрастно отвечает она.
- Я должна это делать перед вами?
- Мне все равно, - пожимает она плечами.
- Я так не могу, я все-таки женщина.
- Это ваше дело. Не хотите, как хотите, тогда возвращайтесь в камеру! - она подхватывает корзину с моими вещами и сопровождает меня.
Проходя по коридору, я вдруг вижу Патрика, вцепившегося в решетку соседней камеры. Его лицо искажено страхом, за ним маячит фигура чернокожего.
Женщина доводит меня до камеры и захлопывает тяжелую дверь. Я забираюсь на узкую деревянную скамью, укутываюсь шубой. Мои заледеневшие ноги упираются в стену. Я прикрываю глаза. Вскоре та же женщина-полицейский приходит за мной и ведет на допрос.
Расплывчатое и одутловатое лицо инспектора неожиданно наклоняется ко мне:
- Так это вы били вашу дочь, мадам? - глядя на меня в упор, спрашивает он. - Откуда появились синяки на ее теле, когда она была у вашего бывшего мужа?
- Так вы спросите у него! - показываю я на сидящего тоже здесь Патрика. Его голова втянута в поднятые плечи, костлявые пальцы нервно отдирают заусеницу.
- Месье, - подчеркнуто вежливо обращается к нему полицейский, - вы били девочку или нет?
- Нет, нет, никогда! - жалобным голосом, прижав руки к груди, клянется он.
- Подпишите ваши показания, - инспектор подвигает ему протокол.
С подчеркнутой гримасой страдания тот берет протокол, огромная слеза скатывается по его щеке и шлепается на бумагу! Полицейский с сочувствием смотрит на него. Осторожно смахнув слезу с бумаги, Патрик читает:
"Рапорт офицера уголовной полиции, адресованный прокурору Республики
1 декабря 1998 года в магазине "Ашан" мы были проинформированы сотрудниками фотосервиса о проявленных фотографиях ребенка со следами побоев. Организованная слежка установила женщину, сдавшую в печать фотографии, - это была мать Маши. Она заявила, что девочка находилась у ее бывшего мужа и была ей возвращена со следами побоев. Фотографии она сделала по совету своего адвоката. Ей было объявлено, что она должна будет доложить обо всех будущих насилиях над ребенком. Месье отрицает свое причастие к синякам, обнаруженным еще в августе 1998 года. Мадам по повестке явилась вовремя, как положено. Он отказался от очной ставки с ней.
В 1992 году месье уже был уличен в насильственных действиях над своей первой женой и четырьмя детьми. Мадам не нарушала никогда общественного порядка.
29 ноября 1998 года, по возвращении от бывшего мужа, мать нашла ребенка в бессознательном состоянии. Она срочно отвезла его в детскую больницу в отделение скорой помощи. Ребенок наблюдался в течение трех часов, были обнаружены два синяка (примерно 7 и 2 см). Медицинская справка прилагается. Ребенок был грустен, не отвечал на вопросы.
Месье не хотел явиться в полицию, хотя приглашался несколько раз. Последнее уведомления было послано заказным письмом, и он, придя в комиссариат, был помещен в камеру предварительного заключения.
Он заявляет, что вернул ребенка 29 ноября и 6 декабря 1998 года матери, и ребенок был в прекрасном состоянии, без синяков. Он был со свидетельницей, мадам Робино, своей подругой. Месье утверждает, что это не он бил ребенка и не знает, кто это сделал. Он не смеет думать, что это сделала мать, но это первый человек, которого он подозревает.
Он имел при себе электрический пистолет и отказывается отвечать на вопрос, им ли бил ребенка? Он также отказывается признать, как предполагает его супруга, что употребляет наркотики. Заместитель прокурора проинформировала судью по делам несовершеннолетних, которая приняла решение временно поместить ребенка в приют".
Прочитав рапорт, Патрик согласно кивает и подписывает его.
- Теперь вы подпишите, мадам, - пододвигает мне мой рапорт полицейский.
Прочитав несколько строк, я возвращаю его.
- Я не достаточно хорошо понимаю французский язык, - говорю я. - Почему вы отказываете мне в законном праве иметь переводчика? Я не могу подписывать то, чего не понимаю.
Инспектор неприязненно смотрит на меня.
- У вас есть французский паспорт, мадам, и вы обязаны читать и писать по-французски, - чеканя каждое слово, произносит он.
- В какой статье закона это указано? - спрашиваю я. - В вашей стране живет полно безграмотных людей....
- Хватит, - грубо обрывает инспектор, - вы будете подписывать или нет?
- Нет.
- Хорошо. Я сам прочту ваши показания.
"6 декабря 1998 года мадам заявила, что ребенок снова явился с синяками от ее бывшего мужа, что подтверждено врачом.
