Американским писателем Василия Аксенова не назовешь. Как и советским. Как и постсоветским. Или антисоветским. Он путешествует из контекста в контекст, из эпохи в эпоху, из страны в страну, познавая мир за миром и творя миф за мифом. Многие из этих мифов изменили эти миры. В чем автор принял самое деятельное личное участие. Русский писатель Аксенов воплотил в себе большие мечты своих персонажей. Согласитесь, это мало кому удается.
НЕ ХОДИТЕ, ДЕТИ, В ШКОЛУ. ПЕЙТЕ, ДЕТИ, КОКА-КОЛУ!
И.С.: Как-то юный Гена Стратофонтов - герой ваших повестей "Сундучок, в котором что-то стучит" и "Мой дедушка - памятник" оказался на архипелаге Большие Эмпиреи, где невзначай хлебнул кока-колы. Но на его теле не выступили родимые пятна капитализма!
В.А. А я этот эпизод не помню! Но хочу дописать к повестям про Стратофонтова третью. Действие в ней происходит сегодня. Гене 40 лет. Он конечно же новый русский Но главный герой - его сын. Сыну 14, но выглядит он на 18 Они прибывают в Биарриц и знакомятся с семьями старых эмигрантов - Деникиных, Врангелей, Юденичей
ДП.,-И.С.: Любопытный маршрут: из Больших Эмпиреев - в Биарриц, через Москву Как в рассказе "Право на остров": любые транзиты, сэр Но если говорить о мифологической географии вашего творчества, можно выделить три-четыре ее приоритетных очага. Крым, Москва, Париж, Казань Но, прежде всего, конечно, знаменитый Остров Крым без кавычек. Не оттуда ли он, не из встреч ли с Деникиными, Юденичами?..
В.А. И прочей "белой сволочью"? Весьма может быть, что и оттуда.
И.С.: Роман "Остров Крым" занимает особое место в культуре русского "нового класса". В нем под флагом сказочного свободного острова выписана модель одной из возможных будущих Россий
В.А. На роль прорицателя я не претендую. А что до кока-колыПорой я удивляюсь, почему, когда говорят о проникающей демократии, об американизации мира, толкуют о гамбургерах, "МакДональдсах" Это же не идеологический состав - котлета и булочка! А вот кока-кола - это была просто жидкая идеология!
И.С.: Недавно в СМИ прозвучало, что исламисты объявили кока-колу оружием Запада, потому что, будучи зеркально отраженной, надпись "кока-кола" означает "нет Мухаммеда, нет Мекки".
В.А. А советский агитпроп изображал ее наркотиком. Помню, в 67-м в Болгарии мне рассказали, как однажды их пароход зашел в греческий порт. И два возбужденных юношиматроса-комсомольца пришли к капитану и спросили: "А можно мы, когда пришвартуемся, пойдем и кока-колы выпьем?" Капитан посмотрел на них из-под козырька и гаркнул: "Идите на х!" Чудный ответ! Мужик виртуозно снял с себя ответственность Но что еще он мог сказать?
Д.П. А что считалось более зловредным идейным динамитом - жидкая "дурманная" кока-кола или твердый, глянцевый Playboy? Это же потеха - истории о людях, тайно провозящих в СССР Playboy - еще одно оружие империализма.
В.А. Сейчас - потеха. А в 60 - 70-х страшновато это было. Playboy циркулировал в Москве, вызывая невероятный интерес, его можно было за дикие деньги купить. Но все же один из сильнейших ударов по красной идеологии нанесло баночное пиво. Это был предел мечтаний совка - пиво, которое не бьется и не тухнет!
Д.П. В поэме Евтушенко "Северная надбавка" бригадир на вопрос: А будет у нас "Жигулeвское", Которое не разбивается? отвечает: Не всё, товарищи, сразу - Промышленность развивается.
