1 января, суббота. Удивительно: начинается новый год, и В.С. и я, и собака - все мы дожили. Буквально накануне меня назвала дедушкой молодая женщина, едущая в лифте с ребенком. Потом, разглядев и видя, наверное, мою хмурость, поправилась: "дядя". Все в прошлом, лишь бы с честью закончить путь, как говорится, полностью выразиться. Но это все никому не нужные общие рассуждения.
Хорошо, что приехал брошенный всеми на произвол судьбы Вася из Ленинграда. Для меня каждый подобный человек это еще и источник информации о жизни, не о той, верхней, а о низовой, которая, собственно, является и объектом искусства, и его фундаментом. Все остальные банщики и компаньоны меня бросили - Володя ушел в давно им запланированный загул, С.П. уехал на Новый год к матери, Клавдии Макаровне, в Воронеж. Я - и собака.
Буквально в двенадцать часов, после довольно спокойной ночи, после утренних телефонных звонков и уборки, погрузились и, как планировали (как я планировал, потому что зимой "утеплять" дачу, особенно одному, тем более, не был там две недели, довольно хлопотно), уехали с Василием. Снова в белое царство такого покоя и тишины, такого блаженства, что просто не верится. Целая сумка продуктов, а главное, трехлитровый термос с харчо, которое сварила В.С., а я - по своей жадности: мало! - превратил его в некое подобие рисовой каши на мясном бульоне.
Вечером, уже натопив дом, гуляли по дачным улицам в валенках, нарезая круги по поселку. Народу очень мало, освещена только дача финна, это, наверное еще до Нового года, приехали его дети, слышатся молодые голоса. На нашей линии был днем сосед Сережа, но он обычно уезжает ночевать домой. Еще в двух или трех домах есть люди.
Должно быть, поколение родителей, которые строили эти дачи, которые помнили, как и где достали они каждую лесину, как копали фундаменты и сажали первые деревья, уже ушло, детям все досталось готовым, но не вполне по стандартам сегодняшнего дня. Да и ездить за сто километров стало дорого. Это раньше бензин на внутреннем рынке стоил по цене газированной воды. Резко повысились цены на билеты железной дороги. Пусто.
За два часа гуляния никаких сторожей, естественно, не видели. Правда, когда въезжали на территорию, возле правления встретился нам выходящий откуда-то из-за сугробов Будулай, большой лохматый кобель, "жених" нашей Долли. А в соответствующем проулке увидел я в свете фонарика стоп-сигналы на машине Константина Ивановича, значит здесь, значит ночью пойдет в свой обход.
Вечером взялся, наконец, за рукопись романа с правкой Бори Тихоненко. Хватит ли теперь у меня сил, чтобы, восстанавливая, сличить текст, оставить все лучшее, цитаты, эпиграфы, которые он нашел? Чужая работа не должна пропадать. Но в целом он пошел по своей собственной, а не моей логике, именно по логике редактора, причем позапрошлого века, и сразу роман сел, стал нудным перечислением фактов и жалоб героя. Теперь надо сжать зубы и - вперед, страница за страницей. Мне не нравится и этот чуждый взгляд, и эти чужие дописки.
Боря каждый раз виртуозно овладевает стилем моей новой вещи. Выдает его только "головное", а не органическое владение моим слогом. По ляпу в каждом абзаце. Пишу так нелицеприятно, потому что считаю: писатель каждый раз для новой вещи изобретает новый стиль. Здесь очень ясно, чем отличается писатель даже от очень грамотного, высшей категории редактора, когда тот, уже со свободой писателя, вмешивается в чужой текст. За работу, товарищи!
2 января, воскресенье. В моем романе Боря сделал еще некоторые перепланировки. Первую главу он переиначил в пролог от третьего лица, что, в общем-то, было не сложно. Но это, почти механическое, изменение без понимания, что не всякий текст может быть переложен таким образом. То, что даже по факту возможно произнести про себя, нельзя бывает перевести в объективный план.
Но и это не все, он еще дописал и финал. Герой-рассказчик, профессор-филолог, умирает, и в эпилоге появляется настоящий автор, который как бы приводит в порядок разрозненные романные наброски. Возможно, Боря это сделал, считая, что "экскурсионные", по Марбургу, главы, в которых рассказано об учебе Ломоносова и Пастернака в этом немецком городе с дистанцией в 175 лет, слишком декларативны и "научны".
Кончается роман неким постскриптумом о друге автора, умершем профессоре. Здесь уже Борины ностальгические воспоминания с некоторой даже обидой на меня. Это понятно, он отредактировал почти все основные мои книги, он изменил фамилию главного героя "Имитатора" с Самураева на Семираева, без чего невозможен был бы термин, которым критика потом пометила типаж, - семираевщина. Обида вполне уместная. Но все вместе это делает роман каким-то иным, слишком законченным, логичным, старомодным даже. Но сама по себе идея постскриптума меня тронула. Я, пожалуй, рано или поздно напишу о Боре эссе или рассказ. Я отчетливо сознаю, сколь много он сделал для меня.
Но Боря слишком хороший редактор: он не только устроил обрамление из пролога и эпилога, но и в качестве эпиграфов везде понасовал цитат из Пастернака и Ломоносова. Не стоит доказывать, что Пастернака я знаю хуже своего редактора, мне это просто ни к чему. Своих студентов я предупреждаю, чтобы они не увлекались эпиграфами. У писателей совершенно другая ученость.
Еще накануне я несколько раз выходил из дома на грохоты петард: кто-то из наших соседей через три или четыре линии отчаянно веселился. А сегодня вечером, когда стемнело, вдруг из домов, как раз с того именно места, где вчера "гуляли", показалось пламя. К счастью, совершенно не было ветра, и горел не дом, а баня. Когда мы с собакой подошли к месту пожара, огонь почти лизал и дом. Приехали пожарные с бочкой воды, протянули брезентовые шланги и, локализовав пожар, затушили огонь. Малые несчастья страхуют нас от больших. Видимо, лучше всего это понимали погорельцы. Они успели вынести из бани баллоны с пивом и хрустальные бокалы и очень философски, сидя в снегу, смотрели на веселый пожар.
3 января, понедельник. Поздно ночью начал читать книгу Умберто Эко "Шесть прогулок в литературных лесах". Я сразу же понял, что это книга для меня, она о читателе, о его работе, о его долге перед писателем. Попутно думаю о том, что литература все больше и больше начинает питаться литературой. Вымысел отощал.
Ездил в Обнинск, купил халат в подарок Лене Колпакову.
4 января, вторник. Плохо спал, потому что вчера допоздна работал, в голове всякие мысли о моем романе.
Утром позвонил В.С., она собирается на диализ. Она тоже плохо спала, заснула только под утром.
Сразу же после завтрака пошел с собакой гулять. Вдоль реки все в снегу, но река не замерзла, в ней только прибавилось воды.
На обратном пути встретил своего соседа Сергея, который пробирался на дачу. Он всегда приезжает только на несколько часов. Так вот Сережа сказал, что в Москве идут жуткие скандалы. Льготники наконец-то опомнились, что принесли им новые законы. В Москве в метро еще пускают по пенсионным удостоверениям, но требуют показать паспорт с московской пропиской. Уже налицо конфликт Москвы и Московской области.
Весь день сидел над первой главой романа. Тотальные переделки Бори я не принимаю, но все его мелкие редакторские уточнения очень по делу. Я сверяю два текста.
Телевидение, не переставая, говорит о катастрофе и цунами в Юго-Восточной Азии, цифры погибших все время увеличиваются и достигают сейчас 150 тысяч. Катастрофа библейская.
Уехал в Ленинград Василий.
5 января, среда. Днем пошел за водой на источник, а потом гулял с собакой. Мы шли с ней по дороге вдоль участков, внезапно Долли пролезла в какую-то дыру в сетчатом заборе и пошла вдоль чужого участка, параллельно мне. Ну, думаю, как она будет отсюда выбираться. Наконец, она уткнулась в забор, тоже из сетки, который огораживает соседний участок. Я продолжаю идти, вернее, уходить от Долли, а она начинает искать дырку в новом заборе. Ее там нет, собака мечется вдоль этого поперечного забора. Долли может догнать меня, если вернется по своим следам, найдет и вылезет именно в ту дырку, через какую она и залезла на участок. Я между тем дошел до угла, повернул и из-за столба со старой, еще прошлогодней, зеленью стал наблюдать за собакой. Нет, она определенно умница. Она, пометавшись, села, подумала, встала и побежала обратно по своим следам. Вылезла из дырки, огляделась и галопом помчалась теперь уже по моим следам. Встреча была очень горячей.
Работал, читал, слушал английский, занимался хозяйством и уборкой.
6 января, четверг. С утра - все продолжаю жить в Обнинске - разбирал старые бумаги в портфеле. Там накапливается: не успевая прочесть вовремя, откладываю, все трамбуется, превращается в гумос. В том числе достал и просмотрел газету, малоформатную, естественно, "Московский литератор", еще аж за октябрь месяц. Начал со статьи В.И.Гусева "Герой" о состоявшейся у нас в Литинституте конференции, посвященной100-летию со дня рождения Николая Островского. Я же ее и открывал. Но я совершенно по-другому и толкую, и вижу все события. Меня в тот момент волновало чувство литературной справедливости, понимание значения этого писателя для русской литературы. Это мероприятие я затеивал - с подачи, правда, и по инициативе В.П. Смирнова, который тоже удивительно точен и не стреляет холостыми - еще и потому, чтобы тем засранцам-писателям и литературоведам, что раньше все вились вокруг революционно-героической тематики, а сейчас, кроме Набокова и Гумилева, никого не замечают, стало хоть немножко не по себе. Но Гусев-то здесь нашел примечательную общественную тенденцию. "Произошло то, что и должно было произойти: "публика" (народ!) соскучилась по этому самому Герою. Надоели антигерои, маленькие люди, мужчины-бабы, женщины вместо мужчин, самокопатели, себялюбцы-нытики, славолюбцы без причин для славы, таланты без мужества и без таланта и так далее. Нужен Герой. Он нужен морально, рационально, эмоционально и, если угодно, биологически". Дальше - совершенно замечательные пассажи о том, как "русские Герои шли друг против друга.... Телегин против Рощина, Мелихов против Турбиных, Тухачевские против Колчаков".
Надо сказать что вся газета такая: и умная, и ладно написанная, и заставляющая думать. Как обычно, на первой странице три автора. Кроме Гусева, это еще Иван Голубничий и Максим Замшев. Все держат направление, это важно. Чуть позже я обязательно прочту всю газету, стихи, прозу. На одной из страниц увидел свою фотографию рядом с Бондаревым и Гусевым - открываем совещание молодых писателей. Но еще больше порадовался, увидев фото Толкачева. Ну что же, мы уйдем, вот эти самые ребята придут на наши места и снова будут воевать и держать фронт.
Из того же портфельного запаса нашел и три странички текста, вынутых из интернета. Это мне переслал один из моих приятелей с таким комментарием: "Сергей Николаевич! Ты, конечно, не читаешь израильский журнал "Лехаим". А вот что он пишет (автор Александр Борин, в свое время член парткома "Литературной газеты", выдающийся партийный публицист):
"Совсем недавно, в апреле 2003 года, газета "День литературы" опубликовала переписку двух литераторов - Андрея Мальгина и Сергея Есина. Главная их печаль - стоит только проявить некоторое инакомыслие, как тут же тебя без всякого повода окрестят антисемитом. А какие они антисемиты? Мальгин даже уверяет, что, не будучи евреем, "животных антисемитов" "не переваривает с детства". Правда, тут же огорчается: "Разгромив НТВ и еще кого-то в еврейском лагере, Путин не создал никакого идеологического бастиона для подлинных государственников, для настоящих патриотов". Убежденный же неантисемит Есин, которому "до чертиков надоело говорить о евреях" и который "с удовольствием не знал бы о них", ему вторит: "Процентное соотношение евреев-литераторов... чудовищно по отношению к русским. Мы что, хуже пишем?" И с тоской вспоминает, что когда-то в журнале "Юность" он "стоял всегда во вторую очередь и проходил только тогда, когда проходили все свои". Ну, словом, обыкновенные инакомыслящие - что с них взять".
Теперь мой комментарий: пишешь себе пишешь, романы, повести. воспитываешь чужих детей, не считаешь, кто свои, кто чужие, спасаешь от нахрапистых людей государственную собственность, - и ни слова публичной благодарности. Вся критика, в которой осталось все то же соотношение, помалкивает, а чуть наступишь на мозоль чужому национальному, читай - еврейскому, чувству, сразу становишься знаменитым даже в чужой прессе. Ну, уехали, живете на исторической родите, я всегда говорю, что израильские евреи - самые замечательные евреи, они хоть не ругают свою родину и не называют ее "этой страной", так забудьте наши заботы, живите спокойно, читайте своих писателей, своих литераторов, прекратите сводить счеты, уймитесь.
Потом знаменитый партийный публицист принялся учить и воспитывать Мальгина, который в свое время написал статью против одной из публикаций Натана Эйдельмана. В переписке со мною Мальгин об этом уже поминал, из текста публициста я бы выделил два места, относящиеся к этике, которая и в газетном варианте этика, а не междусобойчик. Партийный публицист прочел статью в верстке и сразу же: "Прочитав верстку, я позвонил Натану. "Любопытно, - сказал он, - захвати полоску, вечером я приеду". Проглядев текст, Натан возмутился. Нет, не из-за ругани в свой адрес, она его не тронула, его возмутило фантастическое количество ошибок. "Ну какой неуч!" - вздохнул он и... стал править материал. Весь вечер он приводил поносившую его статью в божеский вид. Удивительно, но мне это показалось тогда совершенно нормальным".
