Народный артист России, председатель российского Союза театральных деятелей, обладатель многих других постов, чинов, званий, названий, а прежде всего великолепнейший наш артист, любимец публики сразу двух веков, - все это и есть Александр Александрович Калягин. Шла к нему и думала: конечно, он устал, конечно же, надоели ему все эти фото-, теле-, кино-, газетно-журнальные корреспонденты, бесконечно спрашивающие об одном и том же: а почему прославленный актер нагрузил себя еще и неактерским трудом, а что собирается играть, а видел ли какой-то спектакль, а будут ли платить ветеранам сцены дополнительные пенсии? А встретил меня удивительно приветливый человек, будто жаждавший услышать все те же вопросы. Может быть, слишком хороший артист: что ему стоит сыграть радушного хозяина?
Ф. И. О. : Калягин Александр Александрович
Дата рождения: 25 мая 1942 года
Место рождения: г. Малмыж, Кировская обл.
Образование: Театральное училище им. Б. В. Щукина
Место работы: Союз театральных деятелей РФ
Должность: председатель
- А мне и действительно приятно говорить с вами. Возможно, вы не помните, когда-то, на заре актерской моей карьеры, вы написали первую обо мне как об актере вообще статью в газете "Правда". О том, что на современную сцену вышел, мол, серьезный и яркий артист, у которого, несомненно, замечательное будущее. Помню, как обрадовалась моя мама: значит, сын правильно выбрал профессию.
- Видите, и "Правда" говорила правду! А что, Александр Александрович, когда вам жилось спокойнее, уютнее - при "развитом" социализме или "недоразвитом" капитализме?
- Спокойнее мне, естественно, было тогда. Отвечал я только за себя. Знал свои репетиции, спектакли, свою гримерную, свой столик, свой диван. Все сводилось к сцене, к друзьям, иные из которых были одновременно и учителями-наставниками. Творчески-тревожно и по-человечески стабильно было с Ефремовым, с Эфросом. Мне было уютно, дружно, где-то набирали силу внутритеатральные, серьезно-политические потрясения, а мы готовили новые роли, новые спектакли, читали статьи о себе и думали, что так будет всегда. Но и горячими мы были: не хотели примиряться с фальшью, могли осудить товарища, если он уж очень опускался до официальной лести, до восхваления того, чего хвалить было никак нельзя, до прислуживания властям вместо служения искусству. И все казалось, что "старшие", уже занимающие высшие этажи в театральном руководстве, ошибаются, сдают позиции благородного вкуса, чистой морали. Так и казалось, что, будь мы на их месте, не позволили бы себе такого бесстыдного отказа от идеалов, от особой Гиппократовой клятвы художника. Она, эта клятва, назову ее Апполоновой, ведь тоже, как видно, пусть и не прилюдно, но дается нами при вступлении на театр. Ну, к примеру, никогда не забуду я того потрясения, тех горьких мыслей, которые пришли на спектакле Олега Ефремова "Сталевары" во МХАТе. Мой ужас был настолько велик, что я даже запомнил точный год, когда получил этот сильнейший душевный удар - 1971-й. Нет, этого не может быть, думал я в течение всего спектакля. Не может замечательный артист, тончайший художник, мой учитель Ефремов допустить, чтобы такая глупая агитка шла во МХАТе, чтобы на сцене поток стали вместо потока мыслей затмевал будто и впрямь ослепшие зрительские глаза. Там новатор предлагал снести пивной ларек около завода, чтобы не соблазнять рабочих, а консерватор требовал ларек оставить, мол, рабочий имеет право и на "внефабричную" жизнь. В висках у меня стучало, сердце билось, обида горела, я шел по улице Горького и мысленно сочинял письмо к Ефремову, где хотел высказать и удивление и разочарование в нем. Письмо уже сложилось в голове, но я, однако, оставил эту попытку, что-то подсказало, что все не так просто...
Прошли годы и годы. И вот теперь я председатель Союза театральных деятелей, на мне лежит огромная ответственность уже не только за себя, но и за то, как я помогу людям, мне доверившимся, мне поверившим. И часто-часто вспоминается мне тот драматический вечер, когда увидел этих жутких "Сталеваров", полагая, что Ефремов тяжко ошибся. Только сейчас видится это мне по-другому, так как и меня, отныне руководителя процесса, а не только его участника, нередко обвиняют в ошибках, в уступках, в компромиссах, в хитроумных уловках интриги вместо мощного улова в искусстве. Нет, не ошибался Ефремов. Он был не только актером и режиссером, но еще и отличным стратегом, иначе не построил бы "Современник", не переломил бы на какое-то время труднейшую, шедшую под откос судьбу МХАТа. Он ставил "Сталеваров", чтобы получить возможность показать очередную пьесу Рощина "Старый Новый год" или другие труднопроходимые пьесы. Так и я подчас совершаю вдруг странные на первый взгляд поступки: где-то соглашаюсь с тем, с кем соглашаться не нужно, где-то не слышу слов, на которые надо бы резко возразить. Но ошибки эти - вроде бы непременная техника безопасности так называемого руководящего лица. Без компромисса не получишь и победы. Без необходимых иногда уступок не добьешься и торжества справедливого дела. Так что есть и у меня свои "Сталевары" - душевные трагедии на пути к преодолению личных человеческих драм.
