- Мы с вами беседуем в канун 1 сентября. Что у вас связано с этим днем?
- Мой внук идет в первый класс. Для меня это такое событие, которое по эмоциональному воздействию перекрывает все новости, все конкурсы и все призы. Потому что внук - это страсть, это безумная любовь.
- А как вы сами шли в первый класс, помните? С бантиками в косичках?
- Моих волос хватило только на один бант, зато большой. Я и сама была крупная девочка...
- Вы?!
- Да, да, именно я. Я была выше всех девочек и даже мальчиков в классе. У меня было круглое лицо, крупный бант, и все мальчики стояли и пялили глаза. А потом я перестала расти, и в театральном училище была вторая с конца по росту. Я училась в трех школах, потому что мы переезжали с места на место. Первая была напротив немецкого кладбища в Лефортово, на улице, которая называлась Новая дорога.
- А какие цветы вы несли?
- Гладиолусы, как и все. По-моему, никакого выбора тогда не было. Еще помню первого мальчика, в которого я влюбилась в первом же классе. Его звали Андрюша.
- А до этого?
- До этого не было ничего серьезного (смеется). Были какие-то детсадовские увлечения, которые проходили незамеченными. А это уже была настоящая такая любовь. Но он после первого класса ушел из нашей школы. И долгое время мое сердце было разбито. В пятом классе я влюбилась в мальчика старше меня на три года. Я первый, второй, третий класс была отличница, а потом стала учиться хуже.
- Как реагировал на это ваш ученый папа?
- Мой папа не разговаривал со мной до 14 лет. Вообще. Я для него не существовала. То же самое было с моим братом Юрой, который старше меня. Все, что я помню за эти годы, - он два раза, ни слова не говоря, забрал меня из музыкальной школы. После второго раза мама вечером спросила: "О чем он с тобой разговаривал?". Я посмотрела на нее, вытаращив глаза...
- Евгения Павловна, а как это вы так спокойно говорите о том, что вы уже бабушка? Как вы проходили через разные круглые возрастные даты? Некоторые и в 30, и в 40, и в 50 говорят: "Жизнь кончена!"
- Я вам вместо прямого ответа лучше процитирую своего друга, который на сорокалетие написал мне такое четверостишие:
"В стране бальзамов и селедки
Осмелюсь пошутить слегка
Ваш возраст - это крепость водки
И неплохого коньяка".
Потом мне исполнилось 45 лет, и я уже сама попросила его придумать для меня новый стих. И вот он сочинил. Первая строка у меня только что выпала из памяти, а дальше звучит так:
"Бег времени - в общем, пустяк.
И водка становится крепче,
И все благородней коньяк".
В прошлом году мне стукнуло 50, и я получила такие стихи:
"Мы сто разделим посередке.
Ваш возраст - это божий дар.
Забудем коньяки и водки,
Вы сами по себе нектар".
А месяца два назад прихожу на "Мосфильм", как обычно, со своим старым билетом члена Союза кинематографистов СССР, который я так и не поменяла. Старые вахтеры меня пропускали - то ли потому, что знали меня, то ли потому, что знали эту красную книжечку. А тут стоит на страже молоденький мальчик. Дотошный оказался, взял билет, стал его изучать. Я говорю: "Да что вы смотрите? Пропускайте". Он говорит: "Не могу". - "Почему?!" - "Потому что Советского Союза нет. У вас документ несуществующего государства". - "Но я жила в этом государстве, когда вас еще не существовало!". Он пожимает плечами. Говорю: "Да я на "Мосфильм" уже больше 30 лет хожу. Вы еще не родились, когда я сюда ходила! Вы знаете, кто я?!" - "Нет". - "Я - звезда немого кино!". Тут он очень серьезно на меня посмотрел и сказал: "Да? Ну, тогда проходите". Я шла и думала, что сейчас упаду. Я к себе отношусь достаточно критично, но о том, что меня уже можно принять за Веру Холодную, до тех пор не подозревала...
- Много ли предложений сниматься получает сейчас звезда немого кино?
- Отвечу нескромно. Я считаю, что снимаюсь у одного из самых интересных современных режиссеров - Андрея Эшпая. И мне этого хватает. В кино я всегда чувствовала себя в гостях, а в театре - дома.
- Почему?
