Последний великий царь шагает по миру - в квартире Радзинского, в специально отведенном "красном углу", прибавляются все новые издания "Александра II". Сначала было американское, потом несколько скандинавских, пару месяцев назад появилось наконец наше, отечественное. А сейчас автор отбыл в Париж - город, Александру Освободителю не чужой, - чтобы лично проследить за выходом исторического хита на французском. В Москве рыжекудрый златоуст оставил незаконченный роман о Сталине ("может быть, главную работу всей жизни") и интригующие театральные планы. За время недолгого пребывания на родине Эдвард Станиславович побеседовал с обозревателем "Известий" Еленой Ямпольской.
О чем хочу спросить сразу: говорят, на юбилее отечественного телевидения вы беседовали об Александре II с Владимиром Путиным. Он прочитал вашу книгу?
Нет, но я ему ее подарил. Разговаривали мы действительно о времени Александра II. Президент, кстати, знал, что первым читателем книги в Америке был Джордж Буш. Написавший мне письмо. Там были вещи, из которых я понял, что читал он внимательно. Видимо, ему было интересно узнать, что война с террором еще до него была объявлена в конце XIX века русским царем Александром II и закончилась неудачей.
Как вы полагаете, какой сюжет мог бы заинтересовать Путина?
Ему, я думаю, будет интереснее история реформ. Ведь это была первая русская перестройка. И та эпоха передала нам грабли, на которые мы в дни горбачевской перестройки тотчас принялись наступать. Сказать "ой, какие глупые" невозможно. Единственный урок истории, как я люблю повторять, заключается в том, что из нее не извлекают никаких уроков.
Я читала "Александра II", и мне казалось, что если история вообще имеет обыкновение двигаться по спирали, то наша почему-то - по кругу...
Во всяком случае, когда я писал эту книгу, меня не покидало ощущение, что я сочиняю политический памфлет. Но сочинял его не я, а сама история. "Александр II" оказался неким "воспоминанием о будущем"... Именно так звучит голос Некрасова почти стопятидесятилетней давности: "Грош для новейших господ выше стыда и закона. Ныне тоскует лишь тот, кто не украл миллиона... "Наш идеал, - говорят,- заатлантический брат: Бог его - тоже ведь доллар!.." Правда! Но разница в том, - сурово отвечает Некрасов, - Бог его - доллар, добытый трудом, а не украденный доллар"... Таков был русский первобытный капитализм, который тесно соединился с азиатским воровством чиновников. Именно тогда возникло разочарование в капитализме передовой части русского общества. Если хотите, отвращение к нему. И Ключевский с горечью констатировал, что реформы Александра II привели к обнищанию значительной части населения, после чего "началась упорная работа старины". Ретроградная партия стала внушать обществу, что все народные беды - оттого что реформы. Что вперед - это значит назад. И уставшие люди охотно этому поверили.
Согласитесь, не разочароваться в русском капитализме может только законченный оптимист. Сильный и духом, и телом.
У меня в какой-то пьесе есть фраза, что перестройка была объявлена нарочно, чтобы люди вспомнили, как хорошо они жили. Теперь взгляните, какой наблюдается подъем духа в связи с приближающимся 100-летием Леонида Ильича, и поймете, что я был прав. Капитализм - очень несовершенная модель общества. Да, он дает свободу, он демонстрирует изобилие, которое окружает людей. Но окружать?- окружает, а далеко не всем доступно. Кроме того, наступила ответственность каждого перед собой. Наступило соревнование. Это страшно. От этого умирают быстрее, чем от некачественной еды и плохой медицины. Сегодня мы иллюстрируем затасканную формулу: "Все, что говорили большевики о коммунизме, - это ложь, но все, что они говорили о капитализме, - правда". Или не все?- но многое. Однако при этом есть русское отрицание капитализма, когда утверждают, что он - исчадие ада. И есть западная критика капитализма, которая направлена на то, чтобы его усовершенствовать. Устранить недостатки. В России этим мало занимались, потому что наша главная идея, как говорил Бердяев, - не творчество, а распределение. Чтобы у всех было поровну. А заниматься надо именно усовершенствованием. Но жизнь человеческая коротка. Людям не хочется жить для будущего. Всегда трудно принять, что великие реформы - это библейский путь через пустыню, мучительный и для тех, кто идет, и для того, кто ведет.