Из тайного доносительства, нарушения служебной этики сделали благородный поступок. И, наконец, последнее, партийный публицист дает характеристику своему принципалу: "Отец его исповедовал сионизм. После смерти Якова Наумовича в память о нем под Иерусалимом даже посадили небольшую рощицу, десять деревьев. Я знаю, Натан этим гордился. Сроднившись с русской историей и культурой, живя в ней, дыша ее воздухом, лучше, чем кто-либо другой умея осмыслить и прочувствовать ее, не представляя себе жизни без нее, он в то же время трепетно оберегал и собственное еврейство. В том не было раздвоенности, внутреннего разлада. Для него это было совершенно естественно и органично".
Меня здесь удивляет только одно. Я согласен, что в том числе и евреи много полезного сделали в русской культуре, вообще национальность пропадает, когда перед нами человек большого дела и крупного калибра. Не представляю себе Мандельштама или Пастернака, защищающих только "своих". Но почему, не дай Бог, кого-то лишь только тронешь, сразу - гвалт. Уже бегут с ведром воды, а то и с дубиной.
Вечером приехал в Москву, и выяснилось, что я по своему обыкновению все перепутал: празднование дня рождения Лени Колпакова состоится не завтра, а послезавтра.
7 января, пятница. Весь день занимался ненавистным мне романом.
8 января, суббота. В четыре часа ездил на 50-летний юбилей Лени Колпакова. Какой получился чудесный и возвышенный праздник. Леня, в отличие от меня, не звал всех подряд. Все это происходило в каком-то полузакрытом ресторане возле Администрации президента. Вкусно, без излишеств кормили. Особенно хороши были морковка, типа корейской, и куриный шницель. Я, правда, не смог устоять перед второй порцией торта во время десерта.
Все как-то удивительно по-доброму определились в своем отношении к юбиляру. Церемонию довелось начинать мне. Я выбрал иронически-гротесковый тон и стал говорить о "недостатках" Лени - о его семье, работе, детях, о нем, как о журналисте. У Лени прекрасные дети, жена и друзья. Потом очень точно высказался Авангард Леонтьев, который давно дружит с Леней, потом Юра Поляков, многие другие. Чуть позже всех, как и положено важному гостю, приехал Виталий Яковлевич Вульф, который тоже говорил очень тепло и мило. Он даже сплел полуреалистическую новеллу про какую-то американскую миллионершу. Ни ложечка не звякнула в стакане, пока он витийствовал.
Здесь же я встретился с Владимиром Митрофановичем Поволяевым, который был главным редактором канала "Добрый вечер, Москва" в то знаменитое время. Его, как и меня, потом с эфира сняли. Но я отчетливо помню: "Добрый вечер, Москва" была лучшей передачей телевидения. Телевидение, собственно, училось там.
Вообще, было много интересных и хороших разговоров. С Юрием Поляковым - о всех наших, и не наших, о писательских делах, о бесшабашности и недостаточной культуре наших патриотов, о царящем в нашей среде хамстве и предательстве. Потом с Леонтьевым - о театре, о новых ролях Табакова, где я увидел некое движение или даже возрождение, особенно в "Тартюфе". Волшебное чувство, когда говоришь с интересным собеседником.
Я подвозил В.Я.Вульфа домой, по дороге он рассказал мне много любопытного. Например, как уволили с профессорства в школе-студии МХАТа Авангарда Леонтьева, чьими воспитанниками были и Машков, и Миронов. О неприглядной роли в этом вопросе в первую очередь ректора Смелянского и самого Табакова. Недаром О.П. через два или полтора года взял Леонтьева во МХАТ, когда тот ушел из "Современника". Но как Табаков решился на это, ведь Леонтьев был человеком очень ему близким? Я припоминаю, что единственный раз я был у Табакова в доме, еще когда он был женат на Люсе Крыловой, и, кроме меня, гостями были только Никита Михалков с женой и Леонтьев. Какая жуткая история, какое грубое вмешательство в личную жизнь людей! Дойди эта история во всех подробностях ее лживой интриги до газет где-нибудь на Западе, скажем во Франции или Германии, голова ретивого ректора скатилась бы в грязную корзину .
9 января, воскресенье. Ехал домой после бани со стороны Октябрьской площади, по Шаболовке, мимо Донского монастыря, мимо огромного завода им. Орджоникидзе. Хорошо помню этот завод, один из лучших в Москве, на котором строили громадные конструкции новейших металлообрабатывающих станков; помню, как приезжал туда Горбачев, не сразу, а попозже, я тогда порадовался: наконец-то вспомнили о рабочем классе. Ну, как вспомнили, так и забыли. Вывеска завода еще некоторое время была над огромным, выходящим на улицу цехом, а потом появилась другая вывеска: цеха уже нет, там - склад. Остановил машину, вышел. Все станки, всё оборудование куда-то подевалось, долго рассматривал интересные штучки, связанные с хозяйством, огородом, сервировкой стола, бытом; цены довольно вы-сокие, народу не очень много. Может быть, России действительно не нужна ни промышленность, ни станки, а только одна политическая жизнь?
Каждое утро минут по сорок гуляю с собакой и слушаю на плейере английский. Книжечка в продаваемом наборе, сопутствующая звуковым дискам, всегда у меня с собой. Вот и сегодня в перерывах между парениями - с раннего утра ездил в баню, так как на даче один не топил, а растренировываться не хочется, если раз в неделю, то раз в неделю, - когда я читал английский и пытался усвоить разницу между идиомами to use (употреблять, использовать), use to (привычные действия, совершаемые в прошлом), to be used to (в значении - привыкнуть) и to get use to (приспособиться, привыкнуть), то подумал, что никогда мне язык не выучить, но вот занимаюсь, чтобы мозги не сохли.
Кстати, сегодня днем, разбирая в доме бумаги, нашел книжечку: "Сто современных русских писателей", выпущенную к 49-й международной книжной ярмарке в Варшаве. Еще раз восхитился замечательным свойством английского языка, не различающего, в отличие от нашего, "русского" писателя от "российского". Начинается сборник с Михаила Айзенберга, а заканчивается Александром Яковлевым, главным архитектором перестройки, так много сотворившим для самосознания русского народа. Мне посвящено почти полстраницы, я не жалуюсь. Битову тоже полстраницы, которые предуведомлены тем, что Битов - это "живой классик русской литературы". Больше всего места в сборнике отдано критикам, самому угнетенному племени русских литераторов. Следующая за мною Наталья Иванова разлеглась на четырех страницах, а Сергей Чупринин - на трех с половиной. Готов был, как крохобор и завистник, отметить ущербность наших с Битовым позиций, но тут обратил внимание, что в этом "справочнике" нет ни Распутина, ни Белова, ни Бондарева, ни Крупина - действующих, между прочим, писателей.
Роман не трогаю, надоел смертельно, но, чувствую, необходим еще один штурм, чтобы отдать его в журналы и насладиться их реакцией.
Вечером звонил Л.И. Скворцову, он сказал, что его дочь Ира принесла какую-то английскую газету с моим интервью, а "Правда" напечатала статью, которую заказывала мне к Новому году. Но тут в разговор вмешалась Таня Скворцова, очень статью похвалила, но спросила: что там за "флорентийские медики"? Я ответил: это флорентийские Медичи. Про себя подумал: в старой "Правде" такой досадной ошибки произойти не могло бы.
Телевидение продолжает показывать иногда шокирующие подробности цунами в Юго-Восточной Азии. Число жертв достигло уже 165 тысяч. Это библейские размеры и Божье наказание человечеству за его гордыню и пренебрежение естественными формами жизни.
10 января, понедельник. Институт выходит на работу только завтра, но сегодня экзамены, на всякий случай поехал посмотреть. Соскучился по кабинету, по институт-ским коридорам, хотя понимаю, что пора уже от всего отвыкать. Сегодня на месте и Лев Иванович, у которого тоже: видимо, болит за работу сердце. Принес мне статью, где Медичи названы "медиками".
Прошелся по аудиториям. Первый курс сдает литературоведение. Ребята расселись на полу, как цыгане. Леша Антонов говорит, что в этом году больше хорошо успевающих ребят. По введению в литературоведение у него идут в основном пятерки и четверки, из всего курса только две двойки. Я, наоборот, полон уныния: много званых, но мало избранных. Где те гении, которые так много обещали на первых курсах, где знаменитые писатели, которыми гордилась бы страна? Ребята чувствуют себя малышами и начинающими. Но сколько народу начинало в Литинституте, ввинчиваясь в литературный небосклон "свечкой", ракетой. Трифонов чуть ли не студентом получил Сталинскую премию.
Около двух позвонил в столовую: накормят ли? Сказали - накормят. Пошел. В маленьком зале, что сразу бросилось в глаза, стоит роскошная ёлка. Елки вообще интересная проблема в Москве. Пока шли эти огромные и никчемные каникулы, проезжая по городу, обращал внимание: напротив Моссовета - искусственная ёлка, на Октябрьской площади - какие-то конструкции, похожие на ёлки, в других местах также все ненастоящее, не лесное, а сделанное из проволочек, трубочек и подсвеченное лампочками. А вот у Альберта, в его кафе, - самая настоящая елка. Оказывается, их продавали много в Москве, но все разошлись по домам. Это чудо - канадского производства, и стоит оно 500 долларов. Ёлку подарил кафе цветочный магазин. 31-го в 8 часов она осталась единственной не проданной, ну и подарили клиенту. Господи! До чего дошло: елки стали ввозить из Канады и Дании. А впрочем, это обмен: мы им для увеселения - своих баб, они нам - свои ёлки.
В семь вечера гулял с собакой, потом разбирал ящики стола и бюро. В неустрое жить надоело. Одних значков, медалей, наград в коробочках и без у меня целый ящик. А сколько удостоверений, благодарственных писем, пропусков, и все хранится. Без меня это превратится в хлам. Выбросил два мешка разных бумаг.
Иногда наталкивался на какие-то вырезки и непрочитанные своевременно материалы. В том числе попалась в газете "Российский писатель" рецензия Игоря Блудилина-Аверьяна на мою "Хургаду" еще из ноябрьского номера "Московского вестника". Автор все внимательно прочел. Вот врез, видимо об авторе и его позиции: "Он, не смягчая, показал нам нечеловеческий, мертвецкий лик нынешнего российского пресловутого "среднего класса"". В статье большие рассуждения о сегодняшнем времени и о 91-м годе, который, "по сути, перечеркнул все прекрасные мечтания русских интеллигентов. Рухнул не только коммунизм - вся вековая борьба народовольцев, петрашевцев, нечаевцев, Бакуниных, Кропоткиных, Плехановых, Чернышевских. Белинских, Писаревых и проч., как оказалось после 91-го, ни к чему в России не привела, кроме как к низвержению самодержавия, без какового народу-то лучше жить не стало". Критик называет меня "мастером", внимательно рассматривает все сюжеты новелл и после своих политических дефиниций итожит, исходя опять-таки из моей повести: "И ничего хорошего в России не получится, пока у нее такой средний класс. А другого нет и, увы, не предвидится. К возникновению другого среднего класса предпосылок пока даже и не просматривается. С.Есин показал нам его во всем его убогом блеске".
Прочел статью в "Правде", она действительно злая и язвительная. Финал ей я взял из своего письма министру. Это, пожалуй, у меня первый случай повтора.
УРА! ЛЮБИМАЯ СТРАНА
Ну, вот и слава Богу, високосный год уходит. Они, високосные, как известно на Руси, не самые ладные. Но ни слова о Президенте. Он священен, он наш Осирис. Очень легко водрузить на него многое... Но по себе знаю, тоже, когда стал ректором, в институте ни машины не было, ни компьютера, ни зарплаты. Вообще, это удивительное чувство, которое овладевает хозяином, когда он выходит поутру в разоренный и разграбленный двор. И корову свели со двора, и естественные монополии украли, а шубу твою, которая досталась от папки и мамки, уже примеряет некий олигарх или другой случайный завлаб. Ах, русская жизнь, куда же ты катишься, в какую сторону крутится твоё развесёлое колесо? Тем не мене очень разные у нас итоги. По существу, как человека Ходорковского жалко - такой замечательный, крепкий и весёлый парень, а вот томится в узилище. Но если перевести сумму, так сказать, уведенную из-под государева догляда, да перемножить её на количество других наших замечательных благотворителей и олигархов, какая бы могла получиться прекрасная жизнь! На всё бы хватило и на всех. Ой! Но, боюсь, это не почтенного мужа взвешенная речь, а обывателя. Либеральная общественность меня осудит
Кое на что хочется закрыть глаза и забыть: Беслан, с его корчащейся от невыразимой муки безъязыкой трагедией, теракт в Москве у Рижского вокзала, синхронный полет самолетов из аэропорта Домодедово на юг. А это когда у нас высадили в центре Ленинграда из машины марки БМВ жену министра внутренних дел? Представляю эту ситуацию при Николае Первом "Палкине", при Николае Втором "Кровавом", Иосифе Джугашвили - сыне сапожника. Ну, правда, вождя мирового пролетариата как-то тоже высадили из машины в Сокольниках бандиты, но когда это было. А у нас что - пошел на повышение? И кто там у нас оказался виновным за трагическое параллельное планирование самолетов? Кажется, нашли какого-то армянина, который продал билеты, и какого-то "стрелочника", который пропустил террористок. Какой все же коварный существовал рецепт у врачей: лечить не симптомы, а причины. А Библия, та просто рекомендовала: если мешает тебе рука - отсеки её. Не время, конечно, казней, но что-нибудь отсечь не помешало бы. Отсекли льготы.
