В новом театральном сезоне "Творческий проект Алексея Девотченко" обещает выпустить премьеру по произведениям Осипа Мандельштама. Начиная работу, Алексей ДЕВОТЧЕНКО говорил: "Я занимаюсь прозой Мандельштама, его "Египетской маркой", "Шумом времени", которые, мне кажется, имеют какое-то отношение к моему прошлому, к петербургскому детству".

Естественно было спросить актера о его детских воспоминаниях, прежде всего, театральных впечатлениях.

- Мы пришли с мамой в Мариинский театр, тогда Кировский, на "Лебединое озеро". Но балет, в связи с чем-то, был заменен оперой Мурадели "Октябрь"! И я - мне было лет 5 - в ужасе слушал всю эту белиберду. Помню, как Ленин выезжал, он, правда, не пел, а речитативом говорил что-то о революции. Там была сложная коллизия между медсестрой и каким-то матросом-красноармейцем. Потом в красноармейца кто-то стрелял, медсестра заслоняла его своей широкой грудью. Меня, помню, больше всего поразило, что уже после того, как сестра милосердия погибла, у нее еще ария минут на 15! Это было невыносимо.

Потом меня уже водили – не было таких накладок. Абонемент покупали на сезон, и раз или два раза в месяца шли в театр. Очень я любил туда ездить: "Щелкунчик", "Лебединое озеро", "Шурале". Сейчас у Мариинки крен больше в сторону оперы, а тогда там был хороший балет. Я счастлив, что видел, например, "Щелкунчика" с Барышниковым.

- С этими впечатлениями связано ваше желание поступать в Хореографическое?

- Да, конечно. Но в Хореографическом сказали: "Хороший мальчик, очень ритмичный, но - тяжеловат зад! Так что приходите на следующий год!" Я безумно расстроился… Но на следующий год не пришел.

- Вы же воспитанник Театра Юношеского Творчества?

- Да. Хотя я не помню, с чего вдруг стал интересоваться драматическим театром. Чёрт его знает! Наверное, я понял, что если не в балет, так в драму сгожусь. Как в старые добрые времена было: он в балет не годится, пусть в Александринке служит. Наверное, для меня не было разницы, драматический или музыкальный, лишь бы - театр! Люстра гаснет, занавес поднимается, - весь этот антураж всегда меня очень волновал, приводил в трепет, восторг.

Потом я уже совершенно органично поступал в Театральный институт. Хотя, не могу сказать, что шел в ТЮТ, чтобы это "подготовило меня к поступлению в театральный институт", такого не было.

- Были варианты еще, куда поступать?

- Я мог поступать или в иняз, или в музыкальное училище, с тем, чтобы потом идти в консерваторию. И я иногда очень жалею, что не воспользовался этими вариантами… Возможно, толку было бы больше. Хотя, черт его знает, так нельзя загадывать.

Мне удалось поступить с первого раза, что удивительно, потому что Кацман (педагог, к которому я целенаправленно поступал, поскольку перед этим посмотрел его спектакли), очень боялся брать мальчиков, которые не отслужили в армии, потому что тогда они должны были уходить на второй год, и это такая головная боль, такие проблемы, такая взаимная растерянность, взаимная боль, это ужасно! Так оно, собственно говоря, и произошло - на втором курсе меня совершенно беспардонным образом забрали под белы рученьки, скрутили и препроводили на службу в армию.

На первом курсе я проклинал себя, что поперся сюда, потому что это совсем не совпадало с моим представлением о театральном институте. Это была пытка, это были тренинг и муштра. Все эти этюды с воображаемыми предметами, которые я делать не умел. Это был ненавистный предмет – танец! Хотя я рвался лет 10 тому назад в Хореографическое училище, теперь я ненавидел балетный станок, все эти плие, гран-плие, батман, и прочие. До сих пор ненавижу все вот эти движенческие дисциплины. На первом курсе я был кандидатом N 1 на вылет. Спасло только то, что я, как говорят, хорошо сыграл отрывок из повести Распутина "Уроки французского" с Машей Лавровой.

Но, к сожалению, второй курс кончился для меня катастрофой. Забором в армию.

***

- Вы и тогда уход в армию воспринимали как катастрофу?

- Да! Уж ни как почетный долг или священную обязанность! В армии в полной мере сформировались мои представления об обществе, в котором мы живем. Потому что армия - это просто слепок "совка", Советского Союза.

- Что помогало выжить в этой ситуации?

- Мне очень повезло. Поскольку у меня плохое зрение, меня отправили в войска связи. Туда брали служить людей из таких республик, как Латвия, Литва, т.е. людей достаточно западного мышления, интеллигентных. Не было у нас никакой поножовщины, не было такого ужаса, как скажем, в танковых или саперных каких-то войсках.

