- Никита Владимирович, я слышала, что к юбилею вы выпустили книгу. Что это за книга?
- Она называется: "Добра! Высоцкий...". Это книга, которую сделал наш Центр-музей к 70-летию Высоцкого. Наверное, это альбом. Здесь собраны фотографии, документы, рукописи, более подробно исследована история семьи.
- Известно, что корни Владимира Семеновича с Украины.
- С Украины его отец. Владимир Семенович Высоцкий, мой прадед, имел два образования - юридическое и химическое. С семьей он переехал из Киева в Москву. Моему деду, Семену Владимировичу, было тогда 15 лет. А мама Владимира Семеновича, Нина Максимовна Серегина, была из семьи крестьян, перебравшейся в Москву из Тульской губернии.
- Не секрет, что ваши родители познакомились на съемках. Как это случилось?
- Мы с моим братом Аркадием называем фильм "Семьсот тринадцатый просит посадку", сейчас уже почти забытый, фильмом наших родителей. Потому что именно на этой картине моя мама встретилась с моим отцом. Они, не зная того, что снимаются в одном фильме, познакомились в гостинице. И, когда утром они дошли вместе до студии, мама думала, что отец ее просто провожает. Но он открыл двери студии и зашел вместе с ней. Более того, в тот день они даже снимались в одном эпизоде. Отец был тогда практически неизвестным актером, песни он только начинал писать. И в первый же вечер знакомства он спел моей маме песню "Татуировка". Мама была выпускницей ВГИКа и многообещающей актрисой. Расписались они в 1965 году, когда уже родились мы с Аркадием, но мужем и женой стали с этой картины.
- Когда ваш отец спел вашей маме "Татуировку", она поняла, что перед ней талант?
- Мама говорила, и я ей верю, что она сразу почувствовала, что перед нею значительный актер. Насколько мне представляется, мама была одной из первых, кто почувствовал в его ранних песнях нечто более серьезное, чем творчество для друзей. Она из семьи очень интеллигентной, где много читали и знали поэзию. У нее был очень хороший вкус. И она это почувствовала. Но не надо питать никаких иллюзий относительно того, как его принимали вначале. Дело в том, что талант отца развивался во многом не благодаря чему-то, а вопреки. И, может быть, общее легкомысленное отношение к тому, что он делал, наоборот, сыграло положительную роль в его развитии. Несерьезное отношение со стороны многих его, напротив, мобилизовывало и заставляло более требовательно относиться к своему творчеству.
- Как вы думаете, если бы к творчеству Владимира Семеновича относились теплее, он мог бы оставить нам большее поэтическое наследие?
- Не знаю. Я очень хорошо представляю себя на месте руководителя какого-нибудь издания того времени, которому предлагали опубликовать Высоцкого. Дело не в том, что издатель боялся, что его посадят. Но это было настолько вне существующих рамок и общественных договоренностей... Надо, чтобы вообще другое время было. И даже если бы что-то и проскочило, как иногда проскакивало, я думаю, что это не изменило бы принципиально судьбу отца.
- Вам пришлось отказаться от профессии актера, чтобы заниматься наследием, музеем вашего отца. Нет ли у вас желания вернуться в профессию, дать вторую жизнь вашему Маленькому театру, который вы с Михаилом Ефремовым организовали в 90-х, ставить спектакли самому, ведь опыт театральной режиссуры у вас есть?
- Я действительно закончил Школу-студию МХАТ, работал актером вместе с Михаилом Ефремовым и в "Современнике", и в других местах. Мы вместе с ним что-то ставили, или он ставил, а я играл, так что с Мишей у нас долгие отношения. Его идеей, вместе с Галиной Борисовной Волчек, была студия "Современник-2". Это был хороший период. Я работал в этой студии сезона три, когда вернулся из армии. Было сделано много спектаклей. Затем я ушел из студии с группой товарищей и открыл Московский маленький театр, где были поставлены два спектакля. Спектакли шли с большим успехом, но потом нас вместе со всеми накрыли финансовые проблемы, и мы закрылись. Ситуация была тогда сложной. С одной стороны, у нас на люстрах висели зрители, с другой - мы все равно были "в минусах" после уплаты аренды и труда технического состава. Получалось, что аншлаг не перекрывал затраты на спектакль. Такая ситуация была типична и накрыла очень многих. Поднимать цены на билеты было невозможно, потому что в девяностых зритель был не готов платить за билет в театр сумму, превышающую условно привычные три рубля. А поскольку у всех нас были и амбиции, и семьи, которые надо было кормить, то нам пришлось закрыть Маленький театр. Потом я работал. В антрепризах, в театрах. Сказать, что очень успешно, я не могу - это было время, когда театр пытался стать коммерчески оправданным и при этом не идти на поводу у зрителя. Это был тяжелый период для всех коллективов. В результате кто-то выбрался, кто-то перестал существовать, но в целом театр изменился. Сейчас, конечно, это совершенно не тот театр, который я любил. То был театр идеи, театр, который гораздо главнее заработка, гораздо главнее кино, - такой, как "Современник", Таганка, БДТ.
