В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
Шамшад Абдуллаев: Приближение к А.Д. Назад
Шамшад Абдуллаев: Приближение к А.Д.
Единственное, чему вы я хотел научить вас, -
это умению пользоваться свободой.
Луи Маль, "До свиданья, дети"

Итак, стихи Аркадия Драгомощенко. Ритм - кольцеобразный, судорожный, повторяющийся, монотонный, словно бы неподвижный, идеально приспособленный для бесстрастного пения в послеполуденный час: певец-музыкант, исполняющий на сямисэне. Звуковые частицы накапливают и формируют чувство целого, лиризм. Неизбежно наступает момент, когда перехватывает дыхание от близости постоянно ожидаемого оцепенения, которое означает, естественно, готовность предельного напряжения. Выход из оцепенения - это необходимый (закономерный) намек на законченность формы, впитавшей ткань, фактуру, сочность происходящего: атмосфера, тоска, предмет. К оцепенению - в одном из фрагментов "Настурции как реальности" - приводит маниакальный поиск неразгаданной материи и фетишизация структуры (когда на Язык возложено гораздо больше ответственности, чем на авторский импульс). Выход на него в финале обнаружен в экуменической метафоре: рыба, хлеб, вино. Идея, соединяющая противоположности: примирение. Кстати, рыба - образ Спасителя (спросите у Аполлинера или специалистов по христианской семиотике). Здесь в начале обыденное, практическое переживание - просто рыба - переходит в евангельское чудо (т.е. становится созерцаемым чувством) а затем растворяется в Боге. Не так ли? Название поэтического сборника А.Д. - "Небо соответствий". (Невольно вспоминаешь "Землю несоответствий" Роберта Лоуэлла, где огромное место уделено вечному "я тут" человеческой безысходности). Следует сразу прояснить тему. Небо в данном случае - мерный поток чистых абстракций, невидимых связей: "ничто", пробуждающее к жизни наши привычные ценности и всю эту большую, здешнюю действительность. В общем, живая пустота, а не вакуум. (Скажем, крохотные вербальные величины, которых нельзя даже наметить в транскрипции, - это уже космос, эйдос - основа, и цель - будущих действий). Перед нами абсолютно векторный художник, устремленный в одну точку ("не потому ли нам нравится голос соловья, что эта птица, неизменно поет одну и ту же песнь?" - Р. Брессон), - впрочем, как и бесконечно любимые им древнекитайские интеллектуалы. Человек, годами смотрящий вдаль, - что он видит, пока муравей взбирается по тонкой полосе его бокового зрения? В тексте А.Д. поселился теплый, трепетный ток, который все время, кажется, дрожит, поскольку автор выследил его, и эта дрожь особенно ощутима, котда поэт силится ее скрыть. Так вибрирует середина, оттого, что она найдена. Это нулевое письмо в том смысле, что оно спокойно, безлично, безакцентно, и в нем отсутствует набившая оскомину исповедальность, граничащая с артикуляционно-безупречной крикливостью. Тут нет крайностей. Нет ничего. Лишь Язык (лабиринт, система зеркал, джунгли), вобравший историю, пространство и время. Читая Драгомощенко, то и дело замираешь в страхе: вот-вот образы перейдут положенный им предел, исчезнут, провалятся в глухую эфемерность. Что-то удерживает их. Что? Слова, фразы, длинные синтагмы, словно дюжина юрких мышей, прячутся от (внутреннего) взора, и тебе удается лишь увидеть их прощальный промельк. Иногда мне чудится, что под зыбкой насекомостью этих пульсирующих знаков таится какой-то организм, разорванный и по частям раскиданный в глубине воображаемой местности, как тело Озириса. И строки - сплошной лабиринт, аккуратно утыканный одинаковыми тупиками, или спираль, или движение по часовой стрелке ("циферблата обод") с возвращением на прежнее место. Внутри этого механизма поэтические картины, быть может, напоминают голограмму, зеркальные отражения смутного ландшафта, возникшего неожиданно в твоем сознании. Я уже представил несколько спасительных объектов, определяющих как бы метафизический тон в творчестве А.Д. - ветер, мышь, зернистость песка или снега, волны, камень, водные круги, кристалл, рябь, хаос... Но хаос невозможно выразить средствами хаоса. Как же Аркадий обороняется от удушливой, дионисийской сумятицы, пытаясь реабилитировать несуществующее? Совершим короткий экскурс в его странный инструментарий.
