Девятнадцатого июня 2006 года, день рождения моей дочери. Ей исполняется 11 лет. На мою просьбу провести этот день у нас дома судья Валентини (уже четвертая по счету), сославшись на то, что "заинтересованные стороны", а именно Патрик, социальные службы, Центр встреч, якобы так и не ответили на ее запрос, запретила Маше встретить праздник дома.
За четыре года, в течение которых дело находилось у этой судьи, она дважды отдавала распоряжение посадить меня в КПЗ. Сначала за то, что я просила ее о каникулах с Машей на Новый год (к письму я приложила рапорт психологов, которые советовали судье воссоединить нас с Машей, не обнаружив у меня "ни патологии, ни удушающей любви"). Во второй раз, после письма из ассоциации "Нить Ариадны", в котором возмущенные родители писали о ее беззаконном разлучении с детьми, Валентини без малейшего основания обвинила в этом меня. После этого все мои телефонные разговоры с Машей были отменены. В моем деле адвокат нашел ее письмо прокурору, в котором, как он мне передал, она выражала надежду, что я наконец-то покончу жизнь самоубийством после лишения меня родительских прав... Как и с другими родителями, эта судья никогда не встречалась ни со мной, ни с Машей, разве что в день судебного заседания, на котором она всегда продлевала помещение Маши в приемную семью еще на два года. С Патриком же у нее, напротив, была теплая личная переписка, указывающая на то, что судья переходила все дозволенные границы, как человеческие, так и профессиональные. Почему она это делала, можно только догадываться...
Третьего апреля 2006 года судья Анн Валентини вынесла свое последнее решение.
"Учитывая рапорт соцслужбы, представленный 23 ноября 2005 г., учитывая мнение прокурора Республики от 24 февраля 2006 г., учитывая выводы детской соцслужбы, учитывая встречу с Машей 2 февраля 2006 г. с глазу на глаз, когда Маша категорически отказалась жить вместе с Патриком, учитывая, что проживание Маши остается прежним, отношения с матерью должны быть строго контролируемыми, так как у нее патология извращенного нарциссизма, которым она страдает. Мадам также может быть притворной, корыстной и ищущей свою выгоду.
- Сотрудники социальной службы настойчиво просят сохранить настоящее местонахождение Маши, принимая во внимание, что положение дел никак не изменилось с 1998 года и опасность для Маши все еще актуальна, а именно: патология матери и ее болезненное отношение к дочери и конфликт между родителями девочки. Только лишь нынешнее местонахождение ребенка в приемной семье, отдаляющее от нее мать, может гарантировать Маше защиту, здоровье и нормальное развитие.
Воспитательные меры до сих пор актуальны, посещение Машей психотерапевтических сеансов должно быть обязательно возобновлено.
Все визиты матери отменены. Маша сможет общаться с ней лишь посредством писем.
У супруга мадам остается право забирать ребенка на все выходные в период школьных каникул.
Адреса места проживания, школы, мест отдыха и каникул так же, как и врача-педиатра Маши, будут держаться в секрете.
Назначить месячную оплату на содержание и воспитание Маши: мадам - 150 евро, месье - 300 евро.
Данное решение подлежит исполнению".
Это решение обрушивается на меня, как снежный ком, своей безысходностью. Жить без Маши до 2008 года! Опять страдать, плакать по ночам от тоски и биться, биться головой в железобетонную стену, называемую "французским правосудием". А что станет с моей дочкой, с Машенькой, с ее психикой за эти кошмарные два года? Ее хрупкая душа и так уже перенесла столько горя! Ведь ни судья, ни социальные службы не выпустят ее из своих рук, они "питаются" ею, она - их источник доходов, их зарплата. Всю ночь я хожу по квартире. Завтра ее день рождения. Что я скажу ей? Чем порадую? Чем обнадежу? Да и верит ли она уже во что-нибудь хорошее, после того, что перенесла?