В.А. Один большой специалист по пиву написал в свое время статью о том, почему советское баночное пиво получалось такой халтурой. Закупили на Западе оборудование, пустили в ход - и ни черта не вышло: пиво тухло и тухло. Оказывается, забыли про состав, покрывающий внутреннюю поверхность банок и не допускающий скисания! Автора вызвали на Политбюро! Он им выложил всё. А после рассказывал, как пятнадцать мрачных старцев за ним записывали! Д.П. Ну, разве не здесь был конец красного проекта? В святая святых, высшее руководство решало вопрос производства баночного пива...
ДЖАЗ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН
Другой удар по совку нанесли солнечные очки. Аксессуар редчайший и престижнейший Вот история: в Праге в семье эмигрантов из России был сын Сергей - младшеклассник. Отлично говоривший по-русски. И когда туда прибыл с визитом Хрущев, школьника Сережу выбрали приветствовать всесильного гостя. Парень вышел и на чистейшем русском произнес речь. Никита Сергеевич растрогался. "Бог ты мой! - воскликнул. - Как тебя звать?" - "Сергей". - "Как же ты русский так выучил?" - "Я из русской семьи". - "А кто твой папа?" - "А он в СССР сидит в лагерях" Хрущев поставил его рядом радом с собой и время от времени с ним заговаривал. Тут из-за туч вышло солнце, и Сергей надел западногерманские солнечные очки. "Что за очки у тебя?" - спросил Хрущев. "Это от солнца. Хотите, подарю?" И подарил. А Хрущев, как ребенок, был совершенно счастлив. Спустя несколько месяцев мать мальчика приглашают в советское посольство и сообщают: "Ваш муж на свободе. Живет в Керчи С новой семьей. Приглашает в гости". Она не поехала. А мальчишка какое-то время жил там с отцом. Представляете, что Никита подарил Сереже за очки
Д.П. Драма несвободной восточноевропейской свободы В романе "Ожог" ваш герой Толя фон Штейнбок встречается в Магадане с колонной заключенных, среди которых - польская девушка Алиса Ее поэтическое воплощение - прибалтийская цапля, перелетающая из советской Литвы во влажные европейские леса Да и скульптор Яцек из рассказа "Жаль, что вас не было с нами" свободно говорит и поступает вполне по-польски
В.А. Я знаю людей, учивших язык только затем чтобы читать польские журналы! Или, приехав во Львов или Вильнюс, общаться с поляками. Во Львов тогда стекались товары из Венгрии, из Польши, из Канады. Это тоже была мощная подрывная мифология. Ведь эти вещицы, просунутые фарцовщиками под "железный занавес", ценились тогда колоссально! Каждая тряпка с Запада несла в себе заряд свободы! Вызов системе. Там, во Львове, я купил рыжий свитер крупной вязки. И когда появлялся в нем в ЦДЛ, чинуши были в отпаде. А потом в 1962 году я поехал в Польшу. Это была моя первая заграничная поездка. Она стала культурным шоком! Я попал в бурлящее общество! Там царила фронда, шли диспуты, бузили студенты. Работал новаторский молодежный театр. Когда один из будущих советников "Солидарности" - тогда молодой журналист - привел меня туда, актеры встретили холодно, спросили: кто этот? А он сказал: "Один симпатичный москвич такой Впечатления от Польши были куда сильнее, чем от любой капиталистической страны, где довелось побывать потом.
Д.П. Это Варшава 62-го года. А ведь от нее до Праги 68-го - рукой подать.
В.А. Я приехал в Прагу за три года до вторжения.. Но в 1965-м уже чувствовалось: Весна начинается. А ведь чехи запоздали с либерализацией. Когда в СССР уже все бурлило, приезжавшие чешские писатели вели себя скованно, зажато. Боялись обсуждать даже те невинные вопросы (впрочем, при Сталине за каждый такой вопрос можно было схлопотать срок), которые открыто дебатировались в Москве. Но чехи были ребята прямые и откровенно объясняли, косясь на главу делегации: мы такие темы обсуждать не можем. А вот в 1965-м они заговорили. И конечно же заиграли! В Праге тогда был модный бар "Ялта".
И.С.: Джаз всегда играл особую роль в вашей жизни.
