Майя Плисецкая: `Ни при какой власти я не скажу, что Сталин был золото`Назад
Майя Плисецкая: `Ни при какой власти я не скажу, что Сталин был золото`
Легендарная МАЙЯ ПЛИСЕЦКАЯ не дает интервью: считает, что журналисты все переврут или умело исказят смысл сказанного. Однако для "Известий" сделала исключение. С прославленной примой встретилась обозреватель "Известий" ЛИДИЯ ШАМИНА.
Я с детских лет не в ладах с неправдой
- Однажды вы сказали, что никогда не возьметесь за то, что кажется вам невыполнимым. Что же вам не под силу?
- Я никогда не стремилась танцевать инфантильные роли. Не то чтобы эти балеты мне не нравились, нет. Но я понимала, что это не для меня, и мне это было не интересно. Если нужно изображать девочку, уж не говоря о ребенке, как в "Коппелии", я четко понимала - не мое это.
-Тем не менее сейчас вы сидите совсем как девчонка, поджав под себя ладони.
- Но это же не роль.
- Фальшь, вранье в искусстве - для вас отвлеченная категория или..?
- Я с детских лет не в ладах с неправдой. Она меня коробит пуще красной тряпки. И в искусстве, и в жизни. Совсем недавно мои друзья дали мне прочесть главу обо мне в книге Екатерины Максимовой "Мадам нет". Написанное Максимовой огорчило меня, не скрою. Сказав в мой адрес много добрых слов, она горько обидела меня, утверждая неправду. Мне особенно неприятно услышать такое из уст Кати, которую я всегда держала за кристального человека. Знаете, когда я писала ей поздравление по просьбе одной из центральных газет ко дню рождения, это заняло лишь несколько минут - так радостно-восторженно выплеснулось мое отношение к ней. А теперь я вижу, что она такая же, как все. Разочарование огорчает.
- Где ваш дом - в Москве, Мюнхене, Литве?
- А может, в самолете? Мы столько ездим... Мюнхен чудный город. Но мы там из-за профессиональных музыкальных дел Щедрина. В первую очередь это его издатели - прежний, Hans Sicorcki, и нынешний, Schott, с которым у него эксклюзивный контракт последние десять лет. Schott - старейшее нотное издательство. Издательство Бетховена, Вагнера, Стравинского. Недавно играли в Мюнхене симфонию Щедрина, и один из руководителей издательства после концерта мне говорит: "Сегодня был вечер шоттовских композиторов". А в программе были Вагнер, Шуман и Щедрин...
В Мюнхене мы снимаем квартиру, кроме того, пора признаться, никуда не денешься - там отличные врачи. А Литва - это родина моей матери: она родилась в Вильнюсе. Мы живем там в своем доме уже двадцать второй год. И любим эту чудную страну, любим ее людей. И, по-моему, они отвечают нам взаимностью.
Кстати о врачах. В конце осени я порвала связку колена, по-ученому она зовется "собственная связка наколенника". Левая нога у меня толчковая, и много раз я ее в прошлом травмировала. Однажды я два года не прыгала. А тут шла я в Риме на шпильках, было сыро. Я поскользнулась и упала на мостовую. И известный литовский хирург Нарунас Парваняцкас сделал мне операцию. Потрясающе хорошо. А потом выхаживали меня добрейшие, внимательнейшие врачи в санатории в Паланге.
Ну а Москва...Что тут говорить. Мой Большой театр. Мои верные друзья, лучшие в мире ценители балета - московская публика. Да что говорить, Москва у меня всегда в самом сердце. Но бывает, случаются со мной в моей Москве и странности. Совсем недавно Фонд Г.С. Улановой, руководимый Володей Васильевым, проводил в Большом вечер, посвященный ее памяти. Меня на него не пригласили, вы не поверите... А я многократно танцевала с Галиной Сергеевной несколько спектаклей: она - Мария, я - Зарема в "Бахчисарайском фонтане", она - Жизель, я - Мирта в "Жизели", она - Катерина, я - Хозяйка Медной горы в "Каменном цветке". Могут ответить вам - думали, что Плисецкой нет в Москве. Но по телевизору несколько раз в эти дни показывали меня на концерте Спивакова. Да ровно накануне улановского вечера я целый день провела в Большом, где снимали материал для телевизионного фильма, всех перевидала, со всеми пообщалась. Из далеких стран пригласил Васильев балетную братию, но не меня, в трех километрах от театра с Тверской улицы.