С чувством глубокого удовлетворения наблюдаю я за нашим любимым русским народом. Помню, в начале перестройки добрые русские бабушки, так дружно проголосовавшие за демократию и Ельцина, говаривали, бывало, в телевизор нашим ласковым журналистам: "Я при Советской власти никогда пенсию в тысячу рублей не получала!". Она получала бесплатное медицинское обслуживание, внуки бесплатно учились в престижных московских вузах, доярки зимой, после того как престижные санатории освобождала московская и областная элита, занимали ялтинские и сочинские курорты. Теперь отдельные бабушки пропели, как важны им 200 рублей заместо какой-нибудь льготы, которую они недополучали. А как теперь эти бабушки будут ездить на электричках на свои садовые участки, находящиеся за чертой Московской области, как будут обходиться с городским транспортом и прочим, и прочим? Ах, Зурабов, народный благодетель! Рассказывают анекдот, а может быть и быль, что даже родная мать после всех историй с льготами вроде не пускает его на порог своего дома.
И, опять же не к новогоднему столу будь помянут этот Зурабов, семь "лимоновцев", со строительным пистолетом в руках, штурмом взяли его министерство, дабы научить взрослого дядю, как заботиться о стариках. Не помогло. Может, мама с папой мало били в детстве? После этого - новая инициатива: в больнице можно лечиться только пять дней, и ни денечка больше. Если больной хочет эксклюзивных медицинских услуг свыше пяти дней, то пусть решает сам, за соответствующее, разумеется, вознаграждение. Говорят, что знаменитый доктор Рошаль меланхолично на это заметил: а кто будет решать за недоношенных детей или больных, находящихся в коме? Когда в коме находится парламент и общество, когда расслаблено общественное мнение, а якобы средний класс упивается своим якобы благоденствием, вот тогда и лезут на балконы минздрава мальчишки со строительными пистолетами.
Но надо отдать должное нашей Фемиде. Она твердо знает, где опасность, она хорошо знает, что олигарха можно простить, вора пожурить, бандита отметить медалью, а двадцатилетнему мальчику надо дать семь лет. Слишком уж яркие примеры. Слишком уж эти мальчики напоминают тех молодых людей, которые в свое время подточили империю гнёта и насилия. Фемида знает своих героев. Фемида дожмёт, кого надо. Но, как известно, сила гнёта всегда равна силе противодействия. А иногда и превосходит.
Что еще сказать, что пожелать, кроме помилования и милости? Путь у богатых будет полная чаша, у бедных еда и медицинское обслуживание, и у всех - новый, не високосный год.
Сергей ЕСИН
Удивительно, но сегодня же случилось то, о чем я в своей статье писал еще неделю назад. По радио, когда ехал в машине домой, услышал, что в Химках - это как раз на границе Москвы - пенсионеры перегородили Ленинградское шоссе, протестуя против лишения их льгот. Жду теперь телевизионных новостей в семь вечера, чтобы узнать, в чем там дело.
11 января, вторник. Та удивительная война против отмены льгот, которую начали химкинские пенсионеры, именно в силу того, что они стоят на границе между Москвой и не-Москвой, то есть областью, кажется, перекинулась на всю страну. Мне очень понравилось, как объясняет это дело Л.К.Слиска: вот, дескать, недочеты в законе, посмотрим, прикинем, будем совершенствовать. Кстати, Путин не подписал еще закона о пиве, ему-то не надо доказывать своего отношения к народу таким образом, а вот Думе было необходимо как-то умаслить пожилых людей этим самым "пивным законом".
Телевидение показывает уже не катастрофу в Юго-Восточной Азии, а как пенсионеры, три месяца назад говорившие, что им полезна монетизация льгот, теперь объявляют, что все это плохо и сколько они на этом потеряли. Но ведь это было видно с самого начала. Весь этот конфликт - кроме участия в нем нашего молодого сверкающего правительства, стре-мившегося поскорее избавиться от людей, построивших страну, заводы, фабрики и шахты - спровоцировало, по сути дела, телевидение, которое, вместо того чтобы разобраться со всем, ввело в заблуждение нашу общественность, всех пенсионеров, в том числе этих лихих и жалостливых старушек, выступающих теперь уже в ином амплуа. Закон, может быть, в своей основе не так и плох, но тогда надо объяснить, разъяснить, искать изъяны в механизме его реализации... А теперь образовался огромный слой людей, которые это наше правительство ненавидят, и из них получилась старая (в смысле возраста) оппозиция. И если найдется у нее лидер, то дело может пойти очень своеобразно.
Но лидера нет. Рогозин, конечно, уйдет в кусты. Зюганов сядет в другие кусты. Может быть, опять отличатся лимоновцы, и им дадут срок. Если же говорить об абстрактных стратегических за-дачах, то соединение пенсионеров и лимоновцев может переворошить всю страну, чего я, конечно, не желал бы ей.
Каждый вечер - чистка авгиевых конюшен моего жилья. Долго, вполглаза смотря в телевизор, гладил белье, а потом с помощью Вити разбирал платяной шкаф. Выбросил два пиджака, много рубашек и с десяток галстуков, две пластмассовые сумки.
12 января, среда. Всегда читаю не по порядку, а то, что попадает в руки. Давненько у меня завалялся 11-й номер "Нашего современника". Что там читать в прозе? Она редко там бывает. Но вот А.Казинцева и публицистику читать надо. Как-то рука сама остановилась на большой статье - "Еврейская ксенофобия". Подписано Исраэлем Шамиром. Статья довольно скучная, начинающаяся с рассказа о том, как автор в юности переживал свое знакомство со "злобным талмудом", поэтому он и исследует эту проблему: еврей и не-еврей.
Дальше по пунктам Шамир излагает некие давно известные положения. Повторяю, тема его: евреи и неевреи.
"Вообще говоря, согласно еврейским законам, всякий идолопоклонник, как еврейский так и нееврейский, должен быть приговорен к смертной казни соответствующим судом. Некоторые из современных религий, например индуизм, буддизм и зороастризм, являются для всех без исключения еврейских авторитетов абсолютно идолопоклонничеством. Относительно христианства существует разногласие между авторитетами. Однако подавляющее большинство их считают христианство тоже идолопоклонничеством. С другой стороны, ислам идолопоклонничеством не считается".
Это, так сказать, завязка. В параграфе 1.3 есть совершенно шокирующий пассаж: "Еврею запрещается спасать нееврея, находящегося в смертельной опасности, или лечить его, даже если он смертельно болен, безразлично - бесплатно или за плату, если только отказ в помощи нееврею не повлечёт за собою рост враждебности по отношению к евреям".
Или вот еще: "Если еврей гонится за неевреем, чтобы убить, запрещается спасать нееврея ценой жизни преследователя-еврея, даже если невозможно спасти его иным образом". Неужели всё это до сих пор живет? Неужели всё это не только реликт прежних племенных отношений?
Особая регламентация связана с денежно-материальными отношениями. "Некоторые из галахических авторитетов полагают, что еврею, в принципе, разрешается грабить и обкрадывать нееврея, и всё это запрещается лишь в том случав, когда эти действия приводят к осквернению имени Всевышнего или станут реальной опасностью для евреев". Или вот еще, на ту же тему: "Если выяснилось, что в рамках коммерческой операции еврейский предприниматель взыскал с нееврея непомерную цену за свой товар либо скрыл его низкое качество или иные недостатки своего товара, еврей не обязан нееврею выплачивать какую бы то ни было компенсацию (зато если бы покупатель был евреем, ему полагалась бы полная компенсация)".
Вот здесь я просто засомневался, отложил книжку. И вдруг вспомнил вчерашний разговор в столовой, куда мы ходили с Л.М. в два часа обедать. С нами параллельно обычно обедают арендаторы из "Сибирского угля", с которыми мы беседуем на экономическую тему. На этот раз разговор зашел об Украине, о намертво проигранном украинском деле. Были рассказаны анекдоты, и что американские пиарщики переиграли наших российских, и возникло имя Юлии Тимошенко. В том числе в такой вот связи: дескать, если к ней есть претензии, есть обвинение во взятках за поставки рос-сийского угля, значит за ней есть история, следовательно - с ней можно было бы говорить, и надо было посылать таких людей, которые могли бы с ней говорить. И тут всплыл удивительный пример такого "умеющего го-ворить" - это Ходорковский, но ведь он, дескать, сидит...
В связи с этим процитирую еще один абзацик, свидетельствующий о том, как аккуратно надо обращаться с деньгами, если имеешь соответствующего клиента. "Если кредитор нееврей, которому еврей должен деньги, скончается, еврей не обязан выплачивать долг его наследникам при условии, если те ничего не знают о существовании долга". Ну что же это за бог, который допускает подобные шалости, лишь бы никто не знал!
Чем бы мне закончить этот "веселый" труд? Параграф 6.2: "Запрещение ненавидеть (другого человека) относится исключительно к неевреям". И последнее, уже в параграфе 7.1: "Еврею запрещается отпускать на свободу своего нееврейского раба". Ой, не хочу я в рабство!
Но день на этом, естественно, не заканчивается. Не успел я приехать на работу (вы меня можете называть кем угодно, даже антисемитом, но такая уж карта ложится в моей жизни), не успел приехать, мне дали письмо от 12.12.04, подписанное министром образования и науки Самарской об-ласти Е.Я. Коганом.
Вот чем хороша наша бюрократическая система - ни одной бумажки не пролетит мимо. Я вспомнил, как еще в начале осени писал самарскому губернатору относительно одного парня, которого нашел в его области, Сережи Корясова, способного поэта, он сейчас учится на I курсе заочного отделения. К нему я подверстал другого самарца, Алексея Аполинарова, и просил губернатора по возможности помочь, сославшись на характер помощи, оказываемой своим студентам-заочникам иркутским губернатором. Много я не просил: помогите с билетами и, может быть, выдадите маленькую, всего лишь двухмесячную стипендию. И вот получаю письмо.
Вообще, Поволжье мастерски отвечает на письма из Москвы. Кто же там сидит и сочиняет этим министрам ответы? Какое замечательное письмо я получил в свое время из аппарата господина Кириенко! Такая же мелкая была просьба - насчет бумаги для журнала "Волга". Подобные истории повторяются.
Министр, видимо, не поняв, чего я прошу, пишет в соответствующей стилистике министерства образова-ния и науки: "Оказание финансовой помощи из средств областного бюджета для оплат расходов по обучению в вузе невозможно, так как в бюджете не предусмот-рены расходы на получение высшего профессионального образования".
А вот, интересно, предусматриваются ли в бюджете области фуршеты, приемы, развоз гостей, представительские расходы, иллюминации, откаты, воровство, присвоение благ своими и проч., и проч., и проч.? Душа моя тут особо затрепетала, и я написал достойный ответ господину Когану.
Глубокоуважаемый Ефим Яковлевич!
С грустью должен сказать, что я получил Ваше письмо и расстроило оно меня именно потому, что, наверное, Вы правы. Может быть, я его так написал, что Вы неправильно меня поняли - ведь не об оплате учебы в вузе я просил Вас. Слава Богу, институт и наше государство еще учат талантливых людей бесплатно, и я верю в то, что существует некий губернский грант, который, быть может, поддержит двух неопытных и достаточно наивных парней, С. Карясова и А. Аполинарова, и они пробьются. Но, скорее всего, они не пробьются: я знаю, как эти гранты распреде-ляются, достаточно на это насмотрелся.
Я просил у губернатора именно поддержки, которая может выразиться по-разному - например, в оплате два раза в год железнодорожного билета до Москвы, не такие уж это большие деньги для областного бюджета. В качестве примера хочется сослаться на губернатора Иркутской области Б.А. Говорина, который тихо-спокойно оплачивает иркутянам-заочникам билеты до Москвы, ссужает их очень небольшими деньгами на тяжелую двухмесячную жизнь студентов-заочни-ков в столице. А цены ведь у нас не самарские, а в Самаре вознаграждение труда не московское, как Вы, многоуважаемый Ефим Яковлевич, понимаете. И Иркутск, как известно, подальше, нежели Самара. Но Б.А. Говорин, уже имеющий в своём арсенале Валентина Распутина, хочет получить шанс появления в области новых писателей.
Я уже не прошу за этих двух по-настоящему способных ребят, Сергея Карясова и Алексея Аполинарова, видимо, это безрезультатно, я просто делюсь своей печалью по поводу положения талантливого человека в нашей стране.
Ректор Литературного института,
секретарь Союза писателей России,
член коллегии министерства культуры,
профессор, писатель,
Заслуженный деятель искусств,
лауреат многочисленных литературных премий
и кавалер правительственных орденов
С.Н. Есин
Р.S. Подписываюсь так пышно не из мелкого тщеславия, а потому, что вспоминаю, как помогали в своё время мне, начинающему литератору, и если бы не помогли, - возможно, не было бы и всего этого.