Мадам отказывается ясно отвечать на вопросы, так как утверждает, что плохо понимает юридический язык. Она утверждает, что никогда не совершала насильственных действий над дочерью. Ребенок ей был возвращен около 19 часов вечера, и она обнаружила синяки на его теле. Она думает, что синяки фиолетового цвета не могут появиться через 30 минут после возвращения ей ребенка".
- А вы как думаете, месье? - спрашиваю я.
Не обращая внимания на мой вопрос, инспектор продолжает:
"У ребенка также была содрана кожа на правой ноге. Это написано и в медицинском заключении. Кожа на ноге была красного цвета, как будто кто-то поцарапал ее ногтями. Ребенок сказал матери, что это сделал месье".
Инспектор поднимает голову и холодно смотрит на меня. - Кажется невероятным, - саркастично говорит он, - что ваш муж продолжает издеваться над ребенком, когда его уже обвинили по этой статье.
- Да? - удивляюсь я. - Покажите мне, пожалуйста, это обвинение. Где оно? Кто его вынес? Мой адвокат уже четыре месяца добивается свидания с судьей Симонен. Я сама отнесла ей медицинские свидетельства. Я умоляла судью выслушать меня, умоляла сделать что-нибудь: заслушать объяснения Патрика или допросить соседей, которые мне сообщали, что он плохо обращается с Машей. Она ведь судья по делам несовершеннолетних, это ее работа - защищать детей! Где же тогда искать помощи? - не выдержав, я плачу.
Патрик настороженно бросает исподлобья взгляд то на меня, то на полицейского и с обиженным видом возмущенно вздыхает.
Повышая голос, инспектор громко продолжает:
"Мадам жалобу не подала".
- Неправда! Почему вы пишете неправду! - возмущенно восклицаю я. - Мы подали жалобу на неизвестного, сразу после возвращения из больницы. Почему вы все время пишете неправду?
Полицейский делает паузу и, усмехаясь, спрашивает:
- Вы подали жалобу на вашего мужа?.. Нет! Так здесь и написано: "Жалобу на него не подала".
- Моему адвокату видней, как оформлять жалобу. Позвоните ему и спросите. Я вам дам сейчас номер телефона.
Я роюсь в сумочке, ища записную книжку.
- Мне это не нужно, - возражает инспектор, - ваш адвокат в курсе, что вы в комиссариате.
Инспектор переворачивает последнюю страницу с видом Шерлока Холмса, нашедшего разгадку страшного преступления, многозначительно смотрит на меня, и заключает:
"Расследование в настоящее время еще не закончено, и неясно, кто бил ребенка, но предположение, что это организованный замысел матери, не исключено".
- Я не подпишу этого... - с возмущением говорю я. - Врачи констатируют синяки фиолетового цвета после возвращения Маши от моего мужа, а вы пишете, что это "замысел матери". Между замыслом и физическим насилием есть разница, месье инспектор? Вам это не кажется? Маша неоднократно говорила, что Патрик бьет ее и делает какие-то уколы. Трехлетний ребенок не может придумать такое. Я надеюсь, ваш допрос окончен и я могу идти домой с моей больной дочерью? - спрашиваю я. - Уже поздно...
- Нет, мадам, вашей дочери здесь нет... А вы сейчас отправитесь в камеру. До завтрашнего утра, а там посмотрим.
Снова духота камеры. От сильного головокружения я теряю сознание...
...Весело и громко играет музыка карусели на площади Защиты, где каждый день я катаю Машу на лошадке. Она любит кататься только на лошадке. Маша смеется, карусель кружится все быстрее и быстрее... Возле красной железной конструкции - вывеска "Комиссариат полиции". Вывеска тоже вертится в общем хороводе... я хочу остановить эту "карусель".
- Говорила... что сердце... стучала тут, кричала... русская... кажется, била своего ребенка... вставайте, мадам, врач вас посмотрит.
Я чувствую, как кто-то усаживает меня на скамью, щупает пульс.
- Выпейте сейчас сразу две таблетки. Принесите ей воды, пожалуйста. Это от сердечного спазма... вам нужно успокоиться... уснуть. Пейте!
Я глотаю две большие таблетки, запиваю водой из пластмассового стаканчика.
- Доктор, - шепчу я человеку в камере, - пожалуйста, отвезите меня в госпиталь... я не могу здесь находиться, это душегубка, мне плохо с сердцем. Они забрали мою бедную девочку, вы не знаете, где она?
- Не знаю. Успокойтесь, мадам. Вам нужно уснуть. Я ничем не могу вам помочь. Я врач, а не судья. Все, что я могу сделать для вас как врач, я сделал. До свидания.
Снова вязкая духота... Я проваливаюсь в сон...
- Мадам, очнитесь. Все в порядке? Вставайте, выходите... за вами пришли. Ваш знакомый... Он вас ждет...
