О романе Анатолия Салуцкого "Из России, с любовью"
Я понимаю, что заголовок моей статьи сооружен не без лукавого умостяжания и потому несколько развесист. Возможно, на меня действует, лесковским словом говоря, непомерность самого романа, озаглавленного так, словно изобилие чувств и мыслей, его породивших, выхлестывает через край. Обычно такие мощные художественные проекты, претендующие на охват событий в масштабах страны и мира и на мистическую глубину в масштабе Высших предназначений, озаглавливают кратко и тяжко: "Бесы", "Война и мир", "Братья Карамазовы", "Воскресение". А если брать последнюю по времени такую попытку - "Андеграунд"
Роман Анатолия Салуцкого - в том же жанре, хоть и озаглавлен скорее как пылкое письмо или как читаемый на одном дыхании цикл стихов: "Из России, с любовью". Читать же этот роман надо неспешно, осматриваясь по горизонтам и не обходя ямок и камешков, на которых если и оступаешься, то неслучайно.
Я споткнулся на третьей же фразе, точнее, на пятом ее слове. Потом на седьмом, потом на тринадцатом. Именно: когда главный герой профессор Петр Яковлевич Вульф, остановленный капитаном-гаишником, не рискует дерзословить милицейскому добродею и решает беседовать с ним не внатяг, а ослабь, дабы не вводить в гнев этого рукомахальщика.
Подумалось: а неспроста это прянословие, отдающее свежим срубом, болотным кочкарником, русским духом.
И точно: словесное узорочье проясняется в своей задаче по мере того, как очерчивается в романе место действия - старинное русское село на пересечении вековых троп: из варяг в греки, из хазар в латинцы. Именем - Христорадово.
И тут я соображаю, что зацепившись за крючки великорусского красноречия в третьей фразе, я прозевал первую фразу романа: "На горе Иегова Что русский шкет Петька, рожденный русской вдовицей от русского солдата, неспроста усыновлён одесским отчимом. Природный русский человек живет под еврейской фамилией. Рожден главный герой от Яшки Волкова, сгинувшего в 1945 году в освобожденной Европе, а выращен Яковом Вульфом. Спрятано иудейское зеркальце в христорадовской чащобе. Ждет своего часа.
А повествование широко и вольно разливается по русским градам и весям.
Не просто широко и вольно. А еще и со скрупулезным, даже щегольским знанием подробностей. Когда же деревенская душа вылетает за околицу или, тем более, пускается завоевывать грады, - тоже ведь надо в прикиде разобраться: короткий жакетик на одной пуговице поверх шелкового топика, волосы цвета лондо-колор "Красное дерево". (Между прочим, это христорадовская Лариска Волкова, ставшая пифией перестроечной журналистики). Кайф!
Для контраста - "боевой раскрас" проститутки, выезжающей из столицы обслуживать провинциальную элиту: прическа с напуском у висков, юбченка-раздувало, вместо колготок - чулки с кружевами у ляжек (Между прочим, это недавняя хирургическая сестра, зарабатывающая теперь телом, чтобы обеспечить дочь, ученицу колледжа с французским уклоном). Эпоха!
А как, оставаясь не у дел, сводить концы с концами? Например, возродив дедовский скорняжий промысел? Выхваты, выстриги, подрезы, мездра А как освежить поношенный мех - знаете? Берете три куриных яйца, выбиваете на мех, пальцами мягко втираете
Не буду дальше тешить читателя раритетами из старинной ремесленной рецептуры, коей знатоком показывает себя Салуцкий, ибо фактуру современной гласности - площадной, митинговой, орущей - он знает не менее досконально и живописует не менее щедро. Старый Арбат, обновившийся в начале 90-х: торговцы, нацарап и грызом рвущие за бесценок последние "драгоценности" у старушек, туристы-иноземщики, глубокомысленно замирающие перед лотками торговцев-всячинников, пацаны с дурцой, шныряющие повсюду в нижних рубахах или майках навыпуск Разбалуй-город!