Раннее утро застает меня сидящей в постели, с опухшим от слез лицом, с темными кругами под глазами, с невыносимой головной болью. Я смотрю на часы. Скоро свидание с моей любимой девочкой. Я должна скрыть от нее мое мучительное состояние бессилия. Я вяло иду в ванную, открываю воду. Из зеркала на меня смотрит какая-то измученная женщина с серым лицом и безжизненным взглядом, которую я не узнаю: как давно уже не разглядывала я себя в зеркало, несмотря на "извращенный нарциссизм", приписываемый мне судьей Валентини. Приняв душ, я сажусь на балкон выпить кофе. С липы доносится веселое чириканье воробьев. Мысли о Маше снова тоскливо вспыхивают в мозгу. Вот здесь, за этим столом, мы завтракали с ней. Эти цветы на балконе она поливала из своей маленькой леечки, а на кирпичной стене до сих пор сохранились ее "каляки-маляки", нарисованные разноцветными мелками.
Время на часах возвращает меня к безрадостной реальности. Скоро мы должны встретиться с Жаклин, членом моей ассоциации, у метро: она хотела принести Маше подарок. Надо торопиться. Одевшись и собрав сумку, я выхожу из дома. Перед подъездом я встречаю мою приветливую соседку Корину, маму двух очаровательных детей Лоры и Поля. Дети с веселыми криками бегают друг за другом. Глядя на них, мое сердце еще сильнее сжимается от тоски. Я сообщаю Корине о своем свидании с Машей и о ее дне рождения. Сочувственным взглядом она провожает меня. До Центра встреч "Кап Алезья" мне добираться с пересадками примерно час. Я вспоминаю крошечную, полупустую комнатку, два стула и стол для свиданий, двух агрессивных надсмотрщиц, Асколи и Лефевр, орущих на нас, если мы обнимаем и целуем друг друга.
Идя по нашему маленькому зеленому парку, я внезапно останавливаюсь от резкой боли в сердце. Я чувствую, что совсем не могу дышать, словно чьи-то стальные когти вцепились сзади в мои ребра. У меня перехватывает дыхание, сумка вываливается из рук, я делаю машинально несколько шагов. Вокруг никого нет. Мне страшно. Острая боль еще сильнее сжимает ребра, темнеет в глазах. "Я умираю..." - вспыхивает мысль. Я сползаю на землю, пытаясь жадно схватить хотя бы немного воздуха, но боль не отпускает. "Я не могу умереть, ведь у Маша ждет меня! Сегодня ее день рождения" - молниеносно проносится в мозгу. Я снова хватаю воздух и, стоя на коленях, пытаюсь собрать подарки, выпавшие из сумки. С трудом приподнявшись, я делаю еще несколько шагов. "Главное - выйти из парка, на мост. Там люди", - судорожно мелькает в голове. Я заставляю себя сделать несколько шагов, но те же стальные когти еще сильнее впиваются мне в ребра. Я даже не могу крикнуть или позвать на помощь. Согнувшись вдвое, чтобы немного вдохнуть воздуха, я доползаю до выхода из парка. Вот и долгожданный мост, а там у метро меня уже ждет Жаклин. "Я дойду, дойду. Мне сейчас станет лучше, ведь у Машеньки сегодня день рождения, я не могу здесь умереть".
