Окрыленная надеждой после возвращения из Москвы, в десять часов утра я звоню, в соответствии с "календарем телефонных звонков", в социальную службу города Парма, чтобы узнать новости о своей дочери.
- Здравствуйте, мадам Кислик.
- Добрый день, - как всегда сухо отвечает она.
- Как здоровье моей дочери Маши?
- Все хорошо. У нее была небольшая сыпь, но она уже прошла.
- Сыпь? От чего?
- Несколько дней назад у девочки выступила сыпь на теле. Ее лечили. Теперь все в порядке.
- А по какой причине? - обеспокоенно спрашиваю я.
- Не знаю, - равнодушно отвечает она.
- Когда ее осматривал педиатр
?
- Недавно.
- Я хочу узнать диагноз.
- Педиатр ничего не написал, - парирует она. - Он сказал, что Маша абсолютна здорова.
- Странно... У вас есть медицинская карта Маши?
- Да, конечно.
- Обычно педиатр описывает болезнь ребенка.
- Не беспокойтесь, - лениво отвечает она. - Все уже прошло.
- Когда я могу получить заключение врача?
- Посмотрим... В любом случае медкарта останется у нас. Не будем же мы посылать ее туда-сюда.
- Маша спокойно спит по ночам? - с тревогой продолжаю я.
- Очень хорошо! Ни кошмаров, ни страхов, она спит теперь спокойно, - монотонно подтверждает Кислик.
- Она спит одна в комнате?
- Да, одна.
- Сколько детей в этой семье?
- Одна девочка... Анжелика.
- Что касается другого... В прошлый раз я передала Маше две видеокассеты с русскими мультфильмами. Как она отреагировала, ей понравилось? Я не хочу, чтобы она забывала свой родной язык...
- Послушайте, мадам, - меняя тон, говорит Кислик. - С этим есть некоторые проблемы... Судья не желает, чтобы у Маши на слуху постоянно была русская речь.
- На слуху? Разве приемная семья говорит по-русски?
- Нет, - отвечает Кислик.
- А как же Маша должна общаться со мной? На каком языке? - спрашиваю я.
- Вы должны понять, - назидательно поучает она. - Там, где Маша сейчас, она должна говорить по-французски. Она живет во Франции! Поэтому мы не передали ей эти русские кассеты. Впрочем, она и не желает их смотреть!
- Вот как! Почему вы так решили?
- Вы ей создаете проблему, - неприязненно говорит Кислик. - Вы постоянно отправляете ей что-то по-русски...
- Постоянно? Только две кассеты, - удивленно уточняю я.
- Ради исключения, если это что-то особенное, мы согласны ей передать. Но если вы посылаете регулярно и систематически, то мы против!
- Но речь идет о ее любимых мультфильмах... - говорю я. - Вы принимаете решения за ребенка?
- Да, дело в том, что Анжелика с родителями не могут получать удовольствие от этих фильмов, так как не понимают по-русски.
- Послушайте, - перебиваю я. - Понятно, что вы решили не отдавать эти кассеты моей дочери.
- Да, это мое решение, - невозмутимо подтверждает она. - Я дала Маше одну кассету, но она не захотела ее смотреть!
Я молчу, пораженная ее авторитарностью.
- Я считаю, что лучше сейчас, - продолжает Кислик, - не посылать ей никаких кассет на русском языке.
- Понятно... Хорошо... сменим тему. А как Маша называет членов приемной семьи?
- Тата и Тонтон.
- Что это значит?
- Во Франции так всегда назы
вают тех, с кем хорошо знаком: друзей, родственников. Дети приемных семей часто употребляют эти обращения. У Маши был выбор. Вначале она называла их по имени, а потом, что вполне естественно, она стала их звать тетя и дядя.
- Вы говорите, что так обращаются к близким родственникам? Но они Маше чужие люди. Эту даму зовут Беатрис?
- Да.
- Это верующая семья?
- Да.
- Тогда почему же они четырежды срывали с Маши нательный крестик и специально клали его так высоко, чтобы она не могла достать? И где он сейчас?
- Маша нашла его, но он сломан.
- Опять сломан? - расстроенно спрашиваю я.
