1 февраля, вторник. Уже вторые сутки нахожусь под впечатлением двух материалов в прессе и книжки Умберто Эко "Шесть прогулок в лесах литературы", которую я дочи-тываю или ночью, между 3-4-мя часами, или утром, между 6-7-ю. Если говорить о "материалах", то первый - очень серьезное интервью Лимонова, данное им еженедельному журналу "Политика". Журнал в N 40 (141) пишет: "Политика Путина способна сделать из Лимонова влиятельную фигуру объединенной оппозиции. Вождей кует Кремль" Приведу две цитаты. Я себя уже обвиняю, что сам ничего не могу сообразить, а все пользуюсь цитатами. Но природа моя такая, я допускаю, что я не аналитик, даже что не умен, но что-то внутри себя чувствую. По крайней мере, когда и какой кусочек из того или иного интервью надо взять.
- ...ваша партия - не хулиганы, а реально существующая, оппонирующая власти партия. И равных вам нет?
- По яростности, по самоотверженности, по активности - безусловно. Наши люди не боятся тюрьмы, и других таких кадров ни у кого нет. Я желаю всем "яблочникам" или эспээсовцам воспитать таких мальчиков и девочек, которые не боятся тюрьмы и гордятся ею! Мы, конечно, несовершенны. Но мы создавались на голом энтузиазме, на скудные деньги, без спонсорской поддержки. Я давал партии все свои деньги за книжки, но это же, увы, жалкие гроши!
- И в чем заключаются эти "изначальные" претензии к власти?
- Сосредоточение власти в одних руках - как при царе. Для меня как для писателя символично хотя бы создание этого опереточного кремлевского полка, как в "Марице" Кальмана! Или церемония инаугурации - ни один человек со вкусом не стал бы делать такого, а Путин делает! Он отшатнулся от кагэбэшной идеологии, но насмотрелся фильмов Михалкова с царем в папахе и на лошади - бред! И мне неприятно! Власть единолично занимается всем, не спрашивая ни у кого совета. Она не опирается на народ, и ей смешны все разногласия между политическими партиями, между коммунистами и либералами. Путин строит самодержавие. Но с февраля 1917 года Россия является республикой, и ее граждане хотят и могут влиять на судьбу своей страны. У них есть амбиции, и их волнует не только проблема набивания желудка. Социальные амбиции - вот что отличает человека от животного.
Второе интервью - Чубайса "Российской газете" в номере от 27 января. На него меня навел Игорь Котомкин. Всего, что касается экономики, приватизации и прочего, выписывать не буду. Вот только один вопрос и один ответ:
- Вы в одном из последних интервью очень нелестно отозвались о роли Достоевского во влиянии на умы россиян. Поясните.
- Я считаю, что в российской истории немного людей, нанесших такого масштаба глубинный мировоззренческий вред стране, как Достоевский. Для меня сущность Достоевского выражается в одной фразе князя Мышкина: "Да он же хуже атеиста, он же католик!" Абсолютная нетерпимость к другим мировоззрениям, к другим конфессиям (в том числе исповедуемым русскими), к другим народам (в том числе проживающим в России), отталкивающая Россию от мира, замыкающая ее в саму себя. Все это, традиционно прикрываемое словами о гуманизме и патриотизме, по сути, братоубийственная и человеконенавистничес-кая концепция.
Понятно, в какой интеллектуальной среде это вызрело и чему было противопоставлено - идущему из Западной Европы марксизму. Но в сегодняшней России, в сегодняшнем мире, открытом, динамичном, конкурентном, ничего более разрушительного для нашей страны придумать невозможно. А вот и свежее подтверждение - сейчас, в XXI веке, в 2005 году, в качестве праздника национального единства у нас в России избран день изгнания католиков. Сторонники этой идеи могут с чувством глубокого удовлетворения вслед за Достоевским сказать: и правильно, ведь они же хуже атеистов!
Простим автору подмену понятий - видно, его отец не был юристом, - но ведь с таким же успехом он мог бы сказать, что праздником великой Победы в мае 1945 года избрано изгнание не только католиков, которые опять, как триста с лишним лет назад, "по случайности" оказались у стен Москвы, но и протестантов, помогавших им дорваться до Ленинграда и Сталинграда. А его категорическое суждение, что любая закрытость, любое сохранение рода или вида - плохо, меня пугает и не позволяет отнестись к нему равнодушно. Откуда у ярого противника любой цензуры такая тяга к запрету на инакомыслие? И откуда у заядлого либерал-демократа такое резкое деление на своих и чужих? Ну, давайте и я тогда начну всех делить, давайте и я вспомню, что Асар Эппель, один из лучших русских стилистов, был сценаристом первого еврейского фильма в России, показавшего, не только как угнетают евреев, но и какие они боевые, как они стремятся жить в России с ксенофобной закрытостью. Почему французы не хотят мириться с хиджабами, а мы, живя на Бронной, должны мириться с кипурами и пейсами людей, идущих в синагогу? Как говорил Ленин, "нескладно получается".
Вечером состоялось заседание Клуба Рыжкова. Ничего особенно интересного, организационные вопросы. Любопытен список людей, оторвавшихся от клуба, и комментарий к этому М.И. Кодина. Не прямая речь, но близко к тексту. Ушел, например, Слава Рыбас, и все присутствующие вспомнили, как в 90-х годах Славин бизнес - Институт человека - раскручивался именно через Клуб Рыжкова. Ушел, ни разу в клубе не появившись, Вл. Филиппов, которого в свое время просил принять в клуб Примаков. Тогда Филиппов был министром образования. Приняли. Теперь он оторвался, не ходит. Кодин заметил: "Ну вот, снова станет проректором в Университете Лумумбы, место ректора уже занято, и тогда опять начнет ходить". Совершенно невероятную причину своего выхода из клуба привел президент совета директоров Промбанка Яков Дубинецкий: мол, у него нет возможности платить членские взносы. Кстати, о взносах, их все платят по-разному: моя доля - три тысячи в год. В пятницу получу зарплату и заплачу.
Были С.Глазьев, Г. Селезнев, В.Ганичев, Н.Скатов, В.Севостьянов, знаменитый авиаконструктор Новожилов, очень симпатичный Пареньков, директор "Серпа и Молота". Я постепенно ко всем привыкаю, меня уже знают по имени и сегодня даже выбрали в совет клуба. В перерыве несколько минут поговорил с Селезневым, он всегда был мне интересен. Спросил, насколько тяжело ему в Думе молчать. Он ответил, что знает многих журналистов, большинство его приятели, но "администрация президента (Сурков, со слов Г.Н.) дала четкие указания - о Селезневе забыть". В.Ганичев, который в отличие от меня, нерасторопного, так удачно все спланировал в своей судьбе, что остался, несмотря на свой грозный возраст, еще на бесконечный срок в Союзе писателей самым главным, с некоторой гордостью и, я бы сказал, с надеждой меня уязвить сообщил, что был на президентском приеме. Вот только это я и запомнил, наверное потому, что я сам на этом приеме не был.
Вернувшись из клуба, смотрел по телевидению фильм "Однажды в Америке". Не видел его уже лет десять, но хорошо помню, что это был один из первых фильмов, которые я просмотрел на кассете в самом начале перестройки. Его тогда смотрела вся Москва. Это фильм о мальчиках из еврейского гетто, бедных, обездоленных, которые превратились в серьезную банду бутлегеров. Естественно, трагический финал. Но это первый фильм, поэтизирующий криминал как таковой, и в частности, криминал еврейский. Скольких же наших мальчиков этот фильм сделал бандитами? Конечно, все это в других масштабах, других видах, но у нас в России это повторилось.
2 февраля, среда. Вчера вечером пришло постановление из пожарного надзора, мне приляпали штраф в тысячу рублей за разгильдяйство, которое допустили Сергей Иванович и Владимир Ефимович в общежитии. Кое-что по поводу прежнего предписания мы сделали. Я не могу сказать, что Лыгарев ни о чем не заботится, но те мелочи, которые требовали определенных организаторских способностей - перевести столярку в другое место, убрать из подвала горючие вещества и т.д. - он не сделал. Я дал обоим по выговору и изъял из зарплаты по тысяче рублей, из надбавки за интенсивность. Это пока основное событие сегодняшнего дня. Я наконец-то поступил пожестче, чем всегда. Любопытен комментарий Ашота, нашего юриста, который, увидев присланный на штраф документ, сказал: "Ваша постоянная доброта, ваш либерализм привели к этому".
Утром прочитал "пробный" отрывок из повести Алексея Козырева. Приступал к чтению с некоторой, я бы даже сказал, боязнью: Алексей весь состоит из противоречивых склонностей, он амбициозен, по-девичьи ворчлив и проч. и проч. Отрывок небольшой, два паренька переговариваются между собой по поводу того, что забеременела какая-то девушка, и собираются ехать вечером на некую тусовку. Появляется третий парнишка. Или я не сюжетчик, или ничего не смыслю в жизни, но окажется, что девушка от од-ного из этих пареньков забеременеть не могла, так как у него некие другие интересы. В общем, эта часть не проявлена. Что касается языка, то есть определенный стиль, четкие наблюдения за сленгом московской тусовки, и уж что-что, а в смысле вкуса Алексей сильно продвинулся, дай Бог, чтобы у него что-то получилось и не пришлось бы в этом году с ним прощаться.
Еще некоторые события, которые обязательно надо включить в эти записи.
Был некий старый соратник, Юрий Иванович Павлов. Разыскивал Лобанова, но оказался у меня. Я его не узнал, но постепенно в разговоре он стал кое-что о себе рассказывать, и я смутно его вспомнил. Это был помощник Г.Юшкявичуса, когда я работал на радио. Юшкявичус, оказывается, был не только зампредом Гостелерадио, но и зятем Пельше. Вот откуда и его заносчивость, и такая самоуверенность. Сейчас, по словам Павлова, его принципал в Париже, там какое-то у него дело.
Кажется, Дума всерьез решила отменить закон о неконфискации. Может быть, тогда у настоящих преступников, которых иногда, правда, все же судят, начнут отбирать виллы, акции, компании, которые они добыли воровски. Папочка сидит, а его цыпочки, его мамочки даже не поменяли стиля жизни. Выйдет папочка и опять будет богатым человеком. Хватит, милые друзья. Только бы у Думы хватило пороха!
Появились сведения, что бывшего президента Украины Кучму привлекают к ответственности за дело журналиста Гангадзе, за коррупцию, за махинации. Митрофанов, зам. Жириновского, предложил лишить нашего Ельцина его неприкосновенности. Ельцину сейчас 74 года, и в месяц на его содержание уходит 600 тысяч рублей. Не слабо.
3 февраля, четверг. Все утро сидел над рукописью "Марбурга", сличал два варианта - до правки и после правки, вписывал намеченные цитаты, расставлял названия улиц, которые в тексте были пропущены. При том, как работаю я, это большой труд, тем более что нет возможности сосредоточиться только на одном процессе два-три дня.
На работе все довольно тихо, какие-то сводки, мелкие хозяйственные дела, почта, чеки на зарплату.
Вечером пришла Соня Рома, рассказывала о своих делах в Нью-Йорке, о бабушке и дедушке. Сейчас она с каким-то издателем занимается выпуском очерков о суперсовременных художниках. Живет в первоклассной гостинице у Киевского вокзала. У нее свои трудности, в частности, после России ей трудно жить в Нью-Йорке. Есть сложности и с бывшим мужем. Этот самый тихий и нежный Сережа, которого я знаю, явление своеобразное. В русских и размах, и жалость, и доброта так же широки, как и подлость. Кое-что я наблюдал и в Нью-Йорке. В этом смысле эти несчастные евреи совершенно беззащитны перед мальчиком из Петушков. Я дал несколько советов и горжусь этим. Он приехал туда, чтобы поесть от сладкого американского пирога, даже не предполагая, что ему надо будет работать. Теперь он работает мужем у какой-то стриптизерши. Ситуация осложняется совместным ребенком. Ребенок для Сережи это заложник, его собственный девятилетний сын в России, естественно, никаких алиментов не получает. Собственно, Соня зашла к нам по делу, я помогаю ей выпустить сборник стихов в нашем издательстве. Делает она это за свой счет, переводит все Сережа Арутюнов. Несколько дней назад я написал о них обоих, о Сереже и Соне.
Почти дочитал книжку Умберто Эко. Здесь много толковых соображений о литературе, но что-то меня не устраивает, слишком много замечательных кружев и рукоделия. Он совершенно упускает социальное, да и вообще какое-либо содержание. Но мой улов есть, кое-что просто чудо как подходит мне к семинару. Сюда пойдут цитаты.
4 февраля, пятница. Весь день прошел под знаком русско-еврейских разборок. Все началось с того, что, как часто бывало со мною, утром позвонили из "Вечерней Москвы" с блиц-опросом:
- Продолжается скандал с письмом 19-ти. Как вы относитесь к проблеме антисемитизма в нашей стране. Есть ли он, или нет?
- Этой проблемы не существует. Она выгодна лишь отдельным группкам людей, и они все время поднимают эти вопросы.
Но здесь надо вернутся ко вчерашнему дню.
