В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
Игорь Манцов. Что такое плохо Назад
Игорь Манцов. Что такое плохо
...А чем все это время занимался режиссер? А был ли, с позволения сказать, мальчик? Похоже, был, но недолго. В борделе мадам Жюли на нерезком втором плане угадывается номинальный постановщик, Филипп Янковский. Он в синем костюме гусара. Плохо контролирует себя, кричит что-то невнятное и, пока сладкая Жюли щебечет по телефону, бьет об пол бокалы. Практически все постсоветские режиссеры знают: а) Хичкок велик; б) Хичкок мелькал в каждой своей картине; в) это называется камео, это остроумно. В свеженьком телесериале "Гибель империи" по Юзефовичу Владимир Хотиненко тоже заснял себя и, кажется, свою супругу. Он в офицерской шинели, а она безусловно дворянка. Рассуждают о судьбах русской революции и рядом с опытным актером выглядят неубедительно. Хичкок, во-первых, выразительный. Во-вторых, Хичкок - это Хичкок, человек на своем месте. В-третьих, и я об этом уже писал, никогда-никогда совку не стать дворянином. Уже совсем скоро, когда пройдет шок от либерального передела девяностых, над совками, и даже предъявляющими сколь угодно дорогие собольи шубы с "мерседесами", будут смеяться, хохотать. Это для начала.

Впрочем, есть один отечественный режиссер, на которого смотреть интересно: Никита Михалков. Он, конечно, Актер Актерович, и пускай побольше снимается на первом плане, пускай. Что называется, танцуй, пока молодой (душою). В фильме "Статский советник" Михалков не только лицедей, но и "художественный руководитель". Смекайте: режиссера фактически нет, вместо него худрук. С худрука, значит, и спросится. На Страшном суде, то бишь худсовете. Еще есть сценарист, Борис Акунин, в очередной раз адаптировавший собственную беллетристику. От фильма меня едва не стошнило, и в Акунине я усомнился. Дома отыскал книжку, открыл наугад, прочитал:

"- Хорошо, - кротко согласился Фандорин. - Про баррикады я понял. Но ты больше не будешь в меня стрелять?

Эсфирь намазала булочку джемом (отличным, малиновым, от Сандерса) - аппетит у нее сегодня был просто зверский.

- Там посмотрим. - И продолжила с набитым ртом. - Я к тебе буду приезжать. А ты ко мне не езди. Распугаешь всех моих друзей".

Сдаюсь: мне по-прежнему нравится. Перечитывать, конечно, не стану, но сладостные минуты первого знакомства помню хорошо. Акунин тонкий, мастеровитый, умница! Все верно, мы полюбили его за дело. За эту вот "булочку", за эту капризную, но в сущности совершенно послушную лапочку с набитым ртом. За стилизованный уют, за ироничную мещанскость, за удобство, за Россию, которой никогда не было, но которую хочется. А главное, за капитализм с человеческим лицом - за Фандорина.

Ведь что такое Эраст Фандорин, как не воплощенная греза Макса Вебера, как не наполненный до краев сосуд с протестантской этикой, как не герой капиталистического труда: "...При распределении "ролей" господин Пожарский оставил меня б-без дела. А сидеть сложа руки я не привык". Это из романа; в фильме же, чей дух глубоко враждебен духу литературного первоисточника, ничего подобного не ищите. Протестантская идея мирского служения, плавно переходящая в "мирской аскетизм"; максимы капиталистической повседневности, обусловленные этическим кодексом строителя капитализма, - все это сформулировано Вебером примерно в те же годы, когда зрелый Фандорин реализует свои лучшие качества. Рационализация вплоть до полного освобождения от Бога. "Расколдованный мир", где не суждено реализоваться никаким магическим поползновениям, где человеку труда (и лишь во вторую очередь человеку ума!) Эрасту Фандорину - все ясно. Все подвластно.

Человек у Акунина равен собственному имени. Эффективная технология писателя: едва сверкнуло имя, сразу понятно, чего от этого имени ждать. Имя - исчерпывающая характеристика, оно гарантирует морально-нравственную прозрачность персонажа. Имя - это и социальное тело, и социальное действие. А в фильме? Вертятся вокруг своих осей хорошо знакомые ряженые: с позволения сказать, звезды. Лица знакомые, а вот персонажи, напротив, непроработанные, мутные. Похоже, с богатым и никому не подотчетным внутренним миром. Заколдованные! Плохо номер раз.