13 января, четверг. Сегодня утром приехал в институт так рано, что успел обойти все хозяйственные трудные точки, дать везде, где надо, накачку, немного разобраться с делами. К 11 часам пошел на авторский совет в РАО.
У меня на столе лежит письмо, вернее, заметка, Димы Быкова, кото-рую он только что опубликовал в газете "Собеседник". Заметку эту впечатываю в свой Дневник, а уже после нее напишу и остальное, главное.
"Критик и журналист Андрей Мальгин, один из самых зубастых публицистов раннеперестроечной поры, молчал десять лет, занимаясь проектами, далекими от словесности. Все это время, как выяснилось, он изучал жизнь. Теперь он закончил роман "Советник президента", который выйдет в свет в двадцатых числах января.
Ну, братцы! "Шишкин лес" отдыхает. Здесь главного героя тоже узнают все - не хочу, чтобы он настораживался раньше времени, а потому не назову основного прототипа. Вы найдете тут всех - иных под прозрачными псевдонимами, иных в предельно обобщенном виде, но мало не покажется никому. Чиновники московской мэрии, гении воровства и совершенно азиатского лизательства; молодые гэбешные волки из президентской администрации; журналисты и шоумены, скурвившиеся прожектора перестройки и маразмирующие шестидесятники, мальчики и девочки из растленной золотой молодежи... Никого не пожалел человек, который в начале девяностых искренне верил в возможность какого-то нового пути! Всю силу своего разочарования вложил он в эту трехсотстраничную книгу, которую вы наверняка не сможете купить уже через день после выхода. Если ей вообще позволят выйти, хотя тираж печатается".
Секретов уже никаких нет. Еще до Нового года, недели за две, позвонил Мальгин и сказал, что написал роман "Советник президента", это роман об одном нашем общем знакомом. Он прислал мне роман, и я прочел его. Это очень здорово написанная вещь. Я понимаю всю не-приязнь Мальгина к этому человеку, но роман получился замечательный, он шире его раздражения и злости. Лично у меня к этому человеку нет ни ненависти, ни неприязни, одно спокойное, тихое и ползучее презрение. Обычный средний писатель, в ком честолюбие съело все, а теперь еще жизнь заставляет вертеться и строить из себя фигуру, когда никакой фигуры и даже контура ее уже нет. Как ни странно, это остатки советских правил, когда было достаточно написать лишь одно произведение, чтобы быть кем-то.
Это роман о наших днях, он, может быть, даже пошире, чем мой "Имитатор". Описана ситуация полной коррупции, лжи, двойных стандартов, в общем все то, о чем мы сейчас гово-рим. В свое время все утверждали, что мой роман - о Глазунове, все, кроме меня, я-то знал, что он о другом герое. И Быков совершенно прав, когда говорит, что это оторвут с руками. Со своей стороны, предвидя все сложности, которые могут здесь возник-нуть (суды, разбирательства), я порекомендовал Мальгину держаться такого мнения: мол, писал не человека, а ситуацию, а если есть много похожего, то это особенности типизации в русской романистике. В конце концов, Есин не писал в своем романе "Имитатор" Глазунова и не имел в виду гибель его жены, которая произошла через два года. А всё это поставили Есину в строку.
Я рад литературным успехам друзей, хотя думаю, что герой романа переживет это достаточно тяжело. Я не могу научить его главному: воспринимать всё как литературный фантом, не принимать близко к сердцу. Но основа для переживания есть, всё очень похоже на правду...
На авторском совете занимались бюджетом и кое-какими текущими де-лами. Что-то со мной произошло - то ли я уже уловил систему, то ли еще что, но я довольно активно умничал, задавал вопросы и сделал ряд предложений. Во-первых, мне кажется, что неадекватна доплата, которую СНГ переводит за русскую музыку. Но мое пожелание создать какие-то пункты наблюдения замкнулось на знаменитом ответе: нет денег. Я также предложил РАО немного не его дело, а именно - фиксировать все случившиеся нарушения авторских прав: нелицензионные диски, другую контрафактную продукцию, и все эти моменты публиковать или в интер-нете, или в специальном печатном органе. Сделать здесь мы ничего не можем, но хотя бы авторы будут знать, что не по их вине они ничего не получают. В конце концов, обязанность следить за правом и законом лежит на прокуратуре и правоохранительных органах, а не на нас.
Опять возникло противодействие между В.Матецким и В.Казениным, другими членами Совета. Матецкий представляет одну сторону жизни, более облегченную, эстрадную, и это его больше всего интересует. Он, естественно, завидует композиторам, работающим в более серьезных жанрах. К тому же ему просто скучно быть рядовым членом авторского совета после ранее занимаемой им должности президента. Неймется, столько знаний, столько было почета и поездок, а теперь вдруг все кончилось. Конечно, его реакция была бы иной, если бы в свое время - после прежнего председателя правления, а также по поводу его как президента - мы приняли бы какие-то жесткие меры, что было вполне возможно. Но ведь мы, русские люди, отходчивые и незлобивые.
14 января, пятница. Утром опять состоялся экспертный совет по наградам в министерстве культуры. Я приехал за полчаса до совета, поговорил с Ю.Т.Бундиным. Настроение у него повеселее, он влез в дела и начинает в них разбираться. Меня даже порадовало, что он, после более плотных разговоров и наблюдений, стал лучше относиться к М.Е. Кстати, он сослался здесь на меня, а я действительно всегда говорю, что тот человек деятельный и ближе мне многих моих патриотически настроенных товарищей без таланта, без дела и всегда, как древние русские князья, готовых к предательству.
В десять часов начался экспертный совет, который на этот раз шел без Надирова. До этого мы с Ю.И. о нем говорили. О причине, по которой Надиров отсутствовал, не пишу. Но с ним совет проходит быстро, он много знает, и решения его, как опытного бойца в рукопашной, точны. Смотрели все очень пристально, я потихонечку присматриваюсь к своим коллегам и проникаюсь к ним симпатией. Пока мне особенно близки ........... дама, которая курирует балет, это, кажется, балетмейстер Надеждинского ансамбля и ....... Паша Слободкин, который виртуозно знает все в своей области: музыка и эстрада. Я сам здесь очень многое узнаю. Министр не зря придумал этот совет, кое-что мы и задерживаем, а ретивых и бойких очень много. На этот раз за шлагбаумом оказался отец Филиппа Киркорова, которого одна из филармоний представила к высокому ордену. Теперь надо ждать, когда к званию Героя России представят актера Данилко, играющего Верку Сердючку.
Надо было бы вечером ехать в Обнинск, но еще дня два назад позвонил Авангард Леонтьев: в пятницу можно пойти во МХАТ на "Последнюю жертву" с Табаковым. Это результат моего разговора с А.Н. еще на юбилее Лени Колпакова, когда я сказал, что, судя по "Тартюфу", О.П. находится в какой-то фазе подъема. А.Н. тут же взялся доказывать правильность этого тезиса: посмотрите, мол, "Последнюю жертву".
Вечером отпустил машину и пешком отправился в театр.
Спектакль поставил Ю.Еремин. Сделано все значительно лучше, чем я ожидал. несмотря на некоторые модернистские трюки, вроде киносъемки главных персонажей. Интересно оформление Фомина. Понимает ли зритель, когда видит над декорациями колеса и приводные ремни, что это - время начинающегося капитализма?
Островского я каждый раз смотрю с огромным удовольствием, думая о том, каким образом он так просто и подробно, а главное, "увлекательно" зацепил свое время, а вот мы не можем. В его пьесах удивительная простота, все объясняется "за кадром", на сцене только обнаженная данность. Тут же, как это всегда бывает со мною, я начинаю прикидывать, что бы сделать с моей "Стоящей в дверях", если все же идея поставить ее во МХАТе у Т.В.Дорониной окажется реальной. Пока мне ясно одно: все это надо опрокинуть в сегодняшний день. Действие самой повести - воспоминание. Два потока: это сегодняшняя бедная жизнь проигравшей наивной женщины, и ее же "героическое" прошлое. Но как просто все это у Островского - лишь отдельные сцены, ничего он не объясняет, ни снисходит.
Интересно, что табаковский МХАТ, располагая, конечно, совершенно другими материальными возможностями, дает бой МХАТу доронинскому на его же материале. Но если бы сюда еще молодых, очень сильных героев от Дорониной и если бы в эти спектакли еще саму Татьяну Васильевну! Нужно объединение не театров, а замирение и объединение сил. В актерском смысле доронинцы ни капельки не слабее.
Что касается Табакова, то это одна из самых мощных его ролей. Он играет Флора Федулыча, старого фабриканта, влюбленного в молодую вдову. Здесь многое сошлось, в том числе и то, что он играет в паре со своей женой Зудиной. Он играет, как всегда в великих ролях любого артиста почти не играя, самое на театре трудное - любовь, закрытую страсть, готовность любить и волю к совершению своего безукоризненного мужского желания. Теперь список моих театральных долгов удлинился: Брагарник и Олег Гущин, Андреев, Авангард Леонтьев и снова Табаков.
Авангарду Леонтьеву, когда пришел в театр, я принес свои дневники. Надпись была многозначительной: профессору от профессора и пр.
15 января, суббота. В.С. была почти права, когда принялась меня ругать за то, что я вечерами отпускаю шофера и еду домой на метро. Видимо, даже на очень коротком пути от театра до дома я простудился. Это уже не первый раз в своем тоненьком пальто и в костюме я простуживаюсь, именно когда иду из театра. В этом смысле незабываемым был мой поход в метро из Кремля в предновогоднюю ночь после банкета. Тоже пожалел шофера. Именно в ту ночь я и заболел, а простуда привела к астме.
В довольно плохом состоянии вместе с обычными своими спутниками - С.П. и Витей, Володя на этот раз ехать не мог, потому что у него какие-то дела дома и больная сестра - поехали на дачу. В.С. дала нам с собою огромный термос харчо.
Дача за десять дней, что я не был, сильно выстудилась. Погода стоит небывалая, пасмурно, но тепло, снега на участке совсем нет, все растаяло. Неужели зима может вернуться? Такое ощущение, что надо начинать копать грядки. Сходил заплатил за электричество Константину Ивановичу - 2225 рублей за три месяца. Солил кету, которую по 93 рубля за килограмм купил в Обнинске. Потом была долгая довольно баня, на этот раз без пива, а с квасом, все после десяти дней каникул перешли на безалкогольные напитки. Вечером, как всегда, какой-то американский фильм из видеотеки и немножко чтения. Я обратил внимание, что и плохие картины мне что-то дают.
Параллельно с фильмом читал альманах "Вузовский вестник", где опубликовано большое интервью со мной: "Дневник ректора - это не только летопись института". Делал интервью один из учеников Владислава Пронина. Это уже второй текст, сделанный этим парнем, и каждый раз я поражаюсь, что значит умный человек, а не балаболка, прикрепленная к магнитофону.
А в Ленинграде - я не стараюсь называть этот город по-новому - отчаянные волнения по поводу отмены льгот. Пока это касается только проезда в городском транспорте. Недовольные пенсионеры перегородили Невский проспект. Телевидение сообщает, что хотя эти акции не санкционированы, но милиция и правоохранительные органы не вмешиваются. Хотел бы я посмотреть, как бы они вмешались и что из этого бы произошло. Это массовые и стихийные выступления, в которых участвуют еще не все обездоленные. Пенсионеры, наконец-то, увидели, чем им грозит так называемая монетизация. Но ведь льгот лишили и военных, и милицию, и афганцев, и участников чеченской войны.
Любопытно, что, растерявшись, власти пытались сначала отыскать каких-либо зачинщиков или участие левых сил в этих эксцессах. Никак в головах властей не укладывается: дайте народу большие пенсии - они, кстати, заработаны, - чтобы хватало не только на молоко и хлеб, но и, как западным леди, на путешествие в другие страны, и никто и не пикнет, если даже сказать, что отныне билет на транспорт эти леди и старые джентльмены должны будут покупать сами.
16 января, воскресенье. В теплице стаял снег, и под ним немножко пожухлая, но все равно зеленая и почти свежая оказалась петрушка. Ее-то и накрошу в харчо, приготовленное В.С. Как ни странно, за ночь в тепле после бани я ожил, хотя ночью два раза просыпался и пил валидол. Может быть, это оттого, что резко поднималось давление. Утром уже морозец Замечательная стоит погода, так жалко уезжать.
Вечером по одной из программ показали - я смотрел это не с начала - последнее интервью Льва Рохлина. Он практически, называя фамилии, в том числе и фамилию Березовского и Грачева, говорил о предательстве и страшной коррупции в армии в начале чеченской войны. Сказано, что жизнь солдат была отдана за нефть. Из слов Рохлина также стало ясно, что Дудаев мог бы стать самым верным вассалом России, если бы были предприняты лишь некоторые меры, которые не были приняты. Говорил о предательстве средств массовой информации по отношению к армии. Поэтому-то его и убили. Давая такие интервью, он не мог выжить.
17 января, понедельник. Во-первых, у меня на столе лежит книжка Мальгина "Советник президента". Красивая обложка, с правительственной "Волгой" и храмом Василия Блаженного - все кремлевские аксессуары. На последней стра-нице - некоторые высказывания об авторе, выпечатываю то, чего не знал: "Андрей Мальгин - милый человек, разводящий дома пираний" (Алла Босорт), "Люблю я Мальгина Андрея, что очень странно, не еврея" (Сергей Довлатов), "Андрей Мальгин - веселый и дерзкий мальчишка, который любит разорять тоталитарные птичьи гнезда" (Валерия Новодворская).
