Седые космы, густая щетина, воспаленные глаза, дырявые обноски, "снайперская" перчатка без пальцев, потрепанный котелок на голове - таким предстал перед киевскими зрителями 10-11 июня Александр Калягин в одной из самых "безнадежных" ролей мирового репертуара - одинокого старика и неудавшегося писателя Крэппа. Почему-то именно пьесу Бэккета "Последняя запись Крэппа" в постановке Роберта Стуруа актер выбрал два года назад, чтобы отметить свой юбилей, и возвратился к ней к нынешнему дню рождения. Очевидно, для Калягина она - знаковая.
Как всегда, у абсурдиста Бэккета текст пьесы куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Поэтому дает возможность множественных интерпретаций. И если в пьесе Крэпп выясняет отношения с бытием, то у Стуруа и Калягина - с жизнью. Эта жизнь - точнее, воспоминание о ней, ибо 69-летний старик ведет свой диалог с собой же, но 39-летним, голос которого он записал на пленку - и материализуется на сцене. Включая мелькающую в спектакле немой тенью женщину, которую герой когда-то очень любил. Возможно, всех бэккетовских глубин Стуруа не вскрывает, но в его спектакле точно передано ощущение жизни, которая сыплется как песок сквозь пальцы, и отчаянное желание героя уцепиться за нее.
Спектакль короток - чуть дольше часа, но в нем спрессована вся человеческая жизнь: никчемный полумертвый старик сидит за столом и прослушивает старые магнитофонные записи. Иногда проклинает своего аудиодвойника, иногда издевательски хохочет над ним. В моноспектакле у Калягина, как ни странно, нет почти ни одного монолога. Он изредка вступает в диалог то с магнитофоном, то с подпрыгивающим мячиком, то с черепашкой. С Богом беседует точно в таком же тоне, как и со своим домашним хламом: вежливо осведомляется у Него, чем тот занимался до сотворения мира и наивно спрашивает, не нужно ли отслужить заупокойную мессу по живым. Крэпп жадно поглощает бананы и трясет карманные часы. Зря трясет, ибо время не движется. Калягин большей частью молчит и лишь слушает, однако молчит на грани гениальности. Если бы он сыграл бомжеватого старика, загнанного - собой ли, жизнью ли - в глухое подземелье (в лабиринты метро), выжимая из зрителя слезы сострадания - то его Крэпп показался бы всего-навсего пустым и жалким ничтожеством, брошенным всеми на старости лет. Но кто поверил бы тогда его крику: "Я мог быть счастлив!" Этому - веришь: он и впрямь мог, но не захотел или не сумел. А жизнь заканчивается.
Артист Калягин, добившийся достатка, всевозможных чинов и славы, не скрывая и не лукавя, играет себя, свою собственную "погубленную" жизнь. Он глубоко уверен, а потому и доказывает нам, как дважды два, что всякая человеческая жизнь - загубленная. Кто думает иначе - счастливец, сиречь безумец. Помните калягинского Платонова в михалковской ленте "Неоконченная пьеса для механического пианино"? "Это" началось с ним уже тогда: "Пропала жизнь! Я талантлив, умен, смел, из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский. ..". Годы, видимо, только усугубили "процесс", так что и Бэккет к "юбилейному столу" отнюдь не случаен. Очевидно, у каждого из нас рано или поздно должен состояться суд совести с вынесением себе самого сурового приговора. Калягин "созрел", и его Крэпп всепроникающе трагичен: он шут и страдалец одновременно, как, по большому счету, каждый, даже если он себе в этом не признается.
...После спектакля я с удовольствием пересмотрела "Здравствуйте, я ваша тетя" - в качестве успокоительного для души - уж слишком сильное она испытала потрясение.
Людмила Печерская
Украина и мир сегодня
11.06.2004
http://www.kalyagin.ru/press/3684/
Док. 394108
Перв. публик.: 11.06.04
Последн. ред.: 09.11.07
Число обращений: 358
Калягин Александр Александрович
|
