В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
Игорь Манцов. Никита против Александра Назад
Игорь Манцов. Никита против Александра
В домашнем шкафу, во второй половине 70-х нашел кирпич "История КПСС". Это было прежнее, не тронутое брежневской цензурой издание. Я читал его взахлеб: оказалось, партийная жизнь бывает интересной. Отдельно нравилась ловкая победа товарища Хрущева над оппортунистами. Ребенку был симпатичен Хрущев, своей неуемностью он напоминал товарища Бендера. Плюс разоблачил культ. Плюс поставил на место империалистов. Единственным темным пятном на его светлом облике была Программа построения коммунизма.

"Как это будет выглядеть? - опрашивал всех взрослых без исключения. - А главное, куда же после победы, потом?!" Мною владела идея прогресса, движения. Идея коммунизма представлялась поэтому тупиком, остановкой. Когда все прочие расписались в равнодушии и некомпетентности, я поделился сомнениями с учительницей истории: "А что если потреблять станут быстрее, чем работать?" Старая партийка выдохнула, не подумав: "Хочешь сказать, что при коммунизме будут воровать?!" Когда же поняла, что расшифровала мою мысль слишком радикально, замяла разговор и вплоть до выпускного экзамена ставила вместо законных пятерок четверки.

Теперь вот услышал по радио песню из хрущевских 60-х. Кажется, Кристалинская и Кобзон: две рабочие девчонки танцуют на теплоходе, спешащем "навстречу утренней заре по Ангаре, по Ангаре". Масскульт безошибочно кодирует социопсихологический расклад. Песня утверждала, что и через годы "снова, снова девчонки на палубе до утра будут вальс танцевать"! Вот оно что: коммунизм осознавался не как поступательное движение, а как вечное повторение, как "снова и снова". Хрущев оформил и внедрил важнейшую мифологему, определяющую параметры нашего времени и нашего пространства по сию пору, несмотря на декларативный отказ от советского наследия. Вот мифологема в огрубленном виде: "Закрыться. Сохраниться. Если повезет, эволюционировать, как принято в цивилизованном мире". Кстати, 13 постсоветских лет предъявили ровно тот самый коммунизм, который за неимением достоверной информации малолетний я вынужден был вообразить. Поверьте.

Но самая поразительная строчка песни такова: "Верят девочки в трудное счастье..." Как это, трудное счастье?! Положим, еще Юлий Цезарь понимал под "счастьем" - "случай". Что тогда "трудный случай"? Предусматривает ли вечное повторение какую бы то ни было случайность? Все это не праздные вопросы, наоборот.

По телевизору показали харьковскую улицу, откуда симпатичная девушка настаивает: "Америка хочет взять нас в рабство!" Даже если это шутка юмора, она слишком концептуальна, чтобы от нее отмахнуться. Однако девочка не шутит: так думают многие постсоветские люди, и не в последнюю очередь та самая молодежь, на которую делали ставку либералы, вредители или недоумки - уже и не разберешь. Полагали, что для нового трудного счастья достаточно выморить старших. Дескать, постсоветские дети автоматически станут исповедовать западные ценности. Либералы, ау, вот они, ваши долгожданные восемнадцатилетние, в Харькове, Туле или Москве, все равно: "Америка хочет взять нас в рабство!" Погодите, новые будут еще нетерпимее. Идущие следом, совсем уже дикие, как раз и размажут вас, и укатают. К радости здравомыслящих.

Все это подводки к фильму Alexander, который представляется мне неудачей, но который все равно нужно смотреть. Слишком многое он цепляет, слишком волнует его феерический герой. Опытный Оливер Стоун, сценарист и постановщик, не решается смотреть на этого героя в упор. Через сорок лет после кончины образ Александра Македонского воссоздает царь Египта Птолемей I, в прошлом один из его военачальников, а ныне хранитель Александрийской библиотеки. Птолемей диктует мемуары и пытается докопаться до истины. Субъективный ракурс дает право на поэтические вольности, однако автор фильма ведет себя на удивление робко.

Вот в каких выражениях отчитывается о своих подвигах беллетризованный Александр, заселившийся в царство мертвых персонаж Лукиана Самосатского: "...и пришел к Иссу, где меня ждал Дарий с несметным войском. Что было дальше, Минос, вы сами знаете: помните, сколько мертвецов я вам прислал в один день; перевозчик говорит, что лодки для них не хватало, и многие переправились на плотах, сколоченных собственными руками". Ни одного эпизода подобного уровня в фильме нет. И это несмотря на то что фельетонист Лукиан играет на понижение, глумится, а Оливер Стоун культивирует пафос. Просто циничный Лукиан - крупный художник, а пафосный Стоун - средненький. Стоун слишком рационален, он не реализует до конца ни одну из тех грандиозных возможностей, которые обещал сюжет "Александр Великий". Я бы сказал, фильму не хватает поэзии, здорового варварства и страсти. Что, впрочем, одно и то же.