В этом содоме неторопливо прохаживаются, заложив руки за спину, степенные персональные пенсионеры в габардиновых плащах или ратиновых пальто. Партноменклатура, выдавленная из жизни этой улюлюкающей, уськающей, атукающей вольницей. Мастодонты.
Странно, но у меня не возникает ощущения, когда я читаю у Салуцкого об ушедших на покой твердокаменных большевиках, что они ушли на покой. Какая выдержка, какое умение по интонации телефонного приветствия мгновенно определять градус политической погоды, какое знание правил игры, и какая бульдожья хватка! Разве эти качества не пригодятся в нынешней собачьей свалке?
Упремся и в этот вопрос. Пока что я даю фактурный, "физиологический" срез поднятой в романе Салуцкого перестроечной целины, чтобы рельефнее передать тот главный, поднимающийся над фактурным, низовым слоем непрерывный заполошный спор, который и составляет здесь суть дела.
Технари, завлабы, мэнээсы, бегающие на диспуты о текущей политике и о философских течениях. Переныривающие газетчики. Телевизионные политиканы. Втянутые в этот вихрь неповоротливые тугодумы, пытающиеся понять, где истина, где правда, и в чем тут разница.
Роль интеллигенции. Интеллигенция как движущая сила истории. Интеллигенция как тормозящая сила истории. Прослойка. Хранительница духа нации. Ревнитель просвещения. Профанатор просвещения.
Что выше: духовность или образованность? Вопрос, как выясняется, каверзный, ибо и образованность интеллигенты демонстрируют нещадно. "Вы читали "Василия Тёркина"?" - Это ловушка; правильный ответ: "Да, если вы имеете ввиду роман Боборыкина". Новый вопрос: есть ли разница между православным и христианином? Опять ловушка: не гадайте, можно ли оставаться православным, делаясь "христианином вообще". Правильный ответ: "Вы хотите подменить русский поклон европейским книксеном?"
Я и тут даю для начала музыкальный фон интеллектуальной симф-оргии. А ключ ко всем её нотам такой: если в Америке обмениваются мнениями, чтобы разойтись и спокойно подумать над доводами оппонентов, то у нас не просто спорят, а ругаются до потери пульса, так что в споре рождается не истина, а гипертония.
Не знаю, как насчёт гипертонии, а насчёт истины так: бесконечный спор, самозабвенный спор, неизбывный русский спор - самое интересное в романе Салуцкого. Это прямой подхват русской литературной традиции. На фоне нынешних проектов, где самовыражаются наркоманы, спермоносцы и говнодвавы (извините мне словечки из их языка) роман Салуцкого выигрывает уже тем, что провоцирует на размышление.
Понятно, что я не собираюсь разделять все его оценки и характеристики. Ближе моей душе, когда Салуцкий говорит: все они там наверху друг друга стоят! Нет там ни добрых, ни злых, ни правых, ни виноватых, ни святых, ни грешных, а идёт грандиозная мистификация, которую разыгрывают по тайному сговору притворные дураки и мнимые подлецы. И хочется Салуцкому послать их всех к чёрту.
Признаюсь: и мне хочется.
Эта свалка - лишь первый, самый элементарный и приземлённый уровень, на котором можно осмыслять события. Это история текущая, это страсти, коими охвачены ныне живущие поколения и их прямые потомки.
Если подняться повыше, обнаружится напряженная схватка политических учений, течений, школ; на этом уровне решается, например, участь марксизма, меняются судьбы нескольких поколений.
Ещё выше над этими средними волнами истории идут длинномерные волны, где решаются судьбы стран, пути империй.
А ещё выше есть что-нибудь? Что-то такое, что управляет самими волнами истории?
- Есть, - тут старый мудрый еврей должен поднять глаза к небу. - Это потаённый смысл. Высшие планы. Умонепостигаемая промыслительность.
Старый русский партийный зубр, находящийся со старым беспартийным евреем в непрерывном родственном общении (автор по сюжету присудил им породниться) - замечает:
- Это что-то вроде мистики. (И нам втихую): Я ему про дефолт, а он мне - про Высший Замысел
Привожу здесь всю мыслительную пирамиду, чтобы далее не путать уровни и не превращать в кашу тот хаос-космос, который столь структурно живописует Салуцкий.
