Марк Захаров: Тщеславие для театра - вещь нормальнаяНазад
Марк Захаров: Тщеславие для театра - вещь нормальная
Подобные премии вручаются по совокупности заслуг, в данном случае эта "совокупность" имеет наглядное выражение - большая часть легендарных ленкомовских постановок до сих пор сохраняется в репертуаре "Ленкома", и публика на них до сих пор ломится. Марк Захаров и его труппа вообще напоминают футбольную команду, которая все время играет на грани фола. Судья пронзительно свистит, показывает игрокам желтые и красные карточки, но команда все равно чаще выигрывает, чем терпит поражение. Побежденным (а точнее, покоренным) соперником выступает в этой игре зритель. Арбитром - его продвинутая часть, именуемая критиками. Возмущение последних понятно. Ведь в театре тоже существуют свои правила, пусть в отличие от футбола и неписаные. Недопустимым на драматической сцене считается залихватское комикование, оглушительная музыка, эффектные выходы на репризу. Марк Захаров на эти правила облокотился. Он придумал себе другие. Его спектакли существуют по законам Зрелища: все, что происходит или просто находится на подмостках, должно быть по-хорошему агрессивным: нравится - не нравится, а на сцену все равно смотреть будешь. И через пять лет будешь. И через десять. О законе сохранения театральной энергии с Марком ЗАХАРОВЫМ беседует обозреватель "Известий" Марина ДАВЫДОВА.
- Мне тут дали что-то вроде шпаргалки с датами создания ваших спектаклей. "Жестокие игры" увидели свет в 1979 году, "Юнона и Авось" - в 1981-м, "Мудрец" - в 1989-м. По-моему, ни один театр не может похвастать таким количеством таких старых постановок. Вас это только радует или еще и пугает?
- Театр вообще стремится к распаду, как и все на свете, а отдельный спектакль тем более. Эфрос уверял, что по-настоящему постановка живет только два года. Я, однако, так не думаю. Каждый спектакль, как и каждый человек, живет по-разному. "Фигаро" находится в отличной форме. "Юнона" и вовсе переживает какое-то третье рождение. Я понимаю, что репертуар театра не должен быть слишком громоздким и должен обновляться. Но сделать усилие, чтобы снять спектакль, собирающий аншлаги, из-за которых приходится нарушать нормы противопожарной безопасности, это довольно сложное дело.
- А вы не оказываетесь в плену ваших собственных старых постановок? Может, надо иногда отринуть то, что делал раньше? Вот как Питер Брук, все время меняющий свою режиссерскую личину. Кстати, не всегда успешно меняющий.
- Может быть. Но я ведь тоже стремлюсь бороться со зрительским прогнозом. Я считаю, что "Юнона и Авось" не похожа на "Чайку". "Мистификация" с ее здоровым авангардизмом не похожа на "Шута Балакирева". Но как бы я ни менялся, до камерного спектакля, рассчитанного на пятьдесят зрителей, я все равно не дойду. Мои постановки - это всегда некое яркое, поэтическое зрелище. В них есть приподнятость, праздничность. В них чаще всего есть хеппи-энд...
- Между прочим, именно на этих китах и строится жанр мюзикла. В нынешнем контексте, когда мюзиклы так расплодились, вы воспринимаете их, как своих конкурентов?
- Нет. Мюзикл имеет много разновидностей. "Юнона и Авось" не похожа на "Нотр-Дам де Пари", а "Королевские игры" на "Норд-Ост".
- Но спектакли Льва Додина тоже не похожи на спектакли Камы Гинкаса, а спектакли Анатолия Васильева - на спектакли Петра Фоменко. В качестве соперников вы все же рассматриваете мюзиклы или спектакли Фоменко с Гинкасом?
- Я тяготею к психологической драме, к комедии, замешенной на системе Станиславского. Лучшие спектакли Фоменко или лучшие спектакли Додина для меня являются какими-то высокими образцами. В отношении мюзикла я подобных чувств не испытываю.
- Но при этом вы оказываетесь в неравных условиях. Тот же Васильев или Гинкас не ставят перед собой цель сделать спектакль, который собирал бы большой зал, да еще на протяжении многих лет. Они решают совсем иные задачи.
- Поэтому я и был за разделение номинации "Лучший спектакль" в "Золотой маске" на малую и большую формы. Сделать спектакль для 50-60 человек, выстроить серию ребусов - это меня не увлекает.
- А вы могли бы сделать нечто, не обреченное на успех у публики? Просто для себя самого.
- Нет. Когда я сочиняю новый театральный проект, я всегда думаю о том, будет ли он держать внимание зрителей. Будут они уходить в антракте или нет. Многие мои коллеги, если вы заметили, делают спектакли без антракта. Это очень предусмотрительно.
- Репертуар других драматических театров обновляется куда быстрее, чем репертуар "Ленкома". Вас не берут завидки, когда вы видите, как тот же МХАТ выпускает по двенадцать премьер за год? В этом же есть свой драйв.
- Я уважаю работоспособность как таковую, но не гонюсь за количеством. Это раньше я вынужден был ставить спектакли к годовщине революции, к годовщине смерти вождя. Теперь можно не торопиться.
- Но это же вопрос не только "датских" спектаклей. Это еще и вопрос привлечения каких-то молодых сил в театр. Даже "Современник", не замеченный раньше в любви к молодой режиссуре, позвал в этом сезоне и Кирилла Серебренникова, и Нину Чусову...
- У меня есть планы привлечения одного молодого эстонского режиссера, про которого мне много умных людей говорили, что это очень способный человек. Но я не хотел бы превращать свой театр во что-то вроде "Школы современной пьесы" Иосифа Райхельгауза, который перебирает с количеством разных антреприз, а его собственное режиссерское начало я иногда теряю из виду.
- Вы не устали от своей профессии?
- Если честно, элементы депрессии иногда возникают по утрам.
- По-моему, она мешает думать о каких-то важных вещах. Режиссер - это не писатель, не композитор, не художник. Наедине с собой побыть удается редко. Особенно такому востребованному человеку, как вы. Все время суета какая-то вокруг...
- Может быть. Но если какая-то твоя мысль, которая к тебе случайно залетела, может стать достоянием большого коллектива людей и иметь успех, от этого и испытываешь необычайную радость. А если эту радость перестанешь испытывать, то кончишься как режиссер. Должна быть во всем этом какая-то доля - не знаю даже, как лучше сказать - "тщеславие" слово плохое. Хотя для нашей профессии, наверное, нормальное. Без тщеславия невозможен никакой театральный продукт.
