"Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон " (и даже когда требует), писатель вынужден, а часто и сам стремится каким-то образом общаться с реальным миром. Иногда эти контакты бывают достойными, иногда недостойными, иногда плодотворными, иногда просто убийственными, но обсуждать какой-нибудь специальный кодекс поведения для писателей или, если угодно, литературную " технику безопасности " еще вчера было невозможно, ибо самые почтенные социальные институты пришлось бы публично объявить наиболее опасными. Темы " писатель и власть ", " писатель и деньги ", " писатель и слава " затрагивались крайне осторожно: писатель мог приблизиться к власти ровно настолько, насколько она сама этого желала, обличать ее он мог ровно в той мере, в какой она это терпела, денег он мог иметь не больше, чем она ему выписывала, и слава... - нет, подпольная слава тоже существовала, но всегда болезненно деформированная не в ту, так в другую сторону. Правда, темы " писатель и алкоголь ", " писатель и женщины " могли разрабатываться довольно свободно, однако новое время и сюда внесло кое-какую специфику. Какую - прозаики из Санкт-Петербурга Александр Мелихов и Андрей Столяров попытаются обсудить. А пока - диалог первый
"Писатель и власть".
Ласковое прикосновение смерти
Андрей Столяров. Наш брат писатель стремится во власть. В этом нет никаких сомнений. Писатели хотят хотя бы таким образом занять место, предназначенное им как небожителям. Люди, в чьих руках оказывается власть, - всегда на виду, их имена у всех на устах, такой удел кажется писателю завидным. Любой автор, что бы он ни говорил сам о себе, страстно жаждет признания . Причем признания читателей, сколь бы ни было оно велико, ему недостаточно. Точно так же, как недостаточно признания критиков, то есть профессиональной литературной среды. А совпадение, рождающее резонанс, который лишь один и создает в литературе подлинные репутации, возникает настолько редко и по такому причудливому капризу судьбы, что достается только счастливчикам, да и то не каждое десятилетие. Всерьез рассчитывать на это нельзя . Зато попадание в фокус политического внимания дает известность, пусть даже мгновенную, но всероссийских масштабов. Примеров много, они общеизвестны.
Александр Мелихов. А " цель творчества - самоотдача, а не шумиха, не успех " - неужели это всего лишь притворство? И неужели так уж страстно жаждал успеха Кафка, который завещал уничтожить свои рукописи? Если во мне есть хоть что-то от настоящего писателя, позволю себе засвидетельствовать: писатель желает не славы, не " широкого признания", а отклика, понимания . Слава - лишь косвенный и очень сомнительный признак того, что это понимание имеется . И если писатель видит, что слава есть, а понимания нет... Вы читали дневники позднего Толстого?
Что кривить душой - даже поддельное, искусственно раздутое восхищение доставляет некоторую приятную щекотку, но очень кратковременную и всегда смешанную с неловкостью. А то и с горечью. Когда тебе с восторгом признаются : "Я тебя так люблю, ты такой оптимист, такой весельчак! " - только тоска берет. Я хочу, чтобы во мне ценили то, что ценю в себе я сам, и притом те, кого люблю я сам. А в делах литературных я люблю тех, кого восхищает - не во мне, в литературе - то же, что восхищает меня . Если попутчик в поезде впопад и с пониманием процитирует Герцена, я сразу проникнусь к нему симпатией и буду огорчен, если
ему не понравится моя проза. Если же он сначала похвалит Анатолия Иванова, а потом меня ... Благодарение Богу, это невозможно, но у меня были случаи, когда мою прозу - в виде комплимента! - сопоставляли с айтматовской "Плахой " , а мою публицистику - с публицистикой Эренбурга, и было неловко, хотелось поскорее замять разговор.
Известность для настоящего писателя - только средство, инструмент, без которого невозможно добраться до тех, быть может, одиночек, с которыми у него установятся заочные понимание и любовь.