Вот снизу вверх и пойдём. С того уровня, где дефолт, рынок, базар партий и собачья свалка.
Кто устроил свалку подлых и глупых?
Откуда глупые - понятно: это упёртые партийные бонзы, осколки былой советской роскоши, номенклатура опростоволосившейся системы.
Откуда подлые? С каких небес они на нас сваливаются? Или они порождение той же системы?
И то, и другое, отвечает Салуцкий. Заезжие саксы сваливают к нам с Запада. А внутри системы, то есть внутри нервной системы, внутри партии, внутри её мозга - заводятся свои носители вируса.
Если же брать не горизонталь (Запад), а вертикаль (Кремль), то получается ещё более интересный диагноз: система сотрясается не снизу, а сверху, скверна (нравственная и политическая) идёт с властных верхов.
По невидимым каналам текут таинственные деньги, на митингах и на тусовках шныряют таинственные шептуны и сигнальщики, архитекторы перестройки спускают в ячейки хитроумные решения, кто-то правит параграфы, кто-то кого-то подкупает, подставляет, вербует, и в недрах ЦК постепенно складывается "костяк прозападного десанта, внедрённого во властную верхушку".
Ничего себе Да кем же внедрённого?! Умонепостигаемой промыслительностью потусторонних сил? Это что-то вроде мистики?
Мистика, не мистика, однако действует же реально корпорация бумагомарак, рецензентов, референтов, они заполняют отделы ЦК, нашпиговывают речи вождей скользкими формулировками - и эта каша варится на самых верхних этажах власти: в Кремле, в Белом Доме, в Ново-Огарёве. Судьбы страны (и мира!) решаются в самом узком кругу. И в этом кругу завлабы в джинсах вот-вот вытеснят галстучно-выутюженную партноменклатуру, получат кличку "мальчиков в штанишках", перехватят власть, чтобы подготовить страну для вторжения западных инвесторов?
Да какие там инвесторы! - вспыхивает у вас догадка. - Инспекторы вторжения, инструкторы заговора
"Масоны?!" - мелькает в голове одного из главных героев, бывшего секретаря обкома партии, но с марксистской брезгливостью он это отметает: какие, к чёрту, масоны! Либералы, подпольные либералы, вот кто!
Я начинаю путаться в адресах. Пожалуй, и автор романа в адресах не очень чёток. И масонов поминает так, словно чего-то опасается.
Правильно опасается. Если не смогут определиться с источником подлости глупые правдоискатели - им поспешат на помощь более решительные диагносты. Они уж найдут, кто пускает смуту!
Одного из них Салуцкий выпускает на страницы романа (раньше сказали бы: даёт трибуну), и тот, не колеблясь ни секунды, выкладывает нам те определения, на предмет коих мнутся и деликатничают главные герои.
Зовут этого крутого правдореза, бывшего пациента психбольницы, выпущенного на волю Горбачевым, которого он и славит на все лады, - Польников (даю имя по причине важности той роли, которую этот оратор играет в идейной партитуре романа).
Итак, вы подозреваете агентов? Вы ищете, кто же плетёт заговор против России? Сейчас вам объяснят.
- Сегодня, когда русские люди вырваны из-под гнета сталинизма и, шатаясь, хватаются за всякую спасительную новость, вроде "рынка", - им подсовывают сатанинские рецепты. Кто подсовывает? Еврейские националисты. Еврейские социалисты. Еврейские национал-социалисты. Это они подложили в постель отцу киевского князя Владимира свою соплеменницу Малку, а самому Владимиру, полукровке, подсунули обрезанного Христа. И Христос, и Мохаммед выполнили социальный заказ еврейских нацистов! "Изломав русское язычество, Владимир силой загнал киевлян в Днепр и заставил принять модифицированное еврейское язычество - православие".