- Другая технология. На сцене я играю больше 30 лет и там за себя ручаюсь. Знаю, что могу хуже, что - лучше. И как бы я ни волновалась перед выходом, как бы я себя плохо ни чувствовала, твердо знаю, что сделаю то, что могу. А в кино после команды "Мотор!" я просто не представляю, что будет с моим организмом. Вот мы снимали "Многоточие". Андрей придумал сцену, которую мы потом благополучно выкинули. В этой сцене я должна была произнести монолог про ворон, лихо написанный Виктором Некрасовым по его итальянским впечатлениям. В середине этого монолога, который начинается как треп, у моей героини происходит слом. Она больше не может говорить и начинает плакать. Андрей мне объяснил, какой это важный момент, мы все это отрепетировали, потом я несколько раз повторила наедине с собой так, что у меня уже мозоль на языке образовалась, после слов "и вдруг..." автоматически происходил спазм, и на глазах появлялись слезы. Приезжаем снимать. Прогоняем сцену еще раз - все железно срабатывает. Андрей говорит: "Ну что, попробуем снять?" - "Попробуем". И вдруг внутренний голос мне говорит: "Ничего у тебя не выйдет". Я думаю: "Спокойно. Мне 50 лет, я 30 лет этим занимаюсь, у меня 154 раза все получалось". И вот я дохожу до "и вдруг" - и ничего. Как будто меня бетоном залили. Андрей говорит: "Выпей коньячку, сделай паузу". Пробуем четыре раза - и ни фига. У меня начинается сердечный приступ. Я понимаю, что больше никогда ничего не сыграю. Никогда и ничего. Когда вернемся в гостиницу, там Москва-река рядом, пойду и утоплюсь.
- И часто в вас просыпается этот внутренний голос?
- Почти на каждой картине. То же самое было на "Детях Арбата" в сцене свидания с сыном. Видимо, я просто должна каждый раз через это проходить.
- Видел вас недавно в "На ночь глядя" и удивился, потому что вы нечасто появляетесь в "ящике"...
- Зовут, но я не хожу. А тут пошла, потому что Берман с Жандаревым давно меня звали, еще когда были на шестой "кнопке". А я никак не шла. Потом все-таки уговорили, я согласилась, но тут их и закрыли. Буквально назавтра. А недавно они снова позвонили. Я спрашиваю: "А вы не боитесь, что вас снова закроют?"
- В эфире было легче, чем в кино?
- Да не очень-то. Они меня вдруг спросили, что такое интеллигентный человек. А я в это время рассказывала про свою семью и сбилась. Потом уже подумала, что не нужно было говорить общие слова про столь тонкое понятие, а просто рассказать, как моя мама, по мнению которой меня уже полагалось узнавать, а кто-то меня не узнавал, с иронией говорила: "Интеллигентный человек".
- В "Многоточии" вы сыграли довольно рискованную роль женщины-скульптора, которой за сорок и у которой платонический роман с юношей-натурщиком.
- Да, это был непростой момент. В повести Некрасова, по которой снимался фильм, все однозначно: у них свидание в студии, которое заканчивается близостью совершенно определенного рода, потом они едут к ней на дачу, а мужу она говорит, что ночует у подруги. В повести ей 42 года, а мне, когда я начинала сниматься, было 50. В таком возрасте это выглядело бы странно и не соответствовало бы тем доверительным отношениям, которые у нее установились со вторым мужем. Тем более что на роль этого юноши был приглашен Евгений Цыганов, который играл моего сына в "Детях Арбата". Цыганову столько же лет, сколько моей младшей дочери. Я говорю Андрею, что не смогу с ним кокетничать - это просто исключено. Тут приходит Цыганов и в своей манере заявляет: "Евгения Павловна, я знаю, что вы не хотите со мной... А вы попробуйте, вам понравится".
- Нахал.
- Я говорю: "Все, без меня". Тогда мы решили, что это будет просто флирт, который она себе позволяет, не переходя черты. И возникла эта сцена, которую Андрей назвал "эротическим футболом".
- Вам комфортно работать с молодыми артистами?
