|
|
Александр Ширвиндт :Я - разгильдяй, cтиляга и бабник
Назад
|
Александр Ширвиндт :Я - разгильдяй, cтиляга и бабник
|
- Как вы считаете, Александр Анатольевич, над чем сейчас актуально смеяться?
- Ужас в том, что смеяться вроде можно над всем и не хочется. Раньше, когда была эра аллюзий - фиг в кармане, протаскивали запретное в Женитьбе Фигаро, или в Доходном месте, или где-то еще... Был дефицит возможности сказать острое слово. А сейчас, пожалуйста, лепи - не хочу. И лепят все так, что зашкаливает.
Вообще, дефицит - это всегда какой-то стимул для существования. В театре, в кино, в быту - все шло через дефицит и поиски. Чего стоили одни только походы в знаменитую комиссионку в Южном порту, где сидели совершенные убийцы и бандиты. Чтобы купить списанную машину, нужно было стать космонавтом и принести 150 справок.
Была история, когда я помогал Зямочке Гердту выбрать там иномарку. Это старье развалилось потом через три месяца. Но зато какое счастье было - Гердт купил Вольво!
Или вот курю я трубку. Сейчас в любой подворотне 150 марок табака, да? А когда мы начинали курить, было всего три: Золотое руно в Москве, Трубка мира и Капитанский в Ленинграде. И мы делали из него фирму, представляешь? Ссыпалось все вместе, покупалась китайская рубашка... Они были единственные в целлофановых пакетах. Рубашка выбрасывалась, в пакет насыпался табак. Туда - несколько долек яблока, чернослив, несколько капель коньяку. И все это вывешивалось между рамами на солнце. И прело! И это где-то отдаленно напоминало нормальный табак.
- Элегантные стильные трубки давно стали частью вашего имиджа. Вы ведь, кажется, много лет их коллекционируете?
- С трубками раньше было так же плохо, как и с табаками. В основном довольствовались Явой. Правда, в Ленинграде работали два замечательных автора: Киселев и Гречихин. Ну а все эти данхиллы заграничные уже потом появились.
Коллекции у меня никогда толком не было. Свалка! И на даче, и здесь. Причем домашние норовят каждый раз вымести трубку в ведро, когда увидят ее на полу. Хорошо, если успеешь заметить. Есть люди, которые хранят трубки под стеклом, в специальных стойлах. Для каждой - свое стойло, чтобы удобно лежать. Вот это коллекция, а у меня - свалка.
С героями у нас проблемы
- Что сегодня смешит лично вас? Такое впечатление, что вы смеетесь, даже когда сидите с серьезным выражением лица.
- Грубо говоря, я ироничен. Но поскольку я еще и самоироничен, то момент неподсудности все-таки есть. Прежде всего я насмехаюсь над самим собой. Чувство юмора нельзя терять ни в коем случае. Только оно спасет. Если ко всему, что сейчас крутится, относиться глобально-серьезно, начиная от гвоздя и заканчивая катаклизмами, то - хана.
- А что сейчас происходит с жанром сатиры и юмора на эстраде?
- Сегодня все катят бочку на Аншлаг, который действительно ужасный. Ужасный, не ужасный, но энергия его ведущей снимает все сливки. Пошло - не пошло, надоело - не надоело... Все, что есть в популярном эстрадном жанре, эта дама собрала в кулак и выдает на-гора. Ну не все - ну 80 процентов... К этому уже привыкли и приспособились. Со сцены порой несется что-то несусветное, а люди хохочут. И как - взахлеб! А в результате постепенное оболванивание. Альтернативы ведь нет, а все время слушать о взрывах нельзя. Народ с вилами пойдет. Вот вам и секрет ее успеха.
- Как вам кажется, название вашего театра адекватно тому, что в нем происходит? Или это уже просто брэнд?
- Это дань истории, традиции. Был Театр Гоголя, Театр Пушкина, даже Театр транспорта... Театр Сатиры сегодня очень условная аббревиатура. Когда-то, во времена невозможности, тут творились невероятные вещи. Сколько у того же Плучека закрытых спектаклей! Страшно вспомнить! Теркин на том свете, Доходное место, Самоубийца... Всего не перечислишь. Даже я успел отличиться: комиссия не приняла постановку Недоросля, которую мы делали вместе с Юликом Кимом. Спектакль закрыли, увидев в нашей работе издевательство над классикой.
Плохо себе представляю, что нужно сотворить, дабы сегодня запретили спектакль. По сцене уже ходит голый Онегин, а Тригорин, оказывается, педераст... Признаться, не хочется участвовать в подобном соревновании, кто круче. И какая сегодня может быть сатира? Вообще сатира подразумевает злость, а я ее не люблю. Юмор, ирония, пародия, шарж - это да.