Именно вчера вечером состоялась "дуэль" между генерал-полковником Макашовым и дважды Героем Советского Союза Алексеем Леоновым. Я "включился" не с самого начала, но все-таки сумел понять, что существует письмо генеральному прокурору, где 19 подписантов просят закрыть все еврейские общественные и религиозные организации. Вроде бы Макашов тоже это письмо подписал. Сначала они долго спорили над словечком все и, кажется, Макашов понял, что здесь он был не прав. Ни тот, ни другой не смогли объяснить, из-за чего, собственно, они спорят. Леонов говорил о ксенофобии, но дело было в другом. Макашов имел в виду, что все беды у нас от евреев. Они, дескать, все расхватали, разграбили. Приводились фамилии Фридмана, Ваксельберга и других олигархов. За бортом оставалось что-то главное: спайка, любовь только к соотечественникам, ощущение, что весь мир не в какой-то мифической родине и будущем, а только в сегодня, в детях, в семье, а за границами этого - ничего нет. А оперировали другим. "Не все евреи сионисты, но все сионисты - евреи" (Макашов). В том, что говорил Макашов, было много справедливого, хотя и частного. Один момент нашего космонавта просто уязвил, когда Макашов сказал, что Леонов один из директоров Альфа-банка. А все знают, кому тот принадлежит. Собственно говоря, здесь и закончился спор двух русских, деревенских людей. Какой же здесь разговор о ксенофобии и других явлениях, называемых разными словами? Нет честных больших денег, нет. Судьи, которые как всегда в этой передаче странные, неявно ангажированные - Римма Казакова (без комментариев), Угольников, вечно кормящийся на телевидении и знающий, как надо держать нос, актриса Дипкунтайте, живущая даже не в Литве, а в Лондоне - единогласно присудили победу Леонову, но выглядели довольно жалко. А вот зрители отдали предпочтение Макашову. Плохо, что Макашов не читал воспоминаний Сахарова, где сказано то, о чем, собственно, Макашов и говорил: падение СССР стало возможным благодаря именно сговору еврейской интеллигенции. Самое занятное во всем этом - ощущение своего бессилия Соловьевым. Макашов почти впрямую сказал, что не ему, дескать, еврею, на эту тему рассуждать. Интересно было наблюдать, как русский человек совсем не в русской манере, а скорее в манере Жириновского вел этот спор. Как обозлился Соловьев, в какой он был ярости. Даже что-то неважное сказал о нашей стране. Но ни ему, ни одному еврею русские никогда не откажут в праве и счастье жить на наших просторах. Мы ведь всех перемелем. Итожу: истина была за Леоновым, Макашов - был прав.
Днем ездил в общежитие проверять, как выполняются предписания пожарной инспекции. И опять расстройство: втихаря, не посоветовавшись со мною, Лыгарев выстроил возле своей квартиры новый кирпичный вход, еще раз загородив вход пожарный. В курсе, оказывается, был и В.Е. Он-то ведь знает, сколько мы промучились из-за того, что в свое время без разрешения архитектора Альберт Дмитриевич пристроил тамбур к столовой.
Но это опять не все. И от кого еще надо было опять ждать удара? Естественно, только от того, кому помог, ради кого нарушил правило начальства: поступай жестко и только по закону. Юра Серебряник - тот самый, которого два года назад за драку с преподавателем, за спровоцированную им драку Королева с Сашей Панфиловым я сначала исключил из института, потом восстановил, потом перевел на заочное отделение, с которым возились, по поводу которого постоянно звонили родителям в Пензу, который еще осенью оставил записку, что кончил жизнь самоубийством, а сам уехал к себе домой - опять объявился в Москве, на этот раз в милиции, куда он пришел сам и заявил, что убил нашу студентку Лену Георгиевскую.
Лена тоже овощ редчайший, но мною почему-то любимый. Талантливейшая девочка, которая учится у Самида, но пишет исключительно матом. Она учится у нас уже в пятом институте, я решил поставить спортивный рекорд: доучить ее до диплома. А если не доучу? Мы все знали, что Лена вроде уехала домой, кажется, в Тверь, но тем не менее на всякий случай вскрыли ее комнату. Она живет вместе с племянницей поэтессы Абаевой. Вот какой документ, напечатанный на машинке, - назовем его, как теперь модно, правилами Георгиевской - обнаружили мы на двери их комнаты.
Правила поведения в комнате:
- Не курить
- Не блевать
- Не колоться героином и проч. сильнодействующими средствами
- Не мешать мне спать
- Не рисовать на стенах свастику и проч. хуйню, к-рая в наше время символизирует расовую или социальную нетерпимость
- Не пытаться покончить с собой; в случае возникновения такого желания просьба обращаться к невропатологу или психиатру в поликлинику N 111
- Не пиздить вещи и деньги; в случае, если вы все же сделали это, настоятельно рекомендую положить спизженное туда, откуда вы его взяли.
В случае нарушения вышеуказанных правил вам предстоит беседа не только со мной, но и с:
комендантом;
милицией;
психиатром;
моими родственниками;
тяжелым предметом, к-рым я ебну вас по башке, если вы окончательно меня заебете.
Примечание. Лицам с психическими расстройствами настоятельно не рекомендую задерживаться на данной территории.
Вечером Дума принимала какие-то политические решения по поводу письма 19-ти. Многие из подписантов, "осознав", уже сняли свои фамилии. Но есть практическая польза от всего этого - СМИ и Дума через эти самые СМИ озвучили некоторые тезисы. И они с неизбежностью будут ходить по устам недоедающего и ограбленного народа.
Но это опять не все. Именно сегодня Лев Иванович положил мне на стол номер "Советской России", где большая статья Саши Боброва под названием "Список Филатова". Засветили его, бедного бывшего ельцинского основного помощника. Сначала о нем, о самом Филатове: "Сергей Филатов - сын поэта Александра Филатова, певца завода "Серп и молот" и заветов Ленина - на дух не переносит тех, кто пишет о труде, о героическом прошлом. Отец назвал его в честь Сергея Есенина, но незадачливый тезка великого поэта терпеть не может писателей есенинского патриотического и почвеннического направления. Вот такие вопиющие мировоззренческие обмороки и предательства дела отцов и объясняют все духовные трагедии России".
Саша Бобров в своей статье тоже не мог пройти мимо письма 19-ти, о котором много говорилось в передаче Соловьева. Тень явления нависла и над этой ситуацией. В конце абзаца, который я собираюсь процитировать, приводится и та самая фраза из "Литературки" о двух этнических группах, которые, судя по списку, только и существуют в русской литературе: русских и еврейских писателях. А где другие? Речь идет об определенном национальном экстремизме в культуре или в финансах, против которого многие и выступают и о котором все русские думают. Сами-то по себе евреи - это обычный фон русской жизни, как куры на крестьянском дворе. Итак, цитата, подтверждающая мысль о всеобщности некоторых размышлений: "Прокурор Устинов, выступая на трибуне Совета федерации, сказал при упоминании о каком-то письме депутатов в прокуратуру по поводу агрессивности еврейских организаций: "Не надо привлекать внимание к подобным спискам. Вы же знаете поговорку: не трожь... сами знаете что, и пахнуть не будет"".
И опять не все, в статье Боброва нашлось место и для моей персоны. "В уже набившем оскомину списке Московская городская организация Союза писателей России - ведущий отряд российских писателей, насчитывающая в своих рядах около двух тысяч литераторов - представлена только одним членом, Сергеем Есиным, скорее как ректором Литинститута".
5 февраля, суббота. В.С. сварила замечательные кислые щи из рыночной квашеной капусты, я их даже перелил в термос, но высунул нос на улицу, и на дачу все же не поехали - слишком холодно.
Содержательно и хорошо провел день дома, все же эти пять-шесть часов, которые приходится тратить на поездку, на то, чтобы "запустить" дом, это часы из жизни. Их-то всегда и не хватает. Капитально убрался дома, занимался дневником, с удовольствием варил и тушил кролика, который куплен в Обнинске с месяц назад и все время находился в заточении в холодильнике, тушил я его и готовил под белым соусом.
Но главное, дочитал книгу Умберто Эко. Та основная часть, ради которой все эти лекции были написаны и прочитаны, тот импульс ко всей работе, который я искал и не находил, наконец-то нашелся в последней, шестой, главе-лекции. В стержне любой книги обязательно есть какое-нибудь служение. Оно есть и здесь. Последняя глава вся посвящена вещи очевидной - "Протоколам сионских мудрецов". Я тоже филолог, и чутье редко меня подводит. Еще первый раз, когда в редакции "Юности" Мери Осиповна Лазарева дала мне прочесть, как некий казус, эти протоколы, я сразу же увидел, что это современная фальшивка, и мне почудилось, что где-то в литературе я уже с подобным встречался. Собственно, это и доказывает Умберто Эко. Дюма здесь был неким транзистором, передатчиком. Все это занятно, но не больше. Ради этой филологической безделицы, доступной даже журналисту, и была написана и переведена книга. Впрочем, время для меня зря не пролетело. Жаль только, что крупный филологический талант тратит время и свои возможности на чепуху.
Вечером начал читать "Юность вождя" Сартра. Огромный писатель чувствуется с первой же строки. Но главное здесь - выбор темы и тот филологический ракурс, интонация, с какой все это сделано. Я как-то отчетливее понял, что такое писатель мирового класса. Какой размах и свобода в использовании материала, какая раскрепощенность образности! Совершенно замечательно, очень пластично, с высоким знанием языка перевел это все неизвестный мне Г.Ноткин.
Но эту повесть нашел я и в сборнике, который называется "Портрет антисемита". Здесь же есть еще огромное эссе на эту тему, читать, наверное, не стану или отложу на неопределенное время, пока не возникнет "струя". Воистину, кажется, без проеврейского материала повести или романа Нобелевскую премию не получишь, да и крупным писателем не станешь, это как условие игры. Все исключения из правил, как известно, лишь подтверждают основной закон.
6 февраля, воскресенье. Начал новый, на звуковых дисках, самоучитель по английскому языку, именно поэтому долго гулял с собакой. В памяти у меня одно высказывание Кати Чаковской, которая сказала мне, когда я в одну из летних ночей побывал у них дома, оглядел кабинет члена ЦК и вспомнил, что тот владеет английским. Катя тогда сказала, что это его вечная заноза: он всю жизнь учит язык и мало-мальски выучил только в конце. Теперь начну думать: лишь бы на английском не заговорить! А ведь среди слитной массы звуков я начал воспринимать отдельные слова, вернее, как и во время разговора по-русски, возникает в голове какое-то смутное понимание.
Утром по первому каналу показали передачу о гибели Сергея Есенина. Здесь, совершенно очевидно, почти доказанная версия убийства Есенина. Оказалось, то ли он сболтнул перед отъездом в Ленинград, то ли у него действительно был оригинал телеграммы Каменева, который тот посылал отрекшемуся от престола брату Николая Михаилу. Первому гражданину России! Сталин для своей политической борьбы вроде бы эту телеграмму искал. Первый канал не совсем сошел с ума, формально все это направлено как бы против столь нелюбимых ГПУ и Сталина, но за этим и Николай Эрлих, "с которым у Есенина были столкновения на почве антисемитских высказываний", и Троцкий, который опознал себя в железно-несгибаемом герое-комиссаре со своеобразной фамилией в одной из поэм Есенина, - тенденция другой литературы, к которой иные товарищи только что оказались допущенными и уже торопились в быстрые классики. Нелюбовь и даже враждебность к творчеству Есенина лучше всего доказана на примере "любимца партии" Бухарина. Здесь, в первую очередь, его доклад на учредительном съезде Союза писателей. Вот тебе и женитьба на юной Далиле, дочери партийного товарища. О, эта ночная кукушка со своими представлениями о культурном процессе и литературе!
Созвонился с С.И. Лыгаревым. Вчера он ездил в милицию, забрал оттуда Юру Серебрянника, запер его в пустой комнате, дал 100 рублей, чтобы его накормили. Вечером приехал отец Юры и увез его в Пензу. Вот таки дела... Как его учить дальше? А парень очень не без способностей.
Говорил с Прониным, который дал мне удивительную идею для пьесы.
6 февраля, воскресенье. Вечером пошел на концерт Олега Погудина. Позвал меня Леня Колпа-ков, у которого с Погудиным свои дружеские и свои принципиальные от-ношения. Мой интерес к певцу возник на вечере вручения ему, как одному из лауреатов, "Хрусталъной розы Виктора Розова", где он спел, и я сразу вспомнил его прекрасный русский тенор, слышанный мною как-то по телевидению, вспомнил его несуетливую манеру исполнения, очень традиционную и по-своему возвышенную.
Теперь относительно Колпакова и певца. Оказывается, Колпаков два раза - сначала перед министром культуры Швыдким, а потом перед ми-нистром культуры Соколовым - ставил вопрос в "Литературной газете" о звании Заслуженного артиста России для Погудина: "Вы уже и группе "Нана" раздали это звание..." В общем, 27 декабря президент наконец подписал указ о присвоении Погудину звания, и, собственно, по этому поводу мы оказались в Большом зале имени Чайковского.
Скажу, что еще раз был поражен этим прекрасным залом, который в подробностях разгля-дел. Вспомнил Мейерхольда, для которого и строилось это помещение, и многое другое: концерт Галины Олейниченко, который я помню до деталей, концерт Святослава Рихтера, Доронину, читавшую здесь стихи Цветаевой и Есенина. Но с особым чувством я разглядывал герб Советского Союза, висящий над сценой, - ведь вот повисит, наверное, до первого ремонта, а потом исчезнет... И как при советской власти мы раскапывали - в книгах ли, в интерьерах общественных зданий, в устных рассказах - обломки преды-дущей эпохи, эпохи царского режима, его культуры и обычаев, как с Библией знакомились по вкраплениям в художественные произведения, откуда уже нельзя было их изъять, так же, думаю, настанет время, когда и скрывшаяся Атлантида советской власти бу-дет разыскиваться потомками.
Я хочу написать статью относительно маленького казуса: в одном из переулков, по каким я езжу на машине из дома в институт, раньше стоял одно- или двухэтажный домик с прилепленной к стене мемориальной доской: здесь жил первый пе-реводчик "Капитала" Скворцов-Степанов и здесь же бывал у него Ленин. Снесли дом, выстроили на его месте большое и доходное здание - и улетела доска... Когда в новом доме появятся признаки жизни, я обязательно напишу, как в культурном отношении мелеет Москва. Кто-то борется с Лениным и "Капиталом", а меня в данном вопросе волнует то, что книга Маркса очень много сделала для общественного мнения в России, и ничего так не соединяет чело-века с историей, как живые и конкретные её вехи, например, эта воз-можность показать, кто такой был Степанов, кто был Ленин, сколько ему было лет, когда он приехал познакомиться с переводчиком "Капитала". Таких возможностей у современного молодого человека скоро уже не бу-дет. Вот такие мысли приходили мне в голову, пока Погудин пел, а я разглядывал белый герб Советского Союза.