А кого вы сегодня считаете реформаторами?
Вы задаете правильный вопрос: скажите, пожалуйста, в начале декабря 2006 года кто у нас реформатор? "Который час?" - его спросили здесь, и он ответил любопытным: вечность". Исходя из того, что взгляд у меня должен быть орлиным, я не вижу ничего страшного в том, что на данный момент реформаторов нет. Потому что движение все равно в ту сторону. И они появятся.
А кто же тогда осуществляет движение?
Движение провоцируют экономика и политика. Если политика плюет на экономику, получается застой. Существуют два варианта. Первый - путь царской демократии. Это Борис Николаевич Ельцин. Одна из ошибок Горбачева - в том, что он хотел быть западным политиком. Шажок налево, шажок направо - он все время танцевал. А в России к танцам не привыкли. Обществу после тысячелетней автократии требовался все тот же царь, но обязательно в демократических одеждах. Царь не танцует, царь приказывает. И это понял Ельцин. Он стал царем. Что я имею в виду? Скажем, если президент Буш прикажет доллару перестать падать, его тут же посадят в сумасшедший дом. Но во время дефолта Борис Николаевич, пребывая в большом недовольстве по поводу своеволия рубля, приказал ему остановиться, и на некоторое время рубль испуганно застыл. Ельцин мог обстрелять собственный парламент, напасть на собственную республику - именно так ведут диалог цари. Но при этом он был царь демократический. И терпел самое трудное для царя - свободу слова. В этом, возможно, и кроется причина его... физических трудностей, назовем уклончиво так. Он мог одним ударом все прекратить, но - нельзя. Он же демократ. Что скажет друг Билл? А друг Коль как огорчится! И от этого, самого страшного для психики, противоречия - "знать, но не мочь" - он разрушался. Но зато он сделал невозможное для наших царей?- добровольно передал власть. Тогда как цари, в том числе цари большевистские, чуть ли не из гроба норовили ее удержать. Итак, есть путь царской демократии. Но есть и нормальный реформаторский путь. Жутко трудный - ибо в России, как мы уже говорили, ментальность равноправия, ментальность распределения поровну. Кроме того, цивилизованный капитализм строится на главенстве закона. А как его строить в стране, где понятие закона заменяется часто понятием справедливости? И люди верят, что защитить их может только царь... Нужен переходный период. Долгий. И я не уверен, что для большинства он окажется светлым.
Ваш "Александр" в рейтингах лучших продаж сейчас стоит на втором месте - сразу после Марининой. Вы этим гордитесь? Или, наоборот, комплексуете?