- Все-таки, Александр Александрович, когда жилось вам лучше - прежде или теперь?
- Сейчас труднее, взял на себя огромный груз. И вы знаете, не жалею, быть может, еще и потому, что я по знаку Лошадь - так и тяну лямку. Вот все спрашивают: зачем нужно было успешному артисту оказаться в служебном кресле? А я здесь затем, что кто-то же должен именно "возлюбить ближнего". И действительно не жалею, что трачу здоровье, силы, потому что вижу - стало не хуже, а лучше. Набирает темпы пенсионная система для артистов России. Достали наконец деньги на реконструкцию нашего ялтинского дома. Создан Театральный центр России. Дружески-прекрасные у нас отношения с Министерством культуры, с московским правительством, с мэром Лужковым. Надеемся, что вновь заработают наши фабрики. Словом, хуже не становится. Конечно, всеобщая ныне проблема - добыча денег - остается, но в чем-то, хоть помалу, решается.
- Зачем вам еще оказался нужен свой театр? Сколько забот! Ведь вы сами актер замечательный, если так можно сказать, актер щепкинской складки, когда подвластны комедия и трагедия, публицистика и психология, гротескная театральность и житейская правда, зачем вам еще рядом целый театр?
- А свой театр мне затем, что хочется хоть как-то преодолеть кризис современного театрального процесса. Это ощущение кризиса, надвигающейся беды, какого-то нетеатрального существования театра преследовало меня давно, еще со времен ефремовского МХАТа, где сложилась тогда великая актерская команда. Но постепенно она стала редеть, один за другим умирали друзья - Евстигнеев, Богатырев, ушла из театра Настя Вертинская, ослабевала рука уже больного Ефремова, и как-то сильно стало поскрипывать запущенное театральное хозяйство. Неясной становилась и судьба школы-студии. Молодые артисты были растерянны, и тогда они просили меня не бросать их в пути на сложной дороге первых решений, первых успехов. Так возникла мысль о новом театре. И поначалу было страшно тяжело, я взял на себя огромную ответственность за молодые судьбы, за совсем начинающих, и работы все приумножалось, приумножалось. Теперь стало вроде полегче, какие-то видны перспективы, нам ведь, как вы, наверное, знаете, строят сейчас дом на Мясницкой улице, и я часто с нежностью и любовью думаю об этом здании, которое, вероятно, войдет в работу где-то через год.
- Но ведь главное все равно не стены, а актеры! Возможно, сделаю вам больно, но не все молодые актеры в вашей труппе представляются мне блистательными, а тем более в сравнении с вами...
- Да, такое слышать больно... Кто-то из них в конце концов овладеет профессией, кто-то сойдет с дистанции... Поневоле вспоминаю замечательных актеров, шедших со мной рядом по жизни. Назову хотя бы Татьяну Доронину, какой видел я ее в незабываемых спектаклях Товстоногова. Надежда Монахова в горьковских "Варварах"! Это было актерское чудо. Сегодня не так уж много таких актеров, таких театральных побед, но хочется верить, что и мои молодые подрастут, выйдут на сцену не только развлекать, но и волновать, не только повторять, но и удивлять.
- Насколько я знаю, вы очень интересуетесь современными новыми пьесами, так называемой новой молодой драмой. Многие прославленные актеры, руководители театров бросают на нее свой благожелательный, любопытствующий взгляд. На вашей сцене даже идут некоторые такие пьесы. Но не кажется ли вам, что это еще не драматургия, а всего лишь разрозненные зарисовки из области беспросветного быта?
- Да, меня занимает эта драматургия, думаю, без нее не может обойтись наш театр. Каким бы гением ни был Шекспир, через его пьесы мы все равно не расскажем полно, глубоко и тревожно о собственной жизни. Все-таки нужны сегодняшние голоса, мысли, наши тревоги... И вот я читаю и читаю эти пьесы. Хотите, покажу вам их? Они лежат у меня стопками на рабочем столе, мне присылают их с надеждой, с ожиданием - а вдруг да пойму, вдруг да сыграю, вдруг да и приму к постановке? И вот я читаю эти пьесы, пытаюсь понять - кто же эти молодые люди, что движет ими, каков этот современный драматургический язык? Пока до конца не понял, понял только, что мало в этих пьесах живого страдания, а значит, и сострадания, которое и поистине может восстановить, а то и спасти мир. В связи с молодой драмой скажу и о молодой режиссуре, и не только молодой. По-моему, она работает во многом без руля и без ветрил. Берется какая-то своя, преимущественно отдельная от пьесы концепция, и она всплывает, как масло поверх драмы, поверх актера, такая вот агрессивная режиссура. Ну, скажем, почему не "Король Лир", а просто "Лир" в любимейшем моем Вахтанговском театре, с этим очевидным насилием над прекрасным, от которого только обидно за великих? Или, например, очень понравившийся мне спектакль у Арцибашева "Женитьба", играют все отлично, мастерски, а все же хотелось бы и чуть боли, чтобы острее звучал гоголевский нерв, зримее делались гоголевские слезы.
