Сложись все чуть по-другому, Владимир Сорокин мог бы стать олигархом. После обучения в "Керосинке" - Институте нефти и газа им. Губкина - перед ним открывались широкие карьерные дороги, имевшие в финале небоскребы "ЛУКойла" или "Газпрома". Однако он стал художником, оформлял книги, дружил с концептуалистами Приговым и Монастырским. В начале 80#8722;х выяснилось, что Сорокин умеет писать странные тексты - такой соцреализм наизнанку, с большим количеством обсценной лексики и патологической физиологичности, что отвращало, веселило и завораживало. Поначалу он не предполагал печататься, да в СССР и возможности такой не было, но тексты попали во Францию. Первые несколько рассказов появились в парижском журнале "А-Я" в 1988 году, затем там же вышла книга. С тех пор уже на родине опубликованы романы, рассказы и пьесы Сорокина, среди самых известных - "Норма", "Роман", "Месяц в Дахау", "Достоевский-trip", "Голубое сало".
Издательство Ad Marginem выпустило собрание сочинений писателя с рекламным слоганом "В культуре для меня нет табу". Недавно Владимиру Сорокину исполнилось 45 лет. Его тексты переведены на десять языков, от болгарского до китайского. С 1999 года писатель преподает русскую литературу в Токийском университете иностранных языков. Интервью нашему корреспонденту он дал во время своих коротких московских каникул.
В сентябре нынешнего года в Москве выйдет новая книга - тринадцать новелл под общим названием "Пир".
- Владимир Георгиевич, ваш "Пир" - это пир во время чумы?
- Чумы здесь нет никакой, скорее желание подать идею еды в чистом виде. Слово "пир" вообще-то довольно широкое значение имеет, у греков, например, это значило просто "разговор". Но я отталкивался не от греков и не от Пушкина, а просто от идеи, или, если уж поминать Платона, от эйдоса еды. Это не сборник рассказов, но и не роман. Это именно книга, состоящая из тринадцати частей, которые объединены общей темой. Один мой китайский аспирант сказал, что китайцы живут ради еды. Это звучит как радикальное и рискованное заявление, но, если человек это говорит, значит, в этом есть доля истины.
- Можно ли считать вашу книгу попыткой написать что-то вроде психо-кулинарной энциклопедии русской жизни?
- Конечно, еда - очень удобная вещь для энциклопедирования общества. Я пытался сделать некий временной срез: в книге есть новеллы из сталинского времени, из восьмидесятых, даже из будущего. Потому что идея еды не зависит от эпохи и проходит сквозь время как некие лучи. Но я не ставил задачи охватить весь русский космос и сделать такой энциклопедический роман. По натуре я не аналитик и не энциклопедист, я лишь позволяю себе смотреть на явление под разными углами зрения. Моя новая книга - довольно свежее блюдо для меня. Мне самому интересно увидеть это глазами других людей. Читателей.
- А насколько вам важен читатель? Ведь не секрет, что многих ваши тексты шокируют...
- Если говорить о моих читателях, то с ужасом констатирую, что их число растет. У меня был ужасный опыт. Магазин "Библио-Глобус" пригласил меня на встречу с народом. В более идиотское положение я не попадал никогда. Ну, на Западе были чтения, но там устраивают вечер, платят деньги за это, сидят люди достаточно подготовленные. А тут я увидел людей с улицы, которые стояли прямо передо мной, и вдруг понял, что нас ничего не связывает, нет никакой обратной связи. Они мне задавали вопросы типа: "Почему вы одеты в черное?" То есть вопросы, по которым понятно, что я не способен воспитать то, что называется "поколение читателей". Но это большая проблема - читатель и писатель. Разные люди по-разному воспринимают текст, и второго одинакового прочтения не может быть. Но то, что мои книги покупают, - для меня загадка. Мои знакомые видели на каком-то вокзале любопытный набор у одного торговца. Детали от радиоприемника, водка, книга "Голубое сало" и что-то еще из еды.
- Получается, что вы медленно, но верно становитесь чем-то вроде поп-звезды?
- Я могу это объяснить тем, что идея новой антропологии как преодоления природы человека сейчас, конечно, на поверхности. Если взять такие фильмы, как "Чужой-4" или "Криминальное чтиво", видно, что появился некий мейнстрим этих идей. Странным образом, я, ввиду какой-то собственной патологии характера и психосоматики, выразил это в литературе. Человечество сильно подустало от самого себя и ищет новых форм. Куда еще двигаться? А двигаться можно только в себя, изменяя тело, сознание и так далее.
- Уже в первом рассказе вашей новой книги герои начинают беспредельничать: едят человечину, отпиливают друг другу руки, при этом рассуждая о Ницше и русской духовности. Их слова и их действия не совпадают...
- Я всегда разделял жизнь и искусство. Жизнь меня вообще-то мало вдохновляет. Вдохновляют меня больше мои психофизические состояния. Не надо искать в этих текстах никаких симптомов нашей жизни.
- Ищи - не ищи, но некоторых вопросов читатель себе не задавать не может: например, в другой новелле "Пира" персонажи развлекаются тем, что пожирают разных литературных героев, проваливаясь в пространство известных книг. Это напомнило мне одну популярную идею: человек не убивает и не насилует только потому, что ему мешают общественные институты. Вы тоже так считаете?
- Вообще я убежден, что в человеке есть некое изначальное добро. Но человек очень несовершенное создание. Если сравнить нас с животными, видно, что мы еще не закончены.