- Вы в театре уже на второй президентский срок пошли. Что-то изменилось кардинально с декабря 2000 года?
- Сначала была, конечно, какая-то эйфория. Надо было остановить крушение, не допустить варягов. А теперь нужно идти дальше. Одна из причин, почему я согласился стать худруком - любопытство. Артистом я работал и работаю, три года плотно занимался радио, на телевидении вел передачи Семь нас и джаз и Терем-теремок. Для цирка писал репризы, с 24 лет в Щукинском училище преподаю. Начинаешь называть фамилии своих учеников и неловко: Андрей Миронов, Наташа Гундарева, Алла Демидова, Леонид Ярмольник Чувствуешь себя Мафусаилом. В кино поснимался, а вот театром до последнего времени не руководил. Теперь-то я вкусил и этой прелести.
- На вашей сцене много звезд: Державин, Васильева, Аросева, Мишулин, Селезнева. Что будет, когда они уйдут? Появляется ли талантливая молодежь и какие перспективы у Театра Сатиры?
- Молодежь у нас есть, она просто недостаточно светится в ящике и поэтому не раскочегарена. А старики в прекрасной форме и не скрывают своих лет. Конечно, театр мастодонтский - государственный, репертуарный, академический. Если бы я был моложе, с горящими глазами, да еще и с фашистскими задатками, то, наверное, оставил бы в труппе человек двадцать, а остальные - пошли вон, дураки. Полсадика в аренду, ресторан на улице, ставим только порнографию, берем режиссеров за любые цены... При мне таких перемен не будет.
- То есть неслыханных революций - кадровых или творческих - вы совершать не собираетесь?
- Мы на плаву, народ к нам ходит. Но, тем не менее, нужна настоящая неожиданная режиссура. Не эта вот новая волна. Может, она и замечательная, но я ее физиологически не очень воспринимаю. Нужны молодые неординарные авторы. В день к нам приносят по 10-15 пьес. Из них 150 процентов - чистая графомания или жуть. Можно сойти с ума. А не читать нельзя - вдруг Горин где-нибудь в захолустье сидит. Но пока его что-то не видно.
С героями у нас проблемы, Мироновых нет Но их не только у нас нет.
- Вы были знакомы с Андреем Мироновым много лет. Какое место он занимал в вашей жизни и в жизни Театра Сатиры?
- Он был премьером театра. Сейчас это слово ушло, ничего в голову, кроме слова министр, не приходит, а раньше в любом театре был премьер, первый артист. Андрей был премьером, без всяких яких. Мы с ним дружили, но я старше его на шесть лет. Когда я учился в десятом классе, Андрюша был для меня еще шелупонь. Дальше он поступил в институт, а я - великовозрастный шпана - в нем преподавал, выпускал с Андреем дипломный водевиль. А потом возрастная разница, конечно, исчезла. Перейти на работу сюда, в этот театр, меня спровоцировали Марк Захаров и Андрей Миронов. Всего же мы с Андрюшей общались лет сорок, начиная с его шести-семилетнего возраста.
- Татьяна Егорова выпустила очередные мемуары. В прежних своих книгах и интервью она сказала о вас немало добрых слов. Как вы относитесь к ее бурной деятельности?
- Как к болезненному явлению. Она же только и ждет, чтобы я отреагировал. Но я не собираюсь ввязываться ни в какие скандалы и выяснения. Чего она там еще понаписала, не знаю. Поезд давно ушел. У Татьяны Егоровой была сложная жизнь, и ее взаимоотношения с Андреем тоже были непростые. У него не только с ней были непростые отношения. Человек он был увлекающийся и любвеобильный. А вот делать из этого бестселлер - это только на наши слабые читательские мозги. Кстати, когда-то именно я привел Егорову с первым рассказиком в Литературную газету, так что, можно сказать, помог ей сделаться писательницей.
- За глаза и в шутку вас в театре называют бабником, а между тем вы уже скоро как 50 лет в браке...
- Действительно, скоро золотая свадьба. Живу по законам супружества, нового-то ничего не придумали. Придумали бы - может, было хорошо. Жена моя - известный архитектор. Много строила, плотно работала, мои занятия ее никогда особенно не интересовали. Она и до сих пор, так сказать, не очень точно знает, в каком театре я работаю. Я утрирую, но тем не менее. Есть жены душечки, и иногда очень завидно, когда встречаешь такую пару. Но представишь что-то подобное у себя дома и думаешь: Убить! Убить! Немедленно.
Что-то средненькое, наверное, хорошо. Да так не бывает. А моя - внуки, собаки. Сейчас она на пенсии, но вопросов, как прошли репетиция или премьера, по-прежнему не задает. С другой стороны, стала бы спрашивать - можно было, наверное, тоже ее зарезать... Наш брак держится на параллельном существовании.