- Ну и что ж... ничего... - равнодушно отвечает Кислик.
- Кто провожает Машу в школу? - стараясь оставаться спокойной, интересуюсь я.
- Приемная семья.
- Они идут пешком?
- Нет, на машине, так быстрее.
- А где они живут?
- В своем доме с большим садом, где Маша проводит много времени... Семья живет в деревне. Дидье - лесник. Это совсем неплохо!
- А когда Маша просится к маме, что они ей отвечают?
- Послушайте, мадам, вам это, конечно, будет тяжело слышать, - говорит она с удовольствием, - но Маша совсем не просится к вам, она вспоминает о вас время от времени, и все.
Сдерживая боль от ее лицемерия, я продолжаю:
- Я послала Маше наши с ней фотографии... Скажите, как реагирует приемная семья, когда моя дочка говорит, что хочет увидеть свою маму и вернуться домой?
- Но она как раз совсем этого не хочет! - бодро убеждает меня Кислик.
- Как вы можете такое говорить? - изумляюсь я. - Вы должны максимально поддерживать связь между родителями и детьми, а вы делаете наоборот! В этом заключается ваша работа?
- Дело в том, - подхватывает она, как будто давно ждала этого вопроса, - наша работа: объяснить Маше, что жить без мамы - это в ее интересах. Таково решение судьи. Вот так... И мы работаем с Машей, чтобы приучить ее к мысли жить без вас!
- Без меня? - потрясенно спрашиваю я.
- Во всяком случае до сегодняшнего дня Маша ни разу не попросилась вернуться к вам. Я понимаю, что вам это тяжело слышать...
Я еле сдерживаюсь, чтобы не закричать от ее слов.
- Скажите, Маша вас не боится?
- Последнее время все проходит лучше, чем раньше, - с удовольствием отвечает Кислик. - Вначале Маша была немного... закрыта. Но теперь она довольна нашими встречами. Правда, ей понадобилось немало времени, чтобы к нам привыкнуть.
"Еще бы!" - думаю я.
- Я хочу купить Маше ботиночки. Какой у нее сейчас размер?
- Я не знаю, - немного подумав, отвечает она.
- На улице холодно. Маша хрупкая девочка, она часто болела в приюте. У нее есть достаточно теплой одежды? Она носит шапку? Я знаю, что французские дети не имеют такой привычки, но Маша, как все русские дети, когда холодало, всегда носила шапочку...
- Не беспокойтесь, Маша абсолютно ни в чем не нуждается, - зевая отвечает Кислик. - Приемная семья получает десять тысяч франков на ее содержание и две тысячи пособие на одежду.
- Разве мой бывший муж не платит приемной семье за содержание Маши?
- Нет...
- Значит, Маша на полном обеспечении государства? Но ведь он состоятельный человек. Маша виделась с ним?
- Еще нет, но такая встреча планируется в ближайшее время, этим занимается другая служба.
- Какая?
- Центр встреч.
- Маша пойдет на эту встречу с вами?
- Нет, но в любом случае кто-то будет сопровождать Машу, - объясняет она.
- То есть Беатрис поедет с ней?
- Нет, не Беатрис. Это будет человек из другой службы.
- Какой?
- Я не могу сейчас сказать. Нужно все согласовать со службой, которая устраивает такие встречи.
- Но, послушайте, я не понимаю. Маша пойдет с незнакомым ей человеком в незнакомое место на встречу с моим бывшим мужем, который доводил ее до коматозного состояния. Она испугается его!
- Ну нет, - невозмутимо отвечает Кислик. - Мы ее хорошо подготовим к этой встрече.
- Вы передали мои письма Маше? Я не получила ни одного ответа от нее.
- Есть одна деталь, которая меня очень огорчает, мадам, - жестко говорит она. - Вы в письмах постоянно убеждаете Машу, что она скоро вернется домой.
- Конечно, - подтверждаю я. - Она же не будет жить до своего совершеннолетия в приемной семье?
- Я считаю, что вы торопитесь, - саркастично парирует Кислик.
- Почему? Я говорю и делаю то, что чувствую. Детям надо говорить правду. Вы в курсе, что мой адвокат собирается опротестовывать решение судьи?
- Я не вникаю в данные вопросы.