"Светланов разговаривал с Чайковским"
- Вы станцевали несчетное количество спектаклей "Лебединое озеро". Какой для вас запомнился особо?
- В Пекине в 1959 году собрались все народные артисты СССР - и из Большого, и из Кировского, все было очень представительно. И мне надо было танцевать "Лебединое" с ленинградцем Константином Сергеевым. Кстати, он меня завалил на поддержках несколько раз - ну что, ничего не поделаешь. Но главное - дирижирует Евгений Светланов. Репетиций не было никаких, а он же дирижер не балетный. Мне-то темпы не важны, я любой все равно поймаю - быстро ли, медленно, слух у меня, кажется, есть. Даже если меня специально захотят "поймать", я все равно в такт попаду. Но то, что предложил Светланов, превзошло все. Оркестр у него звучал не медленно или быстро, как это бывает в балете, - он звучал удивительно мощно, насыщенно. Кстати, когда меня спрашивали, как вам играть, я всегда говорила: "Дирижируйте, как у автора, в нотах. А не то, как в цирке, под ногу". Светланов играл так, как он чувствовал Чайковского. Рассказать это невозможно, это был их диалог с Чайковским. Особенно я была потрясена в третьем акте, который начинается трубами - выход Одилии. Пауза. И вдруг - целый взрыв звуков в невероятном темпе. А я успела. Это было страшно эффектно. Дальше, уже в финале, идут туры по кругу, и он задал такой темп! Я начала круг и подумала: "Или насмерть, или выжить!" Вышло! И какой был успех. Я была в восторге. Это было воистину творчество. Дальше ничего такого в моей жизни не было - Светланов же балетами не дирижировал.
- А знаменитый Файер?
- Ну Файер знал балет, знал каждую балерину. Мне всегда говорил: "Как ты встала в preparation (исходная поза перед танцем. - "Известия"), я уже знаю, как ты будешь танцевать". У него была фантастическая память. Например, напрочь забывали какую-то вариацию. Звали его, и он говорил: "Здесь было так". Он помнил все. Был очень одарен природой. Он смотрел только на сцену - потому что не видел нот, такой был близорукий. И это трагически кончилось. Все знали, что он почти слепой, но думали, что все-таки что-то видит. И тут приезжает ленинградец Аскольд Макаров танцевать в "Дон-Кихоте", на замену, кажется. И никто ему не сказал, да и ему в голову не пришло спросить, что в московской редакции его вариация не в том месте, как в ленинградской. И когда ему, по нашей редакции, надо выходить, он спокойно ушел в гримерную поправить грим. И вдруг слышит по радио свою музыку. А на сцене никого нет. Первый скрипач дергает Файера за фалду фрака, мол, остановитесь. Но все, это был последний спектакль Файера. Больше его в афишу не ставили.
"А ведь нам что говорили? Будешь драть ноги - потеряешь прыжок"
- Вы всегда, даже дома, выглядите очень элегантно. Вы как-то задумывались, что такое элегантность?
- Вот я вам приведу пример - Пьер Карден. Он от природы элегантен, поэтому он и своих клиентов одевает элегантно. Поэтому я уже много лет одеваюсь только у него. Он фантастически чувствует стиль. Он не думает: "Вот я сейчас встану и буду элегантным". При этом сам может ходить в чем попало - в своих вещах, конечно, но пальто может быть с завернутым внутрь воротником, или пуговица на животе расстегнута, потому что он вечно спешит.
Потом - у него есть вкус. И знания. Однажды он меня просто потряс. Мне нужен был костюм для фильма Эфроса "Вешние воды". Но я не была уверена, что он знает, кто такой Тургенев. Не то чтобы я в нем сомневалась, но все-таки он итальянец, Данте, Петрарку, конечно, знает, а тут - русский писатель. И как только я ему сказала: "Пьер, мне нужен костюм для "Вешних вод" Тургенева", - он тут же отвечает: "Вешние воды - это 1840-й год". И сделал несколько костюмов - просто царские подарки. И денег с меня не взял. Он знал, что я не могу заплатить: каждый костюм стоил как машина. Они сейчас в разных музеях. Знаете, мало ли что, и я их отдала. Костюм из "Анны Карениной" в Санкт-Петербурге, что-то в Бахрушинском, что-то в музее Большого театра. А где другие, не помню.
