...Чума пускалась в пляс,
Плутонием сочилось миро...
Но было б, отложи он лиру,
Все хуже в б тыщу раз.
Виктор Шендерович
Откуда посмотреть?
Люди, привыкшие видеть Шендеровича на телеэкране среди телевизионных кукол и газетных уток или слушать его шуточки по радио "Свобода", подумают, что я валяю дурака. Какой ком?! Там, где пляшет чума компромата, где политики, пропахшие плутонием, источают миро, где, блин, скорее ком грязи схлопочешь, если, не дай бог, какой-нибудь блин выйдет комом, - там куда привычнее видеть Шендеровича в праведном гневе, при сатирическом жале, на взлете беспощадности. "Сухой осадок сарказма" - вот что там в горле. Злоба дня! - вот какая музыка в вышеуказанном эфире. "И этот диалог многоголосый, переходящий плавно в мордобой..."
Многоголосый?
В поэтической строчке, вырвавшейся из горла боевого публициста1, есть что-то, навстречу чему поворачивается мое внемлющее сознание, и я задаю вопрос, плавно вытекающий из мордобоя: сколько голосов в многоголосье? Или так: сколько сторон в общей свалке? Или, наконец, так: сколько точек зрения можно обнаружить при обдумывании любой отдельно взятой проблемы (конфликта, сюжета, характера, факта, утерянного, то есть украденного, кошелька и т.д.)?
Сатирик скажет: найдите вора и вставайте на точку зрения закона. Закон един. Хотя и суров. Dura lex... умнеть надо.
Поэт же, выросший в стране, где "нельзя ручаться даже за физические законы", отвечает иначе: "Да мало ли чего еще могли - у нас на что надеяться, не знаешь. На службе ли придавит потолок, в больнице ли пришьют к затылку
ногу - а тут какой-то сраный кошелек - да пропади он пропадом, ей-богу!"
Прошу прощения у взыскательных читателей за прилагательное к исчезнувшему кошельку. У Шендеровича абсценная лексика в высшей степени дозирована и грубой может показаться лишь в цитате, вырванной из контекста, - но мне эта цитата необходима именно для того, чтобы проникнуть в контекст: в сердцевину той проблематики, которая питает Шендеровича.
Вопрос стоит так: есть ли в любом ясном вопросе "другая сторона"?
- Какая еще другая?! - переспрашивает какой-то козел, пережевывающий закусь. - Нету никакой другой стороны!
Тут Шендерович и говорит ему:
- Есть. Другая сторона всегда есть. И оттуда обязательно надо посмотреть.
Россия со стороны Германии,
Голландии и Таракании
Шендерович ставит виртуальный опыт: что было бы, если бы Вторая мировая война окончилась победой Германии?
Ответ, который сегодня уже почти напрашивается: в Москве сидело бы руководство НСДАП и вело бы холодную войну с демократической Америкой.
Когда-то это называлось теорией близнецов: НСДАП - то же самое, что ВКП(б), Гитлер - зеркальное отражение Сталина, фашизм и большевизм - близнецы-братья. Во времена Гроссмана за такое уравнение можно было схлопотать кое-что похуже ареста рукописи, но сегодня свастику, впечатанную в пятиконечную звезду, можно увидеть на любом углу (в Индии это вообще в порядке вещей).
Но сказано же: "самое интересное - это именно подробности", ибо в них таится дьявол. Шендерович обольщает нас подробностями прямо-таки с дьявольской изобретательностью, хотя нигде вроде бы не отступает от общеизвестной фактуры. Только "лейблы" меняет. Например, было бы следующее: поворот рек Рейн и Одер на юг. Строительство узкоколейки Бордо-Сыктывкар. Идеологическая проработка Райнера Марии Рильке, который не дожил бы до Нобелевской премии. Наконец, преодоление культа личности фюрера, поиски прусской идеи... далее везде.
Отличная промывка мозгов, должен признать.
