|
|
Александру Калягину к юбилею подарили альбом, равного которому нет еще ни у одного актера
Назад
|
Александру Калягину к юбилею подарили альбом, равного которому нет еще ни у одного актера
|
Книга как спектакль
Вот говорят: книга - лучший подарок. Близкие друзья Калягина и первый среди них - Давид Смелянский, продюсер всех последних спектаклей театра "Et Cetera", то есть его театральных побед, решил, что книга может стать таковым и к юбилею Калягина выпустили альбом.
"Такого ни у кого нет", - говорит теперь Александр Александрович, беря в руки большеформатный синий том. И он прав: не было и нет. И - что всего вероятнее - ни у кого больше не будет, поскольку такая книга могла появиться только у него, умеющего превращать в театр все, что попадается под руку, в котором искренность, трогающая до слез, и театральность, волнующая до глубины души, так сплелись, так сплелись, что всякому слову в его исполнении веришь беспрекословно. Хотя ясно: не может человек его положения и опыта быть искренним во всем и во всякую минуту.
"Это не женщина, это - баллада ля-бемоль мажор", - вертелось в голове, когда, следуя за фантазией художника, за первой обложкой приходилось распахивать другую. За ней, в небольшом "окошечке", - портрет героя, с которым тут же приходится распроститься, поскольку дальше - Шагал, а еще дальше - очередная "книжка-раскладка", и там - большая русская равнина и неровная русская дорога и надо еще поискать, чтобы на таком широком просторе отыскать большого русского актера.
Вот же он! "Неоконченная пьеса для механического пианино", быть может, лучший фильм Никиты Михалкова и одна из лучших ролей Калягина... Чтобы много-много лет и страниц спустя наткнуться на слова Калягина - между прочим, как будто и впрямь невзначай: что, мол, встречаемся сегодня с Никитой на официальных мероприятиях, что-то такое общепринятое друг другу говорим... Как странно все проходит! И какая зависимая у актера жизнь, - зависимая от любви режиссера, от случайного стечения обстоятельств в его, режиссерской, жизни, от настроения в конце концов. Но это все потом, - как сказано в одном стихотворении Давида Самойлова, которое продолжается вопросом: "А что было вначале? Какие-то печали, вошедшие в мой дом... Нет, это все потом".
Печали и радости, какие-то очень серьезные бумажки, сохранившиеся в домашнем архиве, какие-то глупости и дурацкие воспоминаний, - весь этот хлам, высокопарно именуемый жизнью... Все в этой книге.
Не мемуары, не распорядок дней, хотя встречаются и конкретные даты, когда обстоятельства места и образа действия даны с документальной точностью.
Нет обязательного в книжке воспоминаний раздела "Я и ...", хотя фотографии с "ними", с другими, конечно, есть, поскольку в книге вообще очень много разных фотографий и живописных свидетельств не зря и не в один присест прожитых 60-ти лет.
Эту книгу, наверное, вернее всего сравнить со спектаклем (недаром же Давид Смелянский в "выходных данных" заявлен продюсером издания). Важное дополнение: с хорошим спектаклем. Калягину есть с кем сравнивать своих нынешних режиссеров, - ему повезло, посчастливилось работать с Эфросом, Ефремовым, в кино - с уже упомянутым Михалковым... Хотя это счастье так близко сходилось с несчастьем.
Потому и речь - о хорошем спектакле, что нет в нем одноплановости и действие разворачивается одновременно на авансцене и в самой ее глубине. Фотографические "раскладки" позволяют войти "внутрь" снаружи обозначенного жизненного сюжета, чтобы потом разрозненные сюжеты сложились в объем по длине, ширине и высоте жизни и судьбы.
Художник книги выступает в данном случае как психоаналитик (или, если угодно, парапсихолог), который по принесенным фотографиям, случайным ассоциациям, обрывкам писем и снов должен сложить более или менее правдивый портрет. Вот он и фантазирует с Шагалом, с какими-то орнаментами, с эпохой. Рядом с фотографией мальчика в детском стульчике (неужели и он, как один из его персонажей, "тоже бегал в валенках по горке ледяной"?!) - жизнеутверждающая открытка: "Счастливые родятся под советской звездой!".
Боязнь подведения итогов и каких-то заключительных слов превращает книгу Калягина в подобие дома, растрепанного в пору дальних сборов (впрочем, мемуарные книги в определенном смысле пишутся тоже в состоянии ожидания - перед тем, как отправиться в дальний путь): какие-то вещи уже уложены в аккуратную стопку, а рядом - посуда, не убранная со стола, и в беспорядке бумаги... Все - приношения "божку воспоминаний" ("Как жаль, что нету в христианстве бога, пускай божка воспоминаний, идолища с ликом старьевщика...").
Не было времени подвести итоги, - значит, нет еще и повода "подбивать бабки", сводить концы с концами...
Время есть, и можно вспомнить и воспроизвести для потомков переписку с Ефремовым, - письма, написанные в свердловской гостинице летом 78-го года. Калягин собирается на съемки фильма Андрея Смирнова, Олег Николаевич его не отпускает, взывает к пониманию и говорит про общее дело. Калягин тоже надеется на понимание и говорит о своей судьбе. У обоих болит. Слышна боль обоих и обе правды понятны.
И еще понятно, что сегодня не с кем и не о чем вести такой диалог...
Механика роли, дневник роли. Роли Ленина, которого актер пытается выследить и высмотреть в себе, глядя в зеркало по утрам. И - не находит. ..
Текст, не написанный, а наговоренный, здесь не гримируется под письменную речь, так и оставленный устной, заметками, фрагментами из интервью (удачно записанными и перенесенными на бумагу); без заметной редактуры, - с повторами, синкопирующими прыжками во времени.
Мемуары пишутся, когда автор ощущает в себе способность взглянуть на прошедшее "снаружи". А здесь автор еще не разошелся с героем книги и потому они "оба" - внутри и нам, одновременно читателям и зрителям, доставляет удовольствие наблюдать за ними в их принципиальной "незапечатленности", в их подвижности и неуловимости.
Такой живой, он, кажется, только что спорхнул с этих самых страниц, выскочил, спрятался за очередной страницей, как за ширмой. Пытаешься догнать, резко переворачиваешь страницу: не там ли он, за поворотом? Но и там его уже нет. Осталась горка фотографий, несколько слов, которые, как тот самый рожок Мюнхгаузена, продолжает трубить и говорить голосом Калягина. Убеждая в том, что он сам, собственной своей персоной, был здесь, на каждой странице.
Григорий Заславский
Театральное дело Григория Заславского
03.03.2003
http://www.kalyagin.ru/press/1909/
Док. 394170
Перв. публик.: 03.03.03
Последн. ред.: 09.11.07
Число обращений: 365
Калягин Александр Александрович
|
|
|
|
|