- Потом на Sotheby"s встретите - вещь от Pierre Cardin, да еще в одном экземпляре, да еще созданная специально для вас - это же дорогущий раритет.
- Если они не пропадут - слава Богу. А если их сожгут или выбросят на свалку, будет жалко.
- А хотя бы одна ваша знаменитая пачка сохранилась?
- Их полно в Большом театре. В прошлом году был юбилей Щедрина, и я смотрю: вышли в "Кармен-сюите" три табачницы. И все - в одинаковых костюмах Кармен. А так быть не должно! Оказывается, все надели мои костюмы. Я говорю: "Девочки, что же вы делаете!" А они отвечают: "Нам в них так удобно танцевать!"
- У кого из мировых хореографов вы бы хотели станцевать?
- Когда в молодости я перетанцевала все балеты в Большом, мы даже мечтать об этом не смели. Но позже, когда я стала ездить, мне были очень интересны новые веяния. Например, Форсайт - я бы с удовольствием его станцевала. У Бежара я танцевала, у Ролана Пети. Вот интересно: я абсолютно признаю Баланчина. Но лично не хотела бы у него танцевать. Это не мое, у него слишком абстрактный танец. А люди любят, чтобы было что. Когда я танцевала "Умирающего лебедя" в Индии, никто не спрашивал, про что этот танец - все понимали. А когда танцевала па-де-де из "Дон-Кихота", спрашивали. А я и сама не знаю, про что это. Про тридцать два фуэте. Это техника, а люди любят понимать, сопереживать. Знаете, можно на сцене делать много технически замечательных, совершенных трюков, а зритель пришел домой, поужинал - и забыл. А если он помнит, значит, ты его задел.
- Это тот случай, когда у Карсавиной или Павловой пятка в арабеске была кверху и никто на это не обращал внимания?
- Сейчас в балете все так же переменилось, как в спорте. Если раньше кто-то прыгал на полтора метра, все кричали "ура", то теперь прыгают на два с половиной, и это в порядке вещей. А зачем нужны те, прежние? Сегодня мы смотрим фильм про Гельцер - и что? Беда. Или ох, или ха-ха-ха. А уж когда рядом с ней вышел Тихомиров, Щедрин посмотрел и сказал: "Ну теперь только Чаплина не хватает". Потому что Чаплин на контрасте выступал с такими "шкафами".
- А Марина Семенова, которая тоже не отличалась хрупкостью, действительно была царственной на сцене?
- Да, Семенова выходила на сцену - и вы больше никого не видели, она умела обратить на себя внимание. Я не видела ее в молодости, в моей памяти она была в теле. Она себе ни в чем не отказывала, главное, в чем она себе отказывала, - в работе. Видите ли, у Вагановой вообще мало было способных учениц. Ваганова делала балерин почти из ничего. Даже с никудышными данными они знали, как надо делать. Многие, кто тогда были наверху положения, сегодня танцевали бы в кордебалете.
- Сегодня балет многое теряет из-за увлечения техникой.
- Вы знаете, на каком-то из первых балетных конкурсов я оказалась в жюри рядом с Улановой. И вот одна танцовщица поднимает ногу практически в прямой шпагат, за ухо. Уланова наклоняется ко мне и говорит: "Девочка ошиблась адресом". И танцовщица не прошла на третий тур. Спустя четыре года так же делала Надя Павлова - и получила Гран при. А ведь нам что говорили? Будешь драть ноги - потеряешь прыжок.
- Балет - искусство текучих и всегда новых форм. Каждый танцует, как чувствует.