Погудин пел романсы на слова Пушкина, ведь скоро 10 февраля, день гибели поэта, и концерт был в этом отношении тематическим. Огромное количество молодых и пожилых женщин было в зале, а потом они шли с цветами к сцене, и трогало, что несли они не заказные дорогие букеты, а один-два цветка, две-три розочки или гвоздики, так сказать, личная жертва на алтарь божества. На этот раз, мне показалось, обнажился не очень большой диапазон и актерских приемов, и интонаций певца. Тематический принцип заставил взять не самые знаменитые романсы, а набрать их массу, и возникло ощущение, что все это написано каким-то средним композитором XIX века. И тем не менее приобщение к возвышенному, к культуре было. Кого любит современный поэт и современный эстрадный певец? Какую-то девочку, какую-то Прасковью из Подмосковья, какую-то свою подругу. Это все женщины, лишенные женской загадочности, таинствен-ности обаяния и красоты. У Погудина же, вслед за Пушкиным, за авторами тех песен и романсов, которые он поет, женщины были особо возвышенны: это "Алина", это "Нина", это "Мой друг" - те невыразимо прекрасные женские облики, с которыми было связано имя Пушкина. Наши современные поэты, в своем стремлении во что бы то ни стало дойти до конца, до "естественного", не знают удержу. Пушкин, предположим, тоже мог бы в письме к Вяземскому написать кое-что нелицеприятное об Анне Петровне Керн, но он написал: "Я помню чудное мгновенье"!
7 февраля, понедельник. Вот уж не думал, что так бурно у меня начнется рабочий день, такое ощущение, что наша хозяйственная часть работает сама по себе, даже вернее, сама на себя, немного обслуживая при этом и учебный процесс. Пришлось размышлять о нуждах гардероба и что некому утром включить обогреватель над дверью, а также о грязных полах, которые наши девицы, полные высокомерия, топчут своими модными бутсами, не вытирая ног при входе. В раздражении, что до сих пор нет расписания пересдач, о котором договаривались еще неделю назад, подписал приказ о лишении премии пятикурсников, не сдавших дипломные работы.
К 12-ти поехал на прием по случаю празднования дня Вайтанги (в факсе с приглашением есть более квалифицированное объяснение для непонимающих: национальный день Новой Зеландии) в новозеландское посольство, в тот особняк на углу Поварской, который хорошо знаю с детства и снимок которого висит в моем кабинете. Пригласил меня туда посол Стюарт Приор, который был у нас в институте, он специалист по русскому языку. Как ни странно, он нашел возможность несколько минут поговорить со мной о филологии, об институте.
Русских на приеме было очень мало, все какая-то местная (московская) новозеландская публика. Я бы не писал обо всем этом, если бы не изысканность самой церемонии. Всё решал вкус, а не деньги. Собрались в большой гостиной. Я, ес-тественно, пил томатный сок. Посол произнес недлинную речь, потом двое наших ребят из Гнесинского училища пели, в частности певица Мария Желтова спела гимн Новой Зеландии. Потом выступил представитель МИДа, г-н А.А.Татарников, и был исполнен гимн России - красивая, оказывается, песня, если петь ее с чувством и вслушиваться в слова. Потом девушка спела новозеландскую народную песню, и наступила цере-мония разрезания праздничного торта, величиной с письменный стол. С одной стороны его разрезал посол, с другой - Татарников. Торт очень вкусный, в нем много сливок, я съел два куска. Фуршет был очень неплох, опять-таки со вкусом - салат из свежих овощей, несколько блюд с запеченной в сметане картошкой, холодная баранина на тонких ребрышках, и две большие красные рыбы, кажется, лосось, запеченный в фольге. Все было замечательно, прошло быстро и мило. Я пригласил посла в Гатчину, он ведь филолог, может быть, возникнет контакт с нашим институтом. Спускаясь потом по лестнице, встретил русскую девушку, учившуюся в Литинституте, а ныне работающую в посольстве, спросил, сколько стоит такой большой торт. Оказалось, 25 долларов за килограмм, а их в нем 20, вот и считайте.
Воистину день - как бой. Еще два часа посидел в институте, и пришлось ехать на правление в Московское отделение. Завтра у них собрание, оно связано с юбилеем организации и, главное, с необходимыми изменениями устава. Юридические требования - общее собрание, а где собрать две с половиной тысячи человек? С большим трудом сняли зал на АЗЛК. Но, как мы все понимаем, среди этих двух с половиной тысяч есть люди, сидящие дома, которым ка-жется, что государство по-прежнему им что-то дает, а они этого не получают, так как кто-то их блага отнимает. В общем, говорили о механизме проведения собра-ния, где надо было утвердить документы и не допустить ту любез-ную нашим писателям склоку, главный смысл которой таков: я про-кукарекал, а взойдет ли солнце или рухнет земля, уже никакого значения не имеет.
К 7 часам начался новый тур кандидатов на премию Москвы, и я поехал на спектакль "Три высокие женщины" по пьесе Олби. О премии много думаю, хочется поступить как лучше, но, слава Богу, что на этот раз не придется в угоду нашей критической общественности, где главный заводила Боря Поюровский, давать всем хотя бы по малень-кому кусочку. Ясно, что в области театра появятся одно-два имени и теперь надо, чтобы и в литературе появились такие же имена. Моя первая прикидка - Тиматков и Арутюнов, тем более что мы сами засадили весь наш московский писательский "огород" одними стари-ками - нужно дать премию и молодым, как некий аванс. В этих я уверен. Может быть, сюда приплюсую и Максима, в котором я тоже уверен.
Теперь о спектакле. Не очень люблю я зарубежную драматургию с её алгеброй смысла, но на этот раз получил большое удовольствие - давно не видел таких серьезных, до вздоха, до рыдания, работ и таких красивых женщин на сцене. Мне это было особенно интересно, потому что та новая пьеса, которую я задумал, уже ворочается во мне, и во внутреннем диалоге с другим автором, с действием на сцене, я как бы проворачиваю что-то своё.
Мотив не новый. Практически это история старой, очень старой, 92-летней женщины. Все это где-то близко по теме пьесам Уильямса, кстати и переводчик у них общий - Александр Чеботарев. С одной стороны, старуха, с другой - как бы особый персонаж, разделенный натрое, и каждая часть его персонифицирована в своем отдельном воз-расте, может быть это три души каждого возраста.
Виртуозно играет Евгения Симонова, очень хорошо - ее дочь Зоя Кайдановская, да и третья, Вера Бабичева, тоже хороша, а главное, так прекрасны ее обнаженные плечи - прямо глаз оторвать невозможно.
Пришел домой, у телефона записка: звонил Рейн. Но он довольно часто звонит.
8 февраля, вторник. Я, с валидолом во рту, сразу же понял, о чем звонил всеведущий Женя: ночью скоропостижно скончалась Татьяна Бек. Мне об этом позвонил Сережа Арутюнов, ученик Тани.
Валидол в глотку - и на работу. Одно радио сообщило о возможном самоубийстве. Какое же самоубийство, когда весной у нее за-планирована поездка в Мексику по линии института, кроме того, она должна ехать в Париж!.. Жизнь ее шла довольно удачно. Конечно, умерла кошка, скончался ее грузинский муж Зантария, но тем не менее, несмотря на это, она вся была поглощена своими уче-никами, литературой.
Скорее всего инфаркт или инсульт. Есть и обоснования для ее внутреннего волнения: все-таки она вела сложную жизнь, находясь между лагерем либералов и своими друзьями, товарищами, хорошо к ней относящимися. Я помню, как она подписывала письмо 42-х - то письмо, которое (сейчас это уже ясно) не стало достижением либеральной интеллигенции. Помню также, как она попросила вынуть свою фамилию из моего предвыборного постера, и это, конечно, не свидетельствовало о её чутье: Олег Табаков - умница - не вынул; Рейн не вынул, Тихонов не вынул, а Таня, которая не была такой крупной фигурой в культуре, как они, вынула, испытывая определенное давление пен-клубовского стада. Думаю, что эта двой-ственность терзала ее душу. Что же касается пря-мой причины - она сломала ногу, мог возникнуть тромб, а Женя Рейн, который все знает, сказал мне, что она еще немного пила...
Но история на этом не кончается. На моих глазах развернулся крупнейший литературный скандал. Я сам заметил несколько преувеличенное внимание к факту смерти Татьяны Бек сначала Евгения Рейна, а потом и Сергея Чупринина. Утром ко мне в кабинет, где уже сидели Е.Сидоров и Л.Колпаков, внезапно зашел Рейн, и мы сразу договорились, что он напишет в "Литературную газету" некролог, а он предложил собрать утренние поэтические семинары в 23-й аудитории, что-то вроде траурного митинга. Там появился Чупринин. Я не обратил внимания, что из его с Бек семинара - а Татьяна много возилась со своими студентами, и они, вероятно, были в курсе последних событий, - так вот, из ее семинара были только две девушки. Я открыл это небольшое собрание, зал был, как никогда, полон. Прощай, Танечка, я помню нашу с тобой поездку по городам России еще в начале перестройки, помню разго-воры на берегу, прощай, прощай. Буду вспоминать только хорошо. До встречи. Потом выступил Рейн, очень ненадолго. После мне рассказали, что на кафедре вдруг возник очень острый разговор между Рейном и Чуприниным. Чупринин был не только опечален, что естественно, смертью Татьяны, но и чем-то напуган. Тут же возник слух, что Татьяна покончила самоубийством, об этом будто бы было сказано по "Эху Москвы".
Не успел я спуститься к себе в приемную, как раздался звонок. Наташа Дардыкина из "Московского комсомольца", как всегда функционально, быстро, неделикатно: "Сергей, скажи мне правду о смерти Татьяны Бек". Я жестко ответил, что самоубийства быть не могло, я в это категорически не верю. Правда, я уже знал, что брат Татьяны настоял на вскрытии, и оно уже идет в морге Боткинской больницы.
Вскоре было еще несколько звонков. Выяснилось, что последние дни Татьяна жила под телефонным гнетом Жени Рейна и Сережи Чупринина - об этом очень точно говорила Виктория Шохина, которая была дружна с 55-летней Татьяной и постоянно разговаривала с ней - все по поводу ее отношения к гипотетическим переводам Рейна произведений Туркмен-баши. Татьяна написала об этом в "Независимой газете".
Будто бы Рейн позволял себе непристойные выражения. "Мягкий" Сережа Чупринин вел себя по-другому, но суть его заявлений, если исключить лексику, напоминала мой разговор с его предшественником на посту главного редактора. Я об это несколько раз писал. Не хочу подробностей, но был еще рассказ о каком-то мате в редакции "Знамени" в адрес Натальи Ивановой. К вечеру "Литгазета" взяла обратно свою просьбу Рейну написать статью о Бек.
Еще звонок, и шелестящий голос Сергея Михалкова. В четверг он собирает исполком. Я понимаю: кому-то все неймется, что-то джентльмены делят. Могу только догадываться, что все крутится вокруг денег, зарплат, престижа. Михалков, в частности, рассказал, что после его требования созвать исполком четверо его замов - Ларионов, Сорокин, Мухамадиев, Ниязи - написали ему письмо, что по уставу он на этот созыв не имеет права. Зря, конечно, Михалков это делает, но если человек, в свое время спасший организацию от разгрома, хочет, почему же не собраться и не посоветоваться.
Вечером звонил и Арсений, который не звонил мне домой уже лет двадцать пять. Я разговор оборвал, сказав, что готов все выслушать публично, при всех.
9 февраля, среда. Никогда не думал, что два этих события - смерть Т.А.Бек и вчерашний звонок Михалкова так меня взвинтят и разволнуют. Судьба выбивает не только русскую литературу, но и кафедру творчества Литинститута. Я уже устал прощаться. Печальный список: Е.Винокуров, Ю.Левитанский, Л.Ошанин, Е.Долматовский, В.Цыбин, С.Иванов, В.Сидоров, Ю.Кузнецов, теперь вот Таня Бек. Вчера показали ее живой по телевидению. Голубые глаза, просвечивающие на свету сережки...
Поразительно: если брать другой список, список Михалкова, то все четверо - это главные участники прежнего, михалковского переворота. У меня лично сил, чтобы так шустро "переворачиваться", нет.
Утром решил все же вставить в дневник рейтинг продаж книг "50 современных российских прозаиков", напечатанный в "Литгазете". Эта выборка сделана на базе Дома книги на Новом Арбате. Здесь продается 75 тысяч названий. Больше всего, конечно, в этом рейтинге меня интересуют собственные цифры. Я на 28-м месте, причем торгуют-то сейчас лишь моими "Дневниками". Чемпион - Улицкая, но это и понятно, продано10117 экз. Передо мной Павлов (25-е место - 123 экз.), Бондарев (26-е - 106), Приставкин (27-е - 103). За мною: Бакланов (30-е место - 74 экз.), Белов (34-е - 50), Волос (40-е - 31), Курчаткин (44-е - 7), Киреев (47-е - 5), Миша Попов (49-е - 2). Исчез из списка Пьецух - не продается.
Утром же пошел в аптеку, у меня заканчиваются лекарства. В частности, купил беникорт, он за последнее время подорожал на 100 рублей, еще полгода назад стоил 200, а сейчас 313.
Похороны Татьяны завтра. В институте опять какие-то безобразия в общежитии. Пришлось выселять до окончания сессии двух заочников, пьют, и на неделю выселить Витю Гусева.
Днем ехал, сам за рулем, и слушал, как какой-то придурок (слышу его уже второй раз, но не могу уловить фамилию) ведет по "Маяку" передачу "Диалог", причем разговор всё о том же: льготы, роль в реформе правительства. Вся аудитория, собственно, делится на две категории - одни указывают на зарплату министров, что тоже существенно, ведь министр говорит о прибавке в 200 рублей, не сопоставляя эту прибавку со своей собственной зарплатой. Другая категория людей видит все глубже. Мне запом-нился один парень, экономист, закончил МГИМО, он сказал: "Друзья, а куда же все подевалось? В свое время мы кормили полмира - половину Латинской Америки, половину Африки... А сейчас никого не кормим и ничего не осталось". Это понятно. Сейчас речь идет о главном - о собственности и о власти. Наш парламент затушевывает всю проблему, ведь дело не в том, уйдет или не уйдет правительство, ну, придет новое, отобранное там же, в администрации президента; дело в том, что парламент у нас, как выяснилось, состоит из каких-то недоумков: почему же они принимали так скверно подготовленную реформу? Почему не задали в свое время вопрос: кому это выгодно?