Салуцкий как писатель выказывает незаурядное мужество, выкладывая на страницы своего романа эти темпераментно изложенные теории. Потому что опровергать их по пунктам нет охоты ни у автора, ни его героя, честного технократа Вульфа. Лучше отшатнуться. Вульф и отшатывается, или, лучше скатать, отмахивается от оголтелого Польникова.
Но и автор, я думаю, извлекает из этой неприятной встречи некоторый урок. Если всю мерзость ненавистной тебе эпохи ты сваливаешь на заговорщиков, агентов влияния и затаившихся подлецов, - можешь быть уверен, что эту версию доведут до последней мерзости, и ты сам окажешься среди носителей этого вируса.
Если же ты осознаешь, что рыночная зараза не прививается искусными вредителями, а рождается в сердцевине самого народа, то это уже не зараза, и тогда надо не выслеживать заговорщиков, а прослеживать изменения в организме народа.
То есть, с нижнего уровня переходить на более высокий. В отличие от меркантильных расчётов и политических страстей, где обнаруживаются диагностические тупики вроде вышеописанного, - на уровне народного самосознания видится автору романа интуитивно нащупываемый и потому спасительный путь.
Но прежде - замечание в сторону жанра. Я вовсе не ловлю Анатолия Салуцкого на противоречиях в позиции, ибо его позиция (жанровая) именно и есть "русский спор": чем больше обнаруживается в таком споре проблемных неразрешимостей, тем больше смака. Салуцкий не только отлично понимает, по чьей трассе он следует в этом дискуссионном марафоне, но и наталкивает на соответствующую догадку читателя, если тот не сообразил сам: в одном эпизоде герои Салуцкого, чтобы поговорить о предвечном, ищут трактирный столик за ширмой около буфетной стойки (не хватает только скотопригоньевского адреса), в другом эпизоде эти русские мальчики вспоминают "Легенду о Великом Инквизиторе" и сличают последнего с воображаемым Великим Идеологом нашего времени.
В отличие от Достоевского, Толстой в открытую не назван. Но всё странствие Вульфа вокруг Белого Дома в октябре 1993 года, подкреплённое сидением его возлюбленной Веры по другую сторону того же Дома в те же расстрельные дни, - явный парафразис странствия Пьера Безухова сквозь "нутро" Бородинской битвы.
Мне же важны сейчас толстовские (как и достоевские) мотивы - ориентиры в скитании нынешнего духа по развалинам великой страны, где сводят счёты Глупость и Подлость.
И что же? Интеллектуальные тупики Достоевского дополняются толстовским ощущением тщеты и бессмыслицы происходящего. "Пятьсот крепких мужчин" идут "брать Министерство обороны" и ходят вокруг запертого здания, не зная, как его "брать", а в это время женщины, мелко крестясь и вымаливая у Господа непролитие крови, слышат выстрелы: кровь проливается там, где никто этого не ждал. Объяснить ничего невозможно, всех "влечет рок событий", все "рехнулись, с ума посходили", всё происходящее - "дикий бред", и это общее безумие не зависит от того, единомышленники ли твои или противники орут, что народ победил.
Народ или не народ шатается вокруг Белого Дома, из народа или не из народа выскакивает щуплый сержантик, призванный "во глубине России" и пригнанный сюда, чтобы орать на Вульфа, демократа и либерала, впрочем, даже не орать, а визжать от страха: "Скручу!! Нет здесь хода!!" - а хода действительно нет.
И когда ощущение, что нет хода не только у толпы, но у всей страны, влезшей в идеологический тупик и политический погром, - единственно внятную формулу подсказывает героям Салуцкого увековеченный Толстым фельдмаршал Кутузов :
- С потерей партии не потеряна Россия.
Так! Но чтобы найти Россию, потерявшуюся в свалке партий, надо с нижнего уровня все-таки подняться хотя бы на средний, где спасают души христорадовские мужики, ни к Белому Дому, ни на лекции Польникова не бегающие.
В отличие от истеричного сержантика, они - народ.
Почему? Потому что живут компактно и едино, не разбегаясь по умопостигаемому "всечеловечеству" и не раздираясь по сворам и партиям. Живут - по своим представлениям и нравственным чувствам. Если в Москве начинается чехарда, драка, то есть ускорение и перестройка, - то народ ложится на дно, замирает, как медведь-берложник, чтобы перезимовать лихолетье.
