БАЙКА ПЕРВАЯ.
- ... Конечно, я еврей. Скажу больше. Совсем недавно со мной произошла интересная история. В Санкт-Петербурге проходил концерт, посвященный празднику Ханука. Мы втроем с Игорем Дмитриевым и Гришей Баскиным были ведущими. Выходили на сцену со всеми этими причиндалами на головах... Ну, мы были в кипах и даже - в талесах. По сценарию Дмитриев вспоминал пословицу "семь раз отмерь, один отрежь". Я отвечал: "Это не наша пословица. У нас, у евреев," говорю я, и не где-нибудь, а на сцене в Санкт-Петербурге," когда ребенку делают обрезание, никто ничего семь раз не отмеряет. Просто прикинут на вырост - и получается тютелька в тютельку - и даже очень красиво". В зале - хохот, аплодисменты, зрители довольны, а по телевидению потом передали, что самой остроумной была признана шутка Светина... Недели через две получаю я письмо из Израиля. Читаю: "Уважаемый Михаил Семенович! Мы - ваши бывшие земляки, а сегодня живем в израильском городе Хайфа. Недавно наши родные, продолжающие жить на Васильевском острове, написали нам, что вас аж три раза показывали в талесе по телевизору. Мы плакали от радости. Все наши друзья - Кацнельсоны, Коганы, Рабиновичи - будут молиться за вас до самой смерти и после нее. У Розочки есть внучатые племянники, из которых младшего, кстати, зовут тоже Мишенькой. Розочка сама слышала, как вы, выступая, сказали, что делаете брит, причем получается тютелька в тютельку - и даже очень красиво. Мы просим вас сделать брит нашему Мишеньке. Заплатим сколько угодно, хотя не знаем, сколько теперь это у вас стоит: ведь бензин очень подорожал..." Представления не имею, при чем тут бензин, но так было написано. Слушайте дальше: "Заплатим, сколько вы скажете, но, конечно, не больше, чем стоит ваш сольный концерт. Да, нам написали, что с вами был еще артист Дмитриев. Он тоже аид? Мы подозревали, но не знаем точно. Нас это очень интересует - напишите, пожалуйста. Кстати, вы, наверное, видели его в бане. Он обрезанный или нет? Если нет - сделайте ему тоже..." Правда, насчет того, заплатят или нет, почему-то, не написали. И дальше: "С большим приветом, зай гизунд. Розочка после Нового года будет вам звонить". История на этом не закончилась. На следующий день я прихожу на Ленфильм на озвучание картины режиссера Сельянова, в которой я играю татарина Жибаева. Компания в фильме вообще собралась интернациональная: татарин, еврей, цыган, русские. Вижу на экране то, что мне нужно озвучивать, сопоставляю со вчерашним письмом - и начинаю дуреть. На экране еврей Шмуклер говорит: "Надоело, ребята. Поехали в Израиль". Татарин спрашивает: "А ты обрезанный?" Шмуклер: "А зачем?" Мой Жибаев: "Там без этого нельзя. Я, например, обрезанный". Еврей огорчается. Я говорю: "Сань, не расстраивайся. Я тебе все сделаю. Я уже тысячу раз обрезал". Тяну его к сараю, беру пенек, на котором рубят дрова, выношу топор. Шмуклер пугается. Я: "Не боись. Я спичку повдоль напополам рублю". Взмах топора... Следующая сцена снята в ускоренном темпе. Шмуклер, косо припрыгивая, бежит по полю, а я с топором в руках задумчиво смотрю ему вслед. Яшка-цыган предполагает: "А может, мимо?" Я: "Не должно..." Вот так, волею судьбы, я получил вторую профессию. Так что, с нетерпением жду и Розочку, и маленького Мишеньку. И уж конечно, не возьму с них больше, чем стоит мой сольный концерт.
БАЙКА ВТОРАЯ.
