19 февраля в Интерьерном театре состоялась премьера второй редакции спектакля "Эпитафия". Режиссер Владимир Михельсон и актер Алексей Девотченко предприняли "опыт параллельного прочтения" стихотворного и прозаического текстов — "Дневника неудачника" Эдуарда Лимонова и "Сквозь прощальные слезы" Тимура Кибирова.

Это возвращение к давно забытой композиции, к первой редакции, игравшейся более десяти лет назад, — в 1993 году. Тогда и время было совсем другое, и люди, наверное, тоже. Но лирический ге¬рой не изменился со временем, как застывшими остались строчки Анны Ахматовой. И сейчас, спустя десять лет, на сцене оказывается персонаж, который вспоминает прошлое, оставшееся за чертой двадцать первого века.
Спектакль, сотканный из поэзии и прозы, рождает двух героев: лирика и — тоже лирика, "одиноких, русских, глупых", писателя и поэта, искусство которых оказалось никому не нужным. Они собирают впечатления о близкой России и далекой Америке, при этом оставаясь неприкаянными русскими, потому что всегда идут против — плывут против течения. "Банк, что ли, ограбить?" — с этих слов начинается спектакль. Ограбить банк, не быть нормальным, таким, как все, то есть не жить навязанными системой законами — это и есть плыть против течения. И пить, и воровать, и устраивать революцию, и быть бедным. И ругаться матом, и есть постный перловый суп, приготовленный по рецепту тети-моти. И любить Россию, до боли в висках, до умопомрачения. Любить так сильно, чтобы чувствовать ее дыхание в каждой своей строчке, в каждом слове, в каждом отрывке мысли.
Спектакль разворачивается на пустой сцене, пространство которой поглощает темнота задника. Алексей Девотченко появляется из темноты и читает эпиграф. Все дальнейшее действие — это собирание портрета уходящей в прошлое эпохи, из отдельных строк, воспоминаний, объявлений в газетах. Театральный импрессионизм, где главным оказывается не сюжет, а ситуация, не анализ этой ситуации, а впечатление от нее. Поэтому, наверное, проза здесь, имеющая некоторую сюжетную основу, перемежается поэзией, дополняющей, расширяющей круг ассоциаций зрителя и персонажа. Какой он, лирический герой Девотченко? Бунтующий, недовольный. Беспробудно пьющий и также беспробудно мечтающий. Он постоянно обращается к зрителю, находится в непрерывном с ним диалоге. "Я всегда смотрю в лица людей на улицах" — дается свет в зал, и герой глядит из пустоты сцены на меня, зрителя, обращая ко мне свой монолог. И в России, и в Америке его труды остались достоянием только его одного, но боль осталась — боль русского интеллигента, эмигранта, "одинокого, русского, глупого".
Еще один участник спектакля — скрипач Борис Кипнис. По какую сторону находится он? Это, скорее, третье лицо в диалоге актера со зрителем, не прямой, а отстраненный участник происходящего, который всегда сам по себе. Он поддерживает персонажа в его желании воровать: "вор-ро-вать" — восклицает довольно. Но в то же время живо реагирует на мат, звучащий со сцены. То пронзительный, то хриплый, то тягучий, то неожиданно жесткий звук скрипки постоянно сопровождает героя в его движении от себя к себе, от себя к зрителю, из бесприютной России в неизвестную Америку. Из освещенного бледным светом пространства сцены в темноту зрительного зала.

Юлия СЕМЕНОВА , "Театральный Петербург" N 7

15.04.2005

http://www.theart.ru/cgi-bin/material.cgi?id=543

Док. 504090
Перв. публик.: 15.04.05
Последн. ред.: 10.10.08
Число обращений: 175