Весело разговаривающие, спешащие на обед люди, идут мне навстречу. Вдруг я чувствую, что больше не могу дышать. Я падаю на мосту... Страшные спазмы в животе и сильное головокружение. Придя в себя, я ощущаю, что не могу подняться, а все проходят мимо и никто не обращает на меня внимания. Но вот рядом со мной поравнялось трое молодых мужчин. Я протягиваю к ним руку и шепчу, с трудом разжимая губы: "Помогите мне, пожалуйста, подняться, мне плохо". Мужчины останавливаются и с недоумением оглядывают меня. "Помогите мне подняться, я не пьяна, мне плохо с сердцем!" - снова, стараясь произносить слова громче, говорю я. Мужчины, переглянувшись, неторопливо подходят ко мне. "Моя подруга ждет меня у метро, пожалуйста, помогите мне дойти". Двое, поддерживая под руки, приподнимают меня. Третий берет мою сумку. Я еле передвигаю ноги, перед глазами мелькают огненные круги. Мужчины осторожно ведут меня. Еще несколько шагов, и мы будем у цели. Спазмы в животе вызывают у меня сильное рвотное чувство. Моим сопровождающим неловко, и они слегка отстраняются от меня. Наконец с трудом мы добираемся до метро. Я вижу спокойно ожидающую меня Жаклин. Заметив меня, она бросается навстречу: "Что случилось? Вы вся белая. Что с вами?" Мужчины объясняют, что я потеряла сознание на мосту. Моя обычно бодрая и веселая Жаклин с болью в голосе рассказывает им о моем свидании с Машей и о нашей многолетней разлуке. Мужчины с удивлением слушают ее, забыв про свой обед. Они спрашивают Жаклин, почему судья отняла у меня дочь, если я хочу воспитывать и могу содержать ее? Зачем девочка живет в чужой семье? Крепко держась за Жаклин, я делаю несколько глубоких вдохов. Мне становится немного легче. Боль постепенно отпускает, но очень кружится голова.
Прощаясь, мужчины желают мне скорейшего возвращения Маши. Жаклин боится спускаться в метро: "Наташа, надо отменить свидание. Вы не доедете. У вас вид мертвеца". Она достает мобильный, чтобы звонить в "Кап Алезья". Я сжимаю ее руку: "Нет, у Маши сегодня день рождения. Я не знаю, когда потом еще увижу ее! Я доеду! Дайте мне вашу руку". Она обеспокоенно смотрит на меня и берет меня под руку. Мы медленно спускаемся в метро, обычно не сентиментальная, Жаклин едва сдерживает слезы. Мы садимся в поезд. Она протягивает мне бутылочку с водой. Я делаю несколько глотков. Мышцы лица напряжены. Я стараюсь немного пошевелить губами.
- Что вы говорите, Наташа? - участливо спрашивает Жаклин.
- Главное, продержаться во время свидания, - отвечаю я. - Хоть бы сегодня эти Асколи и Лефевр не набрасывались на нас, я совсем без сил. Как хорошо, Жаклин, что вы со мной! Мы отметим сегодня с Машенькой день рождения!
Добравшись до улицы Де ла Вега, я покупаю праздничный торт. Жаклин провожает меня до двери центра встреч "Кап Алезья":
- Наташа, держитесь! Если вам будет плохо, позвоните мне, я вернусь.
Я благодарно киваю моей Жаклин и звоню в дверь, которая, когда я вхожу, как капкан, захлопывается за мной.
Надзирательницы Асколи и Лефевр неприязненно и настороженно наблюдают, как я раскладываю гостинцы на столе в комнате свиданий, как будто это не подарки, а бомбы замедленного действия. Я ставлю торт на маленький столик, за которым, скрючившись, мы всегда сидим с Машей. Достаю свечи, ставлю цветы в вазу. Наконец, мою девочку привозят. Сегодня она особенно тиха и грустна. Надзирательницы даже не поздравляют ее с днем рождения, но тут же пристраиваются, как обычно, по обе стороны. Одна - надзирать за матерью, другая - за дочерью. Маша берет мой мобильный телефон и втайне от них пишет мне SMS, чтобы потом, дома, я могла их прочесть: "Мама, я тебя обожаю. Я хочу жить с тобой" и рисует 2 сердечка. После этого она берет листок и рисует красивую церковь. Надзирательница Лефевр громко прихлебывает чай из своей кружки, а Асколи чешет грязные пятки прямо перед нами. Маша показывает мне свой рисунок. Асколи, подкравшись сзади, заглядывает ей через плечо, от чего девочка тут же прячет от нее рисунок. Асколи язвительно замечает мне, что я "очень плохая мать, так как не прививаю своей дочери уважение к старшим". Не обращая на нее внимания, я разрезаю торт и вставляю в него 11 маленьких свечей.