Павел Громов, которого я только что с увлечением перечитал ("Написанное и ненаписанное", М.: 1994), метко высказался о моем любимце: "Гарри Купер - значительнейший актер - с ним тема труда, как человеческая неотъемлемая тема, иначе невозможно играть современного человека ХХ века. Это в любом случае трудовой, я считаю, человек. Эмма Бовари и Анна Каренина невозможны". В том смысле, что исполнители в режиме "праздность" выглядят в современном кино фальшиво. Однако наше нынешнее "барство дикое" в пику прежней гипертрофии труда упорно заказывает томность, манерность, бездеятельность. Напротив, американское кино 30-х, украшенное, кстати, не одним лишь Гарри Купером, было заказано людьми, пострадавшими от Великой депрессии, от голода с тоскою, и желавшими поэтому строить и месть, работать и созидать. Да, и зарабатывать, но честно, но прозрачно! Рано или поздно - в качестве реакции на нашу Гипервеликую депрессию - подобное кино случится и в России. Боюсь только, что в нынешней удушливой атмосфере я до него не дотерплю.

Конечно, Меньшиков - отличный актер, настоящий. Я об этом позабыл, но, едва увидев его с тонкими усиками и выпученными глазами, возликовал. Зря. Смотреть на Меньшикова любопытно, и в принципе он не пустой, хотя глазки всегда ледяные, даже и в "Покровских воротах". Но Меньшиков ни в коем случае не Фандорин, ни за что! Фандорин холеный, лощеный, но непременно трудяга: ни минуты покоя, ни секунды покоя... Идеальный Фандорин - именно Гарри Купер. Меньшиков же - это стиляга. Это, извините, совок, совочек: "Где бы ни работать, лишь бы не работать". Это антропологический эквивалент позднего СССР в его интеллигентском изводе. Обаяшка, отвлеченный иронист, причина и цель безмозглой перестройки. Конечно, не герой-любовник, нет. Вдобавок ему не предложено адекватной двигательной программы. Только вытаращенные глаза, только созерцание. Кажется, он ставил в театре "Горе от ума", сам играл Чацкого? Подходящая роль, но где Чацкий и где Фандорин? Даже Михалкову-Пожарскому предложено здесь несколько активных средних планов. Однажды он в рапиде прыгает через стул. Кстати, грузновато, не впечатляет. Что называется, танцуй, пока молодой. Короче, праздный созерцатель Меньшиков - это из другого сюжета, плохо номер два. В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов. Меньшиков - герой позавчерашнего дня.

Михалков: плохо номер три. Это тем более обидно, что поначалу я за него болел. Появляется шумно, осуществляет три-четыре удачных речевых жеста: решено, буду болеть за худрука! Гадаю, как-то он проведет значимую для Акунина линию бюрократического вора: "Прудона читали? Собственность - это кража. И мы с вами стражники, приставленные охранять краденое". Но Михалков осуществил ряд беспрецедентных подмен и превратил значимую острую линию в политкорректный овал. В овальчик. В невнятицу. В чепуху.

Конечно, злокозненный Пожарский - тоже дитя М.Вебера, посвятившего бюрократии не одну вдохновенную страницу. Похоже, время больших возможностей Никиту Михалкова травмировало. Человек, поставивший "Неоконченную пьесу", а хотя бы и "Утомленных солнцем", должен понимать, что такое плохое кино неприемлемо! Впрочем, совсем недавно я уже писал, с какой неблагородной целью они, и даже самые талантливые из них, понижают планку. Худрук узурпировал центральное место в картине, устроил себе бенефис. Эта жадность - в ущерб художественному целому. Одновременно эта жадность так понятна, так понятна! Антропологический эквивалент социального. Спасибочки за откровенность.