Театр - это да
- А вы довольны тем, как сложилась судьба вашего сына Михаила? - Трудно сказать. Он много работает. Я доволен, что Миша занимается профессией, которую сам выбрал. Доволен, что он нашел в себе мужество уйти из театра сам - его никто не гнал. Ведь театр - это вековые кандалы. Он попрыгал за Райкиным несколько лет, понял, что не светит, и ушел. Но не в никуда, а все-таки нашел в себе мужество очень трудолюбиво заниматься и продюсерством, и телевидением.
Хотя на телевидении сейчас Б-г знает что. Особенно раздражает тавтология: бесчисленное количество ток-шоу. Токует спрашивающий, а отвечающий под пыткой хочет выглядеть личностью. И все это передрано с западных телепрограмм. Михаил ищет новые формы и придумывает новые проекты. Не просто сидит там себе и скулит.
- А своей собственной жизнью вы довольны, не хотелось бы что-то в ней изменить?
- Конечно, хотелось бы. Только не знаю, что.
- Например, попробовать сменить амплуа?
- Но для этого надо было, знаешь, родиться в другом виде: с другим лицом и мироощущением. Тогда я был бы социальным героем, а не разгильдяем, стилягой и бабником. Играл бы в фильмах про свинарку и пастуха. Но не получилось, так уж меня слепили родители.
- А фамилия Ширвиндт когда-нибудь осложняла вашу жизнь?
- Мне говорили, куда ты в артисты идешь с такой фамилией, кто это выговорит? В 53-м году, под дело врачей, меня из института выгоняли. Я не врач, но все равно - чистка была всего этого населения. Проскочил, ничего.
А потом, в 56-м, когда уже оканчивал театральный, покойный Саша Конников, замечательный режиссер, делал обозрение Москва с точки зрения... И я с молодой актрисой Некрасовой должен был водить зрителей по Москве. Саша сказал мне: С такой фамилией - это утопия. И я стал Ветровым. Это была единственная моя программа под чужой фамилией. Почему Ветров? Потому что, когда сажали моих дядей и теток, меня на всякий случай отправили в поселок Сокол. Он до сих пор существует у станции метро Сокол. Там жили наши друзья Ветровы, и на некоторое время я стал Ветровым. А потом снова Ширвиндтом, и все мои потомки - Ширвиндты.
Танька Васильева всегда говорит: Я ни о чем в жизни не жалею, только завидую Шурке, что он нашел в себе мужество оставить свою фамилию. У меня в театре Васильевых много, а вот Ицыкович была одна.
- Мало кто знает, что свою жизнь в искусстве вы начинали как простой русский мужик в спектакле Театра имени Гоголя по пьесе Салынского. Целый акт вам надо было лежать в валенках в избе на печи, а потом произносить всего одну реплику: Пошто, мужики, зазря по степу мыкаемся?
- Хотя зал замирал от неожиданности, но, к сожалению, ничего близкого по силе выражения глубины народного чувства драматургия потом мне не предлагала. Иногда, правда, давали сыграть роли меньшевиков. Особенно в застойные годы. Кто-то наверху решил, что типичный меньшевик - это я в пенсне. Большевика разрешили сыграть только один раз, в фильме Карасика, и то - в гробу! А еще я наиграл бесчисленное количество иностранцев: француза, итальянца и, конечно, англичанина с трубкой во рту.
- А почему вас сейчас совсем не видно в кино?
- То, что сегодня снимается, назвать кинематографом можно лишь с натяжкой. Приятные междусобойчики, тусовка для старых знакомых. На мой взгляд, многое делается исключительно ради Кинотавра, очередной какой-нибудь там Ники, но никак не ради зрителей. Так что кино для меня не вариант. Да и все предложения сериального свойства. Театр - это да.
- Есть у вас творческое желание, которое вы хотели бы реализовать?
- Хорошо бы немножко расслабиться и заняться собой. В спектакле каком-нибудь новом сыграть. Последняя моя премьера была давно. Правда, такой роли, чтобы или сыграть - или умереть, я пока не вижу. На мне висит итальянская пьеса. Автор Альдо Николаи, а называется - Генеральная репетиция. Веселая такая штука, даже немножко острая. Сейчас весной ее начну. Но как режиссер, а на главную роль в этом спектакле я пригласил Владимира Долинского.
Евгения Ульченко
05.05.2005
http://www.peoples.ru
Док. 521119
Перв. публик.: 05.05.05
Последн. ред.: 16.11.08
Число обращений: 142
Ширвиндт Александр Анатольевич
|
|
|
|
|