Можнго нырнуть и поглубже - в начало восемнадцатого века, когда Петр (Алексеев) учится у голландских корабелов и готовится вздернуть на дыбы Россию. Повернись история... и что? Вздернул бы на дыбы бедную Голландию? Нет, есть более жуткий вариант: превратилась бы Россия в маленькую задумчивую страну, где много тюльпанов и совсем нет писателей...
Ах, это перспектива, слишком удручающая для непредсказуемой евразийской души?
Тогда откочуем еще на пару миллионов лет в глубь истории и предположим, что на каком-то витке биологической спирали Господь-Бог поименял людей местами... ну, хоть с хорьками, а еще лучше - с тараканами. И теперь "мы" шуршим "за печкой" (за обоями, под раковинами, в плинтусах, в мусоропроводах, а теперь и в железных пазухах компьютеров), а "они" лупят нас тапками, шпарят кипятком, проливают дихлофосом... Представили? Отличная школа чужого страдания, пересаживаемого тебе под корку. Хотя, конечно, отдает уже не Гроссманом, а Кафкой.
"Охваченные симметричным видением", читатели Шендеровича должны по-новому вдуматься и в путь России, если ей не светит превратиться в Германию. Тут помогает традиция. Город Почесалов явно находится в поле притяжения щедринского города Глупова, а вода, мистическим образом не убывающая с центральной площади, поступает сюда, скорее всего, через платоновские "Епифанские шлюзы", хотя кажется списанной с гоголевского "Миргорода".
Вопрос не в том, откуда. Вопрос в том, куда. Куда деться из этой реальности? Как перескочить на "другую сторону"? И что "там"?
Там вот что. Вылезаешь из родного унитаза и обнаруживаешь, что попал в соседский унитаз. А если воспринять эту метафору Шендеровича вам мешает Ежи Лец с его музыкой соседних камер, то вот вам блестящий образ, в котором талант Шендеровича-публициста соединяется с его багажом инженера-завлаба (я употребляю эти слова в их общем смысле): "Нам, здешним, и без Мёбиуса ясно: за Брестом перевернуто пространство и вклеено изнанкой в Сахалин".
Так что "та сторона" плавно перетекает в "эту".
В этом симметрично-безысходном пространстве Шендеровичу предстоит проследить драму жизни отдельно взятого индивида, вернее, не драму даже, а драматургию. Но это уже другая песня.
Остановка под небесами
С небес сеется мелкий дождик, лирический герой Шендеровича ждет троллейбуса и поминает черта, а потом соображает: "Хочешь укрыться от дождя? Поднимись над облаками".
Над облаками, в виртуальном пространстве, Пречистый ведет дискуссию с Нечистым, проверяя душу нашего стойкого экземпляра. Когда-то его звали Иов, а теперь - Ионов, как, вставив частицу "но", переосмыслил его имя Шендерович в пьесе "Эксперимент".
Пьеса имеет подзаголовок, отсылающий знатоков к Владимиру Соловьеву: "Старый сюжет в трех разговорах", но лучше выводить этот эксперимент (и всю драматургию Шендеровича) из его же миниатюрных скетчей, конкурирующих по краткости с анекдотами, - они замечательно сжимают хождения духа по спиралям философской симметрии:
"Я кричал на весь этот перевернутый мир, но никого не переубедил".
Что ты кричал?
Что все - козлы?
Правильно. Со стороны чеховской сестры таланта - даже безукоризненно. Хотя со стороны последней истины - требует некоторого анализа, каковой в силу нашей специфики не имеет результата и потому во всем мире называется по-особому: русский спор.
Спор Бога и дьявола, провоцирующих Ио(но)ва на богохульство, упирается в следующие тупики. Во-первых, не может быть ответа на вопрос: зачем Бог дал человеку язык, но не дал мозгов? (Вариант вопроса: "где Ты откопал этих сукиных детей?") Во-вторых, если атеисты имеют место в божьем замысле, то какого черта спрашивать ответа с них? (Вариант: эдак "каждый кусок глины" начтет качать права человека?) И, в-третьих, если без атеистов скучно, то какого лешего обещать каждому человеку шесть (или сто шесть) соток, - ведь на этих сотках он все равно взвоет о смысле существования!