Другое дело - писатель идет во власть в качестве не писателя, а бизнесмена, для устройства каких-то своих земных дел (а у кого их нет?), тогда это ход вполне разумный. Только делает его уже не писатель, а делец в маске писателя . Настоящего же писателя с властью связывают отношения неизбежно драматические. Инженер, врач, ученый могут подолгу даже не вспоминать о власти, но писатель обречен хотя бы внутренне вести с ней постоянный диалог. Ибо у писателя и у власти во многом единое поприще, а наиболее жестоко, если вспомнить, чему учил Дарвин, конкурируют между собой те виды, которые пасутся на одном поле. Властитель обязан быть представителем общественного целого, и писатель обязан быть представителем общественного целого; властителю необходима власть над умами, и писателю необходима власть над умами. И если прозаик, поэт уходят в частную жизнь или служение " чистой красоте " - это требует постоянного внутреннего напряжения . Потому что к писателю, как и к властителю, со всех сторон взывает все живое: "Откликнись! Откликнись! " И беспрерывно отвечать: " Подите прочь! Подите прочь! " - требует немалых волевых усилий. Математик или лавочник, оторвавшийся от целого, могут этого не замечать, но поэт, прозаик будут настаивать, порой даже агрессивно, что пора литературу сделать просто литературой, а не тем и не другим... И властителя, переставшего думать о целом, тоже начинает понемножку угрызать совесть, сколько ее осталось; он, глядишь, и сделает что-то для вечности, ну точно так, как писатель нет-нет да и попытается что-то сделать на злобу дня, продвинуть модель социального бытия, которая ему пригрезилась.
Вольтер или Пушкин стремились сделаться советниками монархов отнюдь не из жажды власти и славы. Подобные стремления чаще всего наивны, поскольку даже самые разумные из нас, создателей воображаемых миров, недооценивают сопротивления реальности. Она всей тяжестью падает на властителей тел и дел, а не на властителей дум, для которых и разочарования плодотворны. Поэтому политики обязаны четко разграничивать возможное и невозможное и избегать опасного, если даже оно прекрасно. А такая умеренность и аккуратность, в свою очередь, гибельна для искусства.
Словом, писатель может отправиться во власть не только за известностью, но задержаться там надолго он вряд ли сумеет, если останется писателем.
А . С . У любого автора время от времени наступает период " творческой немоты " , период, когда сказать ему больше нечего (а говорить хочется), но продолжать писать означает совершить творческое самоубийство: начинается перемалывание, подражание, как правило, неосознанное, самому себе, повторение, пусть несколько иными словами, ранее уже написанного. Это чрезвычайно опасный период. Как его преодолевать - вопрос отдельный. Писатель оказывается перед трудным выбором: продолжать все так же брести по зыбучим литературным пескам, надеясь, что в конце концов выйдешь на твердую почву (правда, такой уверенности никто не имеет), либо довольно быстро взлететь, используя такое мощное средство " подъема " , каким является власть. Она мгновенно вырывает писателя из литературного небытия, дает ему то, что литература (в такое время, как наше) дать не может. Стремление к власти - признак творческого бессилия .
А . М . Вот этого я не понимаю. Державин, будучи государственным мужем, не оставлял " поэтического деланья" . Можно привести примеры, когда писатели, вкусившие власти, потом всю жизнь от нее отплевывались. Власть не только возносит писателя в сияющую заоблачную высь, но и делает его предметом насмешек.
А . С . Власть многое дает, но взимает за это и определенную плату. Как любая страсть, она полностью поглощает личность. Зачем биться над каждым словом, если можно три раза в неделю " светиться" по телевидению? Она дает автору ощущение собственной значимости. Только значимости виртуальной, не обеспеченной подлинным творчеством. Это нимб без святого. Память о том, чего на самом деле не было, требующая постоянного возобновления . И потому прикосновение к власти опасно. Писатель приобретает известность, но перестает быть живым, творящим. Это ласковое прикосновение смерти, обращающее человека в фантом. Удачных примеров сотрудничества писателя с властью нет. Не имеет значения, какая это власть - тоталитарная или демократическая . Результат всегда один - полное и необратимое исчезновение писателя .
А . М . Что правда, то правда: власть, если подразумевать под этим словом ответственность за других, неизбежно истребляет прекраснодушие. Социальное целое противоречиво, делать добро для одной его части всегда приходится за счет другой. А социальные силы, участвующие в этом вечном противостоянии, настолько огромны, что управлять ими, следуя книжным представлениям о справедливости, просто-напросто невозможно. Будь ты хоть Антон Павлович Чехов, все равно вынужден будешь прижимать слабых и уступать сильным, чтобы не погубить всех. Человек, " отвечающий за других " , не может быть идеалистом. Но, полностью подчинившись реальности, невозможно уже оставаться творцом воображаемых миров. Хотя - в свободные минуты почему бы и не заделаться вдвойне страстным мечтателем?
