...Время застыло...
Вот уже 600 дней и ночей, как я живу без Маши... Я по-прежнему не знаю, где она.
Как я не сошла с ума до сих пор? Не знаю... Как я не умерла? Не знаю... Я хочу обнять тебя, моя ненаглядная девочка, поцеловать в головку и увезти на море в Монте-Карло. Как же мне жить без тебя, Машенька?
На экране телевизора молодые, загорелые ведущие шутят и смеются. "Какие у них плоские шутки, - с болью думаю я. - Чему они смеются и радуются? Догадываются ли они о том, что происходит рядом с ними!"
Я нервно переключаю кнопку пульта. На экране появляется хрупкая Элизабет Гигу - министр юстиции. Она дает интервью:
- Я испытываю глубокое удовлетворение от того, что за время моего пребывания на посту министра юстиции мне многое удалось сделать. При мне построено несколько новых тюрем... Ситуация во французских тюрьмах ужасная! Я посетила их множество. Преступников так много, что им не хватает места! Они, например, не имеют возможности регулярно принимать душ, стирать свою одежду. Я приказала, чтобы им чаще выдавали чистые полотенца... - Гигу указательным пальчиком осторожно поправляет светлую прядку своей аккуратной прически. - Я также горжусь тем, - продолжает она, - что количество сотрудников социальных служб увеличилось во много раз. Мы заботимся о наших гражданах.
Содрогнувшись, я мгновенно вспоминаю циничный и наглый тон работников социальной службы. Урго, Брессон, Кислик, Бернар, Морель, Рамбер, Буру, Пено, Феррер, Кристенстен, Асколи, Лефевр... и мои десятки писем той же Гигу.
- Государство, - поясняет журналистке Гигу, - проявляет большую заботу о детях, особенно тех, которые обделены любовью и вниманием родителей. Социальные службы, где заняты высококвалифицированные профессионалы, делают все для блага детей! Для этого государство ежегодно выделяет пять миллиардов евро...
Я не выдерживаю. Мне хочется закричать: "Стереть образ матери из сердца ребенка - в этом заключается забота о детях?" "Оставить символичным образ матери для Маши!" или "...Не допускать ни в коем случае дочь к матери, несмотря на то, что ребенок этого требует!" - я мечусь по квартире из угла в угол. - Для этого вы выделяете пять миллиардов евро в год?! А вы думаете о травме, нанесенной маленькому ребенку на всю жизнь, ребенку, оторванному от любимой матери? А о боли матери?!" У меня перехватывает дыхание. Я стараюсь успокоиться. Я вспоминаю все отписки Гигу на мои обращения к ней: "Все делается в интересах ребенка! Судьи во Франции - независимы. Если вы не согласны, подавайте апелляцию в вышестоящие инстанции!" - и так далее, и так далее... Я вспоминаю слова ее советника: "Мадам Гигу может сделать так, чтобы вернули вам дочь, но не хочет!" Я вспоминаю одни и те же отписки Гигу жене президента Бернадет Ширак, министру Николя Саркози, министру юстиции России Юрию Яковлевичу Чайке, МИДу, посольству России, прихожанам нашей церкви, представителям русской диаспоры, журналистам: "Все делается в "интересах ребенка"! Судья заботится об интересах Маши!" Но мнением самой Маши никто так и не поинтересовался!
Я нажимаю на пульт и "выключаю" Элизаб
ет Гигу. Она больше не существует для меня. Кончено. Звонить, писать, просить - бесполезно! Я ей не верю больше! Я не позволю больше себя обманывать! Я спасу сама свою дочь! Я - РУССКАЯ МАТЬ! Если во Франции судья карает жертву, а не преступника, если полиция отнимает у матери больного ребенка и помещают его в приют, если "профессионалы" социальной службы даже не отвечают, где ее ребенок и жив ли он, то в России такое невозможно. Я поеду в Москву... Я... я обращусь к президенту, ведь мы с Машей и российские граждане тоже! Я имею право, наконец, знать: ГДЕ МОЯ ДОЧЬ? Я ищу записную книжку. "Аэрофлот" - вот что мне нужно. Так... так... не то, не то... где же этот номер? Ах, вот! Я звоню.
- Здравствуйте! Пожалуйста, мне нужен один билет на Москву! Срочно!
- На какое число?
- На завтра!
- Минуту... К сожалению, на завтра ничего нет.
- А на послезавтра?
- Минуту... То же самое... Летние каникулы. Мест нет.