Есть, конечно, претензии и к Путину, который привычно играет роль "отца народа", дает прибавки студентам (100 рублей), при-бавки солдатам (100 рублей). Он что, не понимает, как живут люди? Не сопоставляет свой уровень жизни с жизнью простого народа? Я всегда писал, что разговоры о том, чтобы навести экономию по депутатским зарплатам и льготам - все это мелочи, ведь можно было бы прибавить им в три раза больше, если бы они вели четкую политику. Но, как выяснилось, люди эти, в основном неглупые, но декоративные, закрывающие своими, часто простыми русскими лицами настоящих хозяев жизни.
Идут совершенно неинтересные дебаты в парламенте относительно того, отправлять ли все правительство в отставку в связи с пенсионной реформой, или одного только Зурабова.
Вечером дома вносил правку в роман. Лева его прочел, кое-что поправил по грамматике и сказал, что это моя лучшая, новая вершина. Думаю о пьесе.
10 февраля, четверг. Со вчерашнего дня думал о дне сегодняшнем, плохо спал, два раза просыпался. Впереди - похороны Татьяны Бек, потом исполком, созванный С.Михалковым, а вечером еще надо ехать на ежегодную конференцию по Лакшину. Если будут силы, поеду и туда.
В паузах бессонницы продолжаю читать монографию о Ришелье, узнаю много интересного - средние века, романтичное д`артаньяновское время предстают несколько по-другому. Приходит мысль: как мало мы вообще знаем о реальной истории! Я теперь с удовлетворением обнаруживаю, как хорошо и как точно были упорядо-чены в русском историческом времени все эти налоги, деятельность бюрократии - и при царизме, и еще глубже в старину, когда всем владели князья.
На похороны Татьяны Бек, которые состоялись в ритуальном зале Боткинской больницы, меня подвозила Н.Л.Дементьева. Пока ехали, говорили об очень многом. Она теперь не связана чиновничьей этикой, поэтому рассказывала достаточно откровенно о министерстве культуры, об отдельных людях. В частности, смешной и до некоторой степени трагический эпизод с открытием итальяно-русской выставки в Музее изобразительного искусства. 82-летняя Антонова, директор, прошла на выставку с почетными гостями, двумя министрами - Лавровым и Соколовым. Но ее персонал, который, конечно, ко всему относится чрезвычайно ревниво и, по сути, ждет, когда этот деятельный и живой человек уйдет на пенсию, тут же почти демонстративно самоустранился. И вот вся наша художественная элита - Мессереры и Ахмадулины, даже директор Эрмитажа Пиотровский - минут пятнадцать стояла у роскошной парадной лестницы музея, пока не вмешалась сама Н.Л., и лишь тогда кто-то из администрации музея дал отмашку охране: этих можно пропустить.
И это похоже на всех и на все. И, в том числе, на наш родной институт. Кстати, вчера отдал приказ по поводу пристройки к зданию общежития. Вынес выговоры, но, главное, пристройку придется снести. Я отчетливо понимаю, что Лыгарев со своими связями мог бы получить на нее разрешение, но зачем создавать прецедент: завтра кто-нибудь попросит расшириться еще, за счет двора, за счет соседа...
На похоронах Тани Бек, все в том же зале N 2 Боткинской больницы, где я стольких уже перехоронил, народу было много. Первым выступил Ю.Черниченко, все с теми же своими категорическими и самодовольными интонациями. Тепло о покойной сказал В.Войнович, потом говорили Нина Краснова, наша выпускница, дружившая с Татьяной, затем Наталья Иванова, Володя Глоцер, в выступлении которого прозвучали кое-какие отчетливые нюансы проблемы. Краснова сообщила такую бытовую деталь: она фотографировала Таню, а та сказала: "Ну, я хоть фотографию покажу, а то Есин не поверит". Собственная фамилия стала для меня сигналом - я пошел говорить, хотя не люблю этого. Я всегда стою подальше от основной массы, от телевизионных камер. Я говорил не только о случившемся с ней, но и о своей личной боли, потому что для меня очевидно, как коротка жизнь, и эпизод с нашим знакомством, и дальнейшие десятилетия, и вот это расставание - всё очень быстро пролетело перед моими глазами... Таня лежала в гробу спокойная, но с крепко сжатыми губами.
Войнович меня не объявил, но потом, уже после панихиды, подошел и сказал: извините, я вас не узнал, говорили вы очень хорошо. Я знал это и сам, мне кажется, что я показал жизнь Татьяны между правдой и истиной, и ту обиду, которая у нее из-за этого возникла.
Чтобы закончить эту грустную тему, приведу еще несколько свидетельств прессы. Вот в "Независимой газете" Виктория Шохина, подруга Татьяны:
И вот что странно и страш-но. Почему-то в качестве ми-шени выбрали именно ее - поэта, женщину, человека очень ранимого и впечатли-тельного.
Последней каплей стали лживые и подлые слова ано-нима в одной уважаемой газе-те - о том, как "одна поэтесса использовала" имя одного "поэта, его влияние, товари-щескую помощь в своих це-лях".
Таня спрашивала: "А если я умру, им хотя бы станет стыд-но?" - "Нет, - сказала я. - Чувст-во стыда им неведомо". Она не поверила... А я не поверила в то, что она умрет...
Я не называю имен тех, кто звонил Тане. Но буквально на следующий день после ее гибели, 8 февраля, начался настоящий дезинформационный шквал. Как будто ждали и готовились.
От имени родных и друзей Татьяны большая просьба к фигурантам - не появляться на похоронах Татьяны.
Татьяна Бек не могла молчать. И расплатилась за это непомерно высокой ценой. Своей жизнью.
Еще один связанный со смертью Тани эпизод. Среди многих некрологов в разных газетах есть и такой: "Татьяна Бек была и одним из лучших педагогов Литературного института: существование этого "творческого" вуза оправдано именно такими людьми, общение с которыми формирует новых литераторов". Не буду делать секрета из кавычек в середине фразы. Это уже обижается второе поколение Новиковых - Лиза Новикова, дочь Владимира Ивановича, проигравшего мне выборы в 1992 году. При нем, конечно, институт назывался бы творческим без кавычек.
Что еще дописать о Татьяне Бек? Я думаю, чувство утраты сохранится долго, оно связано с тем, что все мы, в силу своей психики, так же переживаем жизненные удары, как и Татьяна. Она, повторяю, лежала в гробу с выражением на лице, словно говорившим: я всё простила, я ушла, теперь вы живите с ними.
Писал ли я раньше, что в недрах МСПС назревает жестокая склока? Предчувствия меня не обманули - при входе в здание был ОМОН, плечистые юноши, крики. Все, как встарь. Писателей очень много, руководящих мест мало, собственности остается все меньше и меньше, скандалы и разделы учащаются. Ходят слухи, что продали какую-то землю во Внукове, что подвал на Комсомольском - ресторан "Пегас" - все-таки приватизирован и главный человек там - жена одного из наших литературных начальников, что дочь другого литературного начальника издает свой журнал, а за помещение, где находится редакция, склад и проч., ничего не платит. Еще ходят слухи, что с Домом Ростовых не всё в порядке, и жена какого-то верховного литературного босса принимает здесь дань от арендаторов. Всё это не совсем хорошо для писательского сообщества. Во флигеле Дома Ростовых по-прежнему живет журнал "Дружба народов", но финансируется эта "дружба" Сергеем Филатовым. (Я всегда считал его сыном поэта, а недавно выяснилось, что сын он приёмный, не рязанских привычек, поэтому становится ясна его биологическая нелюбовь к русской поэзии, да и многое в его поведении.)
Вокруг исполкома, который все же собрался в два часа, сразу возникли неловкие обстоятельства. Председатель собирал людей, а заместитель председателя звонил по организациям, что ехать не надо. В общем, кворума не было, а смысл заключался в следующем. С.В.Михалков во что бы то ни стало захотел сместить Арсения Ларионова. Насколько все это справедливо, я пока не знаю. Арсений дорог мне как друг юности, С.В. для меня фигура знаковая, он вызывает у меня восхищение. Сергей Владимирович прочел свое заявление и тут же предложил кандидатуру для ведения собрания - В.Ганичева. Что бы то ни было - Ганичев! Почему? Сразу же выяснилось, что на место Арсения уже подготовлен Ф.Ф.Кузнецов, недавно оставшийся без института. Человек, видимо, привык при любых условиях получать зарплату. Но меня будто бы ошпарило, когда я увидел двух этих людей вместе, я-то их хорошо чувствую. Ничего плохого не могу сказать, но если за деятелем литературы не стоит сама литература - это всегда опасно. Рядом со мной сидела Ирина Стрелкова, которая бросила реплику: "Ну, вся Москва знает, что Есин не ворует, а вот ..... ворует. Зачем же вы его поддерживаете, Сергей Николаевич?" Я бы чуть отредактировал эту фразу. Может быть, это самое отточие и подворовывает, но я не уверен, что ворует, а вот если придут две большие старые и циничные акулы, уже смоловшие большое количество писательской собственности, и даже интересовавшиеся, почему Литературный институт перестал быть собственностью Союза писателей, то спасения никому не будет. Хорошо будут жить их дочки и внуки в Германии, будут издаваться никчемные журналы самого возвышенного содержания. Хорошо бы, конечно, и институт вернуть в собственность СП, тогда можно его сдать или продать и ездить, и представительствовать, и делать вид, что ты большой писатель. Если к власти и собственности придут эти люди, что тогда будет?
Не живописую реплики, достаточно оскорбительные для той и другой стороны. Все понимали, за что идет война. Но не успел я опомниться, как из зала ушел Бондарев, потом ушел Гусев, ушел Ларионов, ушел Мухамадиев. В зале осталась более старшая и ушлая часть собрания. (Михалкова я в счет не беру, он в данный момент лишь игрушка в руках, возможно, своей семьи.) И тут я сказал: "Друзья мои, или мы говорим и принимаем решения все вместе, или нет, я не хочу участвовать в каких-то междусобойных разговорах". Вышел. Долго сидел и разговаривал в фойе, потом меня позвали отколовшиеся, их большинство, здесь Бондарев, мне они ближе. Дело происходило в кабинете Михалкова-Ларионова. Ю.В.Бондарев сказал потом: "У нас, писателей, есть определенная рефлексия по сделанному. Помните, что мы ничего плохого не сделали, а совершили мужской поступок". А.Ларионов сказал прямо, что его отно-шения с Михалковым (я опускаю, так сказать, все его действия и, быть может, материальные нарушения, я об этом не знал и знать не хочу) испортились с тех пор, как 26 декабря 2003 года Арсений ему сказал, что получены документы, свидетельствующие о собственности МСПС на комплекс зданий на Поварской. Теперь все может быть продано, сдано, передано кому-нибудь, со всего можно получать ренту. Арсений тут же выстроил предположение, что это связано с желанием определенного клана, к которому примыкает и небезызвестный интеллектуал С. Филатов, все это приватизировать.
В детали я вникать не стал, но сразу же продиктовал свою точ-ку зрения, ставшую резолюцией собрания: "Мы (было перечислено количество ушедших с собрания писателей) категорически протестуем против распада, случившегося в организации. Мы требуем, чтобы Михалков и Ларионов, оба избранные на съезде, вместе продол-жали работать до нового съезда. Мы также требуем немедленного созыва полного исполкома и разбора на нем инцидента". Это все, что я мог сделать для нашего угасающего Союза. По край-ней мере, такова моя точка зрения, и я не хочу предавать Сергея Владимировича, которого люблю, не хочу предавать всю организацию. Я отчетливо понимаю, что С.В. 92 года, и хотя ум его еще светлый, в силу некоторой физической немощи он управляем. Возможно, Лариса Салтыкова, которая все время возле него (и именно о её влиянии говорили многие), не самый лучший его советчик.
В 7 вечера, совершенно больной, поехал на 9-е Лакшинские чтения. Они проходили в зале ЦДРИ, народу было не так много, но трогательно было наблюдать, как люди подходили и подходили и ставили цветы к портрету Лакшина. Я выступал первым, потом ушел. У меня была тема о писательских женах, и выскочившая вслед за мной Свет-лана Кор.... (мы с ней работали когда-то в комсомоле) сказала, что говорил я хорошо, но не назвал жену Набокова, наверное, потому, что она еврейка. "Но ведь я назвал Н.Я.Мандельштам, а о "мадам Набоков" просто забыл", - смутился я. Светлана помянула книгу, которую издал филфак ее года выпуска. Там, мол, есть эпизод, как я исключал ее из комсомола. Простились с ней до Парижа.
Я заметил также в своей речи, что существует Лакшин до выпуска его трехтомника и - после. Этот трехтомник показал, что он еще и очень интересный беллетрист - история представлена там в виде конкретных и любимых нами людей.
На похоронах я промерз, потому что стоял так, что меня все время обдувало из-за приоткрытой двери. Когда приехал домой, сразу выпил терафлю и в половине десятого уже спал.
11 февраля, пятница. Утром написал 8 или 9 писем, в том числе Марку в Америку и по поводу квартиры для Стояновского в Моссовет, а также вопросы С.В. Степашину, который в понедельник будет у нас выступать перед студентами. Вопросы немудреные.
1.Когда собирается аудитория из такого большого количества твор-ческих людей, во что бы то ни стало желающих стать знаменитыми, то невольно возникают вопросы к нашему выдающемуся гостю. Не расскажете ли об этапах Вашей карьеры? Конечно, произнося слово "карьера", мы подразумеваем ее естественное, челове-ческое значение.
2. Уже многие годы Вы возглавляете Счетную палату. Что это та-кое - ясно лишь в основном. А если поставить вопрос так: Счетная палата и общеморальный климат в наших экономических и промышленных делах?
3. Сергей Вадимович, Вы еще и президент Всероссийского книжного союза. Для многих ясно, что это союз издателей и предпринимателей. А если поговорить о пользе этого союза для нас, читателей?
4. Как Вы думаете, не проигранная ли это специальность - писатель - рядом с такими современными специальностями, как владелец банка, хозяин футбольной команды, управляющий фирмой или просто жулик в государственном масштабе?
5. Вопрос к Вам как к бывшему премьер-ми-нистру. Что Вы думаете о тех реформах, которые сейчас идут, и как бы проводили их Вы?