- Оставьте нас в покое без ваших замечаний хотя бы в день рождения. Маша уже большая и делает то, что она хочет.
Асколи ядовито намекает, что, возможно, это наше свидание последнее:
- Адвокат социальной службы Буру давно уже просит отменить все ваши свидания, только благодаря нам вы еще имеете возможность видеть свою дочь! - важно говорит она.
Маша тревожно смотрит на меня. Я улыбаюсь ей и зажигаю свечи, достаю фотоаппарат и, подбадривая, говорю:
- Ну, давай, задувай свои свечки, моя дорогая Машенька.
Маша дует. Я щелкаю аппаратом и запечатлеваю ее 11-летие...
Маша просит у меня белый лист бумаги и что-то рисует. Я вижу четырех красивых бабочек с надписью внизу: "Маша + Мама = Любовь". Лефевр заглядывает ей через плечо и рассматривает рисунок. После этого она смотрит на часы, хлопает в ладоши и говорит:
- Все, свидание закончено! Одевайся, Маша. Шофер уже ждет тебя.
Маша не успевает даже попробовать праздничного торта, как та начинает оттеснять ее к дверям. Я бросаю взгляд на часы, у нас еще есть десять минут.
- Оставьте в покое мою дочь. Наше свидание еще не закончено, - возмущенно говорю я. - У нас еще десять минут!
Саркастично улыбаясь, она парирует мне:
- Вы ошибаетесь, мадам, здесь мы решаем, есть у вас еще время или нет! Собирайся, Маша! - приказывает Лефевр.
Я читаю в глазах Маши горечь и разочарование от испорченного дня рождения и еле сдерживаю негодование.
- У нас есть еще время, - твердо повторяю я. - Садись, моя любимая доченька.
- Нет! - встревает Асколи. - Свидание закончено! Собирайтесь!
Маша сидит, сжавшись на стуле, глядя сквозь слезы на нетронутый праздничный торт, подарки, которые она так и не успела посмотреть. Асколи склоняется к ее плечу, обнимает Машу и заговорщически шепчет:
- Не грусти, Маша, мы для того здесь и находимся, чтобы защитить тебя от патологической любви твоей мамы.
Я загораживаю Машу от Асколи и говорю ей с ненавистью:
- Уберите руки от моей дочери!
Асколи бежит к выходу и, открыв дверь, кричит:
- Мишель, забирайте Машу, свидание закончено.
Как заключенная, понурив голову, Маша идет к выходу.
Нежно обнимая ее за плечико, я провожаю дочь до машины, где уже ждет водитель социальной службы. Я рисую на пыльном стекле два сердечка. С посеревшим лицом Маша безжизненно смотрит перед собой. День рождения окончен... Она должна возвращаться в "свою тюрьму".
Машина резко срывается с места и скрывается за поворотом. В моей душе космическая пустота. Я застываю на тротуаре, безжизненно глядя вслед увезенной дочери...
Звонит мобильный телефон. Я слышу приятный тембр голоса нашего посла в Страсбурге Александра Константиновича Орлова:
- Наташа, здравствуйте, поздравляю вас с днем рождения Машеньки. От всей души желаю, чтобы вы были наконец вместе. Я чувствую себя в долгу перед вами, так как несмотря на все мои старания мне так и не удалось вернуть вам Машу. Но я верю, что в этой истории точка еще не поставлена. Мне кажется, что у Машеньки, мужественной девочки, мамин характер, и никто не будет в силах лишить ее матери и Родины. Главное, чтобы Родина не забывала своих детей, какими бы маленькими они не были, а мы сделаем для этого все возможное.