Лицо какого-то мужчины наклоняется надо мной.
- Вы кто? - вздрагиваю я. - Что вы хотите? - я в оцепенении смотрю на серые стены камеры. - Где я?
Дверь открыта, у порога стоят мои туфли, одна без каблука. В камере - резкий неприятный запах.
- Что это за запах? - с брезгливостью спрашиваю я полицейского.
- Это ваш завтрак. Бутерброд.
- Спасибо... я не хочу.
Я надеваю туфли и, сопровождаемая полицейским, выхожу в коридор. Мимо меня к выходу пробегает мой бывший муж и скрывается за дверью, даже не оглянувшись.
- Здравствуй! Как ты? - говорит мой приятель. - Мирей вчера мне позвонила поздно ночью. Мы тебя везде искали. Я уже говорил с инспектором, он считает, что это какое-то дикое недоразумение!
- Где Маша? - прерываю я его. - Куда ее дели? Кто такая заместитель прокурора Павек? Я уже слышала эту фамилию, Патрик говорил, что она знакомая его адвоката. Почему меня арестовали? - я выпаливаю все вопросы разом. - Где Маша?
Сменившийся на дежурстве инспектор, после настойчивых просьб моего друга набирает какой-то номер телефона.
- Извините, но нам не положено давать адрес и телефон la DDASS, - говорит он.
- Что это - la DDASS? - спрашиваю я.
- Это по-французски "приют", - отвечает инспектор.
- Маша в приюте, а не в больнице? - в ужасе спрашиваю я его.
Офицер протягивает мне трубку, я слышу приятный мужской голос.
- Говорит месье Клике - заведующий корпусом номер пять.
- Здравствуйте. Я - мама Машеньки. Как она себя чувствует? Ее видел врач?..
- Не беспокойтесь, с Машей все в порядке! - бодро отвечает Клике.
- Я хочу с ней поговорить... я объясню, что сейчас приеду.
- Боюсь, что это невозможно, мадам. Вы не можете сюда приехать. Вам это запрещено. Я могу позвать Машу к телефону, но вы обязаны говорить по-французски.
- По-французски? Но я говорю с ней только по-русски, - отвечаю я растерянно.
- В таком случае, мадам, я ничем не могу вам помочь. До свидания!
- Стойте! - кричу я. - Не кладите трубку! Ребенок провел без меня целую ночь! Она больна, а вы говорите "до свидания"... У вас есть сердце?
- Вы будете говорить по-французски, мадам? - жестко спрашивает он.
Совершенно потерянная, я соглашаюсь.
Клике куда-то уходит, потом я опять слышу его голос:
- Говорите, мадам, Маша вас слушает. Она здесь, рядом со мной.
- Macha, c"est ta maman, - произношу я через силу. - Маша, это я, твоя мама, - ласково говорю я, переходя на русский. - Ты меня слышишь?
- Мадам, - резко обрывает Клике, - я ведь сказал: по-французски!
- Ма-а-ма! - кричит Маша. - Я хочу маму! Ма-ма! Ма-ма! Ма-ма!
- Я здесь, Машенька! - тоже кричу я в трубку. - Это я - мамочка! Ты слышишь меня?
Вместо Машиного голоса вновь резкий окрик Клике:
- Мадам, вы не хотите говорить по-французски - разговор окончен!
- Маша! - восклицаю я.
Короткие гудки на другом конце провода обрывают мой крик. Помертвев, я смотрю на инспектора.
- Что за бездушные люди в этом приюте! - неодобрительно качая головой, говорит он. - Я уверен, мадам, судья разберется. Это - недоразумение, девочка скоро вернется к вам, держитесь! До свидания.
Попрощавшись с инспектором, мы идем к выходу. Прихрамывая без каблука, прохожу мимо камеры, где провела ночь... ее дверь открыта. Дежурный полицейский встает со своего места, оторвавшись от компьютера, настороженно спрашивает:
- Мадам? Вы... куда? У меня нет указаний, что вы свободны. Идите обратно в камеру.
- Пошел туда сам! - говорю я по-русски.
- Мадам отпущена, - протягивает расписку мой приятель, - до свидания, месье.
Я толкаю дверь комиссариата... Доносится веселая музыка карусели над площадью Защиты... Свежий воздух ударяет мне в грудь. Щурясь от света, оглядываюсь по сторонам. Все вокруг как в черно-белом фильме. Я ничего не узнаю... Как будто я в чужом городе. Напряженно тру виски.
- Что со мной? Какое сегодня число? - спрашиваю я своего друга.
- Одиннадцатое декабря, - отвечает он.
Док. 385981
Перв. публик.: 29.11.00
Последн. ред.: 26.09.11
Число обращений: 277
Книга `Верните мне дочь!`
|