"Жизнь, история отцов, дедов, прадедов - и так до пращуров - научила их, что за хорошими днями идёт лихая гнетуха, и встречать её надо умеючи Отъединено от власти затихнуть, сжаться в тесный пчелиный рой".
А русский бунт, бессмысленный и беспощадный?! - почти срывается у меня с языка.
"Не-е, бунта не жди, его не будет, - чует хоисторадовский мудрец. - А всё равно по-нашему выйдет - русский час долог Потихоньку, помаленьку русские жернова чужую орду перемелят. Переможется, перемелется нынешнее российское лихолетье в терпеливых, шершавых, наклёванных вековыми невзгодами народных русских жерновах".
Крепко сказано. Хорошо придумано. Встречные вопросы как-то теряют смысл. Например: только ли у русских такие терпеливо-шершавые жернова в душе? А западный беспочвенно-рыночный образ жизни - имеет ли народную почву или там народной жизни вообще нет, а только ВТО и Ватикан?
И ещё: на какой уровень иерархии попадает народная жизнь: на средний, где решается судьба "течений мысли", или на длинномерный, где сменяются страны и империи?
А это уж как судьбы лягут: иные народы сохранятся, иные и сменятся. Западные Салуцкого не интересуют.
А Россия?
Тут он опирается уже не на толстовского фельдмаршала, а на инока Филофея: если устоит третий Рим - четвертому не бывать.
Хочешь устойчивости - ищи три точки опоры.
Одну мы только что ощупали шершавыми народными руками - от перемен мирового климата она не зависит, сама себя держит, сама за себя платит.
Интересная деталь: когда пришла пора ломать в Христорадове церковь, мужики ее растащили и из кирпичей сложили печи. Заметьте: они это сделали сами - весьма нетривиальный ход; принято считать, что когда наступает атеистическое безвременье, церкви ломают пришлые нехристи вроде Бронштейна. То, что христорадовские мужики предпочли совершить неизбежное своими руками, имеет подтекст: что сами сломали - сами и отстроят, когда придёт время, а пока - греются на Емелиных и Илюшиных печках, из церковных камней сложенных.
Тут смыкается "народность" с другой вековой опорой - православием.
Православие - неопровержимое условие спасения России, ценность тем более важная, что подвергается постоянной опасности. Эта смертельная опасность - католицизм. Страх перед его агрессивностью настолько цепок, что на страницах романа время от времени появляется как призрак - священник Александр Мень, тайный агент влияния, о котором говорят: "римской веры поп".
- А что Хрущёв, сносивший храмы, менее опасный враг православия, чем отец Александр, проповедовавший христианство? - оживаю я со своими каверзными вопросами по ходу "русского спора".
Насчёт проповеданного Менем "христианства вообще" нам уже был отвешен вместо русского поклона европейский книксен, а насчёт Хрущева герои романа отвечают так:
- Зачем судить огульно? Хрущёв рушил храмы из политических соображений, а тут - душу православную хотят охомутать.
- А коммунизм - не претендовал на душу?
- Вот именно! Ещё как претендовал! И этим коммунизм, пришедший к нам с Запада, близок католицизму. Великий провидец Достоевский это чувствовал, но этого не понимали коммунисты советской эпохи.
- У них что же, одна цель?
- Получается, так. Папежники и лютеры имели шанс овладеть Россией только в сговоре с коммунистической властью.
- Как? И лютеры?! Да они ж вроде с Ватиканом во вражде и папу не признают
- Лютер-то поумнее Хрущева был. Но Вестфальский мир положил конец безрассудствам Реформации, и сегодня западный образ жизни идеально стыкуется с протестантской этикой, противостоящей России.
- Так. С западными инославиями выяснили А что же, опасность только с Запада? - я начинаю крутиться на геополитической игле. - А Юг? Ислам всё же подальше от православия, чем иные течения христианства
Ответ Салуцкого:
- Мусульмане, даже и овладевая технологическими премудростями западной цивилизации, остаются самими собой, такими, какими их Бог сотворил, со своими традициями и образом мыслей, а мы, если перед католицизмом не устоим, душу потеряем.