- А как вы думаете, не слишком ли узко поняты сегодня задачи Союза театральных деятелей? Это, конечно, важно, необходимо и правильно, что вы занимаетесь материальной стороной дела в жизни театрального мира, но не пора ли вмешаться в проблемы эстетические, что, думается, нисколько не умалит ни свободы слова, ни разнообразия мнений? Ну, к примеру, что делается сегодня в критике, какая здесь царит разнузданность, неприличная хлесткость, глубокое неуважение к актерам, а главное, желание опустить отечественный театр на самое дно горячечной эротики, темного абсурдизма, мрачного подсознания! Отчего вы не реагируете?
- Но я же не могу подходить к каждому критику и объяснять ему его промахи и мои обиды. Обо мне самом пишут такое - и наглое, и развязное, будто я не царь сцены, а раб критики. Один умный человек дал мне совет: не связывайся, затопчут, загрызут. И хотя, читая те или иные статьи, я иногда даже плачу от горечи грубых попреков, но все равно делаю вид, что меня это не затронуло. Вот если бы вы вместо того, чтобы спрашивать меня, как быть, сами бы помогли своим профессиональным авторитетом. Созвали бы такое собрание, такой симпозиум, где бы выступили все - и видные режиссеры, и ведущие актеры, и активно действующие критики, - и откровенно поговорили бы друг с другом по сердцу, а не по "стебу", на русском языке, а не на расхожем отупляющем сленге.
- И еще, Александр Александрович. Неужели вы можете спокойно смотреть наши многие телевизионные передачи, кстати, очень часто с превосходными актерами, когда глумятся над собой и над зрителем создатели этих кошмарных "шоу", все эти постыдные "аншлаги", "комнаты смеха", где русский народ представлен полупьяной бандой, а заграница - всеобщим раем! Смотрите спокойно? Ведь вы председатель Союза театральных деятелей, а значит, как вы говорили и сами, отвечаете за все.
- Конечно, я, как и вы, как и все интеллигентные, думающие люди, в отчаянии еще и потому, что именно такое "искусство" властно, без спросу входит в наши дома. Мы пытались кое-что сделать. Так, в частности, на одном из советов по культуре при президенте поднимали этот вопрос, говорили о своем глубоком и гражданском и художническом беспокойстве за дела телевизионные. Нас поддержали, разногласий не было, планы наметили, но воз и ныне там. Вероятно, надо еще активнее, еще громче говорить о бедах нашего телевидения, может, и на самом телевидении, и по самому телевидению. Тут ведь что еще получается... Те же игры, скажем, в которые играют на телеэкране, все эти "кто хочет стать миллионером" и прочая и прочая и прочая, куплены на Западе, за них немало заплачено, чтобы получить огромные же деньги взамен. Кто же уступит это? Кто будет слушать наши проповеднические речи?
- И все-таки не сдавайтесь! Здесь ведь полная взаимозависимость искусств - каково телевидение, таков и театр. Ну и под конец, расскажите что-нибудь веселенькое, так сказать, "без галстука".
- Могу и "без пиджака"... Может быть, знаете, что я начинал свою жизнь с получения медицинского образования. Однажды нас, молодых врачей, пригласили на открытый урок к знаменитому хирургу Спасокукоцкому. Сидим амфитеатром, слушаем, смотрим - учимся. Приводят к нему очень чиновную даму, у нее незаживающая язвочка на колене. Знаменитый мэтр надевает очки, мельком смотрит на колено и громко объявляет - сифилис! Все обмерли, дама падает в обморок. Потом его спросили: как же так, без осмотра, без анализа, без изучения так беспощадно вы поставили диагноз? Доктор объяснил: а я не на ее колено смотрел. Просто видел ее блудливое лицо! Профессор, правда, употребил более народное словцо на ту же букву...
- Это вы к чему?
- Образно хотел сказать. Не надо глубоко изучать творчество иных наших "неозвезд" - достаточно посмотреть на лица...
- И последнее, отчего так редко видно вас на тусовках? Видно было бы сразу: фигура заметная и по физическим параметрам, и по духовным.
- Во-первых, спать хочется, во-вторых, не надо мне вес набирать.
Инна Вишневская
Родная газета
28.11.2003
http://www.kalyagin.ru/press/2792/
Док. 394131
Перв. публик.: 28.11.03
Последн. ред.: 09.11.07
Число обращений: 350
Калягин Александр Александрович
|