С утра занимался еще решением вопроса, связанного с Высшими литературными курсами. Собрались у Льва Ивановича. Не пришел Гусев. Я объяснил ситуацию, что практически ВЛК существуют исключительно на деньги, которые зарабатывает сам институт, т.е. не на бюджетные деньги. Стипендию слушателям платим за счет того, что некоторые студенты очного отделения стипендии не получают. Преподавательская нагрузка идет в счет сметной нагрузки по институту, жилье и кормежка - опять за счет собственных средств. Все это и несправедливо, и незаконно. Особенно потому, что за последнее время мы набираем на ВЛК средних по таланту людей, других, в отличие от прежних времен, не находим. Из контингента прежних наборов - Проскурин, Носов, Личутин, Друце и т.д. К моему удивлению, В.В.Сорокин, с которым я два дня назад сцепился по этому поводу, вдруг предложил: дескать, давайте будем набирать только платных, как это и положено в современных условиях. Совещались недолго. В общем, решили пока сделать объявление в газете о платном наборе и дезавуиро-вать наше прежнее объявление, которое разослано уже по отделениям Союза писателей РСФСР. Разговоров по этому поводу будет много, в Союзе писателей привыкли все делать за чей-то счет - любить, одаривать, миловать и рекомендовать.
Вечером дал интервью каналу "Культура" по поводу значения литературы в кино. Конечно, оставят крошку, все основное вырежут. Пафос заключался в некоей кинематографической мафии сценаристов. Я, собственно, повторил тезисы своей старой статьи: все самые крупные успехи русского и мирового кинематографа связаны с литературой, исключения в виде Феллини и отдельных фильмов Висконти, как и некоторых лент Эйзенштейна и Довженко лишь подтверждают правило. "Талантливый мистер Рипли", "Однажды в Америке", "Крестный отец", герасимовский "Тихий Дон" - это литература, и литература большая. А вот "мыльные оперы", "Менты" и проч. и проч. - это всё работа сценаристов.
12 февраля, суббота. Всё время думаю о трех вещах. Самое ближнее - приезд в понедельник В.С.Степашина. Вторая мысль - надо в институте кое-что сделать, строить, реставрировать, двигаться вперед, а как за это браться, не представляю. Безумный Ефимыч подал мне докладные. Нужен миллион на новый потолок и стропила, два миллиона на противопожарную безопасность. Такое ощущение, что он работает где-то в конторе по найму, а деньги я должен доставать сам, откуда-то вынуть. А откуда? Я недавно хорошо получил по зубам, до сих пор сломлен той ситуацией, когда договоренность двух министров о реконструкции института рухнула, так как оба ушли в отставку, всё оказалось в полном обломе. А ведь сколько было перед этим сделано - я ходил в ведомство Грефа, в министерства, всюду улыбался, что-то дарил. Всюду обещали. А сейчас - в связи с монетизацией льгот, с факти-ческой нищетой культуры и обра-зования из-за политики финансирования по остаточному принципу - просить что-нибудь, не имея нужных связей и возможности дать большие взятки, нет никакого смысла.
Конечно, я думаю еще и о том, что через год моя жизнь изменится, потому что решение не оставаться в институте ректором я принял почти наверняка. Знаю, что всем это невыгодно, все рады взвалить на меня хлопотные заботы, но я не хочу рас-хлебывать всё подряд, в том числе и на ВЛК. Мне не хочется подтягивать дисциплину, увольнять стариков и видеть, когда ты на них нажимаешь, крысиный оскал наших милых интеллигентов-либералов. Мы все, в том числе и наши профессора, выученики советского дела, когда на работу смотрели как на нечто сопут-ствующее тому, что надо еще вырвать для себя.
Теперь, собственно, о своем. Я уже, наверное, писал, что так не-ловко начатая реформа вдруг подняла в народе волну самосознания. Телевидение, остальные госструктуры пытаются доказать, сколь хороша монетизация льгот. Министерство здравоохранения закупило в долг кучу лекарств (думаю - не самого высшего качества). И тем не менее народ всё протестует. Это связано, видимо, с нашим народным инстинктом: мы верим не в деньги, а в предмет, мы верим не в хлеб в мешке, а в муку, стоящую в мешке у нас на чердаке. Мы отчетливо понимаем, что деньги могут поменяться, что правительство вообще может кинуть пенсионеров или с таким опозданием идти за инфляцией, что никаких; денег не хватит. Поэтому, когда человеку обещают конкретные лекарства, он в это верит, а когда дают какие-то несчастные деньги, на которые он не сможет купить себе лекарств, - ему уже не на что надеяться.
Сейчас начался новый виток: автовладельцы и перевозчики заговорили о цене на бензин, потому что в нефтедобывающей стране бензин стоит выше, чем в Западной Европе, не имеющей своей нефти. С топлива начинается вся цепочка инфляции. Но если опустить цену на бензин, то это означает невозможность взяток, невозможность лишних прибылей. Впереди еще повышение цен на квартиру, какой-то общественный всплеск, возможно, вызовут и эти меры.
Но я думаю, что до весны ничего не произойдет, правительство, судя по всему, испугано. Чуть не ежедневно Путин собирает какие-то совещания, на которых, сидя в кресле в западной манере, с широко расставленными ногами - поза его, видимо, должна выражать уверенность и силу, - успокаивает и собеседников, и всех нас. Правительство организовало ряд демонстраций в свою поддержку. Мне это всё напоминает демонстрации, состоящие из дамочек и гимназистов, которых в 17-м году выводило Временное правительство (впрочем, дамочки и гимназисты могут быть разных возрастов). И еще, что свидетельствует о большой обеспокоенности правительства: срочное повышение зарплаты милиции и вообще работникам правоохранительных ор-ганов. Но происходит это очень нечетко, правительство всегда держит в уме, сколько нужно оставить на случай народных бунтов и стихий-ных бедствий и сколько нужно отправить в зарубежные банки на счета главных персонажей нашей жизни. Поэтому денег не хватит, естественно, даже для внутреннего перелома, для того чтобы милиционеры перестали брать взятки.
13 февраля, воскресенье. Заболел С.П., я ему звонил с дачи. Температура четыре дня у него не уходит. Он обычно привык полагаться на свою молодость и здоровье: два дня интенсивной терапии с таблетками, какие можно и какие нельзя, - и на работу. Но на этот раз все заклинило. Попросил, когда поеду с дачи, заехать в аптеку и потом прислать ему некото-рые лекарства. Случилось даже невиданное: он вызывал на дом врача.
Утром, как всегда на даче, проснулся рано; наверное, все-таки воздух и баня накануне дали и хорошее настроение, и хорошее дыхание. Полтора часа занимался английским языком, потом гулял с собакой, которая стареет и спит с утра до вечера. Но на морозе она оживает, минут пятнадцать бегает, скачет, а потом уже пристраивается ко мне в кильватер.
До отъезда - а уезжаю я всегда рано, в два-три часа - достал с полки книгу о русском экспедиционном корпусе во Франции и Салониках. Это огромная книга, весом в 6-7 килограммов, мне подарили ее полгода назад. Теперь я принялся разглядывать фотографии. Люди, которые создавали книгу, подошли к делу скрупулезно и с большой душевностью. В комментариях обращается внимание то на пилотку, но на Георгиевский крест, приколотый англий-ской булавкой. Есть кадры, конечно, жуткие: затопленные окопы, ра-ненные и убитые люди.
Я отметил три детали. Во-первых, характер лиц: на всех фотографиях невероятно славянские лица, которые постепенно уходят из нашей жизни, меняется, видимо, генетический тип. Таким добродушием веет от них, и наряду с этим - сила, упование на Бога и судьбу. Мне так дороги эти широкоскулые спокойные люди, эти вдумчивые, покорные глаза, ведь и сам я принадлежу к этому типу и по внешнему виду, и по внутреннему мироощущению. Второе мое соображение относится, скорее, к идеологии. Оно возникло от фразы одного французского дипломата, полагающего, что Россия обладает неисчерпаемыми людскими ресурсами, и Запад вполне может, в силу более высокого уровня его промышленности, обменять этот русский человеческий материал (т.е. пушечное мясо) на снаряды, амуницию, боевое снаряжение. Не забудем, что время, опи-санное в книге, - Первая мировая война. Царь с большой неохотой посылал русский корпус за рубеж. А наши дрались обстоятельно, спокойно, не думая о собственной жизни. Какие портреты унтеров с полным набором Георгиев, младших офицеров! Третье соображение: серьезное отношение к убитым, которых добросовестно хоронили по православному обряду, церковь всегда была с нашим солдатом. Доста-точно часты фотографии, изображающие празднование Пасхи и других религиозных дат: солдаты, выстроенные перед алтарем - круглые просветленные лица, шапки на локте...
Посылал Виктора к С.П. с лекарствами, а обратно он мне привез две дипломных работы. Полагаю, что защита будет в среду, один диплом уже прочел. Это ученица Рекемчука Ирина Богатырева. Весьма грамотно, точно, но, как и всегда в современной прозе, всё вокруг собственной биографии и собственных, достаточно тонких, переживаний. Здесь и религия - буддизм, гопники и что-то другое подобное. И чувствуется атмос-фера некоей выгороженной в нашем мире площадки. Все туда приходит: и нищета, и Чечня, и религиозный эклектизм, всё как бы просачивается в фильтры этой атмосферы. Героиня будто смотрит не на жизнь, а на кино об этой жизни. Может быть, напишу рецензию.
Вечером звонил Ф.Ф. Кузнецов. Разговор все о том же - исполком или съезд. Что именно, я не знаю, ведь я ушел тогда с собрания "больше-виков". Мы тогда раскололись на "демократических большевиков" и "буржуазных меньшевиков". Разговор напоминал разведку боем, и, конечно, член-корреспондент меня переигрывал, так как точно знал, чего хочет. А выражаясь по-простому, думаю, что, оставшись без института, он хочет респекта: машины, зарплаты, чувствовать себя министром литературы уже не только России, но и всего постсоветского пространства. Я высказался относительно старых джентльменов, которые куда-то подевали всю писательскую собственность, перечислил вопросы, связанные и с Поварской, и с Комсомольским. Правда, оказалось, что в мое отсутствие "большевики" договорились о съезде. Мне показалось, что старые джентльмены (впрочем, я и сам отношусь к; ним по возрасту, однако, не по психологии) съезда боятся.
Я хорошо помню фразу, произнесенную мною на исполкоме, который рассыпался. Мы все знаем нашу писательскою психологию: главное - выкрикнуть. Кстати, думая о собрании в кабинете Михалкова-Ларионова, вспомнил речь Олега Шестинского, произнесенную по всем правилам риторики тридцатилетней давности: с гневом, клятвами, пафосом. Но не по делу. Так вот, вернусь к той самой фразе. "Писатели такой народ - их хорошо покорми, хорошо встреть, и они проголосуют за что угодно". А так ведь и было - сколько раз мы голосовали за дурное управление, за воровство, за не годных к управлению людей.
14 февраля, понедельник. В институт приезжал председатель Счетной палаты С.В.Степашин.
Меня всегда волновала природа творческого человека. Ошибочно, наверное, но я очень многое примериваю на себя. Ну, почему я с детства был очень любопытен, почему меня интересовало, как, скажем, устроен трактор? Я докапывался до реальной механики очень простых вещей - как работает мясорубка или кофемолка, в том числе залезал в нутро игрушек. Я был любопытен ко всем сторонам жизни. В 14-15 лет заинтересовался архитектурой; еще до того, как поступил в университет, не думая о функциональной стороне подготовки, отправился на лекции Радцига по античной литературе, читал ненужные, казалось бы, книжки... Но ведь всё потом пригодилось. И я всегда старался приобрести главное, духовное, или просто, потакая себе, узнать любопытное, даже избыточное, в ущерб, может быть, времени. А тут в вестибюле встречаю девушку-студентку: "Почему ты не была на встрече со Степашиным?" - "Ходила лечить зуб". Наши профессора тоже хороши - часто читают одно и то же, закисли, а ведь, кроме Лобанова, почти никого не было на лекции. Правда, сидели Горшков, Скворцов и Стояновский, но это, скорее, по проректорской обязанности.
Народу на выступлении Степашина - почти полный зал. Но обидно, что не столько, сколько, скажем, на Жириновском. Возможно, это особенность наших потребительских душ: бежим, оттал-кивая друг друга, на Верку Сердючку, на Жириновского, а вот сюда многие прийти поленились. Не пришли на встречу с человеком, обладающим огромной информацией, с экс-премьером, с президентом Cчетной палаты, бывшим начальником контрразведки (контр- или просто разведки, не понял, в то время одну из этих должностей занимал Примаков, а другую - Сте-пашин), в общем, не пришли на встречу с человеком, обладающим тайнами этой жизни.
Держался он хорошо, естественно, у меня возникло ощущение, что человек он природно очень умный, честолюбивый, в известной мере задавлен-ный обстоятельствами, но, по крайней мере, это-то уж ясно, не боязливый. Бесстрашно оперирует всеми именами, большим количеством чисел. Любопытный штрих подметил Александр Иванович: Степашин всех персонажей называл по их юношеским именам: Люся (Нарусова), Рома (Абрамович), Лена (Батурина) и т.д. Это как-то микширует степень его истинного, глубинного, подлинного отношения к этим людям, а ведь это самое главное, что интересно было бы узнать. Но здесь он глух, как стальная переборка подводной лодки, за него говорят лишь цифры и сравнение поступков. Не чинясь, после своей лекции попил с нами чаю (кстати, на этот раз столовая испекла прекрасный пирог с капустой и грибами).
В подобной ситуации я кое-что просил у Швыдкого - он обещал и сделал, а Степашин, пожалуй, первый из серьезных больших деятелей, у кого я ничего не просил, хотя показал институт, достаточно напористо объяснив состояние построек, но все-таки не просил - он сам сказал, что институту надо помочь, он что-нибудь придумает, и сказал, что примет институт и меня в Книжный союз. Это, видимо, уже взгляд и премьер-ми-нистра, и человека, не привыкшего холодно наблюдать, как огромные деньги пропадают зря. Итак, обещал институту помочь - здесь под-разумевается и строительство, и реставрация, - и названная мною цифра в три миллиона дол-ларов его не смутила, видимо у больших людей и масштабы большие.
Теперь, в довольно беспорядочной форме - так как на листочках записывал то, что говорил Степашин, - изложу его мнение по ключевым моментам. Иногда пропускаю вопросы, только ответы.
"Проблема: богатые у власти". Привел в качестве примера некоего вице-премьера, который сделал свои дела и ушел.