- Тогда позвольте мне говорить своему ребенку то, что я хочу! С другой стороны, ни моя семья, ни друзья, никто не верит, что Маша не пишет мне. Я хочу знать, получает ли она мои письма, фотографии и подарки. Это же ваша работа, не так ли?
- Ваши письма, мадам, создают нам большие проблемы, - надменно возражает Кислик. - Конечно, вы имеете полное право писать все, что хотите, но наша работа состоит в том, чтобы контролировать, что можно передать девочке, а что нет. Особенно это касается возвращения Маши, которое вы слишком торопите...
- Послушайте, - теряя терпение, прерываю я ее. - Я хочу быть уверена, что вы передаете Маше мои письма и рисунки и что она может отвечать на них, а то, что вы думаете, это ваше личное дело. Ее педиатр посоветовала мне отправить ей книжки и кассеты на русском языке, чтобы не разрушать так резко ее привычный мир, в котором она счастливо жила раньше. К тому же у моей дочери двойное гражданство, и было бы недопустимо, если она забудет свой родной язык. Насколько я знаю, во Франции нет закона, запрещающего говорить на русском языке.
- Я считаю, что судья все достаточно ясно объяснила вам по этому поводу, - холодно перебивает меня Кислик.
- Она мне абсолютно ничего не объяснила, так как видела меня всего один раз, да и то десять минут!
- Тогда запомните, - повышает голос моя собеседница, - судья дала вам понять, что вы не должны говорить с Машей по-русски...
- Что? Судья Симонен может решать все, что хочет, но запрещение говорить по-русски - это противозаконно!
- Необходимо соблюдать решения судьи, - тем же тоном нарушает Кислик.
- Повторяю, французский закон не запрещает ребенку говорить на родном языке! Когда Маша вернется в семью, на каком языке она будет общаться с родственниками? Они же не говорят по-французски? - спрашиваю я ее.
- Маша живет во Франции, - гордо констатирует она.
- Но у нее двойное гражданство, - настаиваю я.
- Она живет во Франции, - упрямо повторяет Кислик.
- Но Маша также может жить и в России! - спокойно замечаю я.
- Но сейчас она живет во Франции, - не сдается Кислик.
- Хорошо, но она же не в тюрьме? - восклицаю я. - Почему ей все запрещено?
- Нет, не в тюрьме, - подтверждает она.
- Тогда почему эти запреты? У меня на дочь все материнские права.
- Нет, - с удовольствием возражает Кислик, - этих прав вас как раз и лишили! Маша больше не находится у вас на попечении, это теперь наша забота!
Стараюсь не выдать своего беспомощного отчаяния:
- Итак, я жду письма от Маши... - твердо говорю я.
- Я не могу гарантировать, что вы его получите, - с почти садистским упорством отвечает она.
- Почему же?
- Потому что вы не принимаете во внимание реальную жизнь Маши. Вы считаетесь только со своей.
- А вы.... вы считаетесь с моей жизнью? С моей невыносимой кошмарной реальностью?
- Наша работа состоит в том, чтобы принимать во внимание жизнь и потребности ребенка, а не ваши, - парирует раздраженно Кислик.
- То есть, насколько я поняла, вы не собираетесь передавать Маше мои письма? - добиваюсь я ответа.
- Я еще не решила.
- Что не решили? Может быть, хватит издеваться надо мной!
- Потому что, я повторяю еще раз, вы пишете Маше, что она скоро вернется в свой родной дом, а это создает нам проблемы, - повышает голос Кислик.
- Я писала, пишу и буду это писать! Так вы передадите мои письма? - почти с ненавистью спрашиваю я.
- Я думаю... что я, наверное, их передам... однако мне придется ей кое-что пояснить.
- Что именно?
- Я объясню Маше, что ваши слова не соответствуют действительности. В любом случае я думаю, что Маша это понимает, - добавляет она невозмутимым тоном. - До свидания, мадам.
Два дня спустя я получаю письмо от Кислик.
Мадам,
как было договорено, мы возвращаем вам три вещи, которые не были переданы Маше:
видеокассеты на русском языке;
книжка со сказками на русском;
ваши фотографии.