- Потому что душа близка? - я едва удерживаюсь от очередного ехидного вопроса. Ответ можно угадать:
- Душа не близка, но Запад именно на душу претендует.
- А Восток? - не унимаюсь я.
В ответ на подобный вопрос Салуцкий выстраивает (я думаю, не без опоры на евразийские идеи Льва Гумилёва) рельеф восточных рубежей Руси, не минуя ни Чингиса, ни Мамая, но выводя их за пределы духовной экспансии, благо дань Орда собирала, но на духовную самобытность Руси не посягала. Даже способствовала: Дионисий, потомок Батыя, храмы расписывал
- А Мамай что расписывал?
- Мамай был не ордынец, а крымский монгол, он на Москву пошел в союзе с литовцем Ягайлой; деньги у него были генуэзские, цель - окатоличивание Руси, так что Орда тут не причём; Мамая в конце концов добил ордынец Тохтамыш.
Напомнить бы уважаемым героям романа Салуцкого, что Тохтамыш заодно пошел на Москву и сжёг в ней те православные храмы, которые мог бы расписать потомок Батыя Дионисий. Но не буду цепляться к хитросплетениям политической истории; суть в другом: после Византии последним бастионом православной веры остаётся Москва.
Тогда встаёт последний (в этом кругу проблем) и, кажется, решающий вопрос: а что именно мы получили от Византии и чем владеем в результате этого наследования?
Да, мы унаследовали страх восточных ромеев перед западными и то интуитивное отшатывание к Востоку, которое заставляло православных греков, в столицу которых ворвались османы, кричать: "Лучше чалма, чем тиара!" Чалма нас, к счастью, миновала. Мы унаследовали нечто в другом измерении, чем чалма и тиара (чем скипетр, гражданский кодекс, устав ООН, стяжание имений и прочие посюсторонние дела), мы унаследовали - вздох.
"На последнем вздохе восточного христианства Русь успела принять эстафету".
Эта эстафета - наследование христианской веры в изначальной чистоте и апостольской подлинности.
А если вместе с этой духовной подлинностью и душевной чистотой мы унаследовали от Византии тип государственного правления (и удачно скрестили потом с ордынским)? Этот вопрос Салуцкий не обсуждает. Таким образом, третий угол знаменитого уваровского треугольника остается в романе неясным.
"Народность" - бесспорно. "Православие" - безапелляционно! Вот с "самодержавием" дело смутновато. Не потому даже, что ни при Рюриковичах, ни при Романовых не было нам полного счастья, а потому, что большевики, самые жестокие и последовательные наследники православных жизнеустроителей, вывернувшие изначальность в окончательность и сплотившие страну так, что вздохнуть было нельзя, - не удержали её от распада.
"Собачья драка" - вот что воцарилось на месте самодержавия, комиссародержавия и державия вообще.
"За Державу обидно", - вздыхают герои Салуцкого, повторяя максиму знаменитого перестроечного генерала Лебедя, взлетевшего над собачьей дракой, но зацепившегося за неожиданную опору и врезавшегося в грешную землю.
Опора электросвязи - частичка опоры государства.
Третья опора проблематична.
И тут разительно меняется тональность повествования.
Вместо медленного, пристального, в духе традиционного реализма, всматривания в текущую жизнь (и в собачью драку) начинается в романе головокружительная воздушная чехарда: лайнеры, перелёты, анонимные вестники Летит из-за океана в Россию американский дядюшка и везёт в кейсе остолбеневшим россиянам миллион долларов.
Есть от чего остолбенеть. Ну, чему может научить наших душевных соотчичей американец, который там "всё прошёл, кроме грабежа", "как козёл, об ясли колотился", "в мусорном ведре жизни" копался, то есть "бился в оглоблях" того самого западного образа жизни, который для нашей исконно православной души смерти подобен? И он летит через океан учить нас жить?! И везёт нам миллион?! Господи, да что изменит этот жалкий миллион в жизни великой страны и огромного народа, мучающегося в Смуте?