"Надо всегда испытывать некоторую стеснительность перед полученной властью". Привел в пример себя, когда стал премьером. Мне очень близко это чувство: отчетливо сознаю, что ректором я стал потому, что так сложилась судьба, но, с другой стороны, на месте ректора мог бы сидеть и более интересный человек.
"Кричат: "Нельзя менять Конституцию! Общество не готово!" А кто-нибудь читал эту Конституцию? Кто-нибудь помнит её основные положения о том, что у нас государство социальное? Но можно Конституцию и поменять - если она при этом позволит сделать жизнь лучше".
"Не было необходимости срочно приватизировать газ, золото, нефть и прочее".
Три раза выступавший упомянул в разговоре слово "Чукотка". Это у него - как оговорка, по Фрейду. Я даже спросил: связано это с Абрамовичем или с футбольной командой? На Чукотке 75 тысяч жителей, пять тысяч чукчей, три тысячи чиновников. Те 175 миллионов долларов, которые Абрамович тратит на Чукотку, - для него ровным счетом ничего не значат. В связи с этим что-то спрашивал я, а С.В. отвечал. Я, в частности, сказал, что очень много мест сенаторов в Совете федерации, которые проплачены, олигархи, видимо, хотят числиться властью, иметь депутатскую неприкосновенность. Он согласился, что это безобразие, выразил мнение, что тот принцип, который был в самом начале, - два выборных человека от региона - самый оптимальный, хотя и заметил, что в наше время выборы практи-чески дискредитированы, и в связи с этим назначение губернаторов рационально.
Очень много Степашин говорил о так называемом стабилизационном фонде, об обслуживании внешнего долга. У меня, как и у него, есть ощущение, что и погашение внешнего долга, и стабилизационный фонд при всей внешней привлекательности - ах, какие хорошие, рачительные хозяева! - скорее признак беспомощ-ности правительства, так же как и хваленый профицит. Самый большой дефицит - в бюджете США, и тем не менее они живут и процветают. Экономисты!
"У нас сейчас экономика "выжженной земли", "экономика Луны"". Степашин говорит очень точно психологически, пожалуй, он один из тех немногих политических деятелей, кто понимает и хорошо чувствует, что такое социальная психология.
Особый разговор был о министре Зурабове, о льготах, которые с его помощью уничтожают. С.В. признает, что Зурабов - человек-компьютер, много знает, замечательно считает, но мне уже очевидно, чем Зурабов отличается от Степашина: второй корнями, духовно очень сильно соединен с народом. Я снова задал какой-то полупровокационный вопрос, в котором употребил термин "коэффициент вороватости", и выяснилось, что Зурабов крепко связан с фармацевтической промышленностью, и целый ряд закупок лекарств должен был идти через близкие к нему фармацевтические фирмы. Теперь это вроде бы сорвалось. И дохода нет, и позор большой. Степашин привел в пример Китай, где ни одна реформа не проходила без длительного испытания в одном или двух регионах. Так же, как и я, считает, что бессмысленно отправлять в отставку и Зурабова, и правительство.
Еще вопрос: "Не скажете ли - ведь вы практически все знаете о деньгах: откуда они возникают и куда деваются, - советуется с вами президент, назначая того или иного губернатора?" Насколько я понял из ответа, Счетная палата аккуратно отправляет отчеты своих изысканий в администрацию президента.
У гостя очень правильные и точные мысли относительно армии и людей в форме. Я рассказал о своем племяннике-полковнике, который за 600 рублей сутки стоит на нашей проходной и, как сторож, открывает ворота. С.В. огласил цифры: пять с половиной миллионов людей в России носят погоны. Это не только армия, но и таможня, прокуратура и проч. Такого количества людей в форме не может прокормить ни одна страна в мире, это вторая статья по расходам. А мы все говорим только о реформе в армии! Привел пример с реформой советской армии: после того, как Советы победили, Троцкий, возглавлявший армию, увидел в двадцатые годы, что прокормить её невозможно, - и она была сокращена сразу в десять раз. Еще: в США три высших военных учреждения, три военные академии по родам войск: море, воздух, земля. У нас - 28 академий.
И, наконец, последнее. Точка зрения Степашина на писательское мастерство - он же недаром президент Книжного союза: "Пишите искренне, - советует он. - Если вы верите себе, всегда найдется ваш читатель".
На встречу со Степашиным пришел Куняев. Интересно, что для бывшего премьер-министра это фамилия знакома, читал. Станислав Юрьевич принес мне два за этот год номера "Нашего современника" с моими дневниками. Когда, уже дома, я решил посмотреть, как сокращен вдвое против первоначального текст для журнальной публикации - мы с С.Ю. об этом договаривались, - невольно принялся читать, не в силах оторваться: то ли потому, что это моя жизнь, то ли потому, что это воспоминания о совсем недавно улетевшем времени. Похоже, по массе я дотягиваю до Теляковского. Как бы хотелось бросить писание дневника, но не могу, затянуло.
Еще утром была М.В.Зоркая - я давал ей прочесть "Марбург" - и сказала, что роман очень интересный. Подобное мне по телефону сказал и Леня Колпаков. Это подтверждение того, что я и сам чувствую. Специально даю на читку людям, которые в литературе, да и в жизни, не соврут. Сегодня же утром один экземпляр отослал в "Новый мир", другой - в "Октябрь", Барметовой. Теперь я, как охотник в засаде: в какой форме будут отказывать?
15 февраля, вторник. Сегодня, как всегда, семинар. Обсуждали труды двух девочек - Морозовой и Юргеневой. По этим, еще ученическим, работам можно сказать, что это довольно серьезно. Меня, конечно, немного смущает, что уже середина 3-го курса, а мои студенты так и не могут выйти на масштаб. Приехали еще две иркутские девочки.
Жизнь замечательно интересна, интересней, чем это можно предположить. Уже второй день читаю роман "Фрида" о последней любовнице Троцкого. Мне особенно это интересно, так как я бывал в Мехико в музее Троц-кого и в музее художницы Фриды Кало. Роман, написан чисто, автор - специалист по Мексике, и хорошо показывает подлинный материал. А его очень много, так как сохранились дневники. Для меня самое главное - подробности того времени, знание Троцкого, его жизнь, его мыс-ли. И все, оказывается, не так прямолинейно, как мы себе представляем. Вот, например, такая мысль Троцкого, вызванная в известной мере досадой и полемикой: если бы не Сталин (или - Советы?), возможно, Гитлер не пришел бы к власти. Он считает, что несколько пассивное отношение к войне в Испании со стороны Советского Союза повлияло на приход к власти Франко. Это, конечно, не абсолютно, но как один из векторов проблемы рассматривать можно.
16 февраля, среда. Первый день начала работать дипломная сессия. Защищались девушки из семинара Рекемчука. При всем своеобразии выбора А. Е. молодец и большинство своих студентов доводит. Из пятерых трое получили "отлично": Маранцева, Поплавская и С...... Так же как и девочки из моего семинара, они выжимают литературу из своей собственной тонкой натуры. Их как бы и не интересует внешний мир, исключение составляет, пожалуй, только Воронцова, написавшая о поездке в Индию с родителями в качестве туристов. Здесь произошло некоторое отстранение от материала, возникли возможности вариаций со словом.
Некоторую дискуссию вызвала дипломная работа Анны Маранцевой. Я помню эту девочку, пять лет назад поступившую на платное отделение. После 1 курса А.Е. хотел ее исключить, я заступался, она осталась. Руководителя, видимо, смущала тематика ее произведений: она работает более чем стриптизершей где-то в ночном клубе, в чужую жизнь я не полезу, но об этом, собственно говоря, и написаны её рассказы. Я всегда думаю, что очень трудно через "я" пропускать и самую серьезную лексику, и вообще стереоскопию мира. Тем не мене диплом приняли, хотя довольно резко о нем сказал Самид Агаев - он еще залез в интернет (по следам повести) и обнаружил, что там есть две фотографии - на одной достаточно обнаженная девочка, на другой - ее отношение, обнаженное же чувствование по рассказам дипломной работы. Кстати, речь Агаева вызвала аплодисменты. Его мысль: не всегда девушка поступает так из-за социального момента. Я посмотрел и другие кадры Анны, девочка она редчайшей молодости и красоты, но меня интересует, где здесь натура, а где реклама, стремление во что бы то ни стало и вопреки всему пробиться. Думаю, девочка понимает, что литературных возможностей у нее не очень много. Таким образом я тоже влез в эту маленькую литературную склоку и вспомнил, что и стиль и тематика Маранцевой очень напоминают стиль и тематику целого ряда учеников и учениц А.Е.: М.Шараповой, Р.Сенчина, покойной Евы Датновой, вот теперь и Маранцева так пишет. Александр Евсеевич по поводу каждой своей ученицы говорит, что это - абсолютное явление. Но мне кажется, что и в подобной тематике, и в подобной лексике писателю развиваться очень трудно.
Вечером прочел большую статью, вернее доклад, который Михалков вроде бы произнес на исполкоме. Мне было тем более интересно, что я сопоставил это с тем, что мне рассказал по телефону Сорокин. История повторяется. Оказывается, утром Михалков с какими-то плотными ребятишками появился у здания и пытался войти в него. Да, закон есть закон, но сейчас надо войти, взять власть, а уже по-том начнут действовать законы. Пока там кого-то пускали, кого-то не пускали, состоялась летучая пресс-конференция. Одни адвокаты против других адвокатов, одни знающие люди против других знающих. Выяснилось, что и 900 тысяч долларов, о которых Михалков пишет в своей статье, нашлись, и другие обстоятельства не так однозначны. Обе стороны сейчас идут на разные ухищрения. Я даже думаю, что на один день мне придется отложить поездку в Ленинград: пускай там открывают без меня, а я утром, с поезда, поеду прямо на просмотр.
17 февраля, четверг. Утром, как и договаривались, был у Кондратова. Если функциональ-но, то, к сожалению, денег у С.А. не взял, книги будут, скорее всего, в понедельник, так что на машине их отправить не удастся, придется везти на поезде. Оказывается, не только я растяпа: в конце разго-вора Сергей стал искать ключи от сейфа и установил, что они потеряны. Меня волнует не столько то, что деньги он обещает прислать завтра, сколько именно потеря ключей - я знаю цену этим мелким несчастьям, которые закрывают горизонты жизни.
Каждый раз, когда бываю у С.А.Кондратова, думаю, какое он имеет значение в моей жизни, я и писал много об этом. Сегодня, пока искали ключи и разговаривали, просидел там довольно долго и все рассматривал книги, которые выпустил его холдинг. Здесь большое количество вещей просто уникальных, комплект которых стоит не одну и не две, а может, три тысячи долларов и более. Книги в ларцах, репринты в драгоценных переплётах. Да, где-то продолжает идти та книжная жизнь, о которой мы в свое время знали только по отделу редких книг Ленинской библиотеки. Самое главное - это, конечно, 62-томная Энциклопедия, которую издательство выпускает летом. Эти 62 тома будут стоить около двух тысяч долларов. Выпускаются все сразу. Сережа показал мне сигнал первого тома. Я с гордостью должен отметить, что в свое время наш институт готовил сюда словник по литературе. Впервые энциклопедия идеологически безоценочна, Писарев здесь - просто Писарев, а не ре-волюционный демократ, а Абрамович - просто богатый человек, а не... (из вежливости опускаю собственные эпитеты). Всё здесь цветное - и фотографии, и портреты, если взять каждый том, то по цвету бумаги видно, к какому разделу относится статья: один цвет - у больших ста-тей по географии страны и регионов, другой цвет - у статей по искусству, третий - у статей по технике. Главный редактор издания - сам Сережа. Это памятник при жизни. Я видел, как он работает: каждая статья лежит в трех или четырех вариантах, и практически выбирает он. Естественно, заглядывает в Большую советскую энциклопедию, а в приемной у него в этот момент как раз разбирают ящики с первой советской энциклопедией, такой же, какая стоит и у меня дома; редактор там, по-моему, Бухарин.
Пришел в институт и стал сначала прозванивать в Книжный союз - оказалось, союз сократил для института взнос при вступлении: вместо 30 тысяч рублей мы должны внести только половину. Тут же меня попросили срочно написать на имя С.В.Степашина бумагу со всеми нашими просьбами по реставрации. Мне кажется, С.В. выбрал верный вектор своей деятельности: человек, который отреставрирует Литинститут, навсегда войдет в общественное сознание, по крайней мере мы об этом позаботимся.
Пришел факс из Китая. Я просил переводчика "Имитатора" вставить в книжку для объема "Стоящую в дверях", но оказалось, повесть уже переведена в начале 90-х годов. Ай, да Есин, ай да сукин сын, а я этого и не знал!
Вечером был в Театре русской драмы. Его ведет Михаил Щеленко, который в свое время получил премию Москвы, а теперь приглашает меня почти на все спектакли. На этот раз показывали водевиль "Беда от нежного сердца" Ф.Сологуба. К концу жизни впечатления начи-нают сталкиваться. Я эту пьесу смотрел в театре уже раз 10-15, и всегда её вывозили один-два очень хороших актера. Теперь вышло несколько по-другому - скорее, вывозит пьесу ансамбль. Все актеры и актрисы абсолютно профессиональны, хотя и не самой высшей категории, играют весело и искрометно. Кстати, и драматургия не самая плохая, время уже делает сейчас точную селекцию - как я понимаю, целый ряд речений, превратившихся в общенародные, именно из этого водевильчика. Но в спектакле есть еще одно достоинство: Щеленко слепил его очень точно, без малейших излишеств. Парадокс в том, что эта старая пьеса вдруг оказалась сегодня невероятно актуальной. Может быть, у меня такое впечатление сложилось после защиты дипломных работ... Ах, эти милые, современные девушки, желающие от мужчины только одного - денег. Ах, эти дошлые мамаши! И откупщик со своим глуповатым сыном - это тоже примета времени.
18 февраля, пятница. Утром, наконец, дочистил письмо Степашину, и сам остался доволен. Сергей Вадимович получит документик, написанный по правилам художест-венной литературы.
Председателю Счетной палаты
Российской Федерации
Степашину С.В
Глубокоуважаемый Сергей Вадимович!