- Останавливает меня однажды человек: "Привет, Миша!" - "Привет". - "Какими судьбами в наших краях?" - "Да я живу рядом". Понимаю, что разговариваю с каким-то знакомым, но не узнаю его. Вокруг собирается толпа. Слушает, хохочет. "А ты," спрашиваю," где живешь?-" "Тоже рядом" - "Ты прости, мне очень знакомо твое лицо, но не могу вспомнить, где тебя видел" - "Да нигде ты меня не видел. Это я тебя всегда по телеку вижу!" - и по плечу хлопает. Я, как дурак, оплеванный стою. А однажды с рынка убежал с куском сала в руках. Подарили, сунули в руки - отказаться не удалось. В метро яблоко дали. ГАИшники, когда ловят меня на каком-то нарушении, всегда отпускают. Доброжелательно ко мне народ относится. Но... Слишком много всего этого. Объятия, беспрерывные пожелания здоровья, предложения выпить по пятьдесят грамм. В самолете увильнуть сложнее всего: не выпрыгнешь. Пару раз так меня накачали - будь здоров. Первое время, когда начинал сниматься и меня не узнавали, - старался свою физиономию всюду сунуть. А теперь уже неинтересно. Когда люди просто улыбаются и здороваются - это нормально. Но когда начинают хватать за руки, обнимать, даже целовать... Если интересные женщины - ладно. Но когда лезут целоваться мужики, да еще и норовят чмокнуть в губы, - страшное дело. Конечно, крупных серьезных артистов не хлопают по плечу. А меня можно: считают меня своим парнем. Когда я впервые приехал в Израиль, меня повезли к Стене плача, у которой оказались две или три группы русских туристов. И тут возникло какое-то замешательство. Люди бросились со мной фотографироваться, экскурсоводы были очень недовольны. Но я уже, слава Богу, шел не к Стене плача, а обратно...
БАЙКА ТРЕТЬЯ.
- Наиграл кучу смешных ролей - а сколько еще осталось за кадром... Например, в "Афоне" две замечательные сцены просто не вошли: я умудрился поссориться с Данелия. Причем, "на полную железку". В семьдесят четвертом году, я, киевский жлоб, приехал сниматься к нему в Ярославль. Данелия меня замечательно встретил, привел в номер, познакомил с сыном, достал коньяк. Съемки проходили нормально, но эти две злосчастные сцены не успели доснять, и мне нужно было задержаться на один день. Я тогда еще не соображал, кто такой Данелия, и вообще мало смыслил в кино. Вот я и заявил, что задержаться никак не могу, так как меня ждут на ленинградском телевидении (а там у меня был эпизод в каком-то спектакле, который снимался тридцать дней). Данелия вспылил, устроил при всех скандал, послал меня к черту, фильм благополучно вышел, но без этих сцен. Так постоянно случалось. Например, я должен был у Рязанова в "Служебном романе" играть роль мужа Ахеджаковой, которая, в итоге, в фильм не вошла. Вызова на съемки все не было, а тут приехал Рязанов в Ленинград и пришел ко мне прямо в театр: "Мишенька, извини, ради Бога. Я тебе не позвонил, но твою роль просто вымарали: Ахеджакова с мужем только по телефону будет говорить. Но в следующем фильме сниму тебя обязательно". Действительно, приглашает пробоваться на роль тромбониста в "Гараже". Пробы прошли успешно, все вокруг хохотали. А на эту роль был, кроме меня, еще один кандидат: Семен Фарада. Он-то в результате и сыграл тромбониста. Может быть, решающим фактором оказалось то, что я - артист иногородний, а сниматься нужно было два месяца без выходных, не покидая помещения. В общем, вновь не сложилось. После этого Эльдар мне написал письмо, в котором обещал, что вскоре мы обязательно встретимся на съемках. Но тут произошла странная история, и после нее вопрос о нашем совместном творчестве с повестки дня был снят окончательно. В "Октябрьском" Дворце в Ленинграде праздновали пятидесятипятилетние Андрея Петрова. Я должен был петь песню на мотив "Если радость на всех одна, на всех и беда одна". Заканчивалась она словами: "Вот появился Андрей Петров - Светин должен уйти". А я до сих пор не могу привыкнуть к сцене и во время выступлений всегда очень волнуюсь. Назубок выучил свой довольно смешной текст, но репетиций не было. Громадный зал, сидит весь "бомонд", на сцене - оркестр под управлением Анатолия Батхена. Выхожу. Начинаю петь, благополучно справляюсь с первым куплетом и собираюсь переходить ко второму. Вдруг вижу в кулисах Рязанова, который должен выступать после меня. Уж не знаю, что на меня нашло, но почему-то пугаюсь, весь текст выпадает из головы, оркестр играет, я стою - и молчу. Пугаюсь еще больше. Если бы был человеком опытным, а к тому же - умным, - превратил бы свою неудачу в шутку и попросил бы оркестр сыграть второй куплет сначала. Но с перепугу я начинаю в микрофон вместо слов произносить: "прам-тарам-пара, тра-ля па-па, умпа-трампа па-па", рассчитывая, что в зале просто не разберут мою чушь. Стоит профессиональный актер на сцене перед переполненным залом и издает какие-то нелепые звуки. Как меня тогда не хватил удар - до сих пор не понимаю. Значит, пою этот бред и надеюсь вспомнить слова. Действительно, вспомнил, нормально добрался до "Светин должен уйти". Хохот, аплодисменты, обнимаемся с Петровым, целуемся, двигаюсь в сторону кулис, а на сцену - навстречу мне - выходит Рязанов. Никогда не забуду, как сквозь зубы, со злостью он прошипел: "Вот что надо снимать!" После этого ни о каких съемках у Рязанова речи уже почему-то не было.