Таким характеристикам можно и позавидовать. Мне, конечно, очень интересно, как ко всему этому отнесется герой романа, я его не буду утешать, хотя роман, конечно, очень злой, я бы сказал даже - злобный. Утешением же может служить то, что, прочитав его две недели назад, я сейчас уже не помню, о чем он. Если бы герой знал, как быстро все забывается! Но, как написано на воротах одного из концентрационных лагерей, "каждому - своё".
Утром был на экзаменах по английской литературе у Сергея Петровича. Получил большое удовольствие, так как многое из того, о чем спрашивал преподаватель, я не знал. Большинство девочек отвечало очень хорошо, особенно Катя Ривкина и вторая девочка - ..... Ваня Сотников, который, конечно, рассчитывал на пятерку, такую стал развешивать лабуду по поводу "Улисса", что мне сразу было ясно - он роман не читал, хотя и уверяет, что читал роман с комментариями. Знает лишь трех героев, но не знает ни их профессии, что странно, не знает и портретов художника в Юности и других особенностей этого текста. Это обычная линия поведения профессорских детей, исключение в свое время составляла лишь Маша Царева. Только крайний либерализм Толкачева и мое попустительство позволили Сотникову получить все же четверку. Бог с ним. Жаль, что парень никогда уже не вернется к этому роману, и для него погибнет эта сторона мировой художественной жизни.
Во время студенческих ответов, когда речь шла об Оруэлле, Хаксли, Вирджинии Вульф, передо мной вдруг замаячил новый роман. Как же мне смертельно надоело писать, сверяясь с какой-то документальной подосновой, проверять цитаты! Хватит, напишу современный роман-фантазию из диалогов, побываю во всех ипостасях, побуду и официантом, и прохожим, и мужчиной, и женщиной, и ребенком, и идиотом, и профессором, и придурком, и бомжем. Есть у меня что сказать о сегодняшней жизни. И напишу я всё это между делом - в трамвае, в машине, в метро.
Но пока буду собирать материал для книги о письмах.
18 января, вторник. Был до некоторой степени сумасшедший представительский день, думал, что даже не попаду на работу, но попал. Занимался делами, и Максим, мой секретарь, рассказал мне, среди прочего, интересную историю. Это было, правда, под вечер, уже когда мы расходились. Вот как выглядело появление его у нас в институте в качестве моего помощника-секретаря.
Ровно год назад, зимой, пришел ко мне в кабинет высокий парень. В то время Оксану мы перевели в приёмную комиссию, Лена одна не справлялась. Парень сказал, что он кончил Литинститут и хотел бы у нас работать. "А где работаешь сейчас?" - "На складе, выдаю детали к автомобилям". В то время мы как раз начинали работу над "Словарем выпускников", набирал списки на компьютере другой малый, тоже наш студент, делал плохо, небрежно, пришлось его уволить. Я спросил Максима, как у него дела с компьютером, хотя это и не было для меня решающим моментом. Оказывается, дела обстояли хорошо. "А у кого учился?" Числился он у Фирсова, потом был в семинаре Николаевой, но, практически ни там, ни здесь не занимался. Я попросил его прочесть свои стихи. И, собственно, дело этим и решилось: стихи его были высокого класса, традиционные, прозрачные. Максим сказал, что большое влияние на него оказали лекции В.П. Смирнова, в частности, он привел его высказывание, которое стало для юного поэта основополагающим: стихотворение производит впечатление прозрачностью и глубиной. Как завораживает чистая вода, когда видны камешки на дне, а глубина при этом такая, что рукою дна не достать.
Но, оказывается, решающую роль в его попадании в институт сыграл я. Ему не хватило одного балла, он написал вместо изложения сочинение - так же как я, поступая в университет, написал вместо сочинения рассказ. Мне тогда повезло. Ему повезло меньше. Он получил пятерку на собеседовании, но в списке принятых на букву "Л" его не было, и сердце у него ёкнуло. Однако после прочтения списка, Зоя Михайловна (а читала список именно она) объявила, что особым решением комиссии Лаврентьев принимается в институт за интересные стихи. Потом он защитил дипломную работу с отличием, были, правда, какие-то нападки оппонента Е.А.Кешоковой, но, скорее всего, она чего-то не так поняла. А я подошел тогда к нему и сказал: "Не расстраивайся, парень, все равно твои стихи здесь самые лучшие". Я это забыл, а теперь мне напоминают о том, что было.
Но это конец дня. А сначала я поехал к Кондратову, предварительно написав ему письмо с просьбой о деньгах для Гатчинского фестиваля. Я написал уже 11 таких писем, и горжусь тем, что ни разу в них не повторился. Когда буду делать книжку о письмах, обязательно, если найду, приведу и их. В каком-то смысле я виртуоз в этой сфере.
Долго говорили о моей "Хургаде", она ему не очень нравится, а я отчетливо понимаю, что повесть в новеллах - один из новых этапов моей творческой жизни, моего характера письма, с тематикой, типичной для конца девяностых годов, и это было связано с задачей, которую я тогда себе поставил. Вопрос повис.
В кабинете Кондратова стоят те самые огромные книги, очень дорогие - по нескольку тысяч долларов за каждую, - которые выпускает его издательство и потом они красуются на стеллажах у очень богатых людей. Он мастер выдумки и смелых и решительных проектов. По-моему, летом нынешнего года он наметил выпустить более 60 томов новой "Русской энциклопедии", над которыми работал около пяти лет, и выйдут они сразу, огромный комплект можно будет купить в один день. Если мне не изменяет память, мы на первом этапе работы помогали ему, Лев Иванович, с моей легкой руки, рецензировал какие-то материалы. Кондратов здесь - главный редактор, Месяц ... - председатель общественного совета. Среди статей есть и обо мне, чем я горжусь.
Вот письмо С.А. Сохранились ли мои предыдущие письма к нему?
Глубокоуважаемый Сергей Александрович!
Мне кажется, я перепробовал уже все мотивы ласкового отъятия у холдинга, а может быть и у тебя лично, пяти тысяч долларов, которые, ты бестрепетно, как покорная овечка, жертвуешь ежегодно на фестиваль "Литература и кино" в Гатчине. Я не знаю, какими ты руководствуешься особыми мотивами, кроме как любовью к родной литературе, привитой тебе воспитанием, собственной жизнью, а может быть традициями бывшего Полиграфического института, ныне Ака-демии, всеми её преподавателями (особенно В.А. Прониным). Я просто теряюсь от этого бескорыстия, а поэтому применяю самый крайний приём: пишу то, что думаю. Ну, дай еще раз - это будет 11-й фестиваль и твои десятые деньги.
С уважением и признательностью -
Сергей ЕСИН, ректор Литературного института,
член коллегии министерства культуры
Заслуженный деятель искусств России,
председатель жюри Гатчинского фестиваля
и знаменитый писатель, в конце концов.
После визита к Кондратову поехал в Институт русского языка, где происходило чествование Виталия Григорьевича Костомарова, ему исполнилось 75 лет. В сумочке мы везли подарки, адрес. Я впервые в этом институте и понимаю теперь, что если наш язык еще держится на мировом уровне - это дело рук именно Костомарова, он сумел многое пробить, построить, создать массу пунктов по изучению русского языка во всем мире. Это крупный итог деятельности.
На чествовании выступила Людмила Алексеевна Вербицкая, а также бывший министр образования Владимир Михайлович Филиппов, который меня помнит, а сам он сейчас советник в прави-тельстве. Я это про себя отметил, ведь я всё время, будто с новым своим романом, ношусь с идеей реставрации института, собираю всевозможные векторы, чтобы потом приложить к ним определенную силу. Выступал также Я.Н.Засурский и директор РЦДН. Лев Иванович одобрил мое выступление, я говорил в своей манере: давайте, мол, представим в этом зале большое количество людей с различными лицами, с разными привычками, которые имеют счастье разговаривать по-русски. Я говорил, что сам праздник - юбилей Костомарова - дает нам возможность говорить о русском языке, одном из величайших языков мира. И я не лукавил - я действительно восхищаюсь тем, как этот язык скруглён, насколько пригоден для строительства устной, письменной и воображаемой речи, насколько удобен он, чтобы мечтать и фантазировать на нем и взрослым, и детям ... Говорил я и о том, что Костомаров - строитель всего того, что есть в институте. Другие отметили его как ученого, хотя стенды, стоящие по стенам в холле, не совсем меня в этом убедили, это скорее публицистико-просветительские работы, и в этом смысле Л.И. был совершенно прав, назвав Костомарова, в первую очередь, просветителем.
Л.А. Вербицкая сказала мне, что они открыли Институт искусств. Я обещал в ответ подарить ей свои две книжки о преподавании литературного мастерства.
Вот такой был день.
19 января, среда. Когда ехал в институт, слушал "Маяк-24". Вместо Гриши Заславского, который всегда так замечательно тонко и с пониманием дела ведет передачу "Диалог", вещал какой-то парень. Не окажется ли нынешнее поколение через несколько лет в таком же положении, в каком ока-зались сегодняшние наши пенсионеры? Парень говорил с людьми плохо, затыкал им рот, и я всё хотел услышать его фамилию, чтобы "отме-тить" этого героя. Вот что значит психология сытого человека, не понимающего, что у любого государства должна существовать социальная программа, что государство и образовалось для того, чтобы объединять людей и помогать им отстаивать свои интересы.
Вечер. Разбушевавшиеся страсти вокруг отмены льгот постепенно отходят. По этому поводу несколько раз появлялся на экране президент. Правительство приняло какие-то постановления, вроде бы пенсионерам возвращают их право на проезд. Все говорящие политики помалкивают, что правительство "расчищает" бюджет. Оно ведет себя так, будто пенсионеры - зарвавшиеся старики и требуют чего-то излишнего, как аристократ рябчика в станционном буфете. Никто не заикается, что эти глупые старики создали те материальные ценности в виде заводов, фабрик и научных систем, которые должны были кормить их в старости, но которые с попустительства и корысти, в том числе и этого правительства, у страны украли. Не им мы что-то даем из милости, а им мы не додаем из того, что мы им должны. Но это еще далеко: пенсионеры пока расчухали только близлежащее - проезд, к весне они обнаружат, чего их лишили еще.
Абсолютно цинично министр финансов Кудрин и другой министр, Зурабов, говорят, что вот, дескать, в акциях участвует только один процент от разоренных и обкраденных пенсионеров. Не волнуйтесь, милые друзья, вы еще кое-кого увидите на наших улицах. Вчера же мой племянник Валера, полковник, сказал мне, что по работе ему надо постоянно объезжать до 12 предприятий и воинских частей чуть ли не ежедневно. Военные, пожарные, милиция пока молчат. Но уже кое-кто спохватился. Армия обещает выдать срочникам проездные билеты за счет своего бюджета.
Написал и послал с курьером письмо О.Табакову во МХАТ.
Дорогой Олег Павлович!
Я имел честь и удовольствие посмотреть два спектакля МХАТ им. Чехова. В обоих спектаклях ты играешь главную роль - это "Тартюф" и "Последняя жертва". С радостью отметил, как сильно вырос за последнее время твой талант. Мы ведь обычно сами, лучше чем кто бы то ни было, знаем, когда нам удается наша работа, а когда не удается. Какой-то новый поворот, какой-то подъем в твоем творчестве я заметил еще во время булгаковского "Мольера", а тут это стало еще более очевидным. Всем нам свойственны какие-то приёмы, врезавшиеся в наше практическое сознание детали, однако в этих работах ты со всем этим предстал как бы заново. Игра стала крупнее, с меньшей заботой об удобстве зрителя. Особенно мне понравилась "Последняя жертва". Это безусловно выдающаяся работа на русском театре, которую я ставлю даже выше, чем сыгранный тобою Коломийцев в горьковских "Последних". Здесь ни намека на комикование, ничего привычного, фантастическая сдержанность, а главное - ты невероятно для современного актера сыграл любовь, любовь мужчины к женщине. Это или получается, или не получается. Обычно на театре это не получается, а создается при помощи разных приёмов. У тебя же это получилось.
Пишу тебе это письмо потому, что достигнутое тобой стало и частью моих переживаний, моей собственной гордостью.
С уважением
Сергей Есин
20 января, четверг. Совершенно рассыпается без С.П. международный отдел, засыпает даже не организационная работа, а наша инициатива. Вот и я уже отказываюсь ехать на съезд в Лейпциг в основном потому, что некому поручить все рассчитать и потом за все быть спокойным.
Днем ездил в общежитие, разбирался с пожарными. Слава Богу, появился какой-то достаточно принципиальный парень, Андрей Александрович, который потребовал снять металлическую дверь между этажами, отгораживающую банк. Обычно с предыдущими инспекторами наши арендаторы договаривались. Я только этому рад, но надо сказать, тут же придумал и некий проект, как сохранить и банк, и отдельный ход к другому нашему долговечному арендатору, в "Машинпекс". Теперь снова сам займусь всем этим хозяйством. В общежитии пробыл часа три, лифт еще чинить не начали, но всему нашему хозяйственному руководству до этого нет дела.
К четырем часам вернулся в институт. Сколько же ежедневно появляется бумаг, которые надо просмотреть и подписать!
