Владимир Зельдин: `Не называй своим ничего, кроме своей Души`Назад
Владимир Зельдин: `Не называй своим ничего, кроме своей Души`
В театре Красной, Советской, а ныне уже и Российской армии он служит более шестидесяти лет. Несмотря на свои 92 года, Владимир Зельдин каждый вечер выходит на сцену. Говорит зрителям: "Добрый день, дорогие моему сердцу люди!".
- Владимир Михайлович, почему все-таки "люди", а не "зрители"?
- Почему люди? Потому что есть еще и нелюди, которые совершают поступки, не похожие на человеческие. Ради чего? Ради денег! А у моего "Человека из Ламанчи" есть мудрые слова: "Деньги мне не принесли ничьей любви. Даже дочерней".
- У вас было счастливое детство?
- Да. Я рос в благополучной семье. Мама занималась хозяйством, детьми: у меня были три сестры и брат. Отец - музыкант. Жили дружно. В материальном отношении, наверное, было сложно - музыканты ведь зарабатывали немного, но мы, дети, как-то этого не замечали.
До переезда в Москву мы жили в Твери, в рабочем районе, у маминой сестры-близнеца, которая отдала нам две комнаты в своей огромной квартире. Рядом с домом была мануфактура Саввы Морозова, а также большой заводской клуб и казармы. Наш двор окружали три трехэтажных кирпичных здания, в которых жили рабочие и инженеры мануфактуры.
Двор был сплоченным, "чужаков" быстро выпроваживали. Зимой заливали каток, катались с горок. Самодельные коньки и лыжи прикручивались к валенкам веревками.
Когда я из этого двора в 1924 году уезжал с семьей в Москву, очень переживал...
В тверском клубе крутили кино. Билет стоил пять копеек. Это было такое счастье: пойти в кино!
Там же шли и спектакли: "Отелло", "Ревизор", "Проделки Скапена". В антрактах играл оркестр, которым дирижировал папа. Надо сказать, что музыка оркестра, играющего перед спектаклем, ничего общего с постановкой не имела. После Чайковского ("Евгений Онегин") открывался занавес, и показывали, например, "Ревизора".
Мне в пять-шесть лет все это было интересно, но не более того: просто ряженые и разукрашенные люди разговаривали на сцене. Актером стать никогда не хотел. Да и отец был категорически против этой профессии, считал, что в ней много зависти, распутства, пьянки.
Так что я стал актером случайно. И поступать хотел не в театральное, а в хореографическое училище: хорошо танцевал. И когда ребята из школы собирались у кого-нибудь дома, то меня всегда просили выступить. Они хохотали, а меня это только раззадоривало, появлялся азарт.
Правда, еще в школе в Москве я стал заниматься в драматическом кружке. Своей концертной бригадой мы ездили на фабрики и выступали перед рабочими в обеденные перерывы.
После школы поступил в театрально-производственное училище. Вспоминается, как в 1934-1935 годах то один, то другой студент исчезал с курса. Неосторожно рассказанный анекдот мог послужить причиной путешествия в "места не столь отдаленные". Но ощущения страха не было. Тогда все события воспринимались как позитивные для страны.
Самой яркой страницей того периода моей жизни были занятия в Манеже имени Буденного, где я занимался верховой ездой. В моей группе занимались Вася Сталин и сыновья Микояна. Очень симпатичные ребята. У Васи Сталина были такие смешные веснушки. Он приходил на занятия в военной фуражке, гимнастерке и сапогах. Очень был скромный парень.
- А где вы поселились, когда переехали в Москву?
- В коммуналке. Рядом с нашим домом на Красноказарменной улице располагались пехотная школа, артиллерийское училище и школа "Выстрел" - все это в зданиях петровских времен. Был и двор, где когда-то жили конюхи Петра I. Мы занимали огромную комнату, в соседней жил дворник с большой семьей, дальше длиннющий коридор с рядом комнат, в которых жили другие семьи. Наша комната была со сводчатым потолком. Стены толщиной в полтора-два метра, а окна выходили на Лефортовский парк.