Но как бы там ни было, зло - это следствие чего-то, а не первопричина. Это не врожденное качество человека, как страх, например. Мне кажется, что даже по тому ничтожному промежутку времени, который прожило человечество, видно, что человек постепенно меняется к лучшему. Нравы стали мягче, все-таки никого не варят в котле на площади. Я очень надеюсь на генную инженерию, это моя последняя надежда, потому что хочу застать какие-то перемены человеческой природы.
- Вы ощущаете себя известным российским писателем?
- Меня, к счастью, не узнают на улицах. Наверное, самое ужасное, когда люди начинают оборачиваться вслед. Для меня это страшнее СПИДа. Если бы это началось, то все, конец, надо куда-то уходить затворником. Я отчасти понимаю шизофрению Сэлинджера, который уже лет тридцать живет в бункере и не появляется. Есть люди, которые просто возбуждаются от публики, у них встает невидимый такой член. Отличный пример - хроника публичных выступлений Гитлера. А у меня публика всегда вызывала желание защититься от нее. Она не эротична. Так что я не Гитлер.
- Перейдем от Гитлера к Солженицыну. Говорят, он получил Нобелевскую, потому что его просто перепутали сразу с Толстым и Достоевским - лысый, с бородой, говорит о нравственности. Типичный русский писатель. И книг его толком не читали, а сразу дали премию. Русская литература - своего рода торговая марка, как французский сыр или японское суши. Но не становится ли она консервами в собственном соку?
- Действительно, есть некий международный стандарт, как водка, черная икра или балет. В этом смысле русская литература ничего не потеряла. Я считаю, что любое сильное и самодостаточное явление в культуре конвертируемо. Как Эйзенштейн или Прокофьев. А вот Алла Пугачева - нет, хотя здесь она суперпевица. Интерес к русской литературе не падает. Он колеблется, это зависит от времени, но европейские театры ставят Чехова, недавно сняли фильм по "Евгению Онегину". Побывав на Западе, и особенно в Японии, начинаешь ценить то, что мы можем себе позволить войти в лес и разжечь костер, например. Неокультуренное пространство, наверное, главное наше богатство. Литература - тоже богатство, некий золотой запас, который пока не иссякает.
- Если посмотреть на прилавки западных книжных магазинов, то мы увидим не так уж много российских имен: Пелевин, Сорокин, Улицкая, ну, Ерофеев, ну, Битов. Все. Почему?
- Любопытно, что вся эта обойма - в основном люди из андерграунда. Люди, которые писали для себя и не вживались в советский контекст, не думали, как бы напечататься, пройдет это или нет... А те большие писатели местные, властители дум, которые писали про экологию и русскую духовность, не смогли заговорить на культурном эсперанто, остались непонятны.
По-настоящему хороших писателей всегда было мало. Есть у Дали одна работа - "Осеннее каннибальство". Два таких мягких человека поедают и перетекают друг в друга, сливаясь. Те, кто активно боролся с совком, отчасти стали его слепком. Как тот же Солженицын, например. У литераторов, которые сейчас состоялись, типа Пелевина, Битова или той же Улицкой, не было ярко выраженных общественно-политических интересов, им был интересен процесс вообще. Наверное, это и есть эстетическая автономия. Можно подумать о некой тенденции. Сегодня повсеместно торжествуют визуальные практики: от компьютера, где пиктограмма важнее, чем слова, до кино с его супервозможностями. Конечно, литература неизбежно будет отставать, но пока обойтись без литераторов трудно. Литература как наркотик еще нужна людям. Книга нужна.
А в будущем, думается, нам предстоит борьба между чистыми технологиями и чистыми идеями. Что победит? Может быть, вообще можно будет провалиться в какое-нибудь пространство, где не надо будет думать, а только совершать какие-нибудь движения, которые дикий кайф приносят. Заживо горишь, например, потом, как Феникс, восстаешь из пепла, потом летишь.
- Вернемся из будущего в наши дни. Где нас больше любят, на Западе или на Востоке?
- Русская литература популярна и на Западе, и на Востоке. А в Японии с ней может конкурировать сейчас только американская и французская. Что такое немецкий писатель, для японца загадка. Я общаюсь с достаточно молодыми людьми, это первокурсники, которые только поступили в университет, - они читают Чехова. Я думаю, что Восток вообще более перспективен, чем Запад, во всех планах. И мутации в восприятии русской культуры на Востоке очень интересны.
- Еще один вопрос, который не могу не задать: при вашем отвращении к популярности вы не боитесь, что завтра получите какую-нибудь российскую литературную премию?
- Господи, еще и бояться! Их размеры настолько ничтожны... Ну хотя бы сто тысяч долларов, я понимаю: это сумма, которая способна заставить задуматься, фантазии какие-то появятся. А так... Вообще везде в мире большинство литературных премий выдается не по литературным соображениям. Это следствие неких социально-политических игр. И обычно этим распоряжаются люди, которых литература в чистом виде не интересует, - социально активные люди, которые пролезают в такие места. Идеальная премия должна присуждаться просто опросом читателей, по Интернету или так, это наиболее объективно было бы. Без жюри.
Александр Дельфин
"Эксперт" No32
04.09.2000
http://www.expert.ru/printissues/expert/2000/32/32ex-sorok/
Док. 504534
Перв. публик.: 04.09.00
Последн. ред.: 12.10.08
Число обращений: 300
Сорокин Владимир Георгиевич
|