В.А. Ничего странного. В 1947-м из Шанхая в СССР репатриировался оркестр Олега Лундстрема. Приехали, дали два сенсационных концерта в "Метрополе". Но пошла кампания против космополитизма, и их р-раз - в смокингах и со всеми свингами - в Зеленодольск, чудовищный городишко под Казанью. Они там, бедняги, совсем зачахли. Но добились разрешения переехать в Казань, все-таки музыканты были высокого класса. В Казани их раскидали: кого в оперный театр, кого в музыкальную школу. Они и на танцах играли. А я тогда учился в Казани. И мы бегали на танцы, где играли "шанхайцы". Старые люди их плохо слушали, татарские партийцы вообще не понимали. А молодежь - любила. Был такой Зосим Алахверди. Он сшил костюм с длинным пиджаком, купил золотой саксофон и стал лабать блюзы. Так появились "малые шанхайцы". Они выступали в Доме ученых. "Большие шанхайцы" всем составом никогда не собирались. Но все равно то и дело где-то играл настоящий джаз.
Д.П. А этот казанский негр по фамилии Бимбо, так любовно описанный в книге "В поисках грустного беби", - это реальный человек?
В.А. Это настоящий советский негр, который концертировал от уфимской филармонии. Его на самом деле звали Боб Цымбо - через "ы". Он ставил на сцене большие куски картона и, читая "разоблачительные" куплеты против империалистов, рисовал карикатуры на Черчилля и Трумэна. И кривлялся под дикий джаз, изображая отвратительными телодвижениями западное безобразие! Народ помирал от удовольствия. Но он, к сожалению, был еще и алкоголик полнейший. Помню вот - Боб Цымбо ковыляет поддатый по ледяным улицам... Какие-то девки за ним тащатся, он от них отбивается А потом умер отец народов. Что творилось в тот день на танцах в Казани - описано мной в рассказе "День смерти товарища Сталина". Сначала все пили водку. А потом вдруг Жора Баранович, трубач"шанхаец", начал играть, да так, что всех просто снесло на танцпол! А тут Юра Модин вступил - пианист. И понеслось! Забавно - Жора Баранович незадолго до того сдал в комиссионку свое пальто. А я его купил - протертое, но очень стильное. И щеголял в нем. Тетка возмущалась: "Ты стал люмпеном, Василий!" В этом пальто я уехал в Питер. А там начались другие влияния Другие мифы
Д.П. Но вернемся в Прагу
В.А. А в Праге я носил забавную такую кепочку, подаренную мне жутким интеллектуалом, американским профессором Дюком Беллингтоном. Он приехал в Москву, мы отчаянно напились, вывалились на мороз, и я сказал: "Чтоб ты не сдох, я тебе дарю меховую шапку". И отдал. А он мне отдал всепогодную кепку - "кепи олл сизонс". И вот в этой, стильной, кепи я прибыл в Прагу. И так мне понравилось, как играл пианист из бара "Ялта", что я эту кепочку отдал ему. А какое-то время спустя она выпрыгнула уже в другом заведении. Оказывается, он передарил ее, и модный головной убор пошел гулять по Праге, по Европе, по миру... Я про эту кепи написал рассказ. Он потерялся - не могу найти. А кепка время от времени - попадается. То там, то сям Тогда в Праге было очень хорошо.
Д.П. И вот август 1968-го.