- Вполне. В тех же "Детях Арбата" их была целая плеяда. Чулпан Хаматова, которую я просто обожаю и которая фантастически профессиональна. Инга Оболдина, Андрей Кузичев, Володя Попов... Они другие, чем были в свое время мы, - лучше знают себе цену, свободнее, в чем-то прагматичнее, но среди них тоже есть настоящие артисты. Когда я впервые увидела Цыганова на пробах, сразу поняла, что со мной актер уровня Олега Даля, Александра Кайдановского, Станислава Любшина.
- О нынешних молодых актерах часто говорят, что они, когда их приглашают на роль, начинают с денег, которые им заплатят.
- У меня не сложилось такого впечатления. И Хаматова, и Цыганов, и Колокольников снялись у Андрея в "Событии" по Набокову, хотя Андрей им сразу сказал, что у него нет ни копейки им заплатить. Потому что им это было интересно. А то, что они хотят получать за свою работу нормальные деньги, глубоко нормально. Не то что я, которая получила за "Афоню" всего 230 рублей и была довольна, хотя на долю прибыли этой картины могла жить на вилле, а у меня даже дачи нет...
- Интересно, а сколько времени вы можете НЕ работать?
- Год могу. Я не пробовала, но думаю, что год я легко выдержу. Театр - это же страшная штука. Когда ты работаешь там 30 с лишним лет, не переставая. А я еще много играла параллельно в других театрах - и у Табакова, и в театре Станиславского, и на Таганке, и в Театре Советской армии. В прошлом году я отдыхала пять дней. Из них три дня была больной. В этом году рассчитывала отдохнуть три недели. Но сначала один фестиваль, потом другой... Лето заканчивается, но я все еще рассчитываю съездить к морю.
- Актрисы иногда говорят: "Я всем пожертвовала ради своей профессии". А вы?
- Честно говоря, мало чем. Самое главное, родила и вырастила двоих детей. И для меня это всегда было на первом месте. Да и удовольствиями не очень поступалась. Вы же видите, что я и выпиваю, и покуриваю.
- И уже не волнуетесь перед выходом на сцену?
- Еще как волнуюсь, но научилась в себе это давить. Вообще, кто-то из великих сказал, что если перед выходом к публике красная пелена не застилает тебе взор, то ты потерял форму. У Наташи Гундаревой, с которой я много играла, с утра было плохое настроение, если ей вечером надо было играть. Это была для нее тяжелая и мучительная работа... по крайней мере до тех пор, пока спектакль не входил в какую-то норму. Я играла в пьесе Олби "Три высокие женщины" 90-летнюю старуху. Такой чистой воды эксперимент. И каждый раз у меня просто руки ходуном ходили от волнения.
- Для старухи - самое то...
- Да, если ты это контролируешь. А тут - жуть полная. И все актрисы, которые играли со мной, каждый раз говорили: "Ну, сегодня точно ничего не получится!" Мне казалось, что Чулпан, как представительница нового поколения актеров, должна быть более спокойной. Ничего подобного. Когда мы ехали на съемки "Детей Арбата", вдруг стала кричать. Я спрашиваю: "Что с тобой?" - "Мне страшно..." А потом вдруг говорит: "На меня давит ответственность перед этими несчастными, которых мы играем..." И это правда, мы ради этого и делали этот фильм.
- Что вам надо сказать о картине, чтобы вам захотелось ее посмотреть?
- Смотря кто скажет. Брат Андрея Валентин - киновед, специалист по американскому кино. Вот он принес мне кассету и говорит: "Посмотри, это тебе понравится, это про людей". Я посмотрела. Такое европейское кино, очень странное, совершенно лишенное признаков художественности. Ни картинки, ни атмосферы, ни внутреннего наполнения. Рассматривается острая социальная проблема, грамотно сыграно, профессионально, но без подключения. Я поняла, что больше никогда в жизни не захочу его снова посмотреть. Я получила некую информацию, и хватит. А "20 дней без войны" я видела больше десяти раз. И вот его снова показали в канун Победы. Я себе говорю: "Я это видела много раз и снова смотреть не буду". Но пошли первые кадры, и я как завороженная просидела у экрана все полтора или два часа, сколько он шел. Вот это - кино!
Виктор Матизен
01.09.2006
http://www.peoples.ru/
Док. 524291
Перв. публик.: 01.09.06
Последн. ред.: 22.11.08
Число обращений: 112
Симонова Евгения Павловна
|
