Бедные фашисты
Убийства людей, отклоняющихся от единственно правильных, по мнению убийц, антропологических стандартов, совершаются в "культурной столице" с такой регулярностью, что их пора уже называть селекцией. В общественных реакциях тоже наметились свои стандарты. У ответственных лиц - не надо нагнетать (подтекст: намекать на нашу неспособность, а то и нежелание бороться с этим позорищем на весь мир). Хотя лично я не вижу в этой с каждым днем наглеющей мерзости никаких выгод для власти, и более того: падение престижа страны, отток валюты, потеря влияния в третьем мире идет вразрез со всеми наблюдаемыми намерениями правительства. Но - правительство отвечает за все, и если его поведение вызывает у граждан даже и несправедливые подозрения насчет того, что его пассивность не случайна, оно все равно должно сделать какие-то решительные шаги, чтобы смыть с себя эти подозрения. Ибо подозрения при бездеятельности - норма общественной жизни.
У лиц же безответственных (на которых, возможно, ориентируются и ответственные) еще проще: а сколько наших убивают, - почему об этом нет такого шума?.. Интеллигенция же старается дойти до сути, чтобы бороться с причинами, а не со следствиями.
Каковы же причины? Первая - упадок культуры. Если так, то дело наше безнадежно, нам никогда не удастся дотянуть не то что скинхеда, но даже и рядового гражданина России (равно как и любой другой страны) до культурного уровня Розенберга или Геббельса. Второй же главной причиной считается бедность, и она действительно озлобляет. Но почему же озлобление канализируется именно таким, а не каким-либо иным образом? Почему нужно нападать на какого-то темнокожего парня, который сегодня здесь, а завтра его нет, вместо того чтобы, скажем, расколотить витрину ювелирного магазина? Почему прежние бедняки громили помещичьи усадьбы, а нынешние убивают таких же, в сущности, голодранцев, НО С ДРУГИМ ЦВЕТОМ КОЖИ? Чем кожа-то провинилась?
На парижском коллоквиуме, посвященном российским средствам массовой информации, его председательница профессор Нора Букс задала мне нелегкий вопрос: почему именно Петербург сделался наиболее оформленной столицей русского фашизма (нацизма, если кого-то волнуют подобные тонкости). И я вынужден был ответить: скорее всего, потому, что в "культурной столице" имеется больше возможностей обрядить невежественные фантазии в личину научных теорий и политических программ. Увы, чтобы превратить неудачника в фашиста, недостаточно одной лишь социальной и образовательной обделенности: бедность и невежество способны превратить человека и в сугубого прагматика, не интересующегося решительно ничем за пределами собственного быта, и в забитого попрошайку, и в озверелого уголовника, и в алкоголика, и в самоубийцу, - чтобы сделаться фашистом, простой человек должен вообразить себя спасителем отечества, а то и целой "расы". ЕЕ ИДЕАЛЬНОГО ОБРАЗА. В фашисты идут не ради устройства личных дел, но ради служения каким-то фантомам, как я для пущей ясности именую то, что слишком часто облекают туманным словом ИДЕАЛ. Фашист - это простой человек, решивший послужить высоким идеалам.
У простого человека, обладающего примитивной, лишенной противоречий и неопределенности идеальной моделью социального бытия, просто нет другого выбора: если он выходит из круга своих повседневных забот и принимается за вопросы исторического масштаба, он с неизбежностью становится фашистом того или иного цвета, ибо фашизм и есть бунт простоты против непонятной и ненужной сложности социальной жизни. Поэтому единственно действенной профилактикой фашизма является внушение простому человеку позитивной для его национальной гордости картины мира, в которой у его отечества и без него дела идут неплохо, оно и без его судорожных усилий занимает достаточно почтенное место в мире.
Но если наличие международного авторитета в мире иллюзий (в котором только и могут быть удовлетворены многие, если не большинство наших психологических потребностей) приходит в слишком уж явное противоречие с его отсутствием в мире реальностей, спастись от этого можно лишь оборонительной ненавистью ко всему человечеству, очевидно лишь из ненависти и зависти к нам не желающему замечать, насколько мы красивы и благородны. Неизмеримо безопаснее ощущать свой народ уважаемым, когда он и в самом деле выдвигает достаточное количество талантов, заставляющих мир рукоплескать без всякого специального нажима (который, впрочем, всегда оказывается безрезультатным).
Поэтому в качестве пресловутой национальной идеи (точнее, национальной грезы, национальной мечты), способной внести успокоение в воспаленные умы потенциальных фашистов, я бы предложил - не в первый и, думаю, не в последний раз - задачу возрождения национальной аристократии. Помимо действительно серьезнейшей задачи подтягивания отставших, включения в социальную жизнь обделенных, нельзя забывать о ничуть не менее важной задаче отыскания и выдвижения наиболее одаренных во всех сферах человеческой деятельности - в научной, технической, военной, спортивной, коммерческой, хозяйственной и прочая, и прочая. Мало уничтожать бедность и дикость - необходимо формировать элиту, без которой невозможно успокоение уязвленной национальной гордости. Мы много иронизировали над склонностью советской власти хвастаться рекордными достижениями отдельных образцовых коллективов или выдающихся индивидов, вместо того чтобы подтягивать средний, массовый уровень, но на самом деле первое так же необходимо, как и второе.