Да тут ещё объявлено, что миллион этот принадлежит неизвестно кому. И должен быть передан неизвестно кому - "первому встречному, наудачу" (то есть промыслительно). И при этом попасть в еврейские руки (тоже промыслительно). Детективно-приключенченский жанр резонирует в воздухе романа.
И тут одной фразой автор сбрасывает меня обратно в тяжкую, непродышливую, родную российскую реальность: привезёт дядюшка Вульфу миллион аккурат накануне дефолта!
Вот это по-нашенски! Исчезнет, дематериализуется, растворится в воздухе миллион ("мильон иллюзий" - можно сказать, перефразруя Гончарова, автора "Обломова"). Ничего не переменит зараничный подарок в стране Обломовых и Рахметовых, Вульфов и Польниковых. Лопнет он - если до того не успеют его выдрать бандиты у Вульфа из дрожащих рук, а самого Вульфа пришить в подъезде, размазать по стене, умочить с концами, чтобы не высовывался со своим кейсом.
Чисто читательски - сцена, когда герои Салуцкого, трясясь от стресса, бегут с этим проклятым чемоданчиком в руках и пачками не уместившихся в него банкнот в оттопыренных карманах - самое сильное впечатление от последней части романа, - такая это без промаха бьющая свинцовая мерзость нашей жизни, перед которой невесомыми сенсациями проскакивают искусно выстроенные сюжетные опознания, вроде того, что американский дядюшка оказывается никем иным, как Яковом Волковым, настоящим родным отцом Вульфа, чудом спасшимся в 1945 году в американской зоне оккупации, выцарапавшимся из "западного образа жизни" и вернувшимся в родное Христорадово горевать над могилами.
Эти эффектно сделанные петли и кольца держат мою читательскую душу, не безразличную к беллетристическим удовольствиям, меж тем, как в глубине души продолжает торчать загнанный туда вопрос о третьей точке опоры.
Так что же будет у нас на месте "самодержавия", сотрясаемого "собачьими смутами"?
Есть у Анатолия Салуцкого ответ?
Есть.
Тут как раз и начинают светиться запрятанные в складках художественной ткани еврейские зеркальца. Вырастивший сына Яшки Волкова Яков Израилевич Вульф. Дедушка Израиль Евсеевич (дальновидно посоветовавший в этой непредсказуемой жизни не забывать скорняжьего ремесла и не выбрасывать соответствующего инструмента). Наконец, русейшая Лариска (невесть от кого прижитая сестрой Яшки Волкова), требующая, чтобы мать подтвердила у нее наличие "капли еврейской крови".
Дело, конечно, не в крови и вообще не в национальной принадлежности. Дело в том, чей сакральный опыт должна перенять народная православная Русь. На какой свыше предопределяемый путь ей надлежит встать.
Млечный Путь. Иерусалимский путь.
Развивая эту мысль, старик Вульф (отец главного героя и, можно сказать, интеллектуальное "Второе Я" автора, как Вульф-младший - alter ego по сердцу) - поначалу не углубляется в идею еврейско-русской "эстафеты", а как бы готовит нас (и себя) к этой идее, касаясь её вскользь. Надо бы русскую историю сопоставить с Ветхозаветной Исторические пути евреев и русских странным образом взаимосвязаны Две святые земли в подлунном мире - Иерусалим, где началось, и Россия, где продолжится
Что продолжится?
При реальном соприкосновении полюсов я готовлюсь к разряду тока, который запустит во мне недремлющий механизм "русского спора": пусть только старик Вульф сквозь туманные перспективы попробует различить зигзаги исторической реальности.
Он это и делает:
"Вавилонский плен евреев и коммунистическое пленение русских - ниспосланный свыше исторический зигзаг, который, говоря по-библейски, отделяет среди евреев и среди русских зёрна от плевел; когда-то он подготовил евреев к религиозному подъему, а в наш дни готовит русских под посев урожая, Богу угодного?"