Я начинаю терять надежду.
- Я... я умоляю вас... поверьте, мне очень нужен один билет, - слезы наворачиваются на глаза. - Я должна ехать в Москву. У меня отняли дочь. Вот уже второй год... Я не знаю, где она. Может быть, вы слышали историю о Маше, а я - ее мама.
На другом конце провода сочувствующий голос:
- Ах это вы? Я читала и видела репортажи о вас. Ужас! У меня тоже есть дочь... Я думала, вам уже давно вернули девочку!
- Нет... Поэтому я должна поехать в Москву!
- Подождите, - отвечает голос, - я постараюсь что-нибудь сделать для вас. Оставьте мне свой номер телефона. Я вам сейчас перезвоню.
- Спасибо. Большое спасибо! - искреннее участие этой незнакомой женщины трогает меня.
Я вытираю слезы и открываю окно. Во дворе две сестренки-испанки Кароль и Роми, Машины подружки, катаются на роликах наперегонки. Увидев меня, они машут мне рукой и подъезжают к моему окну:
- А когда Маша вернется? - спрашивает, задрав мордашку, Кароль.
- Не знаю, Кароль... не знаю.
Девочка разочарована кивает и катит на роликах дальше.
- Мы ее ждем! - кричит Роми и машет мне рукой.
Звонок. Я спешу к телефону.
- Я нашла вам одно место на завтра, - говорит тот же голос. - Рейс двести пятьдесят один. В одиннадцать пятьдесят вас устроит?
- Конечно, конечно. Я вам так благодарна!
- Не за что... Я ведь тоже - мама. Я вас понимаю. Удачи вам!
- Спасибо...
В самолете я беру русские газеты: "Комсомолку", "Известия", "Коммерсант", "Трибуну" - на первой странице я вижу нашу с Машей фотографию и большую статью "О чем молчит мадам Гигу?" Моя соседка рядом тоже читает эту статью. Закончив, она быстро взглядывает на меня и просто, без обиняков говорит: "Наталья, я вас узнала. Неужели все, что написано, - правда? Я потрясена! Двадцать лет живу во Франции и не могла бы предположить, что такое возможно! Ведь это травма ребенку на всю жизнь! Я не понимаю, ведь у Гигу тоже есть дети! Как же она позволяет такое безобразие? Она же министр юстиции и сама - мать!"
Я молчу. Я не знаю, что сказать о Гигу.
- Послушайте, - говорит соседка, - а вы обратитесь к президенту Путину! Я сама читала: он говорил, что Россия будет защищать права русских граждан за рубежом! А вы ведь с дочкой - русские. Он должен защитить ребенка и мать! Хотите, я тоже ему напишу? Правда...
Я благодарю ее и думаю о президенте... О моей цели.
Из аэропорта я еду к себе домой, на Арбат. Наша консьержка приветливо встречает меня:
- Ой как мы все тут переживаем за вас! Читали, фильм видели, - качает она головой, - ужас! Это какой-то кошмар! Что это за люди такие, эти французы! Как они могут так мучить ребенка! У меня самой внучка. Я не понимаю, как это у матери можно отнять ее ребенка? Ни один нормальный человек не может этого понять!
- Французским родителям это тоже непонятно, - устало отвечаю я и поднимаюсь к себе на двадцать первый этаж. Опускаю чемодан и замираю у окна. Панорама Москвы открывается передо мной. Виден весь Кремль, кинотеатр "Художественный", метро "Арбатская", ресторан "Прага", построенный заново храм Христа Спасителя... Нескончаемый поток машин движется к Кремлю. Купола его соборов приветливо золотятся. Я скольжу взглядом по остроконечным башенкам стен Кремля... Александровский сад... "Откинувшись на удобную, мягкую спинку кресла в троллейбусе, Маргарита ехала по Арбату и думала о своем... Через несколько минут она уже сидела под Кремлевской стеной на одной из скамеек, поместившись так, что ей был виден Манеж..." - всплывают в голове булгаковские фразы из моего парижского спектакля.
- Скорей... скорей, - тороплюсь я, - сейчас спущусь по Арбату, к Кремлю, пойду в Александровский сад, усядусь на скамейку и буду думать, как мне попасть в Кремль. Как встретиться с президентом, чтобы спасти Машу?
Я открываю чемодан, достаю документы, судебные решения, в которых малопонятным мне юридическим языком объясняют, почему у меня отобрали дочь... Я достаю фотографию Маши в рамочке, которую всегда вожу с собой и, целуя ее, ставлю на стол.