Мы надеемся, что вы всё получили, и желаем вам всего наилучшего.
Натали Кислик, воспитательница г. Парма.
Шесть месяцев спустя, во время примерно такого же телефонного разговора, Кислик случайно призналась мне, что никогда не видела мою дочь и тем более не разговаривала с нею...
СВИДАНИЕ
...Мне снится ужасный сон. Грязная, низкая, бревенчатая изба. Я - за длинным столом уставленным какими-то объедками. Открывается дверь, и воспитатель приюта Морель вводит Машу. Она больна и вся покрыта коростами. Я бросаюсь к ней. Она испугано шепчет:
- Мама, забери меня домой. Я хочу к тебе!!!
Я просыпаюсь от того, что мне не хватает воздуха. Как будто каменная плита давит мне на грудь. Зажигаю свет, смотрю на часы. Конечно, четыре часа утра! С тех пор как Машу увезли в приют, я больше не сплю по ночам. Семьсот тринадцать ночей я просыпаюсь в одно и то же время - в четыре часа утра... Самая первая мысль в голове: "Маша, тебя нет со мной!" Глаза наполняются слезами.
Так болит сердце, что я не могу даже вздохнуть! Что еще страшного случится? Какой сегодня день? Я ищу взглядом календарь на стене. Вижу красивый и нежный букет цветов на моем столе. Это тебе. Я купила их вчера. Ах, значит сегодня суббота! Наш день. Вернее - час. Час нашей встречи.
Я мгновенно вижу низкое, серое, с решетками здание с наглухо закрытыми ставнями. Каменный четырехметровый дворик "для прогулок", две небольшие комнаты со стеклянными стенами, чтобы надзирателям все было видно. Здесь проходят наши свидания...
Два часа тебя откуда-то везут ко мне, и два часа потом обратно, подавленная и несчастная, ты возвращаешься в свое "заключение", в сторожку лесника, где ты живешь уже два года! Ты не понимаешь, почему у тебя, как у всех детей, нет мамы? Почему нас разлучили, в чем мы виноваты и почему кто-то, более важный, чем Господь Бог, создавший нас, считает, что так нам лучше?
Я вспоминаю эту небольшую комнату, где из всей обстановки только столы и синие пластиковые стулья. Как правило, в ней находятся еще пять-шесть пар таких же несчастных мам и запуганных девочек. Они почти все твои ровесницы. "В чем провинились эти бедные женщины и их дочери?" - с тоской думаю я, глядя на их сведенные, как в судороге, лица. В чем наше преступление, нас - матерей, родивших этих малюток и не имеющих даже права говорить со своими дочерьми на родном языке? Франция нам выделила для любви и нежности Центр встреч, два квадратных метра, час, день, месяц... на большее мы не имеем права!
Привинченный к полу,
за третьей дверью,
под присмотром
бодрствующих старух, -
непоправимая наша вера,
пленный томится
Дух.
Самые бронированные -
самые ранимые -
самые спокойные
напоказ...
Вынуты из раковины
две непоправимые
замученные
жемчужины
серых глаз...
(А. Вознесенский. "Часы посещения")
Где я? Париж... Рождество...
Я сжимаюсь в комок, подтягиваю коленки к подбородку и зарываюсь в подушку... "Место встречи изменить нельзя" - всплывает в моем мозгу название популярного фильма...
Место встречи изменить нельзя! Декабрь 2000 года, Центр встреч, 20-й округ Парижа. Символика этого центра - семь маленьких человечков без ног, с поднятыми вверх, как перед расстрелом, руками...
- Мама, сегодня суббота? - слышу я вдруг твой нежный голосок. - Мне не надо в школу? Вставай! Давай играть в "Сим-сим, открой дверь"!
Ты залезаешь ко мне на кровать, немного вспотевшая ото сна, с мишкой в руках, с книжкой, карандашами, кукурузными хлопьями. Ты прыгаешь на свое место у стены, устраиваешься, возишься...
- Ма-аша, я хочу спать, только восемь утра, - молю я, - почитай пока сама книжку!
- Хорошо, - соглашаешься ты охотно, - мишке буду читать! Ну, слушай, мишка! Только тихо - мама спит.