Смысл хорошо укладывается в две-три строки о бессмысленности, но если эту неразрешимость уложить в несколько игровых актов, то получится классический театр абсурда, на подмостках которого драматургия Шендеровича имеет весьма неплохие шансы.
Сброс метафоры в первобытное существование (в пьесе "Тезка Швейцера") порождает отличный контекст для аллюзий. Перевожу иностранную тарабарщину на язык родных осин. Стадо двуногих козлов (людоедов) получает от цивилизованного мира (западного) гуманитарную помощь. Все это разворовывается, а чтобы поток помощи не иссякал, кореша делают вид, будто внемлют цивилизованным проповедникам (учатся демократии). Посему они просят у американского дядюшки... ну, угадайте, чего надо просить, чтобы сопрячь библейские заповеди с собственным карманом? Правильно: карманные Библии.
Что остается в "сухом осадке сарказма", кроме мокрого от слез отчаяния Бога, вынужденного отвечать за попущенный им бардак?
Остается истина, простая, как мычание: прежде, чем строить коммунизм, научиться бы в туалете спускать за собой воду.
Тут Шендерович соотносит себя уже не с Александром Володиным (памяти которого посвящена первобытная пьеса), а с Михаилом Булгаковым (который заметил по адресу победоносных швондеров: я не против, чтобы вы пели революционные песни, но куда пропали мои галоши?).
Шендерович отвечает устами вождя этих швондеров:
- Да! Мы воруем. Это тоже традиция.
Наступает пауза. Затем заучит вопрос, только что выученный в школе демократии:
- Ты за Булкина или за Тёлкина?
Отвечать на такое умел только Василий Иванович Чапаев. А Шендерович теряется:
- Простите, я не местный.
Пауза становится зловещей.
Финальная реплика:
- Не ходи тут, мужик. Выборы у нас завтра, убить могут.
У Шендеровича слова застревают в горле, и он спешно дает занавес.
Драматургия русских споров опасна тем, что затягивает, втягивает, вытягивает аргументы, которых в реальности нет по определению.
Безопаснее мгновенный абсурд, то есть удар с нырком ухода, то есть афоризм в две строки... но это опять-таки другая песня.
Ад, увиденный со стороны рая
Напоминаю вопрос, изначально стоящий у Шендеровича в основании всех других вопросов: есть ли у любого вопроса "другая сторона"?
Попытки найти ответ в ходе русских споров позволяют выстроить драматургию, но в конечном счете множат абсурд. Лучше шендерахнуть читателя афоризмом из пяти слов - про две стороны:
"Конвойный вынужден повторять путь арестанта".
Другая сторона вопроса: нельзя ли из зоны ГУЛАГа выбраться на более комфортный бережок? Например, на английский газон или в заросли тургеневской усадьбы?
Можно.
"Что такое собака Баскервилей? Это Муму, которой удалось выплыть".
Увы, власть, навербованная из жертв, куда свирепей, чем власть, свалившаяся сама собой в руки наследственных палачей.
А нельзя ли из зоны власти (рабства, идеологического прессинга, тоталитаристского насилия и т.д.) убраться куда подальше... ну, не к кротам и тем более не к тараканам, а... как это у Дарвина?
Можно.
"Что такое человек с точки зрения обезьяны? Это пример того, до чего может довести труд".
В контексте истории города Почесалова, где обыватели сроду не трудятся, а только почесывают себе... как это у Белинского в письме к Гоголю?.. Но к черту подробности! А все же в ситуации такого вечного чесания афоризм о труде обезьяны приобретает у Шендеровича пронзительность, о которой вряд ли подозревал классик... нет, не Дарвин, а классик марксизма, явно навеявший Шендеровичу этот шендевр.
Впрочем, Энгельс тут не точка опоры, а точка прицела.
