вопрос: Я недавно была на вручении "Хрустальной Турандот". В какой-то момент оглянулась вокруг и поняла, что меня окружает огромное количество пожилых людей. К большинству из них я испытываю глубочайшее почтение, но не есть ли такое старение театрального цеха явный признак неблагополучия? Ведь тон в театре должны все же задавать молодые, энергичные люди.
-ответ: Так они и задают, просто такого рода "наградительные" мероприятия по-прежнему ориентированы на старую когорту. На вчерашний день. А в театре давно уже произошло радикальное обновление. И нам там нет места.
в: Ну вам лично, по-моему, место как раз находится.
-о: Так ведь я же не ропщу. Это нормально. Это правильная ситуация. Я недавно посмотрела спектакль Димы Крымова "Демон. Вид сверху". Я полгода на него собиралась и наконец дошла. И я поняла, что это прорыв, настоящий прорыв. Театр, какого не было прежде. И очень важно, что Димочка, которого я помню еще маленьким мальчиком, - сын своих родителей (Анатолия Эфроса и Натальи Крымовой. - "Известия"). Я их знала, я перед ними преклонялась. Они выразили свое время, а Дима - свое. Совершенно иначе, но очень талантливо. У Анатолия Васильевича я всего один раз снималась, но мы как-то очень кумирствовали тогда с Чуриковой.
в: Кумирствовали? Это что такое?
-о: Ну, обожали его. Однажды после "Отелло" он нас подвозил. Только купил машину, потом, кажется, разбил. Водил-то он не очень... Мы делились с ним своими впечатлениями. И он чудно их принимал. Он был совершенно замечательный. Мы все тогда были в его волнах.
в: А вы пытались попасть в его театр?
-о: Да, конечно, я ходила на генеральные репетиции, на премьеры. Но на Малой Бронной был тогда главный режиссер Дунаев. Он сказал: вы травести, держитесь за свой ТЮЗ, это единственное ваше спасение. А Эфрос сказал: уходите из ТЮЗа, идите в "Современник". И я пошла. К себе на Бронную он меня взять не мог, он не был там хозяином.
в: То есть ваша травестийная природа вас огорчала?
-о: Еще как! Уйти из ТЮЗа очень сложно было. Но я человек неукротимый. Просто я сначала не знала, куда сунуться. Я хотела только к Эфросу. Он был мой бог. Спасибо, что он заразил меня своим словом. Оно стало ключевым.
в: Но в этой вашей травестийной стихии у вас были какие-то свершения?
-о: Ой, ну какие свершения. Что вы... Была, правда, чудная роль ослика Иа-Иа. Это единственный случай, когда в рамках ТЮЗа я получила образ, конгениальный своему характеру, своей одаренности. Иа-Иа - это же абсолютно адекватная мне личность. (Раздается телефонный звонок, потом еще один, потом еще).
в: Вы фантастически востребованы.
-о: Какая востребованность! Что вы... Просто лето, писать не о чем, вот они и звонят.
в: А в каком спектакле вы почувствовали, что стали частью того, что принято называть "драматический театр"?
-о: Пожалуй, в "Квартире Коломбины".
в: Я очень хорошо помню репетиции Виктюка. Я на них присутствовала. Этот репетиционный процесс сам по себе был каким-то отдельным, потрясающим спектаклем.
-о: Виктюк тогда был удивительно талантлив. Это был его пик. А потом, важно, что он и его подруга покойная Тамара Скуй сумели как-то протащить в театре Петрушевскую. Более того, они сумели убедить окружающих, что все четыре роли буду играть я, а я была тогда новый человек в театре. И Виктюк - тоже совершенно новый.
в: В "Современнике", мне кажется, должны были ко всей этой затее настороженно относиться. Она же поперек их эстетики.
-о: Нет, нет, они молодцы. Никогда в афише этого театра не было чего-то безобразно стыдного. Ни в какие времена. И потом - они дают площадку режиссеру, даже когда результат непредсказуем. То, что они пустили к себе Серебренникова на его старте... То, что они дали возможность работать Чусовой, к которой я отношусь неоднозначно, но тем не менее... То, что Туминаса дважды впустили в театр. Жаль, не удалось с ним поработать.
в: Я чувствую, вас вообще тянет к ярким режиссерам.
-о: А кого к ним не тянет?
в: А по-разному бывает.
-о: Знаете, если уж я с Юханановым работала, то теперь мне ничего не страшно.
в: Я знаю, что вы активно ходите на выставки, на гастрольные спектакли...
-о: А как же иначе! Я, скажем, посмотрела спектакли Алвиса Херманиса, которые приезжали на NET. Мне, правда, "Ревизор", который был несколько лет назад, понравился больше, чем его недавние "Звуки тишины", посвященные 60-м годам. Но все равно... Вот он - новый театральный язык. В тех же "Звуках тишины" придумка гениальная. Ни одного слова, а время как на ладони. Можно пролистать свою жизнь и понять, что все это пахнет помойкой, простите.
в: Только помойкой? Неужели вы не испытываете ностальгию по ушедшему времени?