- Что, по-вашему, сегодня происходит с российским театром?
- Публика, как мне кажется, уже наелась никчемных спектаклей и хочет вроде бы чего-то посложнее. Но уже театр не очень-то и может. Или он делает спектакли сложные, изысканные, как бы высокого искусства, но это тоже игра. На мой взгляд, театр сегодня в состоянии предкризисном. Наверное, грядет время новых преобразований. Потому что театр - такая огромная махина с труппой в сто актеров, со своими мастерскими и прочим - очень затратен и, наверное, не сможет еще долго существовать. Может быть, время советского театра, каким бы оно замечательным ни было, ушло. Не мне, конечно, рассуждать об этом - из театра я фактически ушел... Хотя сейчас вот как раз вернулся с репетиции пьесы "Шарманка" Платонова, которую ставит Михаил Ефремов. Это очень сложный драматургический материал, эту пьесу никто так и не смог поставить, так что ему будет нелегко.
- У вас нет сейчас желания восстановить труппу Маленького театра?
- Кто-то в шутку предлагал: "Давайте сделаем "Двадцать лет спустя". Я не знаю, нужно ли это зрителю нашего времени. Ведь сейчас есть молодые люди, которые, вполне возможно, смогут сделать что-то свое. Я думаю, надо оставаться самими собой. Ведь мы теперь раздвоены. И, если в одной половине нас живет сподвижник театра, то вторая половина цинично понимает, что наше время прошло. И что семьи наши никуда не делись, и что есть заботы поважнее театра. Потому что театр - это такое место, где нужны абсолютно бескорыстные люди. Романтики. Хотя Я ни от чего не зарекаюсь. Надо сделать хорошо вот эту конкретную работу, прежде чем ставить перед собой какие-то глобальные задачи. Если вообще их ставить.
- И все же у вас нет сожаления, что вам пришлось отказаться от своей актерской карьеры ради того, чтобы заниматься наследием отца?
- Я не жертвовал ничем. На тот момент, когда я уходил, особо и жертвовать было нечем. Нельзя сказать, что я был преуспевающим актером. Я бы, конечно, нашел свое место и в театре, и в кино. Но я не жалею ни о чем. Никакой жертвы не было, я всегда соблюдал интересы своей жизни. Другое дело, что у меня были иллюзии относительно того, что я буду приходить сюда, в музей, ненадолго и быстро со всем справляться. Оказалось, что я не представлял тогда, насколько эта работа не совместима с работой творческой.
- Михаил Ефремов однажды сказал, что в нашем времени сегодня очень много лжи и отличить правду становится все тяжелее. Что думаете по этому поводу вы?
- Я думаю, что правда одна, а неправд очень много. Не знаю, что хотел сказать Михаил, но не думаю, что именно наше время как-то особо лживо. Я полагаю, что и родителям нашим было в их времени трудно разбираться, где правда. Если есть желание разобраться и понять, то время тут неважно. Проблема не во времени, а в нас. Может, мы просто устали ее искать, правду?
- А в каком возрасте вы стали понимать, о чем пишет ваш отец?
- Ну, знаете, на каком-то уровне, наверное, я понимал его творчество и в детстве. Но понимание его творчества становится все более объемным и по сию пору. Принципиальный поворот к масштабу его личности у меня, как и у многих, произошел на его похоронах. Я неожиданно увидел, что мое горе разделяют так много людей. Десятки тысяч людей были на кладбище. Сознание того, что ушел человек, который имел такое значение, возникло у меня именно в этот день. Я стал понимать, что, находясь рядом, я абсолютно его не понимал. И более того, я скажу вам, и это не будет ни для кого оскорбительным, и взрослые люди, которые были его близкими, поняли масштаб этого человека только в день его похорон.
- Мужчину, отца всегда определяет поступок. У вас в памяти есть пример того, когда этот поступок был сделан, и он оправдал все?
- Не знаю, могу ли я сейчас найти метафору всей его жизни. Но я вам скажу, что меня поразило. В последние дни, когда он понимал прекрасно, что он вот-вот уйдет, он отменил только одно выступление и не отменил ни одного спектакля. В Калининграде в начале лета он работал по 4-5 концертов в день. Он продолжал писать песни для своего друга режиссера Полоки. Он продолжал выступать в Москве. Он продолжал помогать людям в бытовых, частных взаимоотношениях. Он ничего не поменял и продолжал тянуть эту лямку до последнего вздоха, хотя понимал, что обречен. Он действительно не мыслил себе жизни без постоянного сжигающего творческого труда. Дело не в том, что в этом есть какой-то героизм, но в этом он весь. И 27-го числа актеры "Таганки" узнали, что "Гамлета" не будет не потому, что Высоцкий болен, а потому, что Высоцкий умер.
Веста Боровикова
25.01.2008
http://www.peoples.ru
Док. 514846
Перв. публик.: 25.01.08
Последн. ред.: 04.11.08
Число обращений: 125
Высоцкий Никита Владимирович
|