Впрочем, примеров не припомню. Разве что Марк Аврелий какой-нибудь, но это давно было.
А . С . Творчество, по моему глубокому убеждению, содержит в себе изначальное противоречие между миром и автором. Если его нет, какой смысл тогда водить пером по бумаге? И потому, вступая вольно или невольно в игры с властью (имея возвышенные и благие намерения), принимая ее условия, писатель, на мой взгляд, рискует утратить границу между собой и миром и, как следствие, потерять способность творить. Он может стать, например, Пикулем или Боборыкиным, но точно уже никогда не быть ему ни Достоевским, ни Чеховым, ни Львом Толстым. А писать, зная, что никогда не поднимешься до этих вершин, - это все равно что любить, не имея для того природных возможностей. "Непонятна любовь евнуха ",- сказал Юрий Тынянов. Зато понятна тщета писателей, лишившихся творческой страсти, обращающихся, например, к дикому национализму и подсчитывающих процент " чистой крови " у тех, кто творит. Такова их добровольная плата за танцы в политическом хороводе.
Один на один
А . С . Итак, стремиться к власти нельзя . Мне это представляется вполне очевидным. Однако существует еще один давний способ строить свои отношения с миром. Это позиция непримиримого критика, обличителя этических и социальных уродств, которыми отмечена любая власть. Такая позиция сейчас главенствует. На одну публикацию, внятно объясняющую экономические реформы в России, приходится десять статей о " преступном антинародном режиме " , приведшем страну к катастрофе, о " губительных экспериментах " , производимых над Россией некими темными силами, о " тотальной коррупции " и " некомпетентности " всех органов власти.
Эта позиция у меня тоже вызывает сомнения . Что здесь от искреннего негодования, а что все от той же неутоляемой жажды общественного признания ? Быть критиком сегодня легко и почетно. Нынешняя оппозиция власти плоха уже тем, что стала выгодной. А у писателя должен быть талант поступать невыгодно. Нет полной веры оппонентам нынешней власти. Взять для примера хотя бы яростных (в прошлом) антисоветчиков Александра Зиновьева и Эдуарда Лимонова, превратившихся всего за несколько лет в защитников коммунистического режима. Следование ли это политическим убеждениям или способ обратить на себя внимание общества?
А . М . Можно сотрудничать, нельзя сотрудничать - к чему столь " неукоснительные предписания" ? В судьбе писателя мотивы его поступков мне представляются важнее самих поступков. Если писатель вначале вырабатывает некие общие принципы, а потом они ведут его хоть к бунту, хоть к конформизму - это вполне допустимо. Если же он руководствуется выгодой, то и бунт, и конформизм его одинаково противны. Словом, если он требует, чтобы власть жила по законам благородства, а сам живет по законам целесообразности - это отвратительно, как всякое ханжество.
Есть люди, которым не за что себя чтить, пока они не восстанут против чего-то могущественного. Без самопреклонения им жизнь не в жизнь, а на какую бы то ни было позитивную миссию они не способны.
А . С . Писатель при любом столкновении с властью неизбежно проигрывает. В каждый момент власть могущественнее своего оппонента. И однако здесь, обрати внимание, наличествует любопытный феномен. Потому что, проигрывая на первый взгляд каждую конкретную схватку, писатель, как ни странно, в итоге выигрывает битву. Он побеждает тогда, когда ситуация кажется уже безнадежной. Он возрождается, будто феникс, перед которым бессилен любой огонь. Так победили Зощенко и Ахматова, став из гонимых писателей классиками литературы. Так победил Александр Солженицын, вступивший когда-то в сражение с монстром тоталитаризма. Так победил Сергей Довлатов, внезапно вынырнув из небытия, где теперь уже навсегда остались его противники. Вот на что может рассчитывать писатель, вступая в поединок с драконом. Огнедышащее чудовище не может перейти из сиюминутности в вечность. Оно принадлежит прошлому, в то время как автор - будущему. Не зря один из петербургских критиков говорит, что литература - это посмертная справедливость.