Если бы это была книга о Распутине, я бы еще мог комплексовать. Более того, книга о Распутине не в состоянии изменить сегодняшнюю жизнь. А об Александре II - может. Ее надо читать. Александр покусился на гармонию. Он убрал рабство внизу. Но рабство наверху?- самодержавие - осталось... Молодежь так жить не захотела. Начались волнения. Царь испугался и реформы приостановил. Как бы соблазнил общество и бросил. Вместо реформ начались расправы. Так что царь в какой-то мере стал отцом русского террора. Но в конце жизни Александр снова велик. Он понял: не казни спасут, спасет Конституция. Чтобы сохранить самодержавие, надо его ограничить. Не успел?- убили. Это убийство, как и убийство Столыпина, интересно не детективом, а политической подоплекой. Как только начинаются реформы, самые консервативные элементы вступают в союз с тайной полицией, со спецслужбами. Здесь тайна двух этих убийств, остановивших движение страны. Столыпин был приемлем, пока говорил: "Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия". Но когда он осознал, что великой России без великих потрясений быть не может, его убрали... И Александр II был убит накануне кардинального изменения строя. Накануне спасения страны. Это была очередная неудачная наша беременность. Пришел Александр III и заявил о Конституции: "Они хотят, чтоб император Всероссийский присягал каким-то скотам". Он не мог повернуть страну назад, но он ее заморозил. Закупорил котел. А дальше пришел Николай II, и в 1905 году в котле рвануло. При этом возникла ситуация мистическая. Николаю до мельчайших подробностей показали все, что с ним случится в 1917-м. Армия на фронте, государь фактически заточен в собственной резиденции, на него идет охота. Россия уже "не колебалась над бездною", по выражению Достоевского, она сползала в бездну. Витте уговорил царя дать Конституцию, она успокоила страну. Что сделали на следующий день? Начали ее отнимать. Разогнали Думу. Вот сейчас были большие праздники по поводу. Я не очень понял причину торжества. Я бы облекся в траур в этот день. Недолгая история русского парламентаризма началась с разгона и закончилась фразой полуграмотного матроса: "Караул устал, пора расходиться". И все покорно разошлись. Вы скажете: а что же делать, они бы начали стрелять? К сожалению, ответ один: умереть. Это входит в обязанность политика. Иногда надо умирать. Но там ни у кого такого желания не было.
Понимаю. Это урок, как опасно прекращать реформы на полпути. Но меня, как и Буша, больше волнует проблема терроризма. Русского, и не только. Самое жуткое в вашей книге - наблюдать, как идеалисты становятся убийцами.
Это главный урок. Если бы убивали вурдалаки, негодяи - нет! "Чистейшие сердцем", как называл их классик, стали убивать. Недаром Достоевский своего любимого героя?- Алешу Карамазова - решил в продолжении романа сделать террористом. Но пролитая кровь меняет душу. После убийства царя, на процессе народовольцев, когда прокурор заговорил о гибели невинных людей, раздался нарочитый хохот Желябова. И прокурор произнес фразу, которую будет повторять вся Россия: "Когда люди плачут, Желябовы смеются"... Причем какие силы погубил террор! Кибальчич только в тюрьме, перед виселицей нашел время разработать великий проект реактивного летательного аппарата. На воле некогда было...
Но сейчас-то не чистейшие идут в террористы. Не гении.
Как ни страшно, по-прежнему верят, что погибают за идеал. Верят, что убийство?- путь к справедливости, и еще страшнее - что оно угодно Богу. У них Бог носит дьявольскую одежду ненависти.
При этом вы проповедуете милость к падшим, непротивление злу насилием, а противление - милосердием. Этот призыв в сегодняшней ситуации актуален?
Да, он остается, как ни странно. Это идея Толстого, идея Ганди, и, когда она осуществляется, это действенно. Я?не знаю почему. Это не значит: "Ты убил, иди, гуляй". Нет. Это значит: "Ты убил, а я не убиваю. Я прощаю тебя. Я оставляю тебе жизнь". Если бы помиловали Каляева, как просила великая княгиня, он бы или сошел с ума, или исчез. Ведь оправданная Засулич не стала террористкой. Как ни наивно звучит, а прощение могло остановить террор. Великодушие могло остановить.
Каким вы видите ближайшую перспективу России? Вы пытаетесь прогнозировать будущее?- хотя бы для себя?
Прогнозы - не мой жанр. Я пытаюсь рассказать людям, КАК ЭТО БЫЛО, чтобы они поняли, чего не надо делать. Поняли, что история - это не про какого-то там дядю. Она?- про нас. "История не в том, что мы носили, а в том, как нас пускали нагишом...".
Это еще откуда?
Не помню. Чья-то цитата. То ли из белогвардейской песни, то ли из эмигрантской поэзии...