- Я приехала тебя спасти, Машенька. Я сделаю все для этого! Я дойду до президента, не знаю как...
Я еще раз целую Машино фото и выхожу из квартиры. Внизу киваю консьержке, сидящей на вахте.
- Уже побежала? - спрашивает она.
- Да! - отвечаю я на ходу. - Надо спасать Машу!
КРЕМЛЬ
В Москве жара, но я не замечаю ее. У меня всего 27 дней... 27 дней, чтобы увидеть Владимира Путина. Целыми днями с моим неутомимым адвокатом мы ездим в МИД, Министерство юстиции, в редакции: "Труд", "Трибуна", "Московский комсомолец", "Аргументы и факты", "Эхо планеты", "Мари Клер". У меня даже нет времени навестить друзей, они сами приезжают ко мне на Арбат. Целый день занят только одним - делом Маши! Боже, как я по ней соскучилась! Нет ничего в жизни, что бы я любила больше, чем ее! Я не могу высказать словами, как я люблю ее и чего не сделаю ради нее!
Время летит быстро. Я уже две недели в Москве, но цель моя так и не приблизилась. Кремль - рядом со мной, но так далеко! К тому же в Москве траур. Восьмого августа взорвана бомба в подземном переходе на Пушкинской. На моей любимой площади. Окровавленные, раненые люди в шоке падали на землю, выбегая из метро. Оттуда валил черный дым... Эти кадры, показываемые весь день по телевизору, леденили душу. Раненая маленькая девочка кричала с носилок "Скорой помощи": "Мама, мама, где ты?" Ее мать была мертва. Это невозможно было видеть... Я прошу Господа наказать убийц... Почему у этой девочки не должно быть матери?
Через четыре дня всеобщего шока и траура новое горе: гибнет подводная лодка "Курск", 118 моряков. В стране опять траур. Не отрываясь от телевизора, в свободное время я смотрю репортажи журналиста А. Мамонтова с места трагедии и плачу. Я представляю этих задыхающихся без воздуха в бункере мальчиков, таких, как мой брат. Бедные матери! Отцы, жены, дети! Господи, сколько горя!
Иногда, по воскресеньям, я вижу из моего окна темно-синюю машину Владимира Путина, мчащуюся в Кремль. Я подхожу к окну, прижимаюсь к стеклу и шепчу, как ребенок: "Владимир Владимирович, услышьте меня! Я приехала вас увидеть! Спасите Машу, умоляю вас!"
День моего отъезда в Париж все ближе и ближе, но цель моя не достигнута. Двадцать первого августа с адвокатом мы работаем в ее кабинете, она готовит различные письма, а я маюсь, хожу из угла в угол. Шансов на встречу с президентом нет никаких. Из его секретариата отвечают, что его сейчас нет в Москве. Я чувствую, мое время тает и всем сейчас не до меня...
- Зачем же я приехала? - в отчаянии обращаюсь к адвокату. - Все напрасно! Неужели я не спасу Машу?
- Ну попробуйте позвоните еще раз, - она старается поддержать меня, - объясните, что вы уезжаете, может быть, они что-нибудь посоветуют.
Я снова набираю номер.
- Извините, что я снова беспокою вас, - говорю с отчаянием, - но что же мне делать? Посоветуйте! Я должна возвращаться в Париж...
Немного усталый голос секретаря президента отвечает:
- Я даже не знаю, что вам сказать... Поверьте, я вам сочувствую, но Владимир Владимирович очень занят... ну, не знаю... попробуйте позвонить Волошину.
- Волошину? Я совсем не знаю его...
- Он глава Администрации президента, - отвечает секретарь, - он сейчас на месте. Попробуйте!
Я смотрю неуверенным взглядом на адвоката:
- ...секретарь предлагает позвонить Волошину, - шепчу я, закрыв рукой трубку.
- Конечно, конечно, - быстро кивает она, - запишите номер телефона.
- ...хорошо, спасибо. А какой у него номер телефона?
- Номер телефона? - секретарь немного замешкалась. - Вообще-то нам не положено давать номера... но такое дело... я даже не знаю.
- Пожалуйста! - умоляю я.
- Знаете что, - отвечает моя собеседница, - позвоните секретарю Администрации. А там, если она сможет...
- Спасибо, спасибо, - благодарю я, записывая номер.
- Ну... звоните, - тихо говорит адвокат.
Я набираю номер.
- Приемная Волошина, - отвечает мне мягкий женский голос. - Вас слушают.