А . М . Если читать только список победителей, может показаться, что справедливость и впрямь торжествует хотя бы посмертно. Но если взяться за список побежденных...
А . С . Писатель, как мне кажется, не обязан заниматься правозащитой. Другое дело, что общество в экстремальных ситуациях обращает свой взор на писателя, ожидая его слова. Тогда он просто вынужден возвышать голос. История знает немало достойных примеров. Дело Дрейфуса и знаменитое "Я обвиняю " Эмиля Золя , "Наполеон Малый " Виктора Гюго, " Письмо к вождям " Александра Солженицына, гражданская акция Синявского и Даниеля в защиту свободы слова...
А . М . Вынужден возвысить голос... "Вынужден " - очень точное слово. Я не могу вечно возмущаться тем, что осенью идет дождь, что воры крадут, а антисемиты лгут. Для таких благородных, но очень простых эмоций вовсе не требуется писатель. Но его голос звучит несколько громче, поэтому говорить приходится ему.
А . С . Противостояние власти - такая же трясина, как сотрудничество с нею или сервилизм. Политизированность помешала, например, Лескову. Его " отомщевательные романы " , кроме специалистов, уже вряд ли кто-нибудь будет читать. Политизированность в известной степени мешает и Солженицыну: беллетристика "Красного колеса " стиснута мировоззренческими конструкциями. "Разоблачительные романы " Гора Видала об американской истории также написаны всего лишь одной краской - черной. Но возникают ситуации, где писатель должен высказаться, потому что иначе он потеряет внутри себя то, без чего невозможно писать. Надо сказать, писатель - профессия рискованная . Всякого берущегося за перо пронизывает смертельный сквозняк бытия . Отсюда - трагедийность в судьбах писателей. Принимая некоторые почетные привилегии, связанные с литературной деятельностью, писатель добровольно берет на себя и некоторые весьма рискованные обязательства. В частности, если потребуется, выйти один на один против любого монстра. Исключений здесь быть не может, творчества без смертельного сквозняка просто не существует.
А . М . Я думаю, исключения возможны. Если писатель много лет изображает бескомпромиссного громовержца, а в опасную минуту пасует, выглядит он, конечно, жалко. Но представим себе, что Кафка дожил до немецкой оккупации и продолжал отсиживаться в своем уголке, как он это делал всю жизнь, - разве мы стали бы меньше перед ним преклоняться ? Все-таки главное поприще писателя - сфера духа, а это царство свободы: в нем не должно быть принудительных мобилизаций.
Бегство от демонов
А . С . Что делать, если писатель, с одной стороны, не хочет сотрудничать с властью, а с другой стороны, не собирается ей открыто противостоять? Художник, вероятно, раздражает власть одним фактом своего независимого существования .
А . М . Тоталитарная власть стремится пристроиться третьей к каждой двуспальной кровати. А более-менее демократическая власть обычно ведет себя по отношению к писателю с вежливым безразличием. Если уж он очень знаменит, время от времени выдает ему ордена. Откажется, раскричится - понимающе улыбнется: творческий, мол, человек, надо потерпеть. Ну, словом, власть обращается с ним как с одаренным ребенком или, наоборот, как с почтенным, но несколько маразмирующим старцем. Прочих, не знаменитых, она просто не замечает: и крик твой, и молчание выйдут немногим громче, чем у твоего соседа по лестничной клетке.
А . С . Да, но сам писатель не может быть безразличен к власти. Власть - это часть того мира, который он художественно воспринимает. Она пропитывает собой все человеческие отношения . Власть - как воздух, который не замечаешь, пока не начнешь задыхаться . Дело здесь, по-моему, вовсе не в том, как власть воспринимает писателя; дело в том, как сам писатель относится к этому вечно голодному демону. Скрыться от него в " чистом искусстве " , по-видимому, невозможно.
Звезды и чертополох
А . С . Подведем некоторые итоги. Мне кажется, что писатель не может сотрудничать с властью, это приводит к его перерождению, к неизбежной литературной смерти. Мне также кажется, что открытое противостояние власти допустимо лишь в редких, экстремальных случаях. И вместе с тем совершенно скрыться от власти нельзя . Слишком уж политика пронизывает современное государство.