Папа умер, когда мне исполнилось тринадцать лет. А через четыре года умерла мама. Брат женился и уехал, сестра вышла замуж и уехала. Короче, мы остались вдвоем с сестрой. И нас тут же уплотнили: комнату разделили брезентом. В одной половине поселили нас, в другой - семейную пару рабочих и их родственницу. Но, несмотря на тесноту, у нас и с ними не было никаких конфликтов, жили дружно, разговаривали всегда очень тихо. А телевизора не было.
Роскошью считался и радиоприемник, а он у нас был! Из мебели - стол, венские стулья, две кровати. Первый костюм я купил, будучи в театральном училище. До этого носил потрепанную куртку и старые брюки. Денег не было, но нас с сестрой это не очень тяготило - мы были заняты театром. И даже первые ручные часы у меня появились только в тридцать лет: я поступил на работу в театр Красной армии, сыграл в "Учителе танцев", и за эту роль политуправление меня наградило часами.
- Расскажите про то, как вы снимались в знаменитом фильме "Свинарка и пастух".
- Благодаря этому фильму я остался жив. Мои сверстники, одногодки погибли на войне. Мне было 26 лет в 1941 году. Еще до войны Иван Пырьев начал снимать эту картину в Домбае. А тут - война. Разумеется, съемочная группа распалась, все мужчины мобилизовались в военные школы. Но неожиданно вышло постановление правительства - продолжать съемки: картина имела большое идеологическое звучание, и всем нам - актерам, занятым в съемках, дали бронь. Снимали на ВДНХ.
- Как вы отнеслись к "свалившейся" на вас популярности?
- Ну какая популярность? Была война, премьеры-то не было.
- Говорят, что у Пырьева был сложный характер...
- Характер и вправду сложный. Он завел себе много врагов, но и много друзей. Он был удивительно смелым человеком. Никаких дипломатий, рубил с плеча правду-матку. Ко мне он всегда относился с большой теплотой, понимал, что это мое первое погружение в мир кино. Никогда на меня не кричал.
- Было за что?
- Конфузы, конечно были. Помню, как в Белом зале Дома кино мы писали песню "Хорошо на московских просторах...". Пульт, микрофон, дирижер. Вступает оркестр, и я, молодой и зеленый, думаю: "Как же смогу перепеть эту мощь?!". И как заору во всю глотку. И вдруг вижу: из зала ко мне бежит Пырьев. Я испугался, а он очень тихо так спрашивает: "Володя, а чего ты так орешь? Ты пой нормально, не форсируй, у тебя же микрофон есть!".
- А с супругой как познакомились?
- В Союзе кинематографистов существовал отдел "Бюро пропаганды". Моя будущая супруга Иветта в ту пору уже окончила факультет журналистики МГУ. И была редактором концертных программ для выездных бригад, которые разъезжали по стране. Она же приглашала для участия авторов - Гришу Горина, Юрия Визбора, Аркадия Арканова, устраивала свободных от съемок артистов в эти концерты, давая людям подработать. Вот так и познакомились.
- И вместе до сих пор?
- Да, живем рядом с театром. У нас маленькая двухкомнатная квартирка жилой площадью в 29 метров. В одной комнате живет Иветта, в другой - я. Махонькая кухонька. И все же в этой квартире особая аура, своя атмосфера. Мы дружили с Андреем Мироновым и Ларисой Голубкиной, у нас часто бывали Мария Владимировна Миронова и Александр Семенович Менакер, Махмуд Эсамбаев. Заходил Геннадий Хазанов... Не хочу никуда уезжать. Хотя у меня всегда была мечта иметь свой кабинет, письменный стол, где лежали бы пьесы, книги, где мог бы спокойно посидеть. Свой кабинет - скромная мечта, не правда ли? В основном работаю на кухне по ночам.
- Получается, что вы живете по Сервантесу? Спектакль "Человек из Ламанчи" стал вашей своеобразной визитной карточкой. А помогала ли философия вашего Дон Кихота когда-нибудь в жизни?
- Неоднократно. Я подарю вам и вашим читателям фразу, которая меня самого в жизни неоднократно спасала. Если у вас когда-нибудь возникнут проблемы, вспомните слова моего героя: "Не называй своим ничего, кроме своей Души. Станет все то, что жалко отдать, обузою на пути...".