Стараясь быть очень краткой и сдерживая волнение, я представляюсь и объясняю ей цель моего звонка:
- Поймите, я предполагаю, что всем сейчас не до меня. В стране такие события! И может быть, мое горе несравнимо с горем других родителей. Но что же мне делать? Я у Маши одна. Если я ее не спасу, на кого же ей рассчитывать?
- Знаете что, - слышу на другом конце провода сочувствующий голос, - у Александра Стальевича сейчас срочное совещание, позвоните через полчаса, я его спрошу. Хорошо?
Я бросаю взгляд на настенные часы в кабинете - шесть часов вечера.
- Благодарю вас.
Мы переводим дух. Через полчаса я звоню опять. Волошин не выходил. Тот же голос просит перезвонить еще через полчаса. Снова ожидание. Звоню опять: ей не удалось его спросить. Просит позвонить позже. Так в надежде и ожидании мы сидим в кабинете адвоката до десяти вечера. Волошин занят. Измученная ожиданием, я звоню в последний раз:
- Извините, это опять я.
- Да... да... Вы знаете, мне удалось спросить Александра Стальевича, но он пока ничего не может ответить, оставьте мне ваш номер телефона.
- Пожалуйста... - я диктую мой номер.
Адвокат подвозит меня домой на Арбат.
- Если вдруг что-то новое, звоните! - говорит она прощаясь.
Я улыбаюсь:
- Обязательно, если вы еще не будете спать.
Я поднимаюсь к себе, вхожу в квартиру. Я голодная как волк, почти ничего сегодня не ела. Портфель с бумагами падает у моих ног. Я гляжу на себя в зеркало в прихожей. Я похожа на тень отца Гамлета...
Звонок, смотрю на часы. Одиннадцать. Кто бы это?
- Да, я слушаю.
- Это секретариат Волошина, - говорит знакомый голос. - Александр Стальевич ждет вас завтра в одиннадцать часов утра. Входите со стороны Спасской башни. Скажете, что вы - по звонку, к Волошину. Подъезд номер шесть.
- Спасибо, - радостно шепчу я, забыв про усталость. - А вы когда же поедете спать?
- Ой, - смеется секретарь, - еще не скоро! Этого никто не знает.
- До свидания. До завтра.
Я набираю номер адвоката и после разговора с ней падаю в кровать. Я кручусь с одного бока на другой. Я долго не могу заснуть, думаю о завтрашнем дне... Мне снится сон. Тунис. Вечер. Мы с Машей сидим под маленькой раскидистой пальмой на траве. Дует прохладный ветерок. "Мама, расскажи сказку", - просит она. Я глажу ее по головке и начинаю: "Когда я буду совсем старая старушенция и у тебя уже будут детки, я расскажу им одну очень страшную сказку, которая закончится необыкновенно хорошо! Они будут жалеть нас с тобой и даже плакать, а мы будем смеяться и изображать всех злых ведьм, которых мы встретили на своем пути. Мы покажем наши рисунки и наши письма, которые мы писали друг другу, когда были разлучены. Ночью, во влажной траве, мы будем искать для малышей улиток и утром пускать их ползать на балконе. Помнишь, я делала так для тебя, когда ты была маленькая. Я научу их любоваться звездным небом и любить бисер дождя под ночным фонарем. Я покажу детям твой нательный крестик, который ношу на своей шее с тех пор, как мы ими обменялись. Нас никто не смог разлучить, мой ангел, моя горячо любимая доченька!" Я улыбаюсь во сне... Я вижу Машу - взрослую, высокую и изящную, она идет ко мне навстречу, у нее такая же улыбка, как у меня...
- Наталья Вячеславовна, вы что, еще спите? - слышу я вдруг голос моего адвоката. Открываю глаза. У меня в руке телефонная трубка.
- Нет... нет... я... уже выхожу из дома! Который час?
- Десять.
Прыжок с кровати! Душ. Открываю стенной шкаф. Выбираю светло-голубой костюм. Где мой портфель?
"Маша, все будет хорошо!" - говорю я фотографии. Лифт. Арбат. Метро. Красная площадь. Вот она - Спасская башня. Адвокат с необъятным портфелем, почти как у меня - уже ждет.
- Мы по звонку, - вспоминаю я "пароль".
- Входите.
Двор Кремля. Ни души. Десять тридцать утра. Двор залит летним мягким солнцем, поют птицы. Подходим к молодому постовому во дворе.