- Да, один покажет так, другой - иначе, и смотришь - получился другой балет. Я помню, как Елизавета Павловна Гердт говорила: "А Петипа так не ставил!" Ее спрашивают: "А как?" - "А я не помню, но только не так". И все. Я танцевала по крайней мере десять версий "Лебединого озера", а везде было написано: Петипа. Но я не хочу говорить ни о ком плохо, я уже достаточно откровенно написала обо всем в своей книге. Когда я ее писала, у меня было мало надежды на то, чтобы меня все возлюбили. Я писала, как все было. Но люди чаще всего ждут лишь комплиментов.
"После этой роли я вас ненавижу!"
- С кем из московских балетмейстеров вам было интересно работать?
- С Игорем Моисеевым в "Спартаке". Он сделал для меня партию Эгины, очень интересную и драматически, и технически. Особенно эффектной была сцена в палатке Красса. А по накалу страстей! Например, одна вальяжная дама, посмотрев моисеевский "Спартак", мне сказала: "Я вас всегда обожала. А после этой роли я вас ненавижу!" Между прочим, это было чисто по-советски. Артист кино или драмы не бывал награжден, если играл отрицательную роль. Я знаю множество примеров. Приведу хоть один: в фильме "Ленин в Октябре" лучше всех сыграл шпик, который за Лениным следил. Но все получили премии, а он - нет. Или - был замечательный киноактер Андрей Файт. Красивый, высокий. Так вот он играл так, что я помню его до сих пор, но у него никаких наград не было: он играл исключительно отрицательные роли.
Но продолжу про моисеевскую Эгину. Роль-то была страшная. Она
Гармодия, сподвижника Спартака, соблазняла, чтобы тот предал его и перешел на сторону Красса, что погубило бы войско Спартака. Для этого на сцене была выставлена огромная тахта, на которой происходило любовное адажио. И вот Гармодий падает к моим ногам - и в это время в палатку входит Красс. Я опускаю руку кистью вниз, как это делали патриции в цирке, - дело сделано! Это была сцена необычайной силы.
- С чего, по-вашему, в СССР начался настоящий балет - чтобы и техника была, и одухотворенность?
- С балетов Вахтанга Чабукиани. Видите ли, танцовщиков много, а хореографы - это такая редкость, невообразимая. Это было всегда, и сегодня так. Если бы сейчас поставили "Лауренсию", "Сердце гор", я думаю, они бы прозвучали. В новом исполнении.
- Балетные - люди внутренне очень дисциплинированные, ответственные. Вам помогает это в жизни?
- Я бы не сказала, что я уж очень дисциплинированный человек. Конечно, я не разогревалась перед спектаклем горячим душем, как одна прима-балерина, но я помню, как Елена Михайловна Ильющенко мне кричала: "Боже мой, уже третий звонок, а она еще только красит ресницы".
- Как вы оцениваете ситуацию в Большом театре с приходом нового руководителя балета Алексея Ратманского?
- На Ратманского можно надеяться. Человек он умный и талантливый. Как исполнитель всегда понимал, зачем он на сцене, а это большая редкость. Он был очень хороший танцовщик и изумительный артист. Вот он на меня всегда производил впечатление - я его до сих пор помню на сцене. Конечно, ему будет нелегко - в Большом.
Его "Светлый ручей" мне понравился - это прелестный комедийный балет. Мне очень нравились его отдельные концертные номера. Потом я сама с ним танцевала "Полуденный отдых фавна" в разных странах. И я вам скажу, что такого стилистически точного артиста не встречала, это была тончайшая работа. Ну все встают в эту знаменитую позу a la рисунок на древнегреческой амфоре - а мне никто не нужен после него. Я много хорошего могла бы о нем сказать, но не буду. И знаете почему? Он теперь главный в Большом, и люди могут подумать, что я от него что-то хочу.
Учили в московской школе неважнецки
- Кроме танцовщицы кем бы вы себя могли представить?
- Обладать кистью живописца - вот чего бы мне хотелось. Но я этого никогда не пробовала. Это, знаете, как в анекдоте: "Вы играете на скрипке?" - "Не пробовал, но, наверное, играю".
- А чем вы гордитесь?
- Мужем - я им постоянно восхищаюсь.
- Вы две такие сильные, яркие личности - как вам живется вместе?