-о: Н-е-ет!! Я когда смотрела Херманиса, я с болью воспринимала узнавание. Я папе недавно подарила изумительное кресло, а он не хочет выбрасывать старое. Такое, помните, куда заваливаются. У Херманиса тоже такое стояло на сцене. Я каждый раз захожу и стараюсь не смотреть в сторону этого кресла. Нет, я тоже люблю старые вещи, но они должны иметь свое лицо. А в те годы все, что создавалось, - архитектура, мебель, дворцы культуры, уроды эти бетонные, которые и сейчас еще стоят, как привидения, - все было без собственного лица. Мой сосед Саша Орлов называет это "эстетикой зоны". Я не хочу в своем доме иметь эстетику зоны. То, что было прежде, даже если оно бедненькое, все равно имеет лицо и имеет душу. А эстетика зоны не имеет души.
в: Но вещь, даже без собственного лица, с течением времени все равно начинает обладать ценностью, просто потому, что она вместилище памяти.
-о: В спектакле - да, в жизни - нет.
в: Можно ли сказать, что это ваше отношение к вещам распространяется и на искусство? Эстетику тех лет вы тоже не приемлете?
-о: Только в качестве ретро. Я принимаю только обращение к тому времени глазами человека нашего времени. Только осмысление и часто отрицание через боль. Именно это и есть в спектакле у Херманиса. Ну, я права или нет?
в: Вы правы, конечно. Но в рассказе Херманиса о 60-х все же есть и ностальгия. Это же был последний всплеск социального идеализма, всплеск наивной веры, что путем социального протеста можно изменить мир. А сейчас мы живем в гораздо менее наивное время, менее протестное, но и менее идеалистическое.
-о: Это да. Вы посмотрите, когда с Алексаняном стала разворачиваться вся эта гнусная история, когда человека больного, слепого таскали с температурой по судам. Сколько человек вышло в его защиту - горстка. А когда мочили Британский совет, вы заметили, что все, кто воспользовался его грантами, спрятались в кусты? Не было ни одного голоса в защиту, кроме Чубайса. По-моему, эти симптомы страшной болезни общества. Я это все понимаю. Но я все равно предпочитаю жить в своем времени, а не в прошедшем.
в: Мне прислали недавно опрос голливудских звезд. Их спрашивают: что вам дала система Станиславского? А они отвечают: да, конечно, есть такая система, но мы как-то без нее обходились и обходимся. Вы обходитесь?
-о: Знаете, все-таки школа - а у меня мхатовская школа - она живет в подсознании. То, что все надо не на зрителя выворачивать, а работать с партнером - это уже данность какая-то. И то, что я думаю над биографией героя, тоже входит в состав профессии. Школа уже на бессознательном уровне работает.
в: Она не отменяет взаимодействия с новыми формами?
-о: Нет, нет она просто ставит тебя на правильные рельсы. Она работает в любой схеме - и у Лепажа, и у Херманиса, и у Димы Крымова, и у Серебренникова, и у Кости Богомолова. В любом спектакле, если режиссер - не полная бездарность, если он не эпатирует, а всерьез разбирается с материалом. Существует, к сожалению, очень много вещей, от которых артист зависит. Профессия-то рабская.
в: Есть, однако, ощущение, что на выходе школа наша дарит удивительные таланты, а потом все куда-то исчезает. Словно в черную дыру проваливается. Мне один режиссер рассказывал, что он в ведущем столичном театре не может собрать артистов на репетицию. Они расписаны по сериалам.
-о: А я вам отвечу - значит, это такой режиссер. Потому что у Серебренникова все приходят. И у Фоменко тоже вряд ли репетиции пропускают. Гипнотизация артистов, она ведь тоже входит в состав режиссерской профессии. А призывать, ругать, писать докладные - бессмысленно. Результат - ноль.
в: Но вы представляете себя лично в спектаклях таких режиссеров, как Херманис или Крымов? Они же не предполагают бенефисного существования. У них студийная эстетика. Вас это не смущает?
-о: Меня смущают только бездарность и нафталин. А новый театральный язык меня завораживает. Мне интересно безумно.
в: Вы редкий человек. Я чаще всего слышу от представителей вашего поколения, что главное - сохранить наши традиции, что спасение культуры произойдет с помощью консервации культурных форм.
-о: Есть прекрасное выражение у Жозефа Ренана: "Талант входит в жизнь с кощунством на устах". То есть он сначала воспринимается как кощунство, но всегда есть оптика, которая позволяет различить, где начало чего-то нового, а где дешевый эпатаж. Просто многие не умеют наладить эту оптику и громят все подряд. Они предпочитают покорять мир вчерашним днем. Это очень глупо, по-моему. Стравинского, у которого в молодости были провал на провале, спросили уже в старости: "Ну теперь-то вас мир понимает?" Он ответил: "Отнюдь, придуряется!" А я вот думаю: если мир, не способный понять Стравинского, способен заставить себя его уважать, это ведь вселяет надежду.
в: Вселяет. Но я знаю и обратный процесс. Сначала мир отказывается принять талант, а потом он его коронует. И талант нередко превращается при жизни в памятник самому себе.
-о: Ага. Бывает. И сразу начинается: делай со мной, делай, как я. Ужасно... Талант - великая вещь, но артисту, художнику вообще кроме него нужна еще неуверенность в себе, нужен комплекс неполноценности. А если ты запрограммирован на успех, если боишься риска и поиска, если истерзан страхом, что окажешься хуже соперников, то Бог уходит от тебя. Моментально уходит.
Марина Давыдова
08.07.2008
http://www.peoples.ru/
Док. 507667
Перв. публик.: 08.07.08
Последн. ред.: 18.10.08
Число обращений: 54
Ахеджакова Лия Меджидовна
|