Обращаюсь к Вам, в первую очередь, как к общественному деятелю, чётко осознающему увязанность вопросов экономики и культуры, вос-питания и государственного строительства.
Обращаюсь для того, чтобы создать определенное общественное мнение в связи с той ситуацией, которая складывается вокруг Литературного института, точнее вокруг ремонта и реконструкции его зданий. Конечно, есть и тайная надежда: а вдруг поможете? Впрочем, с такой же надеждой я обращался в Администрацию Президен-та к г-ну Волошину, в ведомство г-на Грефа, к бывшему министру образования г-ну Филиппову, к бывшему министру культуры г-ну Швыд-кому. И я бы сказал, что у некоторых из перечисленных адресатов находил сочувствие и понимание, вернее, понимание проявляли все. Я даже обращался в Государственную думу, но, впрочем, об этом лучше не говорить.
Один раз у меня даже возникло чувство победы, когда вдруг два министра (образования и культуры) почти договорились сделать совместными усилиями первый шаг: для начала хотя бы выделить деньги на довольно дорогостоящее проектирование, а потом уж, дескать, можно обращаться с этим вопросом и в правительство... Но недолго испытывал я ликование: жизнь разбросала бывших министров в разные стороны, вот теперь я начинаю всё сначала.
Мне, не только как ректору, но прежде всего как человеку, всю жизнь занимающемуся культурой, как писателю, да и просто как мыслящему гражданину, абсолютно ясно, что комплекс институтских зданий, находящийся в центре Москвы и представляющий из себя несколько памятников архитектуры, культуры и общественной жизни, не должен бесконечно ветшать. Так же как элитное учебное заведение, расположенное здесь же, давшее стране такое большое количество имен первой величины, не может постоянно существовать возле черты бедности.
С одной стороны, это дом, где у помещика Яковлева в канун наполеоновского нашествия родился внебрачный сын, ставший впоследствии знаменитым звонарем при лондонском "Колоколе", раскачавшем самодержавие и подвинувшем Россию к февралю 17-го года; где в литературном салоне 40-х годов бывали Языков и Гоголь; где единственная сохранившаяся в Москве квартира Осипа Мандельштама; место жительства и смерти Андрея Платонова и рождения основного корпуса его сочинений; наконец, особняк, ставший легендарным после появления романа Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита", - все это требует особого отношения, элементов музеефикации, щадящего режима эксплуатации. Если таких мест не станет - значит, будет утеряна память о слишком дорогих для всех нас вещах.
С другой стороны, сейчас (впрочем, как и много лет назад) Литературный институт испытывает огромный недостаток учебных площадей. В критическом состоянии, в подвале, находится библиотека института, кстати, лучшая из библиотек творчес-ких вузов России. Дефицит общих площадей составляет, по расчетам Гипровуза, около 5 000 квадратных метров. Здесь уже приходится говорить о том, что центральное здание - главный дом "Усадьбы Яковлева" (XVIII в.) - с деревянными междуэтажными перекрытиями, представляющими осо-бую пожароопасность, за многие годы интенсивной эксплуатации под-вергалось многочисленным перепланировкам, в результате которых исчез зал с колоннами и анфилады комнат, культурный слой вокруг здания поднялся на один метр.
Тем не менее выход есть. Идея принадлежит не только сегодняшнему времени, а целому поколению ректоров. Она заключается в том, чтобы на месте бывших конюшен, впритык к брандмауэру соседствующего с институтом Театра им. А.С. Пушкина, вместо сегодняшних гаражей выстроить дополнительный современный учебный корпус, соединив его с корпусом заочного отделения, перевести сюда учебный процесс, а центральное здание поставить на нормальную научную реставрацию.
В организационном плане посильная работа институтом сделана. В свое время, в 1994 году, одна из мастерских Моспроекта подготовила альбом предпроектных предложений. В 2002 году фирмой "Аверс проект" (являющейся преемником утонувшего в процессе торопливой перестройки Гипровуза) был составлен "укрупненный технологический расчет комплексных зданий и сооружений с ориентировочной сметной стоимостью строительства учебного корпуса". На основании этих документов в 2003 году мастерской "Эдлайн" был подготовлен эскизный проект. Следующий этап - это сам проект, стоимость которого определяется в 10-15% от стоимости строительства. По расчетам, само строительство, в зависимости от вариантов проекта, обошлось бы от 2,7 млн. долларов до 4,7 млн. долларов.
Но если бы я был царь и приехал в Литинститут, погулял по его большому двору, через который прошла практически вся лите-ратура XX века, посидел бы в небольшом актовом зале, где в последний раз выступали Блок, Есенин, Маяковский, ректорствовал Брюсов и встречался с литераторами после приезда из Италии Горький, взглянул бы на легендарную ограду, описанную в культовой книге русской интеллигенции "Былое и думы", представил бы себе, что ироничный дух Булгакова именно здесь водил озорных своих героев, я бы сказал так: "Чего там мелочиться, господа, нашей России предстоит стоять долго, а русский народ - народ взыскующий культуру, поэтому давайте сделаем реконструкцию в две очереди: построим этот самый учебный корпус, о котором так интересно говорит наш верноподданный ректор, с удобным книжным хранилищем и большим читальным залом, встроим под него гаражи, а спортивный зал расположим как раз под нынешней спортивной площадкой, на которой, как и при Герцене, что-нибудь посадим, чтоб было красиво и зелено, центральное же здание поставим на реставрацию. Не забудем и о флигеле, тоже легендарном, где много лет располагалась редакция журнала "Знамя". Помните, именно в нем было опубликовано пастернаковское "Свеча горела на столе"? Здесь можно разместить Музей литературы, и какой прекрасный культурный уголок получила бы столица! Тут же останется и небольшой институтский театр. А, кстати, где у нас мэр Москвы, господин Лужков? Может быть, и он принял бы участие в этих необходимых и благородных работах, независимо от того, чья это собственность - московская или федеральная? Москва-то у нас одна!"
Вот такие у меня, Сергей Вадимович, размышления по поводу института и его дальнейшей жизни. Надеюсь, кто-нибудь когда-нибудь разделит со мною эти заботы.
С уважением, ректор Литературного института С. ЕСИН
Утром же встретился с Максимом Замшевым. Наши московские молодые ре-бята уже, оказывается, распределили все роли в будущем МСПС, у них своя интрига, свои ходы, и все почти довольны, что я уезжаю в Гатчину. Они хотят от меня доверенности на исполком. Но я, наверное, дам им две доверенности - одну на исполком, другую на съезд, попробую поиграть за обе команды. Все рассказывают разные страсти друг про друга.
Вчера вечером внимательнейшим образом прочитал наконец-то доклад Михалкова, здесь тоже достаточное количество натяжек. На каком это, интересно, исполкоме Сергей Владимирович прочитал этот доклад? В зале осталось шесть членов исполкома, а тринадцать - ушло. Как мне надоели эти взрослые дяди, которые во что бы то ни стало хотят хоть мифической, но власти! А может, хотят собственности остатков собственности? Так и подмывает меня спросить у них: а где принадлежавшие ранее Союзу писателей Дома творчества в Прибалтике, Средней Азии, на Каспии? А где деньги, вырученные за продажу домов на Поварской? А кто получает аренду за подвал, где сейчас ресторан, на Комсомольском? Куда делись гаражи, кто получил прибыль с Малеевки и с земли во Внуково? И прочее, и прочее, и прочее...
Кстати, во время разговоров выяснилось, что старые джентльмены очень интересуются и Литературным институтом, - дескать, когда-то это было писательской собственностью. Занятные люди! В тот момент, когда они занимались собственными прибылями и политическими интригами, я тихо-спокойно выгородил и вывел Литературный институт из зоны ка-ких-либо претензий. В свое время Союз писателей добровольно отказался от так называемой собственности под названием "Литературный институт" - и от общежития, и от зданий на Тверском бульваре, - чтобы не платить за их эксплуатацию. В свое время была даже создана согласительная комиссия в Госкомимуществе, которая постановила, что Литературный институт "вынесли за скобки" дележки.
А Ф.Ф.Кузнецов, потерявший свой институт... Какая же это страсть к высокой зарплате, к машине, к власти! Крики начальствующих джентльменов у меня в ушах еще с прошлого исполкома.
Чуть выше я цитировал письмо министра образования Самарской области. Доблестный министр отказал в помощи двум нашим студентам, и вот один из них, Сережа Карясов, подал мне заявление: "Не имею возможности продолжать обучение из-за материальных проблем. Нет сил нормально готовиться к сессии, так как приходится работать на двух работах, чтобы приехать в Москву на сдачу экзаменов. Ваше прошение к губернатору о выделении помощи самарским литераторам было отклонено". Ну, вот так. Самарская область почти наверняка потеряла хорошего, грамотного поэта.
Успели прийти книги для Гатчины, и мы отправили их на машине с кинопленками. Еще не пришел конверт с деньгами от Кондратова. Буду его ловить в понедельник, дай Бог все обойдется, С.А. не такой человек, чтобы хитрить.
К концу дня прочел почти всю дипломную работу Маранцевой. Конечно, она до некоторой степени ведет двойную жизнь. Но разве многие, в том числе и писатели, ее не вели? Сколько было развратников, пьяниц, кровосмесителей, биржевых игроков, преступников. Достаточно вспомнить в русской литературе знаменитый солитер и убийство французской актрисы, а во французской - Бомарше. Что касается прямой отсылки к своему сайту, а также инвектив о якобы бессмысленной литературе, то, с одной стороны, это обычная страсть писателя выговориться, побалансировать на узкой дощечке между правдой и вымыслом - а вы, дескать, догадайтесь! - с другой, какое-то даже щегольство: вот смотрите, из какого сора делаю я свою литературу, сможете ли вы из чего-то подобного сотворить свою вы? Хотя и речь Агаева я не могу признать лишенной смысла и пафоса истинности. Он тоже высказывал свое, писательское, имея ввиду свою художественную практику. Маранцева, вопреки моему первоначальному мнению, явление, конечно, очень яркое, неоднозначное, и, во всяком случае, девочка, которая умеет страдать.
Уже поздно вечером с жадностью дочитал роман Юрия Папорова "Фрида". Давно не читал я с таким интересом. Какая прелесть - оттолкнуться от телевидения и читать хорошую книжку! Наверное, повторюсь, но здесь и знание Мексики, и знание общей истории. Хорошую книгу всегда отличает густой замес фона. Читая, мы иногда и не понимаем, о времени это или о героях, и то и другое интересно. Есть подробности, которые меня взволновали. Если бы я решил писать пьесу о Сталине и Фейхтвангере, не хочу дышать архивной пылью старых газет, все сведения можно получить из книг, между делом. Вот замечательная подробность:
"- Да, пока не забыл, я видел Пелиссера. Карлос сказал, что все-таки драка была, он присутствовал на всех заседаниях.
- Каких заседаниях?
- Второго съезда Международной ассоциации писателей в защиту культуры в Испании.
- Ну, и что? - заинтересовалась Фрида.
- А то, что все члены советской делегации набросились на Троцкого и Андре Жида.
- А на Жида зачем?
- За книгу "Retour de l` USSR". С ними случилось то же, что и со мной в Москве. Поначалу ты настолько захвачен идеей пролетарской революции, что готов отдать за нее жизнь. А потом ты видишь, что происходит на самом деле... Со мной это произошло в двадцать восьмом, с ним - совсем недавно. А Жид - честный человек, он и написал честно о том, что увидел. И теперь Сталин явно велел Кольцову, Эренбургу и моему другу Алексею Толстому проучить Андре Жида, чтобы другим не было повадно. Ясно?.. По этой причине ни Дос Пассос, ни Хемингуэй в Испанию на съезд не поехали..."
Еще одна цитата, которую я пометил, интуитивно полагая, что она мне понадобится. Ее вполне можно было бы отнести к Анне Маранцевой: ""Истинная талантливость происходит от сочетания сексуальных отношений с работоспособностью". Правда, сказав это, дон Леон уточнил, что цитирует Фрейда". Кто бы мог подумать, что начну цитировать Фрейда через Троцкого!
Звонил опять Ф.Ф.Кузнецов. Он сообщил, что возглавляет Международный литфонд. Теперь ему, как я понял, смертельно захотелось захватить МСПС. Это многоходовка: Михалков человек не молодой, после него можно возглавить как бы все постсоветское литературное пространство. Писал ли я, что у нашей молодежи из Московского союза другая идея: во что бы то ни стало не допустить Ф.Ф. к власти, для этой цели они наметили Бояринова? Я не против Бояринова, но в схему не помещается Ларионов, за которого горой стоит Бондарев. Я слишком проговариваюсь по поводу своей неприязни к нашим литературным функционерам.
19 февраля, суббота. В пятницу дал два интервью по телефону. Все куда-то гонят, гонят, не успеваешь что-либо сообразить. Одно интервью появится в "АиФ" в понедельник - это о культуре. К моему удивлению, второе, короткое, уже появилось в "Труде". Газета объявляет своих лауреатов. Вот, кстати, образец сбалансированного политически, а не по существу, видения ситуации: тут и политика (Вл. Кравченко, директор школы во Львове), и юбилеи (Г.Волчек), и куда мы ходим в театры (И.Чурикова), и спорт (Л.Галкина, чемпион по стрельбе, потому что мы стали уделять внимание спорту), и, наконец, С.Степашин (чтобы не копал лишнее в бумагах и потому, что со временем может стать президентом). Ну, здесь они, возможно, и не ошиблись, и дай Бог, чтоб не ошибся и я).
О Сергее Степашине, руководителе Счетной палаты РФ, - Сергей Есин, ректор Литературного института им. И.Горького:
Степашин представляется мне решительным государственным деятелем, человеком взвешенным, порядочным, безукоризненно честным - это известные качества. Недавно он был у нас в Литературном институте, я познакомился с ним поближе, и меня особенно порадовала его внутренняя связь с жизнью простого, как говорится, гражданина. Он все время держит в уме масштаб проблем страны, в том числе и таких: как живут люди у черты бедности, что можно сделать для них?
Обратил внимание и на его позицию по вопросам, близким лично мне, - об образовании, отношении к памятникам архитектуры (таковым, собственно говоря, является и здание нашего института). Увидел и здесь явный государственный взгляд, отчетливое понимание комплекса проблем. Назовем их, может быть не совсем скромно, но, полагаю, верно: Россия и ее будущее.