Уязвленная национальная гордость вообще не может быть исцелена личными успехами, ибо она требует ощущать красивым и уважаемым не себя лично, а свой народ, свою страну. Хотя личные успехи и способны снизить остроту национальной ущемленности, но иногда они ее только обостряют: первыми идеологами оголтелого национализма, как правило, становятся люди вполне образованные и отнюдь не нищие. К тому же, максимально вовлекая население страны в состязание за личный успех, нельзя забывать и о том, что в любом состязании подавляющее большинство составляют проигравшие. Однако даже и самый преуспевший человек может ослабить ощущение собственной мизерности перед лицом грозной вечности, лишь идентифицируясь с чем-то гораздо более могущественным и долговечным, нежели он сам. Но долговечное создают только аристократы. И у народа, который получает возможность гордиться собственной аристократией, резко уменьшается количество поводов для зависти и ненависти к другим народам.
Хотя и одного этого бывает недостаточно: фашист может испытывать смертельную обиду не только за настоящее, но и за прошлое своего народа, в настоящем даже более чем благополучного...
Траектория покаяния
Когда моего слуха коснулась первая волна шумихи, произведенной "самым скандальным романом Гюнтера Грасса", как значится на обложке "Траектории краба" ("АСТ", "Фолио", 2004), я отнюдь не поспешил приобщиться к очередному шедевру нобелевского лауреата: если я не питал ни малейшего почтения к лауреатам Ленинской премии, то почему я должен становиться навытяжку перед трибуналом никому не ведомых академиков прелестной страны, давшей миру, в сущности, лишь одного великого писателя - Стриндберга? Для того ли я годы и годы воспитывал свой вкус на бесспорных шедеврах, чтобы вот так вот взять и подчинить его какой-то внеэстетической, социальной иерархии? А никакая другая иерархия в принципе невозможна там, где что-то делят, а не создают.
Если заглянуть лет на сорок назад, в эпоху, относительно которой время уже более или менее твердо вынесло свой приговор, то обнаружим, что в списке нобелевских лауреатов отсутствуют Толстой, Чехов, Марк Твен, Ибсен, Стриндберг, Пруст, Джойс, Кафка, Булгаков, Платонов, Набоков, а среди присутствующих лишь что-нибудь около четверти истинные классики, остальные же просто "крупные писатели", чьи имена в основном помнят лишь специалисты. (Это особенно заметно в парах "физиков и лириков", получавших Нобелевскую премию в единой церемонии: имя физика, как правило, до сих пор отзывается бронзой, лирика же - деревяшкой, хотя должно быть наоборот: ведь именно искусство призвано творить бессмертные образы.) Нет, я не буду проводить параллель между Ленинской и Нобелевской премией слишком далеко: Ленинскую премию по политическим мотивам чаще всего получали конформисты, а Нобелевскую - нонконформисты, причем не так уж важно, чему именно они неконформны: в мире левых приоритет имеют правые, в мире правых - левые, но главная разница - Ленинская премия в основном пыталась выдать за золото глину, а Нобелевская всего только латунь. Правда, и наносимый обеими премиями эстетический ущерб несопоставим: авторитет Ленинской премии не выходил из границ Советского Союза, да и там очаровывал одних лишь простаков, а авторитет Нобелевской премии поистине всемирен, а потому и искажения, вносимые ею в ценностей незыблемую скалу, неизмеримо более значительны.
Вот и Гюнтера Грасса невольно начинаешь числить в одном ряду с Киплингом, Гамсуном, Анатолем Франсом, Томасом Манном, Буниным, Камю, Фолкнером, Хемингуэем... А потому ждешь, что с первой же страницы тебя охватит ощущение силы, лиризма, остроумия, изящества, пластичности, глубины, трагизма - чего-нибудь, но из ряда вон, а здесь все до оторопи ординарно. Ну, очерк как очерк, серенький язык (которому, правда, можно найти казуистическое оправдание: повествование ведется от лица серенького журналиста), едва намеченная среда, еле живые персонажи... Нет, если бы это было рядовое произведение текущей литературы, так можно было бы даже и похвалить, но когда речь идет о классике - это просто ни в какие ворота. Именно так и бывало с советскими классиками: когда тебе втюхивают "Молодую гвардию" за выдающееся произведение - тут ангел божий выйдет из терпения. Поэтому, чтобы не наговорить лишнего, воздержусь от разбора полностью отсутствующих художественных достоинств. А выделю действительно очень интересную публицистическую схему. Почти аллегорию, а может быть, даже и просто аллегорию, которая была бы даже способна сделать произведение значительным, не будь оно столь безумно растянутым: при очень небольшом для романа объеме плотность художественных находок на единицу текста все равно оказывается заметно ниже предельно допустимой концентрации.