А хазарский "зигзаг" тоже был во благо? - ехидничаю я.
- Да! Именно! "Угроза иудаизма через давление хазар привела к вокняжению на Руси Рюриковичей, а в дальнейшем к навечному завоеванию русского народа православной верой".
Идея старика Вульфа от антисемитизма не зависит. "Нескончаемый идеологический диспут евреев и русских несоизмерим с бытовой юдофобией, которая, кстати, в Европе куда сильней, чем в России. Там оскверняют надгробия, а тут ведут тысячелетний умосостязательный диспут, в котором с обеих сторон принимают участие лучшие умы, в обыденной жизни ни в русофобии, ни в антисемитизме не заподозренные
Что верно, то верно Однако в чем же тогда высокая цель спора?
Цель - сохранение инобытийной, вечной, чисто духовной устойчивости, которая не зависит от зигзагов истории и от антисемитских гримас дураков и подлецов
- А если исторический зигзаг привёл нынешних евреев к государству Израиль, то как примерить это к инобытийной цели?
Да в том-то и дело, что никак! - очередной раз оборачивает мои сомнения в свои резоны старик Вульф. "Государство Израиль - вершина, финал и окончательное исчерпание еврейского избранничества. Теперь евреи превращаются в нормальный огосударствленный народ, живущий не по Торе, а по уставу ООН".
Тут я начинаю понимать, какой камень положен мне в протянутую руку.
Итак, духовное избранничество предполагает отмирание государственности? В моем марксистско-ленинском багаже шевелится тезис об отмирании государства в видах всемирного соединения неимущих, но этот тезис лучше не вспоминать, потому что речь теперь идёт не о мировой революции, а о стране с названьем кратким "Русь".
Но если это так, то попробуйте сопрячь троицы Филофея и Уварова.
Честно сказать, мне не очень важно, быть или не быть после Руси четвертому Риму. В отличие от старца Филофея (и Анатолия Салуцкого), я думаю, что быть и четвертому, и сорок четвертому - в масштабах длинномерной тысячелетней истории их вообще не сочтёшь. Мне от этих будущих центров цивилизации не холодно, не жарко.
Мне холодно и жарко от России. Сохранится ли она? А если сохранится, то какой ценой? И сколько в сохранившейся России останется от той страны, которую мы знаем и жалеем, то есть любим сегодня?
Анатолий Салуцкий полагает? что Россия будет спасена, потому что станет избранницей Бога. Как был избранником народ Израиля.
Я плохо переношу термин "избранность". Если уж угодно нам иметь на небесах многоответственного Вседержителя, то я скорее поверю в то, что избраны им все сущие народы - сам факт их существования исчерпывает вопрос об избранности. Хотя, конечно, каждому из них выпадает своя судьба.
Насчет четвёртого Рима решат без нас. А вот быть или не быть России - это наша проблема. На каких опорах ей быть.
Анатолий Салуцкий с примечательной последовательностью воюет за православие и с замечательной доверчивостью опирается на народность.
С самодержавием сложнее. Память о нем дурная, заменить его чем-то более приличным не удаётся. Поэтому у меня возникает идея: удержаться России вне державности. Без государственности. Богоизбранность и державность несовместимы, Израиль тому пример. Хотя у Салуцкого иная точка зрения на будущее России. Это - тоже один из пунктов "русского спора" в его романе.
Тяжелый вздох - мой читательский ответ на этот пункт.
Предоставляя читателю дальше вести этот "русский спор" с автором романа "Из России, с любовью", отдаю должное Анатолию Салуцкому как писателю, зафиксировавшему сегодняшний день России в её душевных и духовных муках. Сделать такое можно было только с любовью.
Чувство это - тоже зафиксировалось: в не очень ловком для эпопеи, но очень понятном при сердечной муке названии романа.
Будем мучиться дальше.
Лев АННИНСКИЙ
01.05.2006
http://www.asalutsky.ru/
Док. 518981
Перв. публик.: 01.05.06
Последн. ред.: 13.11.08
Число обращений: 119
Аннинский Лев АлександровичСалуцкий Анатолий Самуилович
|