В конце дня произошел такой инцидент. Еще утром я разговаривал с Мальгиным, и он спросил меня, пойду ли я сегодня на юбилей "Нового мира". Несколько стыдясь, что я такой средний писатель и такой ничтожный автор "Нового мира", которого можно было забыть, я ответил, что не пойду, что пригласительного билета не получал. Что же повлияло на коллектив и администрацию журнала, редактор которого именно по моему приглашению работает у нас в институте? Ой, как хочется остаться на новый срок и навести теперь уже настоящий и воистину революционный порядок!
Что-то повлияло, но пригласительный билет прибыл в институт за сорок минут до начала торжественного вечера, который должны был состояться совсем не рядом, где-нибудь в Доме литераторов или в кинотеатре "Россия", а на Таганке, в солженицынском центре. Прибыло даже два билета: еще и Е.Ю.Сидорову. Я ему прозвонил, он в Барвихе, налету понял ситуацию и, так же как и я, счел себя если не оскорбленным, то уязвленным. Билеты нам скинули, как на рынке, в конце дня, продают уже несвежие овощи по сниженным ценам. В институт после шести заглянул Леня Колпаков, долго разговаривали с ним о театре и о жизни.
Домой приехал в девятом часу. Без меня звонил О.П. Табаков.
С огромным счетом Андрею Дементьеву в "дуэли" у Соловьева проиграл Жириновский, любимец Кремля. Андрей защищал пенсионеров. Теперь я уже могу его понять: видимо, после поездки в Израиль, когда ничего значительного и ожидаемого в его судьбе не свершилось и он сам оказался полунищим пенсионером, в тот момент, когда многие его знакомые и люди, которых он поддерживал и продолжает поддерживать, разбогатели и переплыли в другой класс общества, а он остался на берегу, на песчаном пляже, наш Андрюша огляделся, вот тут-то и пришлось менять взгляд на жизнь. Двадцать лет назад он, знаменитый поэт-песенник, принадлежал к элите советского общества, а ныне существует лишь как сфера обслуживания.
21 января, пятница. Еще вчера вечером твердо решил, что в институт сегодня не поеду. Завтра, в субботу, мне надо идти на запись передачи с В.И.Пьявко, но вчера и позавчера, в связи ли с погодой - на солнце бушуют магнитные бури и возмущения - или просто простудился, я чувствовал себя очень плохо, а когда у меня кашель и мокрота отходит кусками, я начинаю паниковать и думать об э т о м. Твердо решил отправиться на дачу, чуть отсидеться в тишине, продышаться чистым воздухом. Поездка одному в машине, когда радио не работает, когда голова свободна, когда впереди расстилается хотя бы краешек свободы, действует на меня благотворно.
Утром, еще до отъезда, включил телевизор. Опять разговор о пенсиях, о льготах. Как же обеспокоены власти происходящим! В связи с выступлением пенсионеров у нас даже появилось, как говорят, гражданское общество. Насчет последнего не знаю. Гражданственность в русском обществе, терпеливом и тихом, всегда развивается под влиянием реакции властей, положительной или отрицательной, не важно. Но если власти проявляют к требованиям народа равнодушие, то жизнь для его обидчиков начинает идти по принципу "брань на вороту не виснет". Тогда гражданственность на время уходит в подполье, а потом... По крайней мере сейчас, глаза у тех, у кого они еще были прикрыты, открылись. Но я не об этом.
Утром же выступал по телевидению доктор наук экономист Михаил Делягин, обычный паренек с простеньким русским маловыразительным лицом, и сделал совершенно убийственный анализ происходящего. Ему задали вопрос об авторах этой реформы. Он, естественно, назвал как основных исполнителей Кудрина и Зурабова, но все же назвал и главное - идеологию и ее выразителя, Путина. Публично в такой жесткой форме сделал это Делягин первым. Браво!
22 января, суббота. Почувствовал потребность перейти на режим, который был свойствен мне лет 15-20 назад. Тогда я каждые выходные отлеживался, чтобы суметь проработать следующую неделю. Но сейчас на даче отлежаться два дня не удалось. Как я уже говорил, нужно было возвращаться в Москву, чтобы участвовать в передаче Владислава Ивановича Пьявко. Он на меня рассчитывал, и я не мог его подвести. Вечером, в 8 часов, у него в мейерхольдовском центре назначена съемка в программе "Линия жизни".
По дороге, на сотовый, позвонил Олег Табаков. Он звонил уже в течение нескольких дней, но мы всё не могли связаться. Он человек точный, ясный, а В.С. говорит, что он еще и "машина". Это очень хорошо сказано. Да, он - человек-учреждение, но при этом учреждение творческое. Я давно заметил, что целый ряд людей творческих занят не только тем, чтобы сидеть за столом, как многие себе этот творческий процесс представляют, читать книжки, лениво что-либо пописывать, одним словом - вести жизнь художественного интеллигента. Этот сорт людей почему-то начинает еще чем-то руководить, директорствовать, пускается в коммерческие предприятия (я-то не ка-саюсь этого, я тут бездарен, ну, может, не бездарен, но мне это не интересно). И так было всегда: Некрасов руководил журналом и собственным винокуренным заводом; Пушкин издавал и редактиро-вал журнал и газету; выпускал журнал писателей Достоевский, учительствовал Гоголь, преподавал у великих князей Чайковский. Творчество - это все-таки акт, ограниченный временем, и, совершив его, душа отдыхает, накапливая новые силы и впечатления. Но творческие люди - натуры деятельные, вот и начинают придумывать, к че-му бы еще приложить свои силы. Таков, собственно говоря, и Олег Табаков - был директором "Современника", занимался этим все молодые годы, потом пробивал "Табакерку", ходил по начальству, искал денег, перестраивал. Теперь пришел во МХАТ, театр у него не пустой, спектакли идут разные по своему характеру, среди них есть очень неплохие, да-же значительные. А попутно он все время работает сам. В общем, Олег звонил, чтобы как обязательный человек поблагодарить за посланное мною письмо. Сказал, что мне перешлют репертуар "Табакерки", просил посмотреть несколько спектаклей. Честно говоря, театр и культурная деятельность увлекают меня больше, нежели деятельность чисто в области литературы. Я люблю работать сам, люблю читать чужие работы, но вести литературную дружбу, литературные беседы - это слишком тяжело. Вот такие раздумья возникли у меня во время телефонного разговора с Олегом Табаковым. Дорога была довольно пустая, мы хо-рошо поговорили, у меня осталось от этого теплое чувство.
"Линия жизни" - это та передача, на которую я давно уже обратил внимание, еще когда там выступал Г.Я.Бакланов. Я думал, что это некий эксклюзив, подогнанный специально под него, но оказалось, передача цикловая.
Запись проходила в центре Мейерхольда. Красивый современный дом, красивые интерьеры. В большом зале, разгороженном под студию, одна за другой идут съемки. Перед В.И.Пьявко снимали Сергея Владимировича Михалкова, потом Ирину Константиновну Архипову, у которой юбилей и которую совсем недавно наградили орденом Андрея Первозванного. График сломался, съемки задержались. Я был невыспавшимся и с дороги.
Мы порой наблюдаем лишь результат (в том числе и телевизионный) жизни. А тут я увидел всё как есть. Пьявко тоже задержался, и я разговорился с Зурабом Соткилавой. Он тоже один из нескольких специально приглашенных на передачу гостей. Мы с ним оба - из последнего состава горкома. Как любой активный человек и художник, Соткилава много знает, смешно рассказывает - например, о том, как играл в футбол, и его больше знали как известного футболиста, а не как знаменитого певца и солиста Большого театра. Я понимаю его нагоревшую боль. Заговорили о Грузии, о её единстве, о Сталине. Он стал рассказывать о грузинском царе Давиде-Строителе, который прошелся по Грузии огнем и мечом, чтобы её объединить. В каждом ущелье практически свой народ, своя культура, свой язык, и эти грузинские языки значи-тельно дальше друг от друга, нежели языки русский и украинский. Этот рассказ показался мне значительным в свете близких событий - послезавтрашнего визита к нам В.Ющенко, а также политики Саакашвили. Зураб вспомнил давний разговор с Чиаурели, когда тот рассказал, как Сталин был недоволен, если кто-то заговаривал о "советской империи". Затронули национальные проблемы в бывшем СССР, а их-то и не было, оказалось, что империя - это такое объединение, где люди просто тихо и спокойно жили. Римская империя была могучей и сильной, пока существовало римское гражданство.
Саму запись передачи с Владиславом Ивановичем не привожу. Кое-что в ней было очень интересно - в частности, его пение, в живую, вместе с группой теноров. Но самое замечательное - его рассказы. Для меня поразительна его энергия - как же настойчиво он пробивался к своей профессии и к своему признанию. Бывший ротный запевала и курсант военного училища попал в Большой театр. Мог попасть в театральное училище, поступал, не добрал баллов и все-таки оказался в ГИТИСе, в классе оперетты. А если бы попал, если бы стал обыкновенным драматическим актером? Теперь, конечно, до-волен, что не попал, что сорвался на конкурсе в "Щуку". В этот момент я подумал: как хорошо, что и я не попал в театральное училище, хотя меня брали к себе в классы и Зубов, и Герасимов. Наверно, получился бы средний актер. Но нет, я все же не мог бы им стать, так как с детства, еще не понимая ничего в профессии литератора, мечтал создавать иллюзорные картины из слов.
Еще одна деталь. Когда Пьявко попал на стажировку в Театр оперетты, он отказался от нее и целыми днями, сидя где-то наверху, в рабочей комнате, в певческом классе театре, "орал", как высказался один из его товарищей. И голос этого орущего тенора слышали все в театре. Пока другие вели свою молодую жизнь. он наорал себе биографию. Вот оно, еще в молодости, настоящее стремление пробиться к вершинам. Ой, совсем не просто стать народным СССР.
Второй интересный для меня эпизод - это взгляд Владислава Ивановича на педагогику. Здесь мы с ним совершенно сходимся: если ты не вкладываешь в ученика энергию - обучение бессмысленно. Нельзя просто академически прийти и побеседовать с молодыми балбесами, надо потратить на это душу и кусок жизни.
Я сидел в первом ряду и задал два вопроса: о книгах, а фонд Архиповой выпустил достаточно много книг о знаменитых ранее певцах, ныне успешно забываемых, потому что наша современная культура стремится показать, что она началась только позавчера, а до этого у нас ничего не было, сплошное белое поле. Так вот почему они выпускают книги о Лемешеве, Казанцевой, Орфенове и о других певцах - это и долг перед ушедшими, и осторожный взгляд в будущее, чтобы и их не затолкали так же, как заталкивают и забывают тех...
Другой вопрос - о его исполнении свиридовского романса "Подъезжая под Ижоры", где требуется невероятная техника. Уже можно было бы этот романс и не петь, но он все же поет, хотя каж-дый раз на концертах предупреждает: не знаю, мол, получится или не получится.
Что останется в этой передаче - сказать трудно. Под конец, когда В.И. стал рассказывать о своем триумфе в одной из опер Масканьи в театре города Ливорно, о том, как пропадал голос, как восстанавливался, как он набирался энергии, молчал, съедал до двух килограммов мяса в день и массу грецких орехов, о том, как из Милана специально освистать русского артиста приехала клака. Подобное, и именно в Милане, было с Шаляпиным, как это описано у Власа Дорошевича. Русский приехал в Италию петь Мефистофеля в опере Бойто?! Пусть русский идет в баню! Но вот раздается первая могучая нота красавца-баса, и клака уже понимает, что ей надо молчать или их всех растерзает публика... Триумф, к которому так готовился Пьявко, был в Ливорно, и тут вспомнились еще и стихи Гумилева: "Если будете в Ливорно, Там мой брат торгует летом, Отвезите бочку кьянти От меня ему с приветом".
Два часа пронеслись как минуты: когда участвуешь в чем-то серьезном и значительном, начинаешь чувствовать себя вдруг лучше.
24 января, понедельник. "Трудный день" начался с коллегии министерства. Всё выглядело, конечно, достаточно занудным, сначала обсуждали вопросы архивного дела. Тем не менее у меня иногда возникает мысль, что, на фоне всех безобразий, кое-что неуклонно делается. Говорили о единой архивной системе. Контуры её возникают, и это понятно - бюрократическое государства без архива жить не может. Но приводились и страшные цифры. Не хватает компьютеров, сплошь да рядом на десять человек один. Как правило, в архивных помещениях нет ни единого свободного метра. Всё, что показывается об архивах в кинофильмах, - недосягаемая мечта. Говорили об архивных материалах, на-ходящихся в музеях, библиотеках, о необходимости подчинить всё это некой системе, на первое время хотя бы поисковой. М.Е.Швыдкой отметил любопытный факт - музейные и библиотечные работники не любят делиться информацией.
Выступило несколько молодых людей, которые говорили самоуверенн-о и в быстром темпе. Наша русская речь американизируется. В ней появляется масса иностранных слов. Мысленно я все время переводил эти речи на русский язык. Швыдкого я всегда хорошо понимаю; его хоть и ругают, но человек он умный, и мысль его звучит всегда очень отчетливо. После коллегии ко мне подошел министр Александр Сергеевич и сказал, что только после Нового года получил мое письмо, за которое поблагодарил. Письмо это я не очень хорошо помню, но помню остаточный импульс после того злополучного заседания правительства.