БАЙКА ЧЕТВЕРТАЯ.
- Сниматься я мечтал всю жизнь. Впервые мечта эта осуществилась в Киеве. Мой родственник договорился с осветителем, работавшем на студии Довженко, и по большому блату меня туда повели и загримировали, чтобы попробовать на роль приятеля главного героя. Съемки задерживались: режиссер опаздывал. Наконец, появился, посмотрел на меня, расхохотался и приказал: "Уберите его на хрен!" Потом снял - так я и попал в кино. А на этой студии работал очень хороший комедиограф Иванов. Он натолкнулся на меня в коридоре - и предложил одну из главных ролей в картине "Ни пуха, ни пера". В это время я уже работал в театре, где меня увидела ассистент режиссера Климова, устроила встречу с Элемом - и я был приглашен на пробы в "Агонию". Леша Петренко играл Распутина, а я - филера Терехова, который за ним все время следил. Там тоже были сцены, в фильм не вошедшие. Голых баб, за которыми я подглядывал, лежа под кроватью, "зарубили"... А еще и баню вырезали - осталась у меня маленькая роль. После этих двух первых фильмов пошло-поехало. Когда разменял вторую сотню, перестал считать роли. Не могу сказать, что всегда соглашался на любую, но, иногда не отказываюсь даже от средних. Вот недавно получил приглашение сняться в откровенно слабой картине - и согласился. Съемки проходили на корабле, можно было взять с собой в круиз родных, платили хорошие деньги... Фильм этот, правда, стыдно смотреть, но он, слава Богу, на экранах никогда не появится. Мы там снимались вместе с Харатьяном и Авиловым. Ребята молодые, на корабле этом все киряли-гуляли. Подхожу к Авилову: "Витя, лажа. Во что мы вляпались - стыдуха". "Михал Семеныч," говорит," круиз шикарный. Отдыхаем, получаем деньги, и, главное, нас никто не увидит. Чего вы волнуетесь?" Меня часто зовут на роли слабые, чтобы я их как-то вытянул. Иногда так и случается. Но когда появляется настоящий материал, - я оживаю. Например: Безымянная звезда" или "Любимая женщина механика Гаврилова". Зрители, говорят, по сей день не могут забыть: "А можно я буду греком? В этой ситуации почему-то очень хочется быть греком...-
БАЙКА ПЯТАЯ.
- В кино постоянно в кого-то влюбляюсь. Традиционно играть любовника, конечно, не могу и за дело это не берусь. Было бы интересно попробовать сыграть настоящую любовь, но прекрасно понимаю, что это - другой жанр, другая сцена - и другой актер должен это делать. В жизни у меня это может хорошо получаться, но на экране... Хотя, женщины ко мне почему-то всегда благосклонны. Не знаю... Жена у меня тоже актриса, человек непростой, играет у Льва Додина в Малом драматическом. Очень гордится своей работой и считает что я занимаюсь чепухой, а она - серьезным искусством. И вот поздно вечером, после спектаклей, мы встречаемся дома. Я прихожу в веселом расположении духа: только что сыграл, например, в "Тени" Шварца или в моей любимом спектакле по пьесе Арро "Синее небо, а в нем - облака". Она же еще не вышла из образа положительной русской женщины из "Братьев и сестер" Абрамова, большой трагедии нашего народа. "Хватит, - прошу, - скинь-то маску свою". В ответ получаю: "Прекрати свои дешевые хохмы". Так и живем. Дочку вырастили - единственное еврейское дитя. По нашим стопам не пошла - вот ведь трагедия! Не хочу, говорит, быть средней актрисой. Закончила недавно институт, стала специалистом по прикладной математике. А вы спросите у нее, сколько будет дважды два - вряд ли ответит. Задумается. На государственном экзамене ее попросили подойти к машине, она: "Только не это!" - "Как же вы работать на этом собираетесь?" - "Я не собираюсь". "Тогда большого вреда не принесете", - поставили "четверку". Впрочем, меня-то и вовсе выгнали из восьмого класса. Дело в том, что я, мечтая об актерской карьере, постоянно тренировался в школе, и срывал уроки. Учительница украинского языка просто умоляла: "Миша, я отмечу, что ты присутствовал, только не приходи, не надо". Я же не соглашался, объясняя, что хочу учиться. Она начинала урок, я поднимал руку для очередного дурацкого вопроса, но задать его не успевал: раздавался дикий хохот. В итоге, из школы меня потихоньку убрали, и я, чтобы получить среднее образование и поступить потом в театральный институт, пошел в музучилище. Поступал на дирижерское отделение, куда меня не приняли. Предложили класс гобоя - видимо, там был недобор. Гобой мне понравился, и училище я закончил. В институт я, правда, не попал. Ни в один. Сказали, что у меня верхние зубы очень широко расставлены. Двенадцать лет я мотался по периферии - Иркутск, Кемерово, Пенза, пока в Петрозаводске меня ни пригласили на работу. Так и пошло.