- Вы знаете, с таким человеком, как он, это легко. Бывает, творческие люди, даже близкие, как-то завидуют друг другу. С ним этого не может быть. Он болеет за меня как никто. Если бы не он, у меня не было бы "Кармен-сюиты", "Анны Карениной" и других балетов. Я бы вообще так долго не танцевала. Знаете, как в драме переходят на другие роли: был первый любовник, а стал Санчо Панса.
- Сегодня вы спокойно входите в Большой театр?
- Я всегда иду туда спокойно. Мне нравится Большой театр. Я там танцевала много и долго. Какие-то ситуации в театральной жизни есть всегда, но у меня нет чувства, что мне там неуютно. Если бы там шел новый балет Ратманского, с удовольствием пошла бы - мне новое всегда интересно.
- Как вы находите: хорошо выучены нынешние московские танцовщицы?
- Некоторых вещей я не понимаю. Потому что учили в московской балетной школе неважнецки - а танцуют в театре хорошо. Хотя если анализировать, то понятно - мир открыт, смотрят других, смотрят себя на видео, а это лучший педагог. Думали, что танцуют сногсшибательно, а посмотрели - и схватились за голову, стали исправлять.
- Нельзя сказать, какая ваша любимая партия?
- Конечно, потому что каждая была любимой в тот момент, когда я ее танцевала. Вот как я обожала "Болеро" - просто не знаю, что еще я так любила. Потом была "Айседора" - это уже не вторая моя жизнь, а последняя треть. Сначала была классика, потом новые балеты Щедрина и дальше Бежар. Я станцевала у него пять балетов. Причем четыре были поставлены специально для меня и последний -миниатюра, которую Бежар назвал "Аве Майя". Кстати, для каких-то вещей Бежара музыку подбирал Щедрин. Не свою, конечно, но он всегда чувствовал, что мне нужно в этот момент. А для "Аве Майя" вообще сам ноты ему принес. А потом еще и репетировал со мной.
- Жалеете, что не учились у Вагановой?
- Это моя незаживающая рана.
- А как же наш знаменитый педагог, ваш дядя Асаф Михайлович Мессерер?
- А он никогда никому не делал замечаний. Он давал замечательный класс Александра Горского - удобный для ног, в котором никогда ни одной связки или мышцы нельзя было сорвать. А дальше - репетируй как знаешь. Он не был педагогом, который подскажет, как сделать правильно, технически точно. Но в балете он разбирался прекрасно.
- У вас есть друзья? Вернее, те, кому бы вы хотели излить душу в трудной ситуации?
- Друзья у меня есть, преданные, но насчет излияний - не уверена, что мне это надо.
Роскошь на меня давит
- Вы знаете, что вас с Галиной Вишневской за ваши книги называют "народными мстителями"?
- Да неужели? Почему?
- Ну как же: выучившись в СССР, получив тут все возможные награды и звания, вы отправились за границу, чтобы работать на Западе за бешеные деньги да еще охаивать свое советское прошлое, как вас преследовали...
- Не забудьте: пока я танцевала - жила в Москве, а не за границей. А я что - должна была говорить, что Сталин был золото? Вот вам! Этого не будет никогда. Ни при какой власти я этого не скажу.
- В книге вы пишете про свой невыездной период: "Моисеев говорил: "Иностранцы нас спасут". Что имеется в виду?
- Тогда от меня многие отвернулись, даже не здоровались, а на одном приеме Надежда Надеждина меня просто нарочно больно толкнула. А вот Игорь Александрович Моисеев принимал во мне большое участие. Так же, как Вахтанг Чабукиани, который приглашал меня переезжать работать в Тбилиси. Так вот, Моисеев имел в виду, что как только у нас кого-то начинали поливать грязью, иностранцы тут же вострили ушки: "Как это такого-то притесняют? Давайте его раскрутим, поддержим!" И очень многие на этом играли - музыканты, писатели, балетные. Раз ты беглец, преследуем властью, значит, ты художественно значим, наверху положения. Это и сейчас существует.
- Кого вы чаще других вспоминаете?
- Дядю Щедрина, Евгения Михайловича, и нашу домработницу Катю Жамкову. Дядя Женя был невероятной доброты и эрудиции человек, и мне все время хотелось с ним разговаривать. А сейчас мне мало с кем хочется говорить. А Катя поражала меня своей поистине толстовской мудростью, подлинностью, смекалкой.