- Мы к Волошину в шестой подъезд.
- Подождите. - Он звонит... - Назовите свою фамилию.
Я называю.
- Проходите.
Находим нужную дверь. Я вхожу первой, адвокат за мной. В просторном кабинете справа у стола стоит Волошин. Среднего роста, худощавый, одетый в темно-коричневый костюм и белую рубашку с галстуком. Он смотрит на нас немного исподлобья и протягивает мне руку. Его слабое и немного вялое рукопожатие удивляет меня: оно не соответствует той репутации "серого кардинала", которую он имеет.
- Присаживайтесь, - он указывает жестом на кресла.
Мы садимся в белые кожаные кресла, гармонирующие с мраморными белыми стенами, на одной из них трогательно и немного вкривь приклеен скотчем детский рисунок. Волошин располагается напротив нас.
- Чей это рисунок? - спрашиваю я, глядя на стену.
- Моего сына, - отвечает Волошин.
- А сколько ему лет?
- Пять.
- Как моей Маше, - улыбаюсь я.
Адвокат достает и кладет на стол перед Волошиным мое дело.
- Я проконсультировался утром с нашими юристами, - говорит Волошин, - в этом деле многое удивляет. Например, почему вам не разрешают говорить по-русски с дочерью? Почему запрещают видеть ее?
- Я вам сейчас все объясню, - вступает в разговор адвокат.
Она кладет перед Волошиным решения судьи Симонен: о помещении Маши в приют, о запрещении говорить по-русски, звонить и даже знать, где она находится, видеть больную дочь, о ее переводе в приемную семью, а также письма и рисунки Маши, адресованные мне. Адвокат быстро переводит с французского эти документы Волошину. Я нервно ерзаю в своем кресле. Волошин время от времени взглядывает на меня и задает адвокату точные и конкретные вопросы, видно, что он хорошо понимает дело.
В кабинет входит секретарь. Она показывает Волошину маленькую записочку.
Извинившись, Волошин быстро направляется к телефону. Секретарь уходит, плотно прикрыв дверь. Волошин снимает трубку и говорит негромко:
- Я вас слушаю, Борис Николаевич... Да... Я как раз сейчас занимаюсь этим. Думаем, что это торпеда... - Он долго слушает говорящего на другом конце провода. - Хорошо, Борис Николаевич, мы будем обязательно держать вас в курсе. До свидания. - Он возвращается к нам. - Извините.
Адвокат продолжает:
- Видите, - она показывает ему журнал "Фигаро Магазин" от 1 июля 2000 года, - даже французская пресса опубликовала статью в поддержку Маши.
Волошин задает нам еще несколько конкретных вопросов. Я рассказываю, какой нашла Машу после полутора лет нашей разлуки. Показываю фото, сделанное во время нашего первого после разлуки свидания. У нее больной, обреченный взгляд. Волошин смотрит на фотографию. Собравшись с духом, я выпаливаю то, о чем думала все эти 27 дней:
- Александр Стальевич, я понимаю, то, о чем я сейчас вас попрошу, невозможно... но я должна увидеть президента! Скажите, как я могу это сделать? Я знаю, что он очень занят, понимаю, сейчас сложная ситуация, но поймите и вы меня, это моя последняя надежда, я должна спасти Машу!
Волошин спокойно выслушивает меня.
- Поверьте, - произносит он, - президент действительно занят. Обещаю, мы будем прорабатывать этот вопрос... по нашим каналам.
- Мы вам очень благодарны за вашу поддержку, - говорит адвокат, собирая наши документы.
- К сожалению, в настоящее время наши отношения с французами... как бы сказать... не самые теплые, - говорит Волошин, - но в октябре президент едет с визитом в Париж, и мы поднимем вновь этот вопрос.
"Только в октябре! - мысленно восклицаю я. - Как это еще далеко!"
- Вы можете положиться на нас, - голос Волошина звучит ободряюще. Он поднимается и пожимает нам с адвокатом руки. - До свидания.
- Успехов вам! - говорит сердечно секретарь, когда мы прощаемся с ней, выходя из Кремля.
- Я уверена в том, что Кремль нас поддержит, - смотрит на меня адвокат, довольная встречей. - Маша к вам обязательно вернется!
Верните мне дочь! / Наталья Захарова. - М.:Вагриус, 2007. - 304 с.
Док. 524830
Перв. публик.: 24.11.07
Последн. ред.: 20.11.09
Число обращений: 104
Книга `Верните мне дочь!`
|