В институте идут экзамены. Обошел аудитории, посидел на экзамене у Пронина. Все время нервничал - ведь начались празднества и меро-приятия в связи с 250-летием МГУ, и мне обязательно надо было хотя бы отметиться и забрать документы.
Подписал счета на зарплату за январь. Наши уборщицы, гардеробщицы, дворники все во что бы то ни стало хотят обойти государство и поэтому не идут в штат, все ведь пенсионеры, а в этом случае пенсия уменьшается, вернее - перестают давать московскую "добавку". Вот каждый месяц и выписываем счета и договоры на оплату их труда. Все дело в чудовищно низкой зарплате и в неимоверно заниженном прожиточном минимуме. А в это время наши правительственные дамы - энергичная Л.К.Слиска и другая, зам. спикера Совета федерации, которая даст фору всем по вере в непогрешимость государственных решений - объясняют, что закон правилен, вот только его кое-где на местах не выполняют. Я думаю, что неприятие перевода льгот в деньги связано еще и с тем, что пенсионеры и все остальные льготники отчетливо понимают, как ненадежны наши деньги, как быстро правительство может затормозить компенсацию, все боятся роста цен, в том числе и на билеты, и замедленной компенсации. Но определенный испуг у властей все-таки есть. Уже договорились о бесплатных поездках пенсионеров и льготников на территории всей страны. Конечно, местные власти найдут способ платить с каждым месяцем все меньше и меньше. Позиция невинного и благостного Кудрина, министра финансов, ясна: лучше командовать по старинке, имея в наличии большой денежный задел, чем все сразу пускать в производство, не будет причин для волнений, можно тихо распределять бюджеты, ездить спокойно в отпуск и рапортовать о финансовых победах президенту.
Написал обычную свою статейку для каталога. Теперь нужно доделать статью об Андрееве и взяться за предисловия к сборникам Максима Лаврентьева и Софьи Ромы.
Пытался поехать в университет, но приехал Миша Лещинский, которого не видел много лет. После Афганистана он несколько погрузнел, но энергия по-прежнему из него пышет. Сейчас он владелец какой-то телевизионной компании, здесь, в институте, снимает очередной телевизионный фильм, связанный с Серебряным веком нашей литературы. Поговорили. Я никогда не забуду, сколько сделал для меня Миша в Афганистане.
Наконец, махнул в университет. Думал, оттуда сразу поехать домой. Но не тут-то было. Зарегистрировался. Дали целый пакет бумаг, какой-то портфель, который я кому-нибудь подарю. Прослышал, что всех ректоров и зарубежных гостей пригласили в Большой театр. Мы все отчетливо понимаем, что парадные виды искусств - и Большой театр, и концерты в консерватории, и гастроли звезд - все это теперь доступно лишь очень богатым людям. И я если не посмотрю "Раймонду" сейчас, то не попаду на нее вообще. Причитающийся мне билет, хоть с неудовольствием, все же вынесли, так как из моего конверта он исчез.
К 7 часам вечера поплелся в Большой. Наслаждение, конечно, небесное. Сидел в партере в 17-м ряду, в этом есть определенные преимущества: хорошо слышно, да и волшебный рисунок танца, поставленного Григоровичем, здесь очевиден. Большой театр почти весь на ремонте: закрыт вход, нижнее фойе, фойе перед правительственной ложей. Но сцена блистает, и, в первую очередь, блистает кордебалет. Танцевали уже давно работающая Галина Степаненко и Андрей Уваров. На балерин я теперь смотрю, после разговора с К..... , на дне рождения Колпакова, с особым вниманием. Любая балерина отличается даже от хорошей солистки так же, как писатель-романист от журналиста. Журналист пытается стать романистом, а пишет тем не мене по-другому. Он все время идет к какой-то недалекой и уже сформулированной до него цели.
Еще один интересный эпизод. В фойе встретил Плагенборга, профессора из Марбурга, поговорили о немецких и русских делах. Кафедру славистики в Марбургском университете, а главное, преподавание на ней русского языка, несмотря на все письма (в том числе и мои), отстоять не удалось. Государство надвигается, как кентавр, на образование не только в нашей стране.
25 января, вторник. Во второй половине дня, в пять, - мой неудачный поход на прием в Кремлевский дворец. Когда я вчера получал пакет с приглашениями, оттуда вынули, оказывается, не только билет на "Раймонду", но и билет на прием. В пакете осталось только роскошно напечатанное приглашение. Но охрана по этой пестрой бумажке меня не пустила. Я довольно долго простоял в очереди в Александровском саду. Она образовалась потому, что всех приглашенных теперь пропускают через металлоискатели. Очередь была огромна, как раньше в Мавзолей. Я так порадовался, что вся наша университетская и преподавательская общественность побывает в Кремле, на, так сказать, правительственном приеме. Еще раз порадовался широте и организаторскому дару и просто человеколюбию В.А.Садовничего.
26 января, среда. Утром ездил домой к академику Петру Алексеевичу Николаеву. Он уже давно хворает, на университетские мероприятия не ходил. Привез ему второй, "красный", том "Власти слова" и некоторый гонорар, который выгородил из своего: каким-то образом Виктор Широков уже второй раз не закладывает в смету ни на предисловие, ни за послесловие, которые, кстати, написаны блистательно. Это один из тех редких случаев, когда великолепный и яркий собеседник так же замечательно пишет, как и говорит. Я-то, собственно, совсем не главный здесь персонаж, в этой написанной П.А.Николаевым работе - широкая и ясная картина сегодняшней литературы.
Пили чай, у него накрывает стол какая-то сравнительно молодая женщина, гостеприимная, с мягким характером. Поговорили легко и воздушно о сегодняшней жизни. П.А. много цитирует, и каждый раз я восхищаюсь его светлым умом и памятью. Совсем недаром в прошлом году П.А. был отмечен как лучший профессор Московского университета. Вот тебе и крестьянский сын! Вот таким же, наверное, по стати и охвату и по иступленной радости, когда говорил о науке, был Ломоносов. Простите меня, Петр Алексеевич, за сравнение, но Ломоносов сейчас у меня "под рукой". А так, в принципе, жаль, что, написав о нем роман, я так и не узнал его до конца.
В разговоре как-то случайно возникли поразительные подробности об одном знаменитом, ныне покойном, литературоведе. Я их не привожу, потому что они трагичны и подлы по своей сути. Здесь вполне хватает на роман. Особенность всей ситуации в том, что здесь слились воедино неуемный характер и трусость с подлостью времени. Хотя времена не бывают подлыми, такими они становятся под воздействием людей.
В два часа дня пошел в Дом журналистов на 175-летний юбилей "Литературной газеты". В Москве резко похолодало, температура около 10 градусов мороза, вдруг запахло русской зимой. Бодро шел по Тверскому бульвару, по снегу, перебирая свою приветственную речь, вспомнил почему-то Сашу Ципко. И надо же - в ДЖ встретил его в туалете, сказал, почти цитируя: "Черт тебя угораздил родиться в России с умом и талантом да еще русским". Правда, когда мы потом сидели в зале вместе с Бундиным, который прочел огромную книжку его статей последних лет, Ю.И. отметил некоторую сервильность автора. У меня же к Ципко, человеку умному и острому, лишь один счет: откуда такая нескрываемая антисоветскость? Может быть, это следование тем правилам игры, без которых нынче нельзя часто публиковаться?
К своему юбилею газета напечатала два удивительных материала. Один - о путешествии по Франции и Швейцарии Чупринина, Пригова, Гандлевского... "для поднятия имиджа России за рубежом". Обошлось это путешествие, по непроверенным данным, в 1,5 миллиона рублей. А второй - о списке писателей, которые приглашены на Парижский книжный салон. Полтора года назад статью о приглашенных на Франкфуртскую ярмарку "русских" писателях "Литературка" озаглавила "Список Лессина". На этот раз материал назван "Список раздора". За обоими заголовками стоит, просвечивая сквозь них, название знаменитого фильма со знаменитым содержанием - "Список Шиндлера". Суть, я думаю, ясна. Подпись - "Литератор", но по гениально простому ходу автор очевиден. Перечислены все сорок приглашенных с обозначением места их постоянного проживания. И вот что получилось: Аксенов Василий, живет в Москве и во Франции; Алексиевич Светлана, белорусский прозаик, пишущий на русском языке, живет во Франции; Болмат Сергей, художник, сценарист, прозаик, живет в Дюссельдорфе, Германия; Гиршович Леонид, прозаик, гражданин Израиля, проживает в Ганновере, Германия; Маркиш Давид, русский и еврейский писатель, живет в Израиле; Муравьева Ирина, прозаик, переводчик, живет в США; Шишкин Михаил, русский писатель, живет в Швейцарии. 40 : 7, "иногородних" почти 20 процентов.
Дальше - несколько цитат. "Список поражает прежде всего своей однобокостью. За редким, почти символическим, исключением представлено фактически одно направление современной отечественной литературы, назовем его условно "либерально-экспериментальным"...В год Победы в списке нет ни одного писателя - участника войны, который мог бы представлять в Париже феноменальное явление мировой культуры - нашу фронтовую литературу". Далее. "Изумленные парижане могут подумать, будто в России сочиняют книги только русские и евреи, а татары, калмыки, аварцы, чукчи и другие - вообще народ бесписьменный" .
Первым выступал 92-летний С.В. Михалков, как всегда, за своей возрастной болезненностью не сумевший скрыть ясного и четкого ума. Вел все это Поляков, как обычно с некоторой даже пилотной смелостью. Правда, выступивший где-то в середине "списка Полякова" Анатолий Салуцкий отметил, что опытный наблюдатель уже видит в газете некий еле заметный крен в сторону... Я тоже это заметил, буржуазность нас всех затягивает.
Ход для своей речи я продумал, когда шел по бульвару. Мне, дескать, легче было бы говорить о старой газете, в которой и меня не привечали, и Распутина десять лет не поминали. И что-то я, конечно, сплел, но, как всегда бывает, несколько тезисов в своем "бобслее" пропустил. Теперь всегда буду выступать с бумажкой в руке. Все хорошо говорили. Костров - мудрец, и Ю.И. тоже постепенно становится деятелем искусства.
Пришел в институт и сразу же подготовил две телеграммы.
Министру культуры Соколову А.С. 109074, Москва, Китайгородский проезд, д.7
Глубокоуважаемый Александр Сергеевич
Убедительно прошу Вас просмотреть на первой полосе вчерашней Литературной газеты публикацию "Список раздора" которая может быть неверно истолкована как некоторый перекос в государственной политике в области литературы
С глубоким уважением Сергей Есин Ректор Литературного института им. Горького
Вторая была идентичного содержания, но адресат - другой.
Директору Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям Сеславинскому М.В.
127994, ГСП-4, Москва, Страстной бульвар, д. 5
Глубокоуважаемый Михаил Вадимович Убедительно прошу Вас просмотреть на первой полосе вчерашней Литературной газеты публикацию "Список раздора" которая может быть неверно истолкована как некоторый перекос в государственной политике в области литературы.
С глубоким уважением Сергей Есин Ректор Литературного института им. Горького
Вечером в ресторане "Ренессанс" поел, и очень неплохо, за счет индийских налогоплательщиков. Встретил на приеме Валентина Осипова, который похвалил мою книгу "Власть слова". Не забыть бы ему послать второй том.
Приехал домой около восьми. Сидел над дневниками до ночи.
На сон грядущий отменно наелся салом, которое купил в субботу в Обнинске и сам засолил; какая это прелесть - сало зимой.
27 января, четверг. Всю ночь думал о "Списке раздора", опубликованном в "Литератур-ной газете", и в принципе не смог решиться на отказ от участия в Парижском салоне. С одной стороны, смертельно хочется повидать Татьяну, с другой - висит на мне все-таки докторская мантия Сокологорской, и ух как хочется совершить смелый и отчаянный жест. Однако еще вопрос: нужны ли жесты чиновнику, нужны ли они романисту, ведь и тот и другой вызревают скорее "подо льдом". Мне уже и по возрасту невозможно начинать карьеру Лимонова, хотя его смелость, до безрассудства, меня восхищают. Но кто кого подпитывает: смелая политическая деятельность - писателя-Лимонова или известный европейский писатель - "подростка Совенко"? В конце концов, решил написать текст телеграммы и утром, под копирку, напечатал и отослал один экземпляр - министру куль-туры, другой - Сеславинскому. Пускай хотя бы это прожуют.
В этом списке так отчетливо видна тусовка и её характер, так заметно, кто кого привлекал и как участвуют в этом списке внутренние инте-ресы. Хотя, конечно, есть и крупные бесспорные имена: тот же Маканин, тот же Павлов, Эппель, Толстая... А остальные - добыча или тусни или французских славистов. Кстати, накануне пришло письмо от Сокологорской, она просит меня остаться еще на один или два дня, это связано с какой-то встречей, кажется, в Доме дружбы. Ну что ж, попробую.
И еще. Собственно, рабочий день у меня еще не начался, а в его задачах такая прорва всего, что кажется - не справиться. Но уже без десяти десять вдруг объявилась приехавшая из Белгорода Вера Константиновна Харченко, которая не оставляет мысли написать обо мне еще книжку, вернее, издать свою старую, с большими добавлениями: "Дневники", "Власть слова", "Смерть титана", "Хургада" и, может быть, новый роман. Говорил с ней в спешке и быстро. Вот что значит, в отличие от моей, хватка: все её экземпляры - а у нее ровно половина тиража, - до единого, распроданы. У меня была вторая половина, кстати, надо прове-рить, что там осталось.