Если у нее что заболевало, она поистине гениально, в двух-трех словах умела объяснить свое состояние. А мы, грешные, сотней фраз так и не можем рассказать врачу, что ощущаем, на что жалуемся. И потом, она была честнейшим человеком - это чисто деревенская черта. Я ее уважала очень. Вот она замуж не вышла. Я ее спрашиваю: почему? "Так все пьяницы, за кого ж выходить?"
- Что в Москве, что в Мюнхене - вы живете очень скромно. Вам не хочется, скажем, поменять мебель на более современную?
- Вы знаете, роскошь меня как-то сильно угнетает. Когда нас с Щедриным приглашают куда-то и помещают в какую-нибудь гостиницу шикарную, на меня это давит. Как-то не привыкли мы роскошествовать.
Лиля и Эльза были две умнющие ведьмы
- Невозможно не спросить вас о Лиле Брик. Не жалеете, что не помирились с ней до ее смерти?
- Лиля Брик была невероятно противоречивым человеком по отношению абсолютно ко всем. Без исключения. В это противоречие попала и я. Она и Эльза, ее сестра, - это были две умнющие ведьмы, которые находили удовольствие в том, чтобы постоянно портить жизнь друг другу. Когда я приезжала в Париж, Эльза спрашивала: "Ну что, Лилечка много гадостей про меня наговорила?" В Москве Лиля задавала тот же вопрос про Эльзу. Как-то Эльза мне говорит: "Я не знаю, что мне делать. Я поздоровалась с одним человеком, приезжаю в Москву, и Лиля мне говорит: "Зачем ты с ним здороваешься? Он негодяй". В следующий раз я с ним не здороваюсь, а Лиля уже с ним помирилась. Я никак не могу Лилечке угодить. И потом - Лилечка думает, что я миллионерша. Я ей литрами посылаю духи - скажите, Майя, она что, ими поливается?" А Лиля их всем подряд дарила, шикарно, широко. Все, что она получала, у нее немедленно испарялось.
Однажды вышел такой случай. Была такая журналистка Люся Лозинская, которая меня с Лилей и познакомила. И Лиля что-то поссорилась с ее мужем. А уж если она ссорилась - буквально с лестницы спускала, не меньше. И Люся мне после этого говорит: "Ты знаешь, для меня будто окно занавесили, я словно живу в темноте". А я это Лиле пересказала. И знаете, что она ответила? "Ну что ж, пусть разведется". И это была Лиля. Хочешь с ней общаться - будь только с ней. Если она любит, то без границ, если ненавидит, то она просто изведет тебя со свету.
- А как Арагон существовал между ними?
- Он терпел, но не любил Лилю за то, что она терзала Эльзу. Когда в 1972 году мы с Лилей уже были в ссоре, Арагон приехал в Москву как ни в чем не бывало, продолжал с нами дружеское общение, сразу пришел в Большой на "Анну Каренину" (Эльзы уже не было). Лиля была в ярости. Как нам рассказали, она беспрестанно вопрошала своего последнего мужа, Василия Абгаровича Катаняна: "Вася, разве мы ему не говорили?" Тот покорно отвечает: "Конечно, Лилик, говорили". Но Арагон Лилиной ярости не внял - пришел и кричал "ура".
- А что вы скажете о недавно изданной переписке Лили и Эльзы?
- Ох, жизнь это такая сложная штука. Лиля и Эльза раздражали, но и любили друг друга. Да и эстетически они были единомышленницами. Мне было читать интересно. К тому же мы с Щедриным упоминаемся там почти на каждой странице.
"Сижу не жрамши"
- Что может вас вывести из себя?
- Неправда.
- Если в театре или в жизни случался конфликт - вы ввязывались в драку или пережидали ситуацию?
- Как когда. Меня всегда оторопь брала от сверхнаглости, и я не сразу отвечала. Было такое в жизни, и не раз, а потом ругала себя: "Ах, что ж я не сказала то-то!" Наглость, она обескураживает.
- Все думают, что вы жесткий человек. А на самом деле?