Из вас цитаты сыплются, как, пардон, из дырявого мешка.
У меня внутри сидит официант, который подает слова. А я потом сам разбираюсь, что откуда. Он спешит и сует мне все подряд. Это особенно заметно во время публичных выступлений. Ведь они у меня всегда - чистая импровизация. Что касается прогнозов, я прикидываю на год вперед и здесь ошибаюсь очень редко. Но на большее я не осмеливаюсь. История - это уравнение с неизвестными. Если бы кто-нибудь сказал сосланному на край света 37-летнему полузамерзшему грузину, у которого не было ни кола, ни двора и чьим естественным состоянием было лежать, уткнувшись в стену, и не мыть за собой посуду, ожидая, пока ее собаки вылижут, - так вот, если бы ему сказали, что он будет хозяином огромной страны, да что там - владыкой полумира... Если бы кто-нибудь сказал немолодому партийному функ-ционеру, переведенному в Москву из провинциального города, что пройдет несколько лет и он будет костить эту самую партию последними словами в американском конгрессе и станет президентом новой России... Какие уж тут прогнозы! Но то, что я постараюсь написать историю новейшего времени, в этом можете не сомневаться.
А может появиться школьный учебник истории под редакцией Эдварда Радзинского?
Под редакцией - исключено. Если бы я на это решился, я обязан был бы сам его написать. Но не решусь. Этому надо жизнь посвятить. Юрий Олеша предлагал моему отцу: "Давай, Станислав, писать историю. "Скифы с усами, седыми, как дым, жили в каком-то веке"... Я буду писать "с усами, седыми, как дым", а ты, если согласишься, про какой-то век". Олеша очень точно понимал, что история должна быть живописна. Учебник необходим сейчас как воздух. Мы особенная страна. Здесь за жизнь одного человека сменялись три цивилизации. Причем каждая не только отрицала предыдущую, но заново переписывала историю. В одной моей старой пьесе есть монолог о судьбе?- реальной судьбе -историка в России. "Я начинал историком в 1920-х годах . И моя первая работа была о Шамиле. Шамиль как вождь национально-освободительного движения. Но взгляды переменились, и в конце 30-х годов он стал считаться агентом империализма. И я признал свою ошибку. Потом, во время войны, он вновь стал "освободительным движением". И я признал, что я ошибся в том, что признал свою ошибку. Потом, в сорок девятом году, он снова стал "агентом", и я признал, что ошибся, когда признал ошибкой свою ошибку".
Вы вместе с Даниилом Граниным возглавляете жюри "Большой книги". Читаете современную литературу. И знаете, наверное, почему в этой самой литературе так и не случился взлет, на который все рассчитывали, когда пришла свобода. Хорошо, даже блестяще пишут многие. А событий нет. Восхитились - и тут же забыли.
Люди десятилетиями жили без истин, которые находятся в Святой Книге. На чем построен Достоевский? Что ему читала мама? Что читала мама Льву Толстому? А здесь все жили под скудными небесами, в которых летали только самолеты. Эти небеса оказались не очень продуктивными. Главным жанром нового времени стал стеб. Смех. Любое пафосно-позитивное движение осмеивалось и изничтожалось, потому что напоминало о прошлом и казалось лживым. Лично я воочию увидел эту ложь, когда позвал академика Сахарова на премьеру спектакля "Беседы с Сократом". Эту пьесу мне не разрешали шесть лет, видя в ней аналогию с Сахаровым. Дело происходило в 1975 году, в самый разгар его поношений. Сахаров должен был сидеть в одном ряду с теми, кто его преследовал. Там были и министр внутренних дел, и генеральный прокурор, и начальник телевидения Лапин. И пока он шел на свое место, все они вскакивали и радостно кричали: "Здравствуйте, Андрей Дмитриевич!", показывая, какие они свободные и смелые. Этот строй не уважали даже те, на ком он держался. Страна была источена ложью. И вот реакцией на долгую ложь стал смех. Это понятно, это правильно и естественно. Но вечное для русских писателей "я взглянул окрест меня?- душа моя страданиями человеческими уязвлена стала", оно из стеба не рождается.