Ты открываешь книжку вверх ногами и тычешь пальчиком в строчки.
- "Распни его, распни! - кричали злые люди".
- Кого? - спрашиваю я удивленно сквозь сон.
- Исуса Христа, - спокойно отвечаешь ты. - Помнишь, он шел на гору, а они толкали его, били и кричали: "Распни его, распни!" А он им говорил: "Вы плохие, я же вас лечил!"
"Какая у нее память!" - думаю я.
- Это ты вспомнила из фильма? А почему тебе это нравится? Там есть и про другое...
- Потому что Христос хороший, а люди злые, - мудро не по возрасту замечаешь ты. - А ты, мама, добрая, ты - моя красавица!
Я улыбаюсь сквозь сон.
Ты слюнявишь пальчик на левой руке и переворачиваешь страницу правой ручкой. Потом тихо, стараясь изо всех сил не шуметь, с треском разрываешь коробку кукурузных хлопьев. Они рассыпаются на постель, и ты, как маленькая мышка, начинаешь их грызть.
- На, мишка, поешь, - предлагаешь ты, - только тихо, мама спит! А сейчас мы будем рисовать!
Ты берешь карандаш и, косясь на меня, украдкой рисуешь в книжке. Этого я, конечно, допустить не могу. Я открываю широко глаза и гляжу на тебя укоризненно.
- Маша, кто рисует в книжке? Мама разрешает?
- Нет! А, мама, ты уже проснулась? Давай играть в "Сим-сим"!
Ты вскакиваешь на ноги и смотришь на меня с улыбкой:
- Давай, мама! Сделай мне гору!
Я оглядываюсь вокруг. Боже, что у меня на кровати! Повсюду рассыпанные хлопья, мишка лежит на моей голове, в книжке нарисованные каляки-маляки. Маша лезет на мои коленки и кричит: "Сим-сим, открой дверь!" Я должна резко вытянуть в стороны ноги, и Маша с хохотом падает мне на живот!
- Маша, боже мой, что у меня на кровати? Цыганский табор! - притворно сержусь я. - Давай я еще немножко посплю, а ты посмотришь мультики? Я поздно вчера легла!
- Мама, сколько тебе лет? - почему-то спрашиваешь ты.
- Мне? Хочу, чтобы было двадцать семь! - отвечаю я, смеясь.
- Семь? Так много? Ты в этом уверена?
- Уверена, уверена...
"Ма-а-а-ма, да-а-ва-ай игра-ать!" - доносится до меня эхо моего сна.
"Мы не можем больше, Машенька, ангел мой. Нам запрещено. Мы - преступницы! Я не должна была защищать тебя от насилия Патрика... Я не должна была обращаться за помощью к судье Симонен. Кто я такая? Всего лишь мать. У меня нет прав в этой стране, у меня есть только обязанность быть послушной и безропотно подчиняться судье! Это она решает твою судьбу, а не я! Два года тому назад она разъединила наши жизни".
...Я встаю, иду на кухню. В коридоре мяукает проснувшийся кот Мурзик. Я достаю его "Вискас" и кладу в блюдце. Кругом тишина... За окном ночь... Зябко... Маши нет. Она где-то далеко... далеко. В чужой стране, в чужой семье, в чужом доме, в чужой кроватке. Семьсот тринадцать дней без нее...
Рас - стояние: версты, мили...
Нас рас - ставили, рас - садили,
Чтобы тихо себя вели,
По двум разным концам земли.
Рас - стояние: версты, дали...
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это - сплав
Вдохновений и сухожилий...
Не расс`орили - рассор`или,
Расслоили...
Стена да ров.
Расселили нас, как орлов-
Заговорщиков: версты, дали...
Не расстроили - растеряли.
По трущобам земных широт
Рассовали нас как сирот...
(М. Цветаева)
Я смотрю в окно. Темень. Париж. Рождество. Я иду в твою комнатку, беру сумку и складываю в нее приготовленные для свидания книжки, камешки, ракушки, пустую банку, чтобы наливать воду и играть в "аквариум". Еловую ветку. Свечку, иконку - помолиться, фотоаппарат, новую синенькую шелковую кофточку. Мне что-то тревожно сегодня... Как будто что-то должно случиться... Мне зябко... Болит сердце...