БАЙКА ШЕСТАЯ.
- ...Одно время я работал в театре города Петропавловска Североказахстанского. Шел спектакль по пьесе Н.Погодина "Третья патетическая". Я играл там художника Кумакина, за что получал шестьдесят рублей в месяц. В свободное время от тех моментов, когда я появлялся на сцене, спускался в оркестровую яму и играл на гобое, чем зарабатывал еще три рубля. Так бы все нормально и шло, но... Второй акт спектакля начинался так: открывается занавес - осень, листопад, на сцене скамейка, гобой играет соло, выходит Ленин, Владимир Ильич, и вступает в разговор с другими действующими лицами. В гобое есть такая тросточка из камыша, которая все время должна быть влажной, потому что, если она высохнет, звук получится резким и неприятным. Для поддержания влажности тросточки ее перед игрой положено держать во рту. Дирижер поднимает руки - вставляешь трость в мундштук гобоя и играешь. И вот перед началом второго акта сижу наготове в оркестровой яме, гобой держу на коленях. Все партийное начальство - в зале. Открывается занавес, проходит, согнувшись, к своему месту опоздавший валторнист. Я не удержался - и гобоем ему в задницу заехал. Сидим. Дирижер поднимает руки, призывая меня к соло, я хочу вставить тросточку - и обнаруживаю, что все это время она находилась не во рту, а в гобое, ну и, естественно, разломалась: хрупкая очень. Повисает тяжелая пауза. Гобой не вступает, Ленин, естественно, не выходит. Я с помощью жестов, распростерши руки, пытаюсь объяснить дирижеру Раисе Викторовне, что играть не могу. Она с помощью мимики умоляет кого-то из музыкантов сыграть партию гобоя. Но никто из них уже не способен сыграть не только мою, но и свою партию: у музыкантов истерика. Все дружно хохочут, безуспешно пытаясь подавить неуместные звуки. Зрители, уставшие ждать Ленина, встают со своих мест, подходят к оркестровой яме и начинают проявлять живой интерес к происходящему там. Спектакль был сорван, дали занавес, а меня лишили трех рублей. После этого я начал преподавать мандолину, которую раньше в жизни не видел.
БАЙКА СЕДЬМАЯ.
- Конечно, и розыгрыши случались. Однажды в Иркутске, где мы жили в общежитии, я зашел в комнату к нашему режиссеру Тане. Убедившись, что дома ее нет, быстренько прячусь в шкаф. Проходит довольно много времени, сижу, нюхаю нафталин, вижу, что в комнате уже темно. Наконец, шаги. Вдруг представляю: откроет шкаф - умрет, тем более что у Тани больное сердце. Я так испугался в этом шкафу, что сам чуть не умер. Открыть дверь не могу, а не открывать - еще хуже: Таня откроет. Причем, чем дольше просижу в своем заточении, тем сильнее будет эффект. Тихонько приоткрываю дверь и ласково говорю: "Танечка, это я, Миша Светин". Она оборачивается - бац! Обморок, "скорая помощь", враги на всю жизнь. Так она меня и не простила. Впрочем, это еще цветочки. Как-то раз мы вдвоем с таким же бандитом, как и я, пообещали нашему сексуально озабоченному приятелю устроить любовное свидание, если он выставит нам по сто пятьдесят граммов каждому. Запихнули несчастного в багажник, специально провезли по булыжникам, остановились, на заднее сидение уложили голого мужика, открыли багажник: "Выходи, она ждет в машине". В темноте он увидел белеющее тело и не сразу обнаружил подвох. Пока наш "озабоченный" друг разбирался в ситуации, мы корчились от смеха рядом с машиной. Вы бы видели, какого громадного и толстенного мужика мы подложили вместо барышни!
БАЙКА ВОСЬМАЯ (ФИНАЛЬНАЯ)
- Полиночка, помнишь, в самом начале я рассказал тебе байку про письмо из Израиля? Ты же не подумала, что оно было настоящим? Его босяк Игорь Дмитриев написал - специально, чтобы меня разыграть...
12.12.2004
http://www.peoples.ru/
Док. 510743
Перв. публик.: 12.12.04
Последн. ред.: 23.10.08
Число обращений: 164
Светин Михаил Семенович
|