Вы не первый год обещаете вернуться на театральную афишу Москвы. Откройте секрет, что будет дальше с пьесой "Палач, или Разговоры по пути на гильотину"? Кому из режиссеров она все-таки достанется?
Может быть, я попытаюсь сам... Именно потому, что совершенно не представляю, как ее ставить. Вы же знаете: драматург пишет одну пьесу, режиссер ставит другую, а зритель смотрит третью. Я хочу изъять из этой формулы среднее звено. Пусть зритель смотрит свое, но в процессе постановки я дух пьесы сохраню. Хоть один раз, на излете своей драматургической биографии, могу я это сделать? Но не один. Вместе с каким-нибудь молодым режиссером.
Вы его ищете? По каким критериям?
У нас должно быть одинаковое художественное мышление. Одинаковый камертон подлинности. Как это было с Эфросом. Может, кого-то посоветуете?
Никого не представляю в этом качестве.
Вот и я пока никого. Я тут походил по театрам... И как?
Знаешь, я никогда не ругаюсь. Не люблю ругательную стилистику. Лучше промолчу.
Если вы поставите спектакль, аншлаги во всяком случае обеспечены. В этом сезоне у нас пополнение начинающих театральных режиссеров: Радзинский, Михалков...
Я тут встретил Никиту, он спрашивает: что у тебя за пьеса? Я рассказал. Он говорит: "Грандиозно! Это мюзикл!..".
Почему мюзикл?
Ну, они поют там, в частности... В чем завязка? Есть самый презренный Человек - палач. С ним брезгуют даже здороваться. И вот наступает помешанная на равенстве французская Революция. Один из первых законов - закон о равенстве на эшафоте. Если раньше простолюдинов вешали, а дворянам рубили головы, то теперь головы будут рубить всем. И Палач понимает, что погиб, - столько клиентов он один обслужить не сможет. Тогда настройщик музыкальных инструментов, единственный человек, который с Сансоном здоровается, и даже по воскресеньям они оба с женами музицируют и поют хором : "Потерял я Эвридику, Эвридики больше нет", чертит для него схему - лезвие, которое висит на двух досках и падает на осужденного... Весь труд палача - дернуть за веревку. Технический прогресс победил, палачом теперь может стать любой. Сансон счастлив, и они снова поют: "Потерял я Эвридику, Эвридики больше нет"... Надо утвердить проект у короля. Король, как обычно, принимает палача спиной?- опять же от отвращения. Королю рисуют схему, причем лезвие имеет полукруглый вырез. Мудрый король говорит: "Это неправильно. Шеи у всех разные. Для одних этот вырез велик, для других узок". И собственной рукой линию выравнивает. А палач смотрит сзади на королевскую шею, такую здоровую бычью шею, и понимает, что король прав... Там все построено на полусмехе. Это трагифарс. А заканчивается страшно - палач становится самым уважаемым человеком в государстве. Уничтожив монархию, революция основала новое царство?- царство палача. Единственное, чего боится он сам?- когда привозят женщину, с которой он спал, и он стоит в маске и не решается произнести ни слова, чтобы она его не узнала... Причем это пьеса в пьесе. Это как бы постановка Мейерхольда, у которого уже не звонит телефон, и, чтобы не сойти с ума, он придумывает этот спектакль. Там все время должны быть постановочные реплики Мейерхольда... Он мечтает о новом театре, чтобы сцена взбесилась и помчалась сквозь зрительный зал. Как телега палача...
"Известия"
12 декабря 2006
http://www.radzinski.ru/article/14/
Док. 455924
Перв. публик.: 12.12.06
Последн. ред.: 03.07.08
Число обращений: 209
Радзинский Эдвард Станиславович
|