Единственное, что я осилил в "учебке", - это азбуку Морзе, поскольку у меня неплохой слух, и я до сих пор понимаю все эти позывные. Мы выезжали куда-то в район, это называлось: "боевое дежурство". Сидели с водителем БТРа по четыре месяца, по полгода. Вообще ничего не делали! Раз в день звонили в батальон, говорили дежурному по части: "Никаких происшествий, все живы–здоровы". Чего мы там сидели – черт его знает! Ели, книжки читали, письма писали, получали. Нет, ну это глупость какая-то была! Я помню, что выдавали раз в месяц литр спирта "на обслуживание радиостанции".

- Хватало литра – на месяц-то?

- На "обслуживание" экипажа – хватало. Все, включая офицеров, которые этот спирт разливали, знали, что он идет по прямому назначению, а радиостанцию сверху соляркой протирали, чтоб блестело. Надо сказать, что спирт был не какой-то там левый, а такой нормальный, настоящий спирт.

- Оказывается, всё у вас в армии было совсем не страшно…

- Это когда я сейчас вспоминаю, то понимаю, что мне просто несказанно повезло! А тогда, находясь в нескольких тысячах километров от дома, от Ленинграда, конечно, для меня это было дико – "учебка", зарядка, подъем. Подшивание каждый день какого-то "подворотничка"! Нет, это, конечно, безумие. Это такое узаконенное издевательство, когда людям не дают пить, несмотря на 40-градусную жару, когда людям не дают есть, когда они только садятся за стол, сержант командует: "Закончить прием пищи". Люди были в полуобморочном состоянии от голода, от жажды, и еще должны были зачем-то ходить строевым шагом.

***

- Вы сказали – вдали от дома… Когда вы говорите - дом, Питер, возникают перед глазами какие-то любимые места?

- Возникает на ассоциативном уровне и Казанский собор, между колоннами которого я учился кататься на велосипеде, канал Грибоедова, Аничков мост, Спас-на-Крови, хотя он был в "лесах". Летний сад, Михайловский сад, решетка Михайловского сада, потому что мы жили совсем рядом. Перед глазами встает тот дом, где я родился и жил до 6 лет, на углу Невского и Плеханова. Нас выселили оттуда в 71 году, из-за того, что знаменитый ресторан "Кавказский" - теперь его давно уже нет - шел на расширение. Все очень не хотели уезжать, конечно. У одного старичка ордер был подписан Лениным. Он ходил по всем горкомам – обкомам с криком: "Ленин мне дал комнату в этом доме, вы не смеете меня выселять!" Все они, естественно, боялись - самим Лениным ордер на жилье подписанный, ну куда его! Так он один и остался в этом доме, в конечном итоге, а нас всех расселили по Гражданкам и прочим новостройкам. Это было целенаправленное выселение интеллигенции из центра города.

- Вы поддержали инициативу Марша за сохранение города. Считаете, что лучше вообще прекратить всяческое строительство в историческом центре?

- Лучше, конечно, чтоб не было на площади Восстания и этой башни метро, а была бы Знаменская церковь. Не торчала бы там эта "стамеска", а был бы памятник Александру II.

Я не такой уж ретроград и реакционер, я не говорю, что ничего нового быть не должно. Наоборот, пусть будет, но не там, где ходили Салтыков–Щедрин, Достоевский, Гоголь, Пушкин, и их герои. Я за развитие города! Я люблю архитектуру современную. Но есть же много мест – Веселый поселок, улица Дыбенко, проспект Большевиков, Гражданка, совершенно жуткие серые брежневские девятиэтажки, от вида которых начинается депрессия. Вот там – пожалуйста, стройте бизнес-центры, развивайте инфраструктуру, но не надо лезть в центр. Не последние зодчие создавали облик центрального Петербурга. Надо просто сохранять – или воссоздавать старое. Но на это уже нет ни ума, ни мозгов, ни средств. Вот чудесный совершенно был Щербаков переулок. Двухэтажные, трехэтажные флигилечки стояли дивные. Конечно, легче всё это снести и настроить то, что они там нагородили.

- Алексей, так когда же мы увидим ваш "петербургский" спектакль по Мандельштаму?

- Пока мы находимся в ситуации поиска денег. Потому что даже на маленький, камерный спектакль, всё равно нужны средства. Нет у нас государственной дотации, что, наверное, и хорошо. Такой виртуальный "проект Алексея Девотченко".

- Но ведь в "Проекте" нет занавеса, пышной люстры, всего, что составляло для вас обаяние театра?

- Мои представления о театре кардинально отличаются от тех, что были в пятилетнем возрасте.

Елена Седова, "СПб Курьер", N 35

30.08.2007

http://www.theart.ru/cgi-bin/material.cgi?id=1053

Док. 504071
Перв. публик.: 30.08.07
Последн. ред.: 10.10.08
Число обращений: 112