Зато Стоун последователен. Он трактует Александра как вечного подростка, крайне зависимого от Отца - царя Филиппа, Матери - колдуньи Олимпиады, Учителя - философа Аристотеля и, наконец, от Друга - любовника Гефестиона. Именно поэтому на главную роль назначен Колин Фаррел, актер, вызывающий ощущение недоделанности. Ощущение незавершенности. Колин Фаррел - это проект Героя, набросок, черновик. У него мелкие черты лица, его будто не долепили. Своего рода "эскиз", неудавшийся клон Брэда Питта, Героя полноценного и состоявшегося. Ясное дело, подверженный влияниям подросток не способен на страсть. Его гонят на улицу психологическая неустроенность и давление старших. Он своего рода хиппи, мечтающий найти Настоящий Дом, не в Персии, так в Индии. Подражая Отцу, надеется вырваться из-под влияния мифов, отвергнуть их жесткие схемы, обрести свободу и самоопределиться. Начать с чистого листа. Эта, в сущности левацкая, протестная трактовка кажется недостаточной. Энергии протеста может хватить для того, чтобы в одиночку добраться до края света и даже счастливо там устроиться. Чтобы набедокурить. Устроить пивной путч. Развенчать культ личности, который сам же и создавал. Заменить пшеницу на кукурузу или заминировать Евразию беловежскими соглашениями. Однако подросток с психофизикой Фаррела и мотивировками Стоуна не смог бы за 13 стремительных лет перекодировать Мир навсегда!

Стоун равнодушно проходит мимо алмазных россыпей. Вот индийское сражение. Герой падает бездыханным, мир окрашивается в красное, Александра уносят в палатку, откуда он потом выходит все тем же подростком, разве что хмурым и хромым. Больше не придумано ничего. А вот что я нахожу у Лукиана. Филипп отчитывает сына в царстве мертвых: "Тебя ведь считали богом; и вот, когда тебя видели раненым, уносимым на носилках с поля сражения, истекающим кровью и стонущим от боли, всем становилось смешно... Да и как же не смеяться, видя, как сын Зевса лежит без чувств и нуждается в помощи врачей?" Загадочная, раздражавшая современников интуиция Александра, который как бы угадал грядущего, униженного и осмеянного Бога, вычитывается даже из глумливого гротеска Лукиана, но совершенно игнорируется Стоуном. Оливер, меняй профессию!

Даже свою главную тему, свой идеологический заказ Стоун отрабатывает из рук вон плохо. Америка, снимающая кальку с Александрова мира, которому были свойственны взрывное преодоление и присвоение "абсолютной Чуждости" вкупе с бесконечным устремлением к расширению своих границ, Америка как самозванный наследник городской цивилизации эллинизма могла бы выбрать постановщика поспособнее. Александр - недоказанный бог, который сдуру подражал нравам покоренных племен, захватил в плен всех индийских слонов и в довершение неудачного жизненного проекта умер; таковы наиболее язвительные укусы Лукиана, но такова же, по сути, и концепция Оливера Стоуна.

Важнее, впрочем, не исполнитель, а сам факт заказа! Допустим, Америка ошибается чаще, чем можно. Но она настойчиво выбирает такие культурные схемы и таких героев, которые не могут не вызывать уважения у человека, еще недавно к ней, Америке, равнодушного, у меня. Вот потрясающая возможность, которую Стоун тоже проспал: где-то на краю земли, в Индии, опытные воины ропщут. Они хотят возвращения, хотят привычных благ: жен, роскоши и покоя. Они заслужили свое трудное счастье, и Александр гарантирует им обеспеченную старость: серебряные щиты, пожизненную пенсию из царской казны. Знает: человек слаб. Но сам собирается идти дальше. С новыми, восточными подданными. В согласии со своей очередной мистической интуицией Александр отказался замкнуть едва созданный Мир и открыл его в будущее. Цель - движение, смысл которого Александр пока не знает, но уже предчувствует. Будто протестуя против хрущевского тупика, Геннадий Шпаликов вбросил свою самую известную строку: "Никогда не возвращайся в прежние места!"

Но вернулись. Россия подобрала и Великого Петра, и придуманных им чванливых помещиков с убогими рабами. Безальтернативный культурный образец снова и снова тиражируют то большевики, то либералы. Как бы объяснить обреченной на рабство харьковской девочке, что далекая Америка, наивно выбравшая по-настоящему Великого Александра, ни в чем не виновата? Как бы объяснить своей неповзрослевшей стране, что ее надежды сохранить в кубышке самобытность, лапти, духовность, царскую символику и советскую спесь не имеют ни смысла, ни шансов: отберут последнее.


29 Ноября 2004
http://old.russ.ru/columns/street/20041129-pr.html

Док. 405395
Перв. публик.: 29.11.04
Последн. ред.: 01.12.07
Число обращений: 334

  • Манцов Игорь

  • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``