А . М . Есть еще один путь - использовать власть. Впрочем, мы это и делаем, сами того не замечая . Культура во все времена использовала власть в своих целях: если бы она этого не делала, она так и осталась бы по-своему восхитительной, но все же в чем-то примитивной " народной " культурой. Ни Толстого, ни Достоевского, ни Пушкина - и, конечно же, нас с тобой просто не было бы. Если бы государственная власть не закрепляла определенные имена, определенные произведения в качестве эталонных, если бы в искусстве царил плюралистический принцип " о вкусах не спорят " , если бы Шекспир и Толстой каждые четыре года, как президенты и думские депутаты, подвергались демократическому голосованию, в котором голос знатока весил бы столько же, сколько голос невежды, через два-три поколения от великих имен осталось бы слабое эхо. А если бы она пожелала запретить не только Платонова, но и Толстого, Чехова (как это было в третьем рейхе), мы жили бы сегодня в другой стране.
Творческая элита имеет возможность канонизировать свои вкусы, используя влияние на государственную власть. Все-таки не Газпром и не ФСБ составляют учебные программы. Сочинители текстовок для попсовых песен пока еще в хрестоматии не попадают.
Это и означает, что культура все-таки защищает себя, используя государственную власть.
А . С . Нет, по-моему, следует держаться подальше от власти. Власть и писатель, по крайней мере сейчас, должны быть отдалены. Писатель, как мы знаем, сам является властью. Именно поэтому писатель не только не должен ничего у власти просить, но и по мере сил должен отстраняться от ее смертельных объятий. Единственная позиция, которую, как мне кажется, может занимать ныне писатель, - это сдержанное и критическое отношение к власти как таковой. Политическая практика не для писателя: здесь слишком много сиюминутных соблазнов. Он не кесарь, он атлант, поддерживающий на плечах небесный свод. Может быть, это горбатый атлант, но и тяжесть достаточно велика. Оппозиция писателя - это оппозиция будущего. Это взгляд на власть из того пространства времени, которому еще только предстоит осуществиться . Взгляд из вечности на конкретную историческую эпоху. Звезды светят всем, правда, далеко не все обращают на них внимание. Зато светят не одно тысячелетие, и ориентироваться по ним в океане жизни можно всегда: и в древнейшие времена, и сейчас, и в новом, еще только наступающем веке.
А . М . Я не думаю, что взгляд писателя, даже гения из гениев, - это взгляд из будущего. Это скорее взгляд из " всегдашнего ". "Прикованный Прометей ", " Ромео и Джульетта ", " Дон Кихот ", " Герой нашего времени ", "Война и мир ", "Казаки ", " Преступление и наказание ", "Идиот ", "Процесс ", "Тихий Дон ", " Посторонний " вряд ли говорят нам о чем-то, что еще только-только осуществляется ,- они наполняют наше воображение мирами чрезвычайно сложными и глубокими и все-таки неизмеримо более цельными, постижимыми и яркими, чем те, которыми нас заваливает сумбурная реальность. В этом смысле литература не столько отражает действительность или пророчествует о будущем, сколько - как выражались в старину - творит идеалы. На власть она влияет лишь в том смысле, что формирует людей власти еще до того, как они " войдут в должность ". Жуковский был воспитателем будущего государя - разве это принесло вред? Если из " общения с культурой " будущий государственный муж выносит понимание, что культуру надо уважать или хотя бы имитировать уважение, это уже колоссальный успех. Без помощи государственной власти ни Дон Кихот, ни Гамлет, ни Печорин, ни князь Мышкин, ни их творцы не дошли бы до нас, не стали путеводными звездами. Если бы власть не институционализировала лучшее в культуре при помощи памятников, юбилейных торжеств, хрестоматий, энциклопедий, учебных программ, улиц, названных именами великих, их скоро затянули бы клубы пыли, они затерялись бы среди фальшивых звезд, которыми нас стремятся одарить телевидение, амбициозные тусовки, желтая пресса (если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно). Раздумывая над отношениями литературы и власти, приходится повторять формулу, относящуюся ко всем устоявшимся, исторически сложившимся институтам: с властью опасно - без власти невозможно.
"Октябрь" 2000, No7
http://magazines.russ.ru/october/2000/7/melihov-pr.html
Док. 412067
Перв. публик.: 30.07.00
Последн. ред.: 30.12.07
Число обращений: 326
Мелихов (Мейлах) Александр Мотельевич
|