Схема примерно такова. Бабка, набитая дура и во все физически дозволяющие годы своей жизни простодушная потаскушка, пичкает маленького внука одними и теми же ужасами, свидетелем которых ей пришлось стать в качестве одной из пассажирок лайнера "Вильгельм Густлофф", торпедированного Александром Маринеско. Разумеется, военный аспект проблемы это дитя природы не интересует - она вспоминает лишь действительно несчастных и ни в чем не повинных деток. А заодно безоблачные довоенные годы, когда "Вильгельм Густлофф" катал в недорогие круизы счастливых арийских трудящихся. В итоге внук заделался ярым интернет-пропагандистом великого рейха, чья история воплотилась для него в судьбе нацистского "товарища Нетте" - Вильгельма Густлоффа, которого застрелил в Швейцарии студент-еврей Давид Франкфурте.
Мы все время твердим об их страданиях, а полюбуйтесь-ка, что они с нами творили, - таков был пафос юного агитатора, находившего во многих сердцах самый теплый отклик. Но и протест тоже: некий всезнайка вступил с ним в упорный спор, напирая на то, что эру массовых убийств открыли сами немцы, а потому им нужно думать не о вине других, но о собственном покаянии, о собственной безмерной вине - прежде всего перед евреями.
Кончилось тем, что оплакиватель страданий немецкого народа застрелил его обличителя, ошибочно приняв его за еврея. Тем не менее тайные реваншисты открыли специальный сервер для восхваления юного мстителя: "Мы верим Тебе, мы ждем Тебя, мы идем за Тобой..."
"Никогда этому не будет конца. Никогда",- так завершает свою слишком уж бесхитростную историю герой-рассказчик, чьим сыном в довершение всего оказывается герой-мститель. И он совершенно прав: люди всегда будут принимать ближе к сердцу свои, а не чужие страдания.
Схема Грасса отчетливо демонстрирует, сколь трудно и даже почти невозможно применять уголовную статью о разжигании межнациональной розни, ибо для этого самого разжигания вполне достаточно рассказывать народам правду об их совместной истории.
А кроме того, Грасс мало что оставляет от сладенькой сказки "немцы покаялись": он ясно показывает, как требование некоего идеального покаяния, то есть полного приятия и почти одобрения всей обрушившейся на немцев мести, вызывает то более, то менее откровенное раздражение, а в крайних случаях и прямую ненависть. И это вовсе не потому, что немцы плохи - они вовсе не хуже других, а может быть, даже и лучше, - но потому, что таковы люди вообще. Никто - ни народ, ни индивид (по крайней мере, не собирающийся покончить с собой) - никогда не каялся так, чтобы это не было первым шагом к самооправданию: да, мол, мы наделали ужасных вещей, но это была ужасная ошибка, в которую нас вовлекли ужасные люди, но теперь мы их отвергли, а значит, мы уже совсем другие. Так рассуждают все, и ничего иного никогда не было, нет и быть не может. Признать себя плохим хотя бы в какой-то исторический момент для всякого народа означало бы исчезнуть. Поскольку все народы живы одной-единственной национальной идеей: "мы самые достойные люди на земле ныне, присно и во веки веков".
Ни один народ никогда даже не сформулировал свою вину такой, какой она, увы, слишком часто бывает в действительности: мы попытались захапать чужой кусок, но нам дали по морде, и мы поняли, что лучше было этого не делать (где и когда победители добровольно отказывались от чужого имущества?). Нет, народ в лучшем случае может отказаться от какой-то своей "худшей" части, чтобы, изгнав этих козлов отпущения из своих рядов, объявить себя неким обновленным народом, уже очистившимся от преступлений отвергнутой части. Ведь не бывает народов настолько чудовищных, чтобы они не могли отыскать щепотку праведников даже в самые мерзостные мгновения своей истории, - вот их-то обычно и объявляют подлинным народом, выводя будущую историю уже из них, а не из проигравших преступников. Это и есть тот максимум, на который способны люди, - отказаться от части, чтобы спасти целое.
Ничего другого, повторяю, никогда не было, нет и быть не может, и требовать от нашкодивших народов какого-то более глубокого покаяния означает лишь возбуждать в них сначала раздражение, а затем уже и открытую злобу. К счастью, далеко не всегда переходящую в прямой фашизм, но рождающую снисходительное отношение к оному: да, мол, ребята, конечно, погорячились, но ведь в какой-то основе понять их можно...
"Нева" 2007, No4
http://magazines.russ.ru/neva/2007/4/me10-pr.html
Док. 412230
Перв. публик.: 04.04.07
Последн. ред.: 31.12.07
Число обращений: 261
Мелихов (Мейлах) Александр Мотельевич
|