Еле сдерживая рыдания, я благодарю его и возвращаюсь домой со всеми своими подарками, которые моя дочь даже не успела посмотреть. Ее комната пуста вот уже девять лет. Я падаю на ее кроватку, сотрясаясь от рыданий.
Моя любимая, драгоценная Машенька, вот уже 2663 дня и 2663 ночи, как тебя нет со мной! Я до сих пор не могу поверить в это... я даже не знаю теперь, что было бы лучше: терпеть месть и ненависть Патрика, но оставаться вместе с тобой или быть разлученными судьями и испытывать такие мучения.
Тебя лишили мамы, счастливой жизни, своей религии, родного языка, своих близких... И все это в "твоих интересах"? Из своей обеспеченной семьи ты попала в сторожку лесника, где живешь как Золушка. Это тоже в "твоих интересах"?
Вот уже девять лет ты оторвана от меня. Это практически все твое детство, моя дорогая, моя единственная Машенька. Как мне дальше жить без тебя?!
Франция, о которой я так наивно мечтала, приговаривает нас жить врозь, как в страшные годы сталинизма, и называет материнскую любовь патологичной. Как же такое возможно? Представители Российского государства обращались к разуму и человечности французского правосудия, но у него нет ни того ни другого! Миллионы их собственных детей наказаны за родительскую любовь. Нужно было действовать другим способом...
Ничтожный человек, который борется за то, чтобы добиться помещения трехлетнего ребенка в приют, лишь бы не платить алиментов, мстит из-за ревности и упивается своей победой, - герой для французских судей. Заурядность этих представителей правосудия вследствие потери самых простых человеческих качеств, извращенной системы лишает их профессиональной ответственности.
Когда ты появилась на свет, моя Машенька, то, как принято, доктор перерезал пуповину, соединявшую нас в течение девяти месяцев. Но незримо она соединяет нас до сих пор. И по ней течет моя любовь и нежность, которые оберегают тебя даже на расстоянии вот уже девять лет.
Знай, мой ангел, что мама все равно спасет тебя. Моя Любовь - это божественная сила, и если жить становится уже невмоготу, то я вспоминаю, как однажды ты сказала мне: "Мама, ты моя - душа", и я нахожу новые силы для борьбы.
Гуманитарная жестокость французской судебной машины, скрывающаяся за лицемерным словосочетанием "интерес ребенка", и боязнь судей выпустить тебя из своих рук, вызывают у всех гнев и возмущение.
Я горжусь твоим мужеством, моя маленькая Маша, ты очень похожа на меня.
Несмотря на нашу страшную разлуку, мы любим друг друга, как только могут любить мать и дочь. Потому что нет ни в одной стране мира такого закона: любить запрещено. И эта любовь, наверное, и помогает тебе держаться до сих пор.
Шестого июля 2006 года уголовным судом города Парижа был вынесен приговор по делу о "поджоге":
"Мадам признана виновной во всех предъявленных обвинениях.
Она приговаривается к трем годам тюрьмы и выплате штрафа своему бывшему мужу в размере 17 000 евро.
Судебное решение подлежит немедленному исполнению.
Председатель уголовного суда, 10-я палата, мадам Симон.
8 июля 2006 г., Париж".
...За окном тяжелыми хлопьями густо падает снег на крыши Кремля, золоченные купола храма Христа Спасителя, на рубиновую звезду Спасской башни.
Девять часов утра, колокола маленькой церквушки на Новом Арбате протяжно и гулко созывают народ на службу.
Я стою у окна моей квартиры на 21-м этаже и смотрю на эту волшебную панораму Москвы. Господь распорядился по-своему, избавив меня от французской тюрьмы, но моя дочь пока осталась в Париже. И все же я уверена, что у этой трагической истории счастливый конец.
19 февраля 2007
Верните мне дочь! / Наталья Захарова. - М.:Вагриус, 2007. - 304 с.
Док. 385987
Перв. публик.: 24.11.07
Последн. ред.: 20.11.09
Число обращений: 323
Книга `Верните мне дочь!`
|