Надевают ли тебе шапочку? У тебя слабое горлышко... Есть ли у тебя варежки? Что это за приемная семья? Почему судья скрывает их адрес, их вероисповедание? Почему они срывают с тебя крестик? - все эти вопросы тревожно вспыхивают в мозгу.
Я ложусь навзничь на твою кроватку: "Машенька, я больше не могу жить без тебя! За что нас мучают? Какое им удовольствие так издеваться над нами? Патрик дал взятку судье?"
...Как всегда, я приезжаю к серому зданию раньше времени. Все тот же железный забор, наглухо закрытые ставни, решетки на дверях Центра встреч, находящегося на окраине Парижа. Вокруг сумрачные кирпичные постройки. К забору подтягиваются несколько папаш с детьми. Странные на вид, с серьгами в ушах, с коротким "бобриком" на голове, небритые, они привели своих детей на свидание с бывшими женами. С бывшими... мамами.
Цветы, еловая ветка, моя тяжелая сумка оттягивают мне руки. Я без перчаток. Забыла их в машине. Мне холодно, но я боюсь вернуться к ней, чтобы не пропустить тебя. Смотрю по сторонам. Вдруг на дорожке, ведущей к этому зданию, я вижу тебя - мою дочь! Ты в красной дешевой матерчатой куртке, без шапочки, у тебя растрепанные волосы и безжизненный вид. Женщина-шофер, привезшая тебя, цепко держит за ручку. Ты двигаешься, как заведенный робот, твой безжизненный взгляд направлен внутрь себя.
Я спешу навстречу к тебе, сдерживая слезы:
- Здравствуй, мой ангел!
Шофер, не обращая на меня внимания, тащит тебя за решетку. Длинноносая, лохматая "психолог" фальшиво-приветливо открывает железную дверь. Мы входим. Дверь захлопывается. За столом сидит еще одна "психолог" с такой же улыбкой. Она записывает нас в журнал. В сопровождении длинноносой мы идем в комнату, где стоит стол и два стула. Шофер удобно устраивается у входа.
Я ставлю сумку на стол. Стаскиваю с тебя затхло пахнущую, грязную куртку. Обнимаю и прижимаю к себе. Твое лицо замкнуто и безжизненно. У тебя синяки под глазами, мокрый нос и нет платка. Как беспризорница, ты вытираешь нос тыльной стороной ладошки. У тебя грязные руки с заусеницами на пальчиках и длинные сломанные ногти. Ты боишься меня обнять, пугливо оглядываешься на дверь.
- Здравствуй, моя любимая доченька, - целуя тебя, нежно говорю я. - Скажи мне, как ты?
Я ищу по-французски слова, передающие мою нежность и мои чувства. И с трудом нахожу их. А ты ни слова уже не понимаешь по-русски. Французские слова застревают у меня в горле. Мне хочется плакать, но я улыбаюсь.
- Смотри, что я принесла тебе! Цветы, ветку от елки, я ее срезала в нашем парке возле дома. Помнишь наш парк? Сейчас мы будем наряжать ее, я принесла игрушки... Смотри - это мои игрушки, которые у меня были, когда я была такой же маленькой, как ты!
- Я знаю, скоро Рождество, - вдруг тихо и доверчиво говоришь ты по-французски. - Я тебе посвятила стихотворение.
Она быстро протягивает мне маленькую открытку. Я читаю:
"Мамочка, Ты мое солнышко, Ты пчелка, Ты цветок, Ты сердечко, Ты милая, Ты как нарцисс. Мое имя начинается на "М". Я тебя люблю. Маша".
- Какое чудное поздравление, - целую я дочь. - Спасибо.
- Тонтон уже купил елку. Мама, а его дочка Анжелика не разрешает мне смотреть наши мультики, - вдруг громко и решительно говоришь ты.
- Почему?
- Она говорит, что они - русские и неинтересные...
"Бедная Маша, - думаю я, - ей даже свои мультики нельзя смотреть в этой семье!" Я нежно глажу ее по головке.
- Ты знаешь, Анжелика - француженка, она не знает русского языка. Поэтому ей скучно. Но ты ведь понимаешь мультики, они - твои любимые. Ты имеешь право смотреть что хочешь. Ты ее попроси как следует.
