Именно эта деятельность в свое время прославила Бориса Асафовича на официальном уровне, а известность иного рода он получил в качестве друга и покровителя непризнанных гениев вроде Венички Ерофеева, а также стал одним из инициаторов скандального альманаха "Метрополь".
Ничего сверхъестественного в таком сочетании ролей нет. Все-таки застой не зря называли вегетарианской эпохой: за некоторый налет оппозиционности уже не карали, если эта оппозиционность подавалась элегантно. Мессерер был признанным мастером этого жанра.

Понятно, что он никогда не работал "в стол", однако лавры художника-станковиста (который создает самостоятельные произведения искусства, а не оформляет чужие спектакли) не давали ему покоя долгие годы. Такого рода занятиям – для театрального художника почти побочным – и посвящена выставка на Волхонке. Почетное место здесь занимают цветные офорты – иногда настолько огромные, что их размер с самим понятием гравюры просто не вяжется. Эти работы стали следствием изощренной технической мысли, которую юбиляр проявил в оны годы, сконструировав специальный печатный станок.

Из-под чудо-пресса могли выходить отпечатки до трех метров длиной.
Озаботился Мессерер и качеством изобразительной поверхности: его офорты обладают приятной фактурой. Сразу ощущаешь ремесло высокой пробы. И еще вспоминаешь про уроки русского авангарда. В натюрмортах причудливо варьируются двуручные пилы, керосиновые лампы, архаические утюги и пузатые бутыли – будто какому-нибудь бедовому футуристу дали денег с условием: "Делай, как раньше, но только красиво". И футурист постарался.

Удивительный все-таки зигзаг истории.
В Париже, например, салонные изводы авангардных течений возникли еще в 20-е годы – тогда модно было декорировать апартаменты опусами прогрессивными, но не брутальными и не радикальными. У нас же, как водится, все происходит с запозданием на десятилетия. Надо было пережить советскую эпоху, чтобы дождаться настоящего салонного авангарда.

Похожим качеством обладает и мессереровская живопись. Чего стоят хотя бы полтора десятка геометрических абстракций, фризом развешенных по залу на высоте нескольких метров. Ловко устроенные композиции, толково подобранные колориты, фактура опять же профессиональная – и никаких признаков смятения или, напротив, творческого экстаза.

Да и к чему тут чрезмерные эмоции?
Рецептура же понятная, если однажды что-то не получилось – в другой раз получится обязательно. Представить Мессерера, уничтожающего в порыве ярости неудачный холст и выбегающего под дождь, чтобы разбудить приятеля на другом конце города и напиться с ним в хлам из-за пропавшего вдохновения... Нет уж, увольте. Борис Асафович всегда слыл человеком богемным, но у всего имеются рамки. Скажем, интересно придумать, как достичь нового поворота сюжета в опусе номер 10, чтобы он отличался от опуса номер 9. Там утюг был повернут в одну сторону, а здесь он встанет наоборот. И конфигурация из циркулярных пил должна теперь выглядеть агрессивнее, и общую тональность необходимо поменять – например, сделать гамму более холодной. А в этом месте явно не хватает еще одной керосиновой лампы.

Вопрос умения и изобретательности, к чему стулья ломать?
Словом, выставку живописи и графики Бориса Мессерера можно принять за эталон уравновешенности. Даже инсталляция из бутылок, свечей, промтоварных ящиков и папиросных окурков (произведение озаглавлено "Реквием по Венедикту Ерофееву") выглядит далекой от всякой антисанитарии. Театральные законы пристойности и уместности перекочевали в те сферы, где прежде ими мало кто руководствовался – и ничего, работают.

gazeta.ru 25.03.08

Док. 434479
Опублик.: 26.03.08
Число обращений: 161