В.А. Это был рубеж. Он подвел черту под "оттепелью". Впервые стало ясно: наступает конец карнавала. Тогда впервые возникла идея о побеге Отъезде на Запад. Но кое-что кое-где еще продолжалось
Д.П. Об этом - ваш роман "Ожог". Кстати, а один из главных его героев - профессор Тандерджет - это не тот ли, подаривший вам кепочку, Дюк Беллингтон? Ведь иностранцы в Советской России тоже персонажи вполне мифологические
ГОСТИ ИЗ-ЗА ЗАНАВЕСА
В.А. Их было много. Однажды приехал один славист - крайне левый. С ним както заигрывала власть. А он тут стал абсолютно антисоветским. Везде шлялся с нами - по чердакам, кухням, творческим клубам. А однажды даже поучаствовал в колоссальной драке. Мы сидели в кафе и с нами - Ахмадуллина. Бэлла была дивно хороша И какие-то гады стали посылать ей записочки, пытаться ее клеить. Прямо при муже Юрии Нагибине. Нагибин сидел невозмутимо, а мы разозлились и врезали сволочам. Врезал им и тот штатник. Сильный парень. Надо было видеть, как он бился! А еще - один дипломат Он сейчас директор Метрополитен мьюзеум. А тогда работал в посольстве... И вот захожу я в Домжур, в нижний бар и вижу - он сидит у стойки. Подвыпивший, несчастный. Я подошел: "Что ты делаешь здесь?" А он: "Беда. У меня роман вышел с русской девчонкой. И меня вызвали в нашу спецслужбу. Говорят: она бдь, работает на ЧК Не знаю, что и делать. Они во Вьетнам меня пошлют!" Потом он и вправду исчез. И тут вдруг звонит: "Айл би глэд ту си ю". Мы встретились. Он в порядке. Женился на нью-йоркской светской даме
Д.П. Итак, простые вещи с Запада - кока-кола, пиво в банках, Playboy, польские журналы, джаз - становились инструментами разрушения старой системы Ну а что же приходило отсюда - туда, кроме русской водки?
В.А. Не знаю. Может быть, икра? Матрешки?
И.С.: Советская военная форма? Шапки-ушанки?
В.А. Это позже. Помню, два моих американских студента в 1986 году поехали в Питер и вернулись в черных флотских шинелях. Им дали за неновые кроссовки прекрасные шинели. Еще один парень поехал в майке с английской надписью. Я его спрашиваю: "Ты что, в этой майке собираешься ходить по СCCP?" Он говорит: "Да, а что?" А на майке - десантный вертолет и рейнджерская частушка: Kill the commy for your mammy! - "Убей коммунягу ради мамочки!" Он ходил в этой майке по Москве, а надпись никто не прочитал... Потом поменял на что-то. Это было круто. Они страшно гордились такой одеждой. Советский Союз был экзотической страной. Люди с Запада дивились: "А что это за плакаты на площади, что это значит: "Народ и партия - едины!", "Здоровье каждого - богатство всех!"?" Всё их изумляло.
Д.П. Кстати, великий миф об Америке Чем стал для вас первый визит в США в 75-м?
В.А. Тем, что миф развеялся. "Мальборо кантри", какой Америка казалась прежде, исчезла. Вокруг оказались люди. Симпатичные, свободные, но совершенно обыкновенные люди. Чувствовал я себя абсолютно спокойно. Никто за мной не надзирал Интересно, что потом, в Москве, когда я выступал в Союзе писателей, в зале, полном, в том числе, и специалистами по США, Юрий Жуков - был один такой - сказал: "А теперь расскажите, как за вами присматривали". А мне и в голову не приходило, что за мной могут присматривать, - и я ответил: "Я ничего такого не заметил, никто за мной не ходил". Жуков махнул рукой: "Бросьте. Когда я туда приехал, за мной сразу же установили слежку". А я ему: "Ну, так вы же, товарищ Жуков, депутат Верховного Совета. За вами, наверное, охрана ходила. А я никого не интересовал, кроме моих студентов".