Маша недоверчиво, снизу вверх смотрит на меня. Я достаю ветку, игрушки, серпантин.
- Давай будем наряжать нашу новогоднюю елку! - мягко говорю я.
Маша лезет в мою сумку, достает шарик, тот цепляется за ее волосы. Я помогаю отцепить, поднимаю волосы вверх. На Машиной шейке нет нательного крестика. Я вздрагиваю: "Опять!"
- Машенька, а где твой крестик?
- Тонтон снял его, - отвечает она виновато.
- А зачем? Этот крестик всегда должен быть на тебе! Он твой ангел-хранитель. Понимаешь?
- Но я не могу его достать, Тонтон высоко его положил...
К нам приближается длинноносая.
- Что это вы делаете? Здравствуй, Маша! Как дела? Какая красивая ветка! Твоя мама, Маша, такая искусница! Всегда что-нибудь придумывает для тебя, - говорит она механически.
- По первому образованию я воcпитатель детского сада, - вежливо говорю я.
Длинноносая страшно удивлена.
- Да?.. А!.. Ну... неважно. Что тебе, Маша, мама еще принесла?
Она по-хозяйски, бесцеремонно оглядывает стол, мою сумку.
- Что это, свечка? Зачем? Помолиться? Перед иконой? Нет... нет, зажигать нельзя! Может быть пожар. Ну и что, что свечка маленькая. Нет, мадам, молитесь так, без свечки, если хотите! Ты, Маша, веришь в Бога? Странно... ну ладно, не хочешь со мной разговаривать? Что ты, Маша, совсем не улыбаешься? Не рада видеть маму? А это что? Фотоаппарат? Здесь нельзя снимать!
- Почему?
- Ну, знаете, здесь наши стены, здесь другие родители.
- Но я же не родителей буду снимать... Бабушка и дедушка уже три года не видели Машу, это для них!
- Ну хорошо... Только одно фото. Один раз, и все!
- Вы нас снимете вдвоем? Один раз?
Маша нежно обнимает меня за шею.
- Что ты, Маша, не улыбаешься? Куда здесь нажимать? У меня ведь работа... Меня другие родители ждут, вы здесь не одни! Ну вот... готово!
- Спасибо! - благодарю я.
- Я к вам еще подойду... Оставить вас? Нет, мадам, я не могу. Это моя работа - наблюдать за вами.
- Мама! Я тоже хочу тебя снять! - перебивает Маша длинноносую.
Она берет фотоаппарат. Я улыбаюсь. Маша щелкает. Наша ветка неожиданно падает на пол. Игрушки и шары катятся в разные стороны. Одна звездочка разбивается... Я не люблю, когда бьется стекло.
Маша тоже расстроена.
- Такая красивая звездочка была...
- Ничего, - говорю я, успокаивая ее, - у нас дома их много!
Мы собираем осколки и несем в туалет.
- Я хочу пи-пи, - шепчет Маша.
- Давай. - Я пользуюсь этой минутной возможностью побыть с дочкой вдвоем, без свидетелей, щелкаю задвижкой и помогаю ей с колготками.
Она грустно смотрит на меня.
- Мама, ты заберешь меня сегодня домой? - с надеждой шепчет она. - Я хочу быть с тобой на Новый год!
Я целую ее ручки, головку, лобик. Я еле сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться.
- Ты понимаешь, почему нас разлучили? - спрашиваю я.
- Да, - кивает она по-взрослому. - Это из-за Патрика... он злой и бил меня... А ты, мама, хорошая. Я люблю тебя. Но... решает все судья.
Эти слова меня пронзают как электрический ток.
Я подтягиваю ей колготки и поднимаю платьице. Ужас охватывает меня: кожа Маши на спине, ногах, на животе покрыта красной коркой, кое-где она кровоточит.
- Что это, Маша? - холодея, спрашиваю я.
- Не знаю, это давно... мне больно, - морщится Маша и с силой чешет ножку.
- Не чеши, не чеши! - растерянно говорю я, не зная, что делать.
