Казалось бы, после того как в Театр на Малой Бронной назначили нового худрука Леонида Трушкина, страсти должны были затихнуть. Но не тут-то было. Лев Дуров, добровольно оставивший пост руководителя театра, поведал МК правду о событиях последних дней. И хотя изменить что-то он уже не в силах, но побороться решил.
- Да никакой борьбы не будет, - говорит Лев Константинович, сидя в своей московской квартире на Фрунзенской набережной. Он явно раздосадован и заведен. - Я лучше тебе сказку расскажу. Дело было давнее - в конце 60-х я мотался по Москве с письмом в защиту Эфроса, уволенного из театра Ленком. Собираю подписи. Юрий Петрович Любимов посмотрел на письмо: Чего еще от них ждать? - спросил и резко подписал. Поехал к Улановой, она: Боже, что творят! - тут же подписала. Завадский, Рихтер: Бесчинства!!! - подписали. Капица внимательно прочитал все подписи: Я, конечно, подпишу, но думаю - не поможет. Ведь им на нас Я тогда подумал: кому им и на кого на нас?
Последний поход был к министру культуры Фурцевой. Без всякой записи приперлись. Вошли, изложили суть дела, и она не очень правдиво всплеснула руками, мол, ничего не знаю, ой-ой. Товарищи, давайте жить дружно. И Сашка Ширвиндт неожиданно сказал: Лева! Все. Тупик. Встали. Мы встали и ушли. А Эфроса все равно сняли. Кажется, время изменилось, демократия, все должно быть нормально, по-человечески. А все, оказывается, - фигушки два. И в очередной раз им на нас
- В общем, вы на себе испытали, что на вас в Театре на Бронной и в верхах на
- Конечно. Я как стал главным режиссером, сказал, что если появится молодой талантливый парень, которому я смогу доверить труппу, то уйду. Такой появился - Роман Самгин. Я знал, что буду спокоен за будущее театра. И вдруг директор театра Коган заявляет, что он категорически против Самгина. И на мои вопросы почему? стал сочинять странные истории. Поставил ультиматум - или я, или Самгин!!! Так началась буза в театре. Мы маленькой группой - я, Антоненко-Луконина - пошли в Комитет по культуре. После беседы я понял, что никаких сомнений относительно Самгина нет. И только после этого я написал заявление по собственному желанию об уходе с поста главрежа. Еще мы направили письмо в Комитет по культуре, его подписали 27 человек. Против были двое. Но почему-то 2 против 27 расценили как отсутствие единодушия в коллективе. Комитет начал советоваться с выдающимися деятелями. И тогда я вспомнил Капицу.
- Кто виноват во всей этой ситуации?
- Уверен - Коган. Его личная неприязнь не должна распространяться на режиссеров. Я не понимаю его бизоньего упорства.
- Получается, что вы попали в ту же ситуацию, что до вас Андрей Житинкин, Женовач - жертвы директорского произвола. А может, дело и не в нем вовсе?
- А в ком еще? Коган всегда своих замов убирал: приглашал в театр на работу, а потом убирал. Как вы думаете, какой первый приказ подписывает он после заключения контракта с Трушкиным? Увольняет свою секретаршу, проработавшую десять лет, и только потому, что она была на нашей стороне.
- Извините за вопрос, но говорят, вы хотели Самгина на свое место потому, что он дал слово занимать в спектаклях всех членов вашей семьи - дочь, ее мужа Владимира Ершова, супругу вашу Ирину Кириченко
-Да при чем тут семья! Чушь! Бредовина! Жена моя нигде не занята у Самгина. А дочь и зять - это не просто дочь и зять, а актеры этого театра. Это все фантазии Когана. Он же говорил, что Самгин дружен с Бахусом. То есть пьющий.
- Вас поставили в известность о назначении Трушкина?
- Ни со мной, ни с артистами никто не советовался. Я позвонил в комитет Андрею Порватову (зам. председателя комитета. - М.Р.), три дня ждал соединения с ним - не дождался.
- А какие у вас отношения со своим будущим начальником?
- Трушкин - интересный режиссер, со своим почерком. Я работал с ним, играл в его Гамлете. Между нами ничего не может быть плохого.
- А он вам не звонил?
- Нет, нет, никто не звонил. И из комитета - тоже. У меня остался чудовищный осадок, как тогда, когда снимали Эфроса. Если бы меня сейчас спросили: Опиши флаг России, я бы сказал: Их два. Один мой - трехцветный, а другой - чей-то, красный с серпом-молотом в верхнем углу. Ничего не изменилось.
- Вы просто обиделись, и мне ваша обида понятна.
- Чего мне обижаться в моем возрасте - бог со мной, а как быть с людьми? Не хочу ничего прогнозировать - Леня волевой человек, и он не позволял разрушать спектакль или театр. Эта ситуация проиграна всеми, начиная от комитета и кончая Коганом.
- Какое сейчас настроение в труппе?
- Да жуткое. Все говорят: Вредительство.
- Вы не собираетесь покинуть Бронную?
- Нет.
- Вам не кажется странным, что Трушкин вам не позвонил?
- Странно. Леня должен был позвонить - я же сам, добровольно уступил место. А директора я больше не знаю. Его нет для меня. Даже не поздороваюсь.
Буквально через две-три недели театр откроет новый сезон. Как поведет себя новый худрук при прежней системе руководства? Как поведет труппа, привыкшая к режиссерской чехарде? Изменится что-то в лучшую сторону или же Бронная так и останется проклятым местом? Таковым оно считается с тех времен, когда советская власть изгнала оттуда великого режиссера и актера Соломона Михоэлса.