Точки опоры: Мишель Монтень, Амброз Бирс, Станислав Ежи Лец... угадайте, кто еще.
"Русский парламентаризм: Стенька на Стеньку".
Нет, не Владимир Вишневский. Ну, так кто еще?
"Человеку со школы разрешается пошуметь во время перемен".
Ну, наконец-то! Виктор Черномырдин - вот кто в символических соавторах у Виктора Шендеровича.
"Бывает, что варвары занимают в империи руководящие посты".
Поскольку в этом пункте мы явно доходим до точки, резюмирую.
Человек, родившийся и выросший при социализме, тоталитаризме и застое, не без оснований полагает, что во всем виновата власть, на лице которой не бывает краски стыда, и что если дать высказаться всем, у кого есть что сказать, то это и будет демократия. "Говорите, вы в эфире", - сигналит эпоха перемен, и кухарка, дорвавшаяся до рычагов, заявляет о себе в микрофон:
- Ой. Чего-то хотела сказать... Ах, да. Все сволочи!
- Спасибо, - проглатывает ком Шендерович и бросает вопросительный взгляд в "другую сторону".
С другой стороны доносится: "Тут тоже дурдом, только условия лучше".
Народная мудрость гласит, что в раю лучше условия, а в аду лучше общество. Дайте для начала разобраться с условиями.
Итак, Израиль - это вам не Бердичев. В принципе, там так же нельзя жить, как и здесь. Но это опять, извините за выражение, русский спор. Надо ставить вопрос в конкретно-исторической плоскости. Где кальвадос, а где водка. И этот, как его, авокадо. Хорошо было Сименону: проснулся, выпил крюшону де вермишелю и пошел гулять по "смеркающимся окрестностям Женевского озера" (так у Шендеровича. - Л.А.) в одиночестве, с трубкой в зубах, - обдумывая свои шедевры на чистом французском языке.
В наших смеркающихся окрестностях Шендерович жалуется:
"...А вы спрашиваете, почему я так странно пишу. Я хотел бы писать, как Сименон..."
Я не спрашиваю. Я знаю. Знаю, чего Шендерович "хотел бы" в принципе и чего он хочет на самом деле.
Если бы он писал, как Сименон, я бы его в руки не взял; я и Сименона беру только по большим праздникам, когда работы нет и времени полно.
А Шендерович - работяга. Пришпилен к земле с названием кратким "Русь", стоит на нашем безрыбье раком и ядовито перекликается с косяком евреев, отлетающих на историческую родину: "Неужели обратно в Бердичев?" Подначки свои печатает на кириллице и златоустом слывет в поле немереной телегазетной русской речи...
Более же всего дорог мне Шендерович, когда речь его прерывается спазмом:
"Мне не ОВИР мешал, а в горле ком... и я не потянул за косяком..."
P.S.
Несколько слов о рисунках Михаила Златковского
Можно, конечно, прочесть их как точные иллюстрации к текстам Шендеровича. В этом случае русский лапоть и еврейский нос образуют нерасторжимость, каковой исчерпывающе объясняется вечная нехватка молока и хлеба под родными осинами.
Лучше воспринимать графическую серию Златковского как самостоятельную сагу о России, где изобретательность средств оправдывается наивностью целей, изощренные композиции проработаны детским штрихом и задний ум успешно действует из-за фасада весело фонтанирующей дури.
Еще лучше соотносить Шендеровича и Златковского как самостоятельные образные миры, крутящиеся по смежным орбитам. В этом случае смеющийся рисунок Златковского странно поворачивается в глазу, вооруженном линзой Шендеровича: все время хочется сморгнуть что-то - то ли убрать соринку, то ли смахнуть слезу.
"Дружба Народов" 2004, No6
http://magazines.russ.ru/druzhba/2004/6/ann14-pr.html
Док. 418975
Перв. публик.: 19.06.04
Последн. ред.: 19.01.08
Число обращений: 391
Аннинский Лев Александрович
|