- Что же это такое? Это похоже на экзему! Но почему тебя не отведут к врачу! Это какой-то садизм! Тебе очень больно? Ты попроси приемную семью тебе смазывать кожу кремом! У тебя всегда была нежная кожа, - я нервно тру лоб. - Тебе нужно есть витамины!
Я в отчаянии. Это какой-то кошмар! Мне хочется только одного - схватить мою несчастную дочь в охапку и бежать... бежать без оглядки из этой "тюрьмы", из этой страны...
Снаружи кто-то резко дергает дверь туалета.
- Вы здесь, мадам? - слышу я обеспокоенный голос длинноносой.
Я открываю дверь. Она с подозрением смотрит на нас.
- Мы здесь, мадам, не волнуйтесь! - холодно говорю я.
- Ваше свидание заканчивается... водитель из социальной службы уже ждет, надо уважать ее время. В следующий раз мы, может быть, вам немного продлим свидание. А сейчас... давай, Маша, собирайся...
- У нее экзема, - выдыхаю я мертвым голосом.
- Ну-у... не страшно. Приемная семья сделает все, что нужно. Собирайте ваши вещи... - равнодушно отвечает она.
- Оставьте нас, - говорю я ей почти с ненавистью. - Оставьте нас на несколько минут вдвоем.
Длинноносая удивленно смотрит на меня и, возмущенно качая головой, уходит.
Я беру Машу на колени, крепко прижимаю к себе ее несчастное, покрытое кровоточащей коркой тельце и шепчу:
- Ты - моя самая любимая девочка на свете, моя драгоценная Машенька, я клянусь тебе, что сделаю все, чтобы на Новый год мы были вместе! Я лягу костьми, но ты будешь дома, со мной. Ты веришь мне?
- Верю, - тихо, но безнадежно говорит Маша. - Я буду ждать!
Она прижимается ко мне. Короткий поцелуй. Я даю ей цветы и ветку с игрушками.
- Помни, что я тебе обещала! - говорю я на прощанье.
Женщина-шофер быстро тащит Машу за руку к выходу.
Вернувшись домой, я взяла лист бумаги и написала:
Министру юстиции Франции
Марилиз Лебраншю
Госпожа министр,
вновь обращаюсь к Вам, так как на мои письма и демарши посла Российской Федерации Н. Н. Афанасьевского с просьбой о встрече с Вами мы не получили никакого ответа.
Действия французского суда: незаконное разлучение со мной дочери Маши, содержание ее в неизвестном мне месте, у людей, которые с ней плохо обращаются, получили широчайший резонанс. Мне приходят письма поддержки и сочувствия из разных стран.
Юристы по европейскому праву и эксперты определяют решение французских судей как ПЫТКИ НАД ДЕТЬМИ. Моя семья и я спрашиваем Вас: ПОЧЕМУ ФРАНЦУЗСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО НЕ ПОЛОЖИТ КОНЕЦ ЭТИМ ПЫТКАМ?
Как Вам известно, во время визита во Францию Президент России Владимир Путин поставил вопрос о беззаконных решениях в отношении моей дочери, не имеющей даже права говорить со своей матерью на родном языке.
Президент Жак Ширак, по его словам, "внимательно выслушал Президента Путина". Тем не менее с 31 октября французская сторона ничего не сделала, и МАША МНЕ НЕ ВОЗВРАЩЕНА.
Я ставлю Вас, госпожа министр, а также российское правительство, российскую и иностранную прессу в известность, что после получения Вами моего письма Я ОБЪЯВЛЯЮ ГОЛОДОВКУ.
Госпожа министр, ВЕРНИТЕ МНЕ МОЮ ДОЧЬ, ПРЕКРАТИТЕ СТРАДАНИЯ РЕБЕНКА".
Копии: Президенту России Владимиру Путину
Президенту Франции Жаку Шираку
Премьер-министру России Михаилу Касьянову
Премьер-министру Франции Лионелю Жоспену
Послу России Николаю Афанасьевскому
Адвокатам.
Верните мне дочь! / Наталья Захарова. - М.:Вагриус, 2007. - 304 с.
Док. 524833
Перв. публик.: 24.11.07
Последн. ред.: 20.11.09
Число обращений: 77
Книга `Верните мне дочь!`
|