ПОБЕГ
Д.П. Видимо, власти всерьез боялись, что вы не вернетесь Это похоже на историю, приключившуюся с героем вашего романа "Скажи изюм" - Огородниковым. Он, впрочем, не ушел на Запад. Но на время все же ускользнул
В.А. Но история с Огородниковым абсолютно реальна! Только всё это было со мной. Впрочем, я никуда не хотел убегать. Это они так считали. И вот летом 1977-го года ко мне домой пришли генерал Карпович и мой, так сказать, куратор Зубков - договариваться, чтобы я не печатал "Ожог". Я сказал, что роман печатать не собираюсь. Но спросил: "А откуда вы его взяли?" - "Это секретная информация, - ответили они. - Но не подозревайте ваших друзей". В ответ на отказ от издания "Ожога" они заверили: "Мы оставляем вас в покое. Не волнуйтесь, все ваши проекты будут продолжаться". И наврали. Всё стало рушиться. Обрушился совместный с итальянцами кинопроект, куда-то меня не пустили, чтото не издали... Словом, завернули гайки. Даже "хвост" пустили. Ни о каких зарубежных поездках и речи идти не могло. Но я вспомнил, что начал оформляться на конференцию в Западный Берлин. И подумал: "Дай-ка попробую". Приехал в Союз писателей. Там простая такая была Тамара или Нина, я ей часто привозил всякие сувениры. Я: "Тамара, ну как там мой паспорт?" Она: "Ой, а я вам звонить собиралась, паспорточек ваш готов". И дает мне паспорт. "А когда едете, Вася? Я билет закажу". Заказала она билет, и я улетел. И ни Зубков, ни Карпович не знали, что я уехал. Но вскоре пропажу обнаружили. Стали искать. Узнали, что я в Западном Берлине... И пошло-поехало Это уже не кока-кола. Консульские работники взялись вывезти меня на Восток, где рвал и метал посол Абрасимов - страшный человек. Мне говорили: смотрите, Корчной в автокатастрофу попал. Как бы с вами чего не случилось Генеральный консул кричал по телефону: "Советской власти нужно подчиняться везде!" А я ему: "Перестаньте меня шантажировать, не толкайте на крайний шаг". И он сразу менял тон: "Ну что вы, дорогой! Просто Абрасимов хочет поговорить, выпить рюмку водки по-русски. Пожилой человек, как же не уважить". Наконец, пастор - глава духовной академии, где проходила конференция, - увез меня к себе и запер. Оттуда я позвонил в Париж и заказал визу Берлинская журналистка Эльфи отвезла меня в аэропорт, и я опять смотался! Из Западного Берлина - в Париж! Оборвал когти, обрубил хвост. А в Париже играла "Таганка", и я пошел на "Гамлета". Встретил там Веню Смехова, а он говорит: "Нас известили, что ты остался на Западе". И торжественно ведет меня в зал и сажает рядом с Максимовым - главным редактором "Континента" Кошмар. Это были потрясающие ощущения. Я действовал как шпион. Я никогда не мог себе представить, что стану героем настоящего прифронтового берлинского романа. Это было точно, как в этих романах: такое же ощущение загнанности. Идешь по аэропорту Темпльгофф и думаешь: вот сейчас подскочат, кольнут в жопу зонтиком и потащат...
Д.П. И как же вы вернулись из своего самовольного турне?
В.А. Прилетел, пошел в Союз писателей. Там конференция. И в толпе мой куратор Зубков. Он чуть не падает в обморок. Кричит: "Василий Павлович, вернулся! Дорогой! Вернулся!" Счастлив был человек. Говорят, у него сейчас свой бизнес.
ПРАВО НА ОСТРОВ
А вообще, удивительно, как нынешние колоссальные перемены переплетаются с тем - прежним...
И.С. В романе "Новый сладостный стиль" вы описали, как Сергей Михалков сочиняет новый гимн России на старую музыку... "Борцов демократии, сильных, свободных / Сплотила навеки великая Русь" В середине 90-х это было юмореской. В начале 2000-х это произошло!
В.А. Есть другое сходство. Помните захват Острова Крым в романе? Теперь посмотрите, что происходит с Тузлой. Это же акция российских и украинских властей в контексте Острова Крыма! Вместо острова и те и другие хотят сотворить военный плацдарм А между тем на самом деле Тузла не нужна никому, кроме людей искусства - художников и поэтов, устраивающих там фестивали
Д.П. Так и во всем остальном. Люди творчества могут обойтись и без баночного пива, и без стильного пальто, и без гимна. Но если у них отбирают "их остров", они становятся борцами. Спасибо, Василий Павлович!
Беседовали Дмитрий Петров и Игорь Сид
http://www.soob.ru/
