Говорить о том, что сейчас и в дальнейшем устроит всех: о спокойствии, наделенном полнотой в патовом постоянстве - на улице и дома, в детстве и старости, в холоде и зное. В следующем столетии, по крайней мере в литературе, победит спокойствие, то есть мир, подтверждающий, что он просто течет. Чем больше сдержанности, тем выше наслаждение.
Я запутался в конкретной жизни и душном плетении поэтических абстракций, но радуюсь, что другие добьются успеха, более свободные, без писательский истерии, вне больших городов, вне гигантских потуг великих романистов. Я вытягиваю руку и в некоем неопределенном будущем, во тьме, нащупываю людей, близких мне, и среду, где мой голос впервые находит свой дом. Новое поколение посвятит себя поиску "подлинности" - кажется, современная литература изгнала ее из текста, хотя она по-прежнему остается в резерве читательского сознания и поэтических гипотез. Подлинное заставляет трепетать. Речь идет о прозе, где не следует участвовать в действии, бороться за персонаж и логику или завершать рассказ тихим очищающим финалом. Надо выходить за рамки и вместе с тем тащить за собой неизменное, трудное и чужое для слов, как хаос, который сидит в нас и нуждается в берегах, подстрекающих его течь. Не история, не героиня и герой, не эпический колосс, отделяющий добро от зла, не кульминация и катарсис, но длящееся движение от ладони к предмету, от предмета к пейзажу, о пейзажа к лицу: пустоты воскресного дня в середине лета, безлюдная улица, редкие фигуры, велосипед, посверкивающий в углу местной дороги, и выжженные травы под солнцем. существует опасное сходство между спокойствием и чистым описанием, которое в силах позариться в лучшем случае на плоский лиризм. Но спокойствие сокровенней, потому что оно безотчетно принимает всех, не обеляя нордический свет или, напротив, южную, смолистую фактуру, не пропуская бездыханные вещи сквозь манихейский фильтр и возвращая им почти машинально гибкую и напряженную нейтральность, - от жужжащей мухи в майский полдень до собора Святого Стефана в Вене.
У каждого человека накоплен набор странных состояний, которые вдохновляют и спасают его, и если ты по-настоящему тоскуешь по ним, стараешься поймать их и продлить с помощью самых открытых и самых серых форм, не прошедших шлифовку, то, благодаря несомненности твоих подспудных побуждений, расширится воздух бесстрастного мира и в нем пустит корни (казалось бы, немеющий последствий для человеческой природы) скромный сдвиг, что даст плоды, пусть даже через годы. Плохо другое: когда автор готов обслужить в миметическом послушании "бьющие в десятку" ценности, комфортные традиции и некие гармоничные силы, принадлежащие нее му, а всем - сюжет, композицию, отбор, характер, психологический ход и прочие поддельные вещи, которые в жизни, слава Богу, не встречаются, - ведь все выглядит иначе, таинственней и проще в обыденном просторе, ничейном и единственно поэтичном, если не считать реку, пульсирующую внутри нас (the river is within us, как пишет Элиот). Из выпавшего мне социального опыта я не вынес ничего определенного и цельного, кроме навязшей в зубах истины, что мир отталкивает меня (или мы должны благодарить скупое провидение за то, что не случилось с нами, ибо несвершенность и есть типичное и полное происшествие). Проблема, в общем, сводится к тому, чтобы ни один божественный язык не заслонил этот бесформенный и апатичный поток, влекущий тебя по кругу из рассвета в ночь. Какой бы стиль ни выбрал пишущий (в данном случае он становится мастером многих скоростей - от снобистски сухой лирической схемы до словесных бурь), им управляет, будто куклой, безличный дух, один и тот же в разном письме: первооснова не имеет имени, отец всех эпизодов анонимен, и его нельзя окликнуть в напоре монотонных импрессий. О чем же все-таки писать - о приливе и отливе каждодневных впечатлений без литературной приманки, провоцирующей их быть? По сути - о чем угодно и с любого места. Недавно, возвращаясь с мусульманского кладбища, я встретил по дороге домой сохского* таджика, идущего вдоль дувала, и тотчас вспомнил о французском сборнике Пауля Целана в переводе Андре Дю Буше - этот прыжок в бессознательное, где царит, как ни странно, изумительный порядок, может оказаться нитью, способной привести нас, если повезет, к семенам иных парадигм и естественности или хотя бы искренним ссылкам на гипнотическую местность, в которой хочется умереть. То есть вокруг - множество примеров, состоящих из бессчетных подробностей и правдоподобий. Месяц назад я прочитал фрагмент исповедальной прозы Марио Луци: "...Но оттуда, где я нахожусь, мне видна вода в беспредельном бассейне, холодно и ослепительно поблескивающая своими правильными "болотцами" среди правильных груд уже собранной соли. Пруд за прудом бесконечно тянутся под солнцем поля из воды и грязи, и собранным урожаем были эти белоснежные, почти доверху укрытые циновками пирамиды, сверкающий и зловещий вариант снопов и стогов"**. Этот кусок из книги флорентийского писателя я показал друзьям: да, сказали они, довольно красиво. Мне, честно, не хватает подобных текстов, и я всюду ищу их. Благородный баланс между традиционной памятью и прорывом к свежей территории, уважение к норме пейзажной рефлексии (Луци как бы уточняет - разумеется, я знаю ваш пароль, но пойду дальше) и вместе с тем дерзость невероятно корректных смещений, витальная четкость и в то же время автономность структуры как идеального содержания - автор словно держится на лезвии бритвы, по обеим сторонам которого либо рукоблудие, либо косность. Вот он сидит в гостиной перед любовницей и ее мужем***, и за спиной молодой женщины в распахнутом окне простирается тосканский ландшафт. В голове писателя проносятся орнаментальные образы, видения платоновой пещеры, слова; однако вскорости взамен визионерского угара в него ворвется сладкая трезвость, позволяющая ему убрать лишнее и восстановить ясную тень ускользнувшей картины - "снопов и стогов". Возникает вопрос после чтения таких отрывков: стоит ли вообще создавать обширные произведения, если достигаешь цели в коротком поэтическом пассаже с минимальной затратой материала, если, допустим, в одном верлибре Понжа о пчеле просвечивает судьба с большей интенсивностью, чем в некоторых знаменитых романах двух последних веков? И все же меня трогает сохранившаяся до сих пор и едва ощутимая грань между стихотворением и прозой. Первое мнится мне воронкой, всасывающей всякий раз внешнюю материю и оставляющей на поверхности, в давно высохшем русле скудную пленку и пузырьки липких смыслов, тогда как проза, наоборот, являет собой выброс ярких и скрытых сил наружу, в несметность земных плодоношений.
К несчастью, не теперь - только в будущем, спустя, наверно, сто лет, горстка неизвестных писателей, которым удастся прожить в совершенном благополучии, воплотит нашу мечту о протяжной прозе, медленной и мутной, без хронологических примет, без имен, без авторских фобий и значащих сцен - о прозе, полной верных и вязких черт спокойного дня.
Фергана, 1996 г.
* Сох - древний кишлак под Ферганой.
** Перевод Н.Сухановой.
*** Стихотворение Марио Луци "Супружеская чета".
Митин журнал.
Вып. 54 (зима 1997 г.).
Редактор Дмитрий Волчек, секретарь Ольга Абрамович.
С.165-167.
Док. 512486
Перв. публик.: 18.12.97
Последн. ред.: 28.10.08
Число обращений: 393
Абдуллаев Шамшад
|