1. Скорость.
а) "- между зенитом, надиром, окном и небритой щекой".
Дана как нарастание и сужение в одном эмфатическом пятне - полость, в которую втекают даль и близость.
б) "- изживая желание. Резок запах мерзлой ботвы".
Звукопись, создающая обманчивое ощущение интонационного прорыва; убыстряющийся темп вполне пародийный; нейтральный, тусклый тембр обретает звенящую торжественность; поэт "рапсодирует" реальность, отстраняется от звучащего материала.
2. Реминисценции.
а} "Так и безлюдья тростниковый стебель и
крыш асбестовый лежалый цвет, забитый
падалью размокшей голубиной".
Музыкально-ритмические аллюзии; непрерывный полет импрессионистичности, легких прикосновений (Малларме); сладкоголосые эльфы, скользящие сквозь собственную невесомость в небытие; это можно имитировать, умножать, и не обязательно, чтобы мягкая истома напала на вас. Поэт выводит Внутреннее из крайне сложного семантического царства в периферийный, фонетически дисциплинированный язык, где, наверно, хранятся ключи от рая.
б) "То пишется, что не написано, следуя к завершению.
Что написано - не завершено, постоянно следуя к. завершенью.
Выбор значения.
Искушение неким значением. Затем множественное число,
вишня..."
Теоретическое отступление. По всей видимости, дань уважения А.Д. к первым авторам чикагского журнала "Поэтри" - они бесстрашно использовали табуированную предшественниками проникновенную научную лексику. Этот отрывок мелодически совпадает с элиотовскими "Квартетами". Сухой монолог рефлексирующего интеллигента, вращаясь вокруг себя, натыкается, наконец, на вещь: вишня.
в) "Фонарь, как тварь морская, высыхает, скребя лучом по слякоти камней".
Суггестивный принцип. Нам позволяют пощупать залитый мокрым свечением предмет и таким образом укрепить веру в бескрайнюю прочность сказанного. Свет озаряет физическую ясность поэтического акта, словесную мускулистость. Но самое главное - сквозь шорох скребущей твари проступают грезы классического текста: Рапсодия ветреной ночи, Пруфрок.
г) Слегка искаженные, перевернутые цитаты.
"Это - другое, даже если поймешь, что она
и на самом деле что-то и ничего не значит".
Вероятно, ссылка, на англо-американскую "новую критику", поэзия всегда, что-то значит, если она, даже ничего не значит.
"Сказанное опять не сказать".
Почти гераклитовская формула.
"В скольжении стрижа - смешливое и древнее дитя".
Стриж, которого Сен-Жон Перс изящно фиксирует по-английски:
"Гора, большой палец руки у глаза,
на нем царапина".
Малое соотносится с большим и упраздняет его. Опрокинутая масштабность. Крупное опускается значительно ниже микроскопической подробности. Вкрадчивый всплеск - та мера звука, которая соответствует тишине старого пруда. Остальное - вне центра. Мельчайшее остановлено в отчетливом фокусе ("царапина"). Знаменитая японская идиома: прикрыть Фудзияму пальцем руки.
3. Вещь.
"- биенье их недвижно
и бездонно, как перелеты птиц вдоль линии клинка,
с самим собой совпавшего длиною".
У белой бумаги прямо-таки вырвана из последних сил мощная плоть "иной" субстанции. До максимума накаленная наглядность. Невидимое подступает к тотальной визуальности окружающего мира. Поэт буквально втыкает метафору в наши глаза. Умышленная избыточность. Тоска по реальной осязаемости - так ангел Вендерса лелеял в себе жертвенную зримость. Онтологическая данность - вещь намного очевидней, чем образ, каким ты ее представляешь. Пустоту мы способны воспринимать только с помощью чего-то противоположного. Ты словно бы чувствуешь предмет - даже в тех случаях, когда не чувствуешь его.
P.S. Аркадий Драгомощенко. Ему остается одно: нести крест, веруя.


library.ferghana.ru

1998

Док. 512481
Перв. публик.: 22.10.98
Последн. ред.: 28.10.08
Число обращений: 375

  • Абдуллаев Шамшад

  • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``