- Пусть как хотят, так и думают. Просто я очень требовательная. И к себе тоже. А если считают, что это плохой характер, что я могу поделать? Измениться труднее, чем за волосы себя поднять.
- Вы самоедка или стараетесь жить с собой в ладу?
- К сожалению, я себя грызу. Всегда.
- Что вы думаете об этих неизбежных морщинах?
- То, что от них никуда не деться. Однажды Сати Спивакова в Париже стала мне рассказывать о каком-то суперкреме от морщин. Я говорю: "Разве такое бывает?" Не изобрели еще люди такое, думаю. Это, знаете, есть старый сад и новый сад. Но ухожен он или нет - это уже совсем другое дело. То же самое с лицом человека: видно - ухожено оно или запущено.
Я не вижу в старости, в морщинах красоты. Я вообще старыми людьми не очень-то восторгаюсь. А уж молодящийся старичок или старушка - это вообще смешно. Кстати, по молодости я никогда не красилась - это было немодно. На знаменитой фотографии с Кеннеди в Белом доме у меня совсем нет макияжа - мне тогда это и в голову не приходило. Мы же нутряное сало покупали на рынке, чтобы снимать грим, - ничего в магазинах не было! А знаменитый лигнин, которым в театре предлагалось снимать грим, в том числе и морилку с тела, - это же была жесточайшая пытка, просто сдирали куски кожи.
- Откуда пошла ваша знаменитая фраза "сижу не жрамши"?
- Это я сказала одной французской журналистке, которая брала у меня интервью. Она меня ужасно доняла всякими вопросами - да что я ем, да какой у меня режим. Это прочел во французском журнале Андрей Вознесенский и использовал в своем "Портрете Плисецкой".
- Кто из партнеров был для вас самым удобным?
- Пожалуй, Николай Фадеечев. Он меня устраивал еще и тем, что не был карьеристом и никогда не затевал никаких интриг. Думал Коля только о себе. Если он был чуть-чуть болен, ни за что танцевать не станет, даже если здорово подводил партнершу. Я однажды станцевала с ним "Лауренсию" только для того, чтобы дать публике понять, что он и такое может. А у меня так болело колено! Он холодный никогда на сцену не выходил, грелся каждый антракт - у него и травм-то никогда не было. Эгоист - да. Но зла никому не делал.
- Вы сейчас класс делаете?
- Перестала после последней травмы. После двадцатого ноября прошлого года. Все пили за мое здоровье - и, увы, не помогло...
- Что вы думаете о своей "дочери", которую якобы родили в пятьдесят один год?
- Ну, все это придумала моя родственница, "дама, приятная во всех отношениях": и журналисту заплатила, и девочку похожую подыскала. Но вспоминать сегодня об этом неохота. Она та самая Фея Карабос - живет во злости. Вы знаете, один человек мне недавно сказал точно определяющую фразу: "Ошибка ваших родственников в том, что они отождествляют себя с вами". Ну скажите, как это я могла на сносях в те же самые дни (день рождения лжедочери до смешного совпадает) танцевать в пятьдесят один год спектакль за спектаклем в Австралии, где гастроли именовались "Майя Плисецкая и Большой балет"? Умудриться тайно слетать на несколько дней в СССР, и почему-то в Ленинград, и почему-то прямиком в родильный дом КГБ? Родить там наспех дочь и тотчас подарить ее первой встречной бесплодной кагэбэшнице? Затем немедленно лететь в Париж на праздник газеты "Юманите", где танцевать на десятиметровом столе бежаровское "Болеро" для тысяч людей на открытом воздухе?
- Вы верите в судьбу?
- Да. Но и характер это судьба. Не всё, но многое человек в жизни определяет сам. С каким характером человек родится, таким он и останется всю жизнь. Но если человек целеустремленный, он сам сможет направить свою судьбу.
- Вот вы были ленивы, а посмотрите, чего достигли.
- Вот это судьба. Суждено было так. Но я очень любила танцевать. С детства боготворила театр.
- Вам знакомо чувство зависти?
- Я вам скажу без хвастовства: мне нечему завидовать. Господь дал мне способности и неплохие данные, в Большом театре я перетанцевала уйму балетов, у меня, похоже, мировая слава. И главное - у меня прекрасный муж, чего же мне еще желать?