В 10 часов началась аттестация, которую мы ввели с этого года. Это как бы большая "пужалка" для отстающих, для тех, кто не очень благополучно закончил первую сессию первого курса, да и второго, и третьего. Я по опыту знаю, что если как следует не наподдать заранее, то для студента это может кончиться плохо, ведь в головах еще ветер носится, и большинство полагает, что институт это как бы продолжение школы, что оценки отображают их успехи, а непосещение простят. Все это медленно, с различными номерами моего обычного представления, с попыткой достучаться до сознания, продолжалось почти до двух часов.
А около пяти, уже после ученого совета, наш новый декан, Ма-рия Валерьевна Иванова, и Светлана Викторовна Киселева дали мне на подпись приказ. Наши либеральные девушки с самого начала как-то запеленали меня своей жалостью, и, в общем, никаких жестких акций так и не удалось провести. Не исключили даже многострадального Чижикова, ко-торый учился в прошлом году, попал на бакалавра в этом и не сдал ни одного экзамена. Но позвонил Е.Ю.Сидоров и попросил за него. Что касается, так сказать, настоящего дела, его безумных образов, Чижиков, конечно, тут один из запевал, и как его учить - не представляю. Но попробую. Пока мы дали ему месяц последней отсрочки.
В три часа начался ученый совет. Ничего особенно тревожного, обычный отчет Льва Ивановича о научной и творческой работе. Доклад занял 40 минут, Лев Иванович сгреб туда все, что только пишется у нас в институте. Я отчетливо представляю, что в этом списке много случайного, имеющего отношение к нам лишь по касательной. Но мы в своих отчетах все это упоминаем: сборник, книга, научная работа. В прин-ципе институт - это ристалище, все время провоцирующее к творческой работе. Да, сделано много. Но какое отношение к нам имеет, скажем, книжка о балете, написанная В.С.Модестовым? Это хорошая книж-ка на трудную тему, талантливо написанная, изданная за счет какого-то государственного гранта. Эти свои мысли я опрокинул на ученый совет. В качестве примера привел то, что в изданиях меня волнует: Смирнов написал предисловие к томику стихов Цветаевой, и хотя сам томик меня не очень интересует, предисловие это для меня ценно. А какое отношение имеет к нам роман Б.Н. о Паскале, ведь Б.Н. уже выпустил о Паскале монографию. Тем не менее доклад был принят.
Я еще раз подумал, что иногда раз-дражаюсь напрасно, а тут, к концу дня, видимо, устал и заколебался, ехать ли на вечер Битова или не ехать. Это далеко: Таганка, Дом русского зарубежья, заваленная снегом Москва...
Давно обратил внимание, что очень функционально живу, времени совершенно не хватает, особенно сейчас, когда заканчиваю редактирование своего романа. Мне тяжело даются документальные романы, потому что здесь нужна большая точность, многие проверки; боязнь исказить цитаты требует большой гибкости - ведь цитату нужно еще размять и встроить в текст. В общем, тяжело. А тут еще при последней редактуре чуть перестарался Боря и какие-то пассажи перевел в свою лексику, а я так дорожу своей! Сейчас приходится производить раскопки и подводить все под определенный интеграл. Тем не менее логику его поправок я отчетливо понимаю - тут много идет от правил абзацев. Да, с точки зрения абзацев все верно, но с точки зрения восприятия тяжелых мест, мимо которых не так просто пройти, а надо пробежать, иначе грунт может развалиться, и это понимает благодаря своему опыту романист, и часто не понимает даже самый доброжелательный редактор, - с этой точки зрения всё по-другому. Но работа идет и меня выматывает.
Но к Битову решил поехать. Тут присоединяется еще одно мероприятие: как ученые собираются в последний четверг месяца, так и прозаики решили собраться в этот же четверг в Московской организации. Народу было не очень много. Минут сорок поговорили, приняли в Союз двух переводчиков, фамилии обоих впишу позже. Один из них перевел какую-то монографию о Ришелье, что для меня интересно, книжку зажилил, как только освобожусь - начну читать, это будет подготовка к моей Франции.
На Таганку проехали через центр просто с боем, несмотря на все сообщения, что наземный транспорт в Москве стоит из-за снегопада, и даже не опоздали.
Встреча состоялась в том же зале, где вручали солженицынскую пре-мию. На сцене - постаревший Битов, ведет Юрий Рост. Я, как всегда, делаю записи. Он, конечно, очень умный и талантливый человек, и побыть в атмосфере его мыслей полезно. Я понимаю, что не все мы мыслим постоянно с такой интенсивностью, это похоже на летний грозовой дождь или на ту атмосферу, которая возникает после грозы: пахнет свежестью и озоном.
Начал он с незначительных слов. Потом, как опору, взял тему Пушкина, постепенно перешел к тому, чем мы и в себе дорожим, - к своему внут-реннему миру. "Это только кажется, что я не пишу сейчас. Для "Эсквайра" написал небольшое эссе "Искусство писать от руки". Надо было написать только 2000 знаков, и, когда написал, набрал на компьютере - действительно, оказалось 2000 знаков". "Писать от руки стальным пером это привычка прошлого века". Сам Битов с 1961 года пишет прямо на машинке, а с 1995-го - на компьютере. Читал текст, интересный и точный, с массой детских воспоминаний и подробностей - стальное перо 86-го номера, "вытирашка", "жженка", "че-канка", - которые так милы и дороги нашему поколению. Правда, в тексте многовато уменьшительных названий.
"Послезавтра день смерти Бродского. Я прочту вам стихи". Битов: седая голова, облы-севший лоб, умное, вытянутое лицо. Встреча с Битовым в Нью-Йорке. "Я взял эту книжечку для Голышева".
"В общем-то, я написал одну книгу, и мне ее издали к 60-летию (показывает), "Империя в четырех измерениях". На книгу ушло 4-6 лет". ""Пятое измерение" - книга о русской литературе".
"Застой был великим счастьем, которым мало кто воспользовался". Дальше говорит о том, что и сегодня появились некоторые признаки застоя. Я еще раз подумал: какой он наблюдатель точный. "Чаще стали анекдоты, тяга к юбилеям, писать стали лучше, появился историзм в мышлении".
Встреча идет уже минут сорок. Я чувствую, что Андрей начал уставать. Перед началом вечера мы с ним поздоровались - так две льдины, проплывая по реке, случайно тронут друг друга боками.
Продолжались вопросы, не очень сложные, но я фиксирую ответы: "Пьян-ство как прием - это очень удобно. Можно высказать много мнений о дорогих тебе людях". "Каждый человек - дурак, и каждый человек умен. Если он не дурак, значит - не умен".
Вечер набирает силу. Я чувствую, что Битов постепенно уходит от заготовок, они у него, безусловно, есть, он с собой на сцену принес большой плотно набитый пластмассовый пакет. Говорит о маленьких книгах, которые издавал во время перестройки. Это очень верный прием, надо было взять на вооружение. Я об этом думал, но, как всегда, не довел дело до материального воплощения.
Битов совсем перестал кокет-ничать, заговорил о Геннадии Селезневе, очень хорошо. "Уходит слишком много людей. За здравие и за упокой. Сейчас здесь счет 1 к 3-м". Это естественно, у меня тоже больше знакомых уже там, за главным рубежом. "Советская власть была очень хорошим соавтором. Бери - не хочу". Ну вот, видите, все мы наконец-то опомнились. Это и моя мысль. Для меня это было ясно уже давно. "При социализме, кроме класса аппаратчиков, никто не жил лучше другого. С завистью было все в порядке". Заговорил об эмиграции. Опять очень точные мысли: "Кто был человеком здесь - был человек и там". Мысль о том, что человек, уезжая с Родины, останавливается в своем развитии: "В каком году человек уехал, в том он и перестал развиваться".
Зал был не совсем полон. В малиновом, привычном для него, пиджаке, входит потихонечку Ткаченко, оглядывается, вот выбрал место поближе к президиуму и телевизионной камере. А я в самом на-чале, зная свое отношение к телевизору, наоборот, сел подальше. Последнее, что я записал: "Тома убивают книги". Это очень верно и точно замечено. "Интуитивно мы все, видимо, приходим к одному и тому же, поэтому я не стремлюсь и даже избегаю, когда предлагают издать собрание сочинений. Если кому-то это понадобится - соберут, а я, по крайней мере для этого, палец о палец не ударю. Лучше написать еще одну книгу". Говорил о большой, пухлой книге: ее неудобно чи-тать ни сидя, ни лежа, её хорошо дарить. И опять вернулся к пере-стройке: "Я издавал книги, не зарабатывая на них ничего". Это тоже ощущение большого писателя, он ведь знает, что факт выхода книги важнее денег.
Перед выступлением Битова в фойе встретил Юру Рашкина. Мы с ним раньше работали на радио. Он, как всегда, полон разных планов.
30 января, воскресенье. Роман все-таки оттягивает все мои силы, масса деталей пропадает для дневника. В субботу и воскресенье был в Москве, был на даче, кашлял. Собственно, дача - единственное место, где я чувствую себя нормально, когда натоплю баню, пропарюсь, отдохну, все сделаю, посижу, почитаю, попишу. Смотришь, утром и здоров.
Телевизором на даче совсем не балуюсь, но кое-что отслеживаю о наших пенсионерах. Несмотря на все объяснения правительства и заверения его, что монетизация льгот не затронет бытового благополучия старых людей, все понимают, что эту самую монетизацию значительно легче отрегулировать, чем самые льготы. Хотя в принципе понимаю, что подобное проводить надо, но какие-то из льгот необходимо было оставить, это существует во всем мире и это возвышает старого и заслуженного человека даже в его собственных глазах. Сейчас пенсионеры продолжают свою медленную, но неуклонную борьбу. До них, наконец-то, дошло, что они имеют право что-то требовать и именно не милости, а того, что заработали. Пенсия сейчас должна быть выше уровня прожиточного минимума: почему человек, всю жизнь проработав, должен влачить жалкое существование и ду-мать о том, какого сорта макароны ему купить, не имея возможности позволить себе что-то иное. На телевидении все время проводят игру - дескать, пенсию надо заработать. Государство - это государство, а работающий человек - это работающий человек. Но если бы этот человек раньше не платил налоги и ничего не отдавал государству! Пенсионеры протестуют и требуют пенсии в размере четырех тысяч рублей. Слава Богу, теперь они вошли во вкус. Я очень надеюсь на этих бабушек и дедушек.
31 января, понедельник. Всё началось с раздражения по поводу актов на списание, которые мне принесла хозчасть. Здесь и стройматериалы, и большое число инструментов, и разные мелочи. Но на всё это нет актов, куда ушли кирпич, цемент, линолеум и пр. Я всё чаще и чаще подумываю об аудите. Наши женщины, конечно, все будут против, особенно если я приглашу белгородских (?) дам, которые у нас уже бывали. В этом смысле О.В., наш бывший главный бухгалтер, за всеми этими процессами внимательнейшим образом следила.
Утром же пришел В.Е.Матвеев. В четверг, когда я уехал на вечер Битова, в гараже вечером состоялась пьянка. Пили Миша, завгар, и Володя, рабочий. Поставил им пузырь Андрей, экспедитор из столовой. Не деньгами расплатился, по дешевке водкой. У меня здесь два момента нервничать. Во-первых, я боюсь, что во время пьянки что-нибудь произойдет, боюсь пожара и пр. Миша со своим братом Пашей у нас опытные выпивальщики. У Паши и так здоровье, как и положено у пьющего, никуда. Но главное - в это вовлекается слабый на выпивку Володя. Он остановиться не может и в пятницу не вышел на работу. Так вот, в понедельник утром я попросил В.Е. со всем этим разобраться. Напомнил, что я уже отдавал приказ о пьянстве в гараже. Тем не менее под вечер В.Е., сам не промах выпить и неоднократно водивший компанию именно с этими шоферами, принес мне две объяснительные. Оба "виновника" - конечно, по инициативе дошлого Миши - написали: "не пили". Все знают, кто их видел, но знают, что я ни на кого ссылаться не стану. Кто-то из них троих, значит, соврал. Самое интересное во всем этом, что В.Е., прекрасно знавший, что в гараже пьянка была, с ухмылочкой сказал: "Не пойман - не вор". Вот это меня из уст проректора, занимающегося хозяйством, взбесило. Его-то я уже ловил... Значит, делай что хочешь, пока не поймают?
В два часа ходил на Петровский бульвар, в офис Е.П.Богородицкой. У неё там юбилей. Народу было немного, выпили фуршетом, я - апельсиновый сок, было тепло и дружественно. Кормили вкусно, особенно хороши были блинчики с мясом.
Часов в восемь вернулся из института домой, что-то делал по хозяйству, потом с девяти до двенадцати сидел над рукописью. Кое-какие заметки и правки Б.Л. принял, но в основном, он по-журналистски распутывает мой стиль. Все фразы расставляет строго по форменной логике. А особенности моего стиля - сначала знак, действие, потом медленное, кругами, объяснение. У читателя тогда возникает ощущение, что так думает он.
http://lit.lib.ru/
viperson.ru
Док. 530787
Перв. публик.: 09.12.05
Последн. ред.: 05.06.12
Число обращений: 146
Дневники. 2005 год
|