У Михалкова-актера случилось тут несколько попросту неточных и даже безвкусных кусков! Ясное дело, декоративный режиссер Янковский контролировать его не смел, да скорее всего ничего этот гусар в тонкостях актерской игры не понимает (см. дебют Ф.Янковского "В движении"). Страшнее то, что и самому Михалкову, Актеру Актеровичу, уже все равно, как он выглядит. Барин гуляет, расступись! Только успевай подносить расстегаи с кулебяками. Кстати, у Меньшикова откровенных проколов все-таки нет. Ни единого. Неуместен - да, но всегда в рамках высокого профессионализма. А три-четыре меньшиковских минуты - много выше среднего.

Зачем на все это ведется Акунин? Неужели только деньги?! Худрук Михалков совершенно искажает, извращает кристально ясную планировку романа, а любимый писатель ставит на этом безобразии свою роспись: "Автор сценария". Роман организован по принципу бинарных оппозиций: глава про Фандорина, глава про Грина. Оба - идеалисты, судьбы которых скреплены стежками циника-бюрократа Пожарского. Это внятно, это "понимающая социология", не меньше. По Веберу, капиталистическая рациональность (см. Фандорин) эволюционирует до стадии рациональной бюрократии (как раз Пожарский). И впоследствии эта самая бюрократия отменяет свободное социальное действие, а может, и свободу частного человека, того же Фандорина. Иначе, Пожарский - это доведенный до совершенства Фандорин! Не случайно любимый акунинский герой сразу признает логическое первенство Пожарского: "Первый раз судьба свела его с человеком, обладавшим большим сыскным дарованием". Вот где глубина и вот где кошмарное обещание акунинской книжки.

А что в фильме? Черт-те что. Из фильма следует борьба двух карьеристов, Меньшикова и Михалкова, разворачивающаяся на неприглядном криминальном фоне, на фоне разборок бандюганов Грина, Козыря, Рахмет-Гвидона: плохо номер четыре. В романе у каждого героя своя, социально обусловленная дама сердца, грамотно достраивающая мужской образ. В фильме же - декоративные девочки, которые явно не знают, что играть, и культивируют на лице какую-то фальшивую психологию. Героини случайны, как случайны их позы, интонации, мимика.

Этот фильм идеологически противостоит роману Акунина. В отличие от первых, тоже бездарных, но безобидных экранизаций, эта утверждает идею успеха любой ценой. Уравнивает всех героев в качестве бессмысленных марионеток, сволочей. Здесь последовательно осуществляется стратегия непонимания: персонажей, социальных страт, вековых правд и неправд. Эта безжалостная профанация словно бы прилагается к роману, ибо осмыслить, что же тут происходит, человеку, не знакомому с первоисточником, нельзя.

Сомнительному "успеху предприятия" способствует невозможная композиция, плохо номер пять. Как и в "Турецком гамбите", в этом фильме отсутствуют смысловые акценты с паузами. Снова монтажное бешенство, монотонность, ритмическое однообразие. Одна линия наезжает на другую. Например, сцена вербовки Рахмета худо-бедно завершена, но, вопреки логике, эпизод не заканчивается. Михалков почему-то кидается к дверям, за которыми обнаруживает человека по имени Зейдлиц. Скороговоркой отчитывает этого персонажа, про которого мы и думать забыли, тем самым смазывая впечатление от сцены вербовки. Зейдлиц - это иная, побочная линия, уместная в романе, но никак не помещающаяся в двухчасовое кино. Вот бы ее выкинуть! Нет, жалко. Жа-алко. Жадничают. А зрителя не жалко? Едва Михалков бросается к двери, здравый смысл и художественный вкус умирают. Через полтора часа Зейдлиц появится еще один раз, и его сразу застрелят. Давно не видел ничего столь же бессмысленного, очень давно.

В романе же никого лишнего, все на месте: и Зейдлиц, и генерал-губернатор, и девочки. "Женская чувственность, рабочий вопрос, вредность нижнего белья, черта оседлости - вот лишь некоторые из тем, которые успела затронуть мадемуазель Литвинова за три первые смены блюд". Все-таки перечитаю, хочу.



25 Апреля 2005
http://old.russ.ru/columns/street/20050425-pr.html

Док. 405375
Перв. публик.: 25.04.05
Последн. ред.: 01.12.07
Число обращений: 344

  • Манцов Игорь

  • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``