Есть актеры, чей статус уникален. В отличие от актеров из плоти и крови, чья подлинность обеспечена их "нетеатральной" - жизненной достоверностью, эти другие рождаются прямо из столетней пыли кулис, запаха грима, смешанного с сигаретным дымом, - из всей странной, нереальной плоти театрального бытия, в котором все чувствуют себя в родстве с Шекспиром и Бербеджем, Мочаловым и Дузе, со всеми Арлекинами и Коломбинами площадных представлений.

Уличные комедианты и романтическое резонеры, клоуны и клоунессы, провинциальные трагики и столичные "властители дум" - все они - часть огромной человеческой комедии, всемирной "травестии", приоткрывающей иной облик вещей, скрытый за внешней оболочкой, и заставляющей усомниться в видимой стороне мира. Лия Ахеджакова родилась в этом изощренном, рафинированном и нелепом мире кулис, в актерской семье - ее мать была ведущей актрисой Адыгейского театра, а отец его главным режиссером. И ей не оставалось ничего иного, как войти в самую древнюю и самую изощренную, самую высшую актерскую касту - травести.

С каждым поколением мастеров этого амплуа становится все меньше. Но их высокие голоса звучат по сей день призывом какой-то иной жизни, их сияющие детские лики проступают сквозь толщу десятилетий. Мария Бабанова, Янина Жеймо, Алиса Коонен, Алиса Фрейндлих, Инна Чурикова, Джульетта Мазина. Кто-то (как Мазина), рожденный травести, никогда не сыграл ни одного мальчика, но в своих женских героинях хранил детское или отрочески-ранимое, кто-то расстался со своим амплуа, а кто-то навсегда остался в нем.

Очарованной пленницей этого мира, в котором нет разницы между детьми и стариками, навсегда осталась и Лия Ахеджакова. Правда, она не играет больше мальчиков. А сколько их - трепетных, болезненно одиноких и озорных - сыграла она в московском ТЮЗе, где начала работать сразу после института. Она рассказывает об этих годах как о самых главных в своей актерской жизни. И правда - разве можно бежать из того фантастического плена, в котором нас удерживает травестийная природа театра? Об этом говорит Ахеджакова, когда рассказывает о похоронах выдающейся травести Лидии Князевой: "Нас у могилы было немного, но собрались все. Постаревшие зайцы и лисы, Пети и Маши, Гавроши и Сыновья полков... Травести. Все стояли и плакали. Ушла Князева".

Виктор Гвоздицкий в своей прекрасной книге "Последние" точно описывает эти интонации детского театра, которые слышны в одной из лучших ахеджаков ских ролей. - Женщины с часами из фильма Германа "Двадцать дней без войны", интонации женщины-девочки, рядом с которой солидно и взросло выглядит ее двенадцатилетний сын: "...Вот, понимаете?! Он на фронт ушел, и потом письмо пришло только одно... И эти часы прислал, понимаете?! И больше ничего. Совсем ничего... Вы понимаете?!"

Так потом в спектакле Резо Габриадзе "Сталинградская битва" она озвучила роль муравья. С той же детской и клоунской предельностью, благодаря которой ком подступает к горлу.

Так сыграла она в несовершенном, но таком искреннем и печальном спектакле Николая Коляды "Селестина" в "Современнике". Ее Селестина - безумная, одинокая клоунесса, бесприютная бродяжка в поисках мирового счастья. Не имеющая детей, но сама ребенок, она маниакально мечтает соединить всех в любовных объятиях, и для нее не имеет значения, освящены ли они узами брака. Плодитесь и размножайтесь! - с пылающим взором комически выкрикивает она свое кредо, семеня по доскам своей судьбы. Маленькая бесприютная колдунья, в этом всемирном слиянии тел и судеб видит она единственное оправдание бытия, довольно жестокого и грубого. Глубокая горечь и страдание детства таятся на дне ее бравурного веселья.

Собственно, это и воспевают в Ахеджаковой ее лучшие режиссеры - восстание театра, актерское безумие, нетривиальность, андрогинную природу жизни, не желающей подчиняться ни норме, ни ординарности, смешивающей горе и радость, детство и старость, трагедию и комедию в скрипучих и манерных интонациях стареющей травести и клоунессы. Николай Коляда, защитник маргиналов и фриков, знает эту пульсацию гуманизма в жилах Ахеджаковой-актрисы. Она готова спасти и оправдать все, что общество предпочитает вывести за границы нормы. Здесь - природа ее недюжинного правозащитного темперамента, бесстрашия, с которым она готова защищать отверженных.

Эльдар Рязанов тоже это в ней знает. Ведь даже ее гламурная, как бы сейчас сказали, секретарша Верочка в "Служебном романе", которую иная актриса сыграла бы лишь пародийно и насмешливо, у Ахеджаковой исполнена ослепительного обаяния и вполне объемной судьбы. Именно потому так врезаются в память ее "уроки": "Вы понимаете, что отличает деловую женщину от... женщины?", и в неподражаемой паузе - столько шарма и стати, которые не всякой героине под силу.

Не будь в Ахеджаковой этого свойства, она могла бы вполне благополучно существовать в театре, имея немало ролей. Но само понятие благополучия не входит в ее актерскую палитру, отсут ствует в ней как краска. Ее эксцентрика - это исполненное драматизма балансирование на грани, вне центра, вне нормы - на заброшенных, странных задворках бытия, где гнездятся неприкаянность, невозможность счастья, поражения, утраты, трагическая бездомность, тоска, страхи и болезненная трепетность одиночек. И все это - под восхитительной маской ребенка, клоуна, старушки. Весь театр как таковой, проделав круг от героев и богов к зверькам и детям, торжествует в ее вопрошающем детском взгляде, готовом впустить, принять в себя всякую боль, всякое существо, в ее маленьком и хрупком теле. Теле травести.

Алена Карась

Опубликовано в РГ (Федеральный выпуск) N4702 от 9 июля 2008 г.

Док. 459363
Опублик.: 09.07.08
Число обращений: 130