Концепция спектакля была отчасти заявлена самим выбором артистов. В неразрывной паре Дон Кихот - Санчо Панса Александру Калягину по традиции должна была бы достаться комическая роль слуги, но досталась трагикомическая роль хозяина. На роль Санчо в противовес похожему на Фальстафа Кихоту пригласили из Театра Вахтангова высокого и печальноглазого Владимира Симонова. Проницательный зритель сразу понимал: рано или поздно слуга и хозяин поменяются местами. И был прав.
Автор спектакля болгарский режиссер Александр Морфов уже ставил похожего "Дон Кихота" у себя в Болгарии. Там постановка стала хитом и пользовалась успехом у зрителей. На московского "Дон Кихота" зритель, судя по всему, тоже будет ходить, но свою болгарскую удачу Морфов повторить не смог. Его спектакль хорош не столько как результат, сколько как задумка. Во-первых, режиссер всячески выявляет пародийную сущность шедевра Сервантеса, герой которого, по словам известного литературоведа Эриха Ауэрбаха, не столько опередил свое время, сколько отстал от него. Этот дородный с одышкой Дон Кихот начисто лишен романтического флера. Калягин подчеркивает в своем герое не столько благородство душевных порывов, сколько неадекватность поведения. "Униженные и оскорбленные", защита коих и возвышает сумасшедшего идальго в наших глазах, появляются в спектакле только один раз. Несложно догадаться, что это матерые уголовники. Отпущенные на свободу, они немедленно дают всем тумаков, а самого Кихота избивают до полусмерти. Совершал ли сей рыцарь свои знаменитые подвиги, вообще не ясно. Вероятно, это не более чем легенды, которые слагают на постоялых дворах, чтобы скоротать время.
Во-вторых, наряду с пародийностью для Морфова чрезвычайно важна заложенная в романе театральность. Дон Кихот оказывается жертвой не столько собственной болезненной фантазии, сколько неумения отличать реальности от игры. Точнее, от розыгрыша. Центральной становится в спектакле сцена с бродячими артистами, которые дурачат горе-рыцаря в прямом и переносном смысле из любви к искусству. Как озорная ватага из "Двенадцатой ночи" - беднягу Мальволио.
В-третьих, Морфов совершенно переосмысляет образ Санчо. Здесь он - не антипод Дон Кихота, а его alter ego. Здравого смысла у него ничуть не больше, чем у его доблестного хозяина. Этим и оказывается оправдана финальная метаморфоза. Постаревший Дон Кихот, давно уже разуверившийся в своем высоком призвании, передает все еще верящему в карликов и великанов слуге доспехи. Надев их, Санчо становится похож на хрестоматийного Дон Кихота. Он отправляется в путешествие теперь уже не в пространстве, а во времени. Из реальности - в миф. В реальности же остается немощный и жалкий старик Алонсо Кихано.
Увлекательная в изложении, в спектакле концепция оборачивается набором сценических банальностей. Кастаньетно-карнавальная массовка в пестрых нарядах играет в худших массовочных традициях: пляшет фламенко, громко гогочет - в общем создает приличествующую случаю сценическую суматоху, именуемую на театроведческом сленге "праздничной театральностью". Костюмы одного из -лучших театральных художников России Эдуарда Кочергина выдержаны в духе лубочной исторической драмы и тоже работают на создание означенной театральности. Талантливый мастер сценических гэгов, Морфов в московской версии своего хита оказывается как-то на удивление неостроумен. Спектакль захватывает по-настоящему только в одной сцене. Это финал, где постаревшего и уже попрощавшегося с Санчо Кихота отказываются признать за великого рыцаря слуги короля и прочие обыватели. Калягин вдруг играет в этой сцене нечто совсем неожиданное - маленького человека русской классической литературы, Акакия Акакиевича, который вместо шинели утратил рыцарские доспехи. Он вызывает не жалость, а настоящее, глубокое, подлинное сострадание. В эту минуту начинаешь понимать, что театральный дух - как и дух вообще - веет где захочет. И верить, что в московском театре "Et Cetera" он поселится всерьез и надолго.
Марина Давыдова
Время MН
08.10.1999
http://www.kalyagin.ru/press/1427/