Не ошибся "Труд", назвав и Алексея Пушкова, - отдал дань средствам массовой информации.
20 февраля, воскресенье. Где-то после полудня на дачу позвонила В.С.: умер Юра Копылов. Уже в Москве вечером я узнал от Тони, его жены, что Юра умер в 5 утра, дома, на ее руках. Голос ее был спокоен и взвешен. Попрощаться можно будет на Мытной, у него дома, в четверг, в 10.30. В этот день я как раз уезжаю в Ленинград, а буквально в то же время Литинститут будут принимать в Книжный союз.
Сколько же заканчивается со смертью Юры! Мы познакомились с ним в 1967 году, я столькому у него научился. Все мои воспоминания, наши воспоминания, уходят навсегда в вечность: Навои, Мурунтау, Белокуриха, Хоста... Я почти плачу, когда пишу эти строчки. Я даже за границу туристом впервые выехал, потому что Юра и Тоня дали мне взаймы денег.
21 февраля, понедельник. До двух часов вел обычную институтскую жизнь, в том числе и посмотрел дипломную работу Селявина (?), которую Е.Рейн не принял в прошлом году, не принял и в этом. Это очень легко - не принять работу, однако, значительно труднее ее заново проструктурировать, переверстать, поправить, может, что-то парню еще и присоветовать новое. Я бы обязательно добавил сюда прозу или какое-нибудь теоретическое сочинение. Надо обязательно показать эту работу Гале Седых, она все хватает налету.
В два часа состоялось заседание оргкомитета. Опять закрытый подъезд, рослые охранники, впускающие в здание по строгим спискам. Правовые аргументы, весьма справедливые, таковы: после раскола на исполкоме власть взял на себя оргкомитет, от лица которого и собирается съезд. Мы с Арсением оба слишком долго и подробно изучали историю партии, чтобы не знать процедуру. Старик Ленин опять нас учит. Собрались в знаменитом председательском кабинете. Все по-своему рассказывали о ненавязчивых контактах, которые имели с ними или Михалков, или Кузнецов. Возникло такое соображение: ни в 1992-м, ни в 1995-м их с нами не было. Гусев был недавно в гостях у С.В., пили чай. Присутствовала, естественно, и Салтыкова. Миссия Гусева совпала с желанием всех нас как-то помирить Бондарева и Михалкова.
Попутно: сегодня же звонил мне представившийся заведующим отделом газеты "Советская Россия", мой бывший студент Сережа Гончаренко (?) и спросил: "При той войне, которая идет сегодня в МСПС, вы, Сергей Николаевич, за кого: за Михалкова или за Ларионова?" Я начал с того, что вопрос некорректен; мне по-своему дороги оба, и обоих я ценю. Но, вообще-то, я - за писательскую собственность, которую многие годы разбазаривают. Ларионов говорил о поддельной печати, которая оказалась у Шереметьева, о том, что Михалков заблокировал счета в банке. Мы все отчетливо понимали, кто за всем этим стоит. Об этом же мы поговорили с Гусевым, когда вышли после исполкома. Еще до того были произнесены слова "молодые волчата". Боюсь, что Гусев не очень точно представляет расстановку сил у себя за спиной. Съезд состоится 25-го в 12 часов. Если я останусь, то обязательно приду пораньше, чтобы понаблюдать. В конце концов, фестиваль я уже открывал десять раз, а съезд писателей, да еще с такими сложностями, - явление уникальное.
Звали на чаепитие к Михалкову 23 февраля, после или во время которого должен был состояться некий альтернативный съезд. Жизнь непишущих писателей фантастична. Ведь это же кто-то придумал! И кто-то все время пишет бумаги, телеграммы, звонит по телефону...
Начал и с упоением читаю новый роман Виктора Пелевина "Священная книга оборотня". Как ни странно, мои первые впечатления от книги встретились с теми рассказами о Пелевине, которые я слышал в Пекине. Он приехал туда, снял жилье, купил или взял на прокат велосипед, ездил по городу, встречался с какими-то людьми. Книга-то о китайской по своей природе лисице, с которой мы встречаемся под видом проститутки в Москве. Читается книга легко и изящно, Пелевин очень талантливо, без натуги монтирует довольно простые, лежащие на поверхности сведения из других книг. За этим романом чувствуется, что автор скорее живет, читает, путешествует, но ни в коем случае не мучается муками творчества, его жизнь довольно естественна, и в романы потом легко входит все, что его окружает и что он любит. Много английских слов и идиом, интернет как компонент сегодняшней молодежной жизни. Прочел пока лишь 100 страниц. Вот серьезная ли это литература, не знаю, но милая, развлекательная, изящная. Настанет вечер, и я опять с удовольствием залезу в этот роман.
22 февраля, вторник. Утром на семинаре Рейна выступал Равиль Бухараев. У нас часто бывает так: если имя известно, уже потом начинаем разби-раться - откуда, что и о чем пишет. Из дерзкого любопытства пошел на семинар. Оказывается, гость из Лондона. Из разговора с ним узнал, что по образованию математик, закончил Казанский университет. Последние 12 лет работал на русской службе Би-Би-Си. Кроме поэзии (о стихах чуть позже), пишет по истории, пишет, кстати, на русском и английском языках. Знает еще несколько восточных языков - естественно, родной татарский. В свое время попал в Венгрию по командировке Союза писателей. На венгерском написал венок сонетов. В венгерском языке у каждого слова огромное количество оттеночных синонимов, значит этим он близок русскому. Рассказывал о поэзии Золотой орды. Человек, конечно, интересный, много подробностей сообщил, для меня увлекательных. Например, как в 44-м году эту поэзию Золотой орды похоронили решением Татарского обкома в Казани... Говорил о свой жене, Лидии Григорьевой, с которой я знаком. В прошлом году они потеряли взрослого двадцатидевятилетнего сына.
Стихи его достаточно выразительны, но скорее это свободный поэтический полет, часто не столько поэзия, сколько поэтичность. Я уже давно заметил, что зарубежные поэты, особенно филологи игрового направления, замечательно артистично читают свои стихи. В своей исто-рии Бухараев не обошелся без определенного диссидентства: "Наделила грудой объедков, называясь моей родиной"... "Мне ведь - идолы твои боги". Рифмованные медитации, но иногда встречаются пронзительные строчки: "Мы поедем в Венецию плакать, удрученные мать и отец", "Только б вымолить нам сна без видений" - это, насколько я понимаю, отзвук трагической гибели сына. Боюсь показаться циничным, но это человеческое несчастье стало как бы импульсом обостренной поэзии.
Много рассказывал об исламе. Много говорил о Льве Гумилеве, тут ему помогал и Рейн. В исламе, в движении тюрков по Руси есть, оказывается, несколько периодов. Первые 25 лет - это, конечно, захватчики. Потом таковых почти не стало, были татары, с которыми Россия привыкла уже иметь дело. "Ордынский выход - 10 процентов от дохода. Эти средства, в основном, шли на строительство и охрану дорог". Мне стало немножко яснее, с чем и с кем воевал Иван Грозный. Целая гроздь татарских городов по нижнему течению Волги. Кирпич от их построек - в основании строительства Астрахани и Саратова.
Бухараева волнуют две вещи: подлинность и происходящее.
Утром же говорил с Рейном относительно диплома Сельянова. Женя, ко-нечно, человек компанейский, богемный, за столом с чужой рукописью сидеть не любит и не умеет, но все-таки, думаю, что грешно было бы парню не помочь.
Перед началом семинара заходил Руслан Киреев, который прочел мой роман. Он показал отдельные кусочки, касавшиеся непосредственных персонажей, главному редактору Андрею Витальевичу. "Новый мир" готов его взять и напечатать к концу года. Это свидетельствует, конечно, о том, что им печатать такого, что явилось бы чтением, нечего. Но есть один неприятный аспект: для журнального варианта надо сократить роман на треть. Может быть, я и пошел бы на это, но самому делать не хочется - это всё равно, как себя же оперировать, вырезать кусок желудка и. вправлять кости. Во время разговора с Русланом, скорее по моей инициативе, решили показать роман Новиковой, жене В.И.Новикова, проверив тем самым их демократическую принципиальность. Мне это интересно, так как я знаю, как плохо они ко мне относятся. Впрочем, не покривив душой, я сказал, что мой роман - это, в известной мере, реакция на филологические романы ее мужа и ее самой. Но я все-таки попросил тайм-аут: хочу дождаться решения из "Октября". Правда, это связано и с моей ленью, но, повторяю, самому делать операцию не хочется. Может быть, вивисекцию произведет Боря Тихоненко, моя надежда.
Днем обсуждали на семинаре рассказ Ани Морозовой о девочке, почти удочеренной взрослой женщиной, врачом. Рассказ называется ее именем - "Лиза". На этот раз я избрал иной метод обсуждения, чем обычно. Сначала сынтегрировал и получил общую оценку рассказа семинаром, а потом уже стали разбирать текст по абзацу, с начала.
Вторая часть семинара - обсуждение рассказа "Младенец" Ирины ............. Эта иркутская девушка написала о неродившемся ребенке, с точки зрения его отца: мать сделала аборт. В рассказе много не до конца отшлифованного. Но я порадовался за Аню и Ирину - они взяли монументальные темы! Это - гражданское внимание, и дай Бог, чтобы девочки дозрели.
Волнует меня ситуация в Союзе писателей. Мне никогда ни от кого ничего не было нужно, а вот теперь воюют две стороны, и в обязательном порядке вовлекают нас. Я должен решать между двумя людьми, которых люблю: между Бондаревым и Михалковым. Как хорошо было бы здесь просто подчиниться сердцу, но сюда вклинивается прошлое, воспоминания. Все время заставляю себя прислушиваться к тому, что делается в душе. Вообще, в таких вещах надо придерживаться иррационального.
22 февраля, вторник. Вечером традиционно прошел Клуб Рыжкова. К этому клубу я начинаю привыкать. Сначала мне казалось, что там я могу осуществлять некоторые светские мероприятия - кого-то увидеть, с кем-то пе-реговорить, но потом понял, что не только это приносит клуб, что я обязан ему значительной частью своего багажа. Выступал В.В.Каданников, генеральный директор Автоваза. Его давно не видно по телевидению, а когда-то он состоял вице-премьером. Мы знаем, что у него был крепкий контакт с Березовским, и где же тот "народный автомобиль", на который собирались огромные деньги? Я не буду приводить цифры, они чудовищны и неопровержимо свидетельствуют о коррупции и забвении всех государственных интересов. Всем почему-то кажется, что автомобиль - одна из отраслей промышленности, но вот в Америке 10 процентов всех рабочих мест занято в автомобилестроении. Мы здесь, конечно, безнадежно отстали. Когда говорят о нашем автомобиле, то всегда пренебрежительно, как об устарелом. Я, правда, так не считаю, ведь всю жизнь езжу на "Жигулях", а зимой на "Ниве", и меня даже устраивает отсутствие автоматической коробки скоростей, и мы, русские, по крайней мере никогда не думаем, что машина при всех условиях нас обязательно вывезет. А когда едешь по дороге, то видишь, что аварии происхо-дят, в основном, с иномарками. В России сегодня 151 автомобиль на тысячу человек, в США - 765 на тысячу. Американец делает 6-7 поездок в день, до работы у него в среднем 19 километров, которые он преодолевает на машине.
Легковое автомобилестроение, судя по Каданникову, у нас в полном загоне. Это связано, в первую очередь, с отсутствием государственной поддержки. Приводились цифры таможенных сборов у нас и за рубежом. Но неужели вся страна и всё управление состоит из взяточников?! К нам везут и везут старые европейские автомобили. Последний комплект цифр: у нас сейчас 24 миллиона автомобилей; половина из них - старше 10 лет, четверть - старше 5 лет. Теперь понятно, почему такое большое количество ДТП со смертельным исходом. Сидевший напротив меня Феоктистов задал вопрос о поставке комплектующих на Украину. Здесь опять - некий таможенно-налоговый сбор: если мы таким образом поставляем машины, то, значит, не берем налога на добавочную стоимость. Запад, как видим, тоже приловчился слать нам составляющие без таможни. Часто эта сборка заключается в том, чтобы провернуть все "четыре колеса", а нищее разворованное государство при этом остается без налогов.
В принципе, было не очень интересно. Чего-то главного Каданников в своем выступлении не затронул, но зато Севастьянов обогатил всех присутствующих замечательным лозунгом, который вывесили сибирские ученые - то ли это констатация факта, то ли издевка, то ли густая, как горчица, ирония: "Да здравствует то, вопреки чему, несмотря ни на что, мы всё еще..." Жизнь не меняется!
Видел на клубе В.Н.Ганичева. Он смутно подтвердил, что завтра съезд и смутно пригласил меня на него.
23 февраля, среда. Утром звонила Н.Л.Дементьева, поздравляла с праздником. На дачу не ездил, учил английский, к четвергу готовился, как к осаде.
Практически дочитал "Книгу оборотня" Пелевина - так всё замеча-тельно начиналось, шла социология, настоящая жизнь, немного иронии, чуть-чуть любопытных восточных сказаний, прекрасный автор, волнующие сведения - и вот в конце всё это вылилось в такую неинтересную восточную муру, что я даже решил не дочитывать. Осталось немного, но он меня утомил. Мне так хотелось объявить Пелевина первым российским писателем-беллетристом, но в финале всё сдохло. Не пишу о всех сексуальных проблемах, которые затронуты в романе, они читаются двояко.
В конце дня позвонил Сорокин и рассказал о ситуации в МСПС. Для меня ничего неожиданного в его рассказе не было, все так, как неделю назад описал Замшев. Собрались, поговорили, потом поехали в ЦДРИ, где провели съезд, собрали как-то 24 делегата. Думаю, что это не очень легитимно, но мне кажется, что в этой ситуации большое количество людей потеряли лицо, потеряли репутацию. Сорокин сказал, что вроде бы на сторону оппонентов перешел Гусев, поддерживая которого и поддерживая Бондарева, я, собственно, и остался здесь. Думаю все же, что это неверно, хотя многие его помощники почему-то предсказывали подобное. Это будет довольно крупная потеря среди моих авторитетов.
В среду же мне рассказали, что существует письмо деятелей искусств, которое подписали и Распутин, и Белов, и Костров. В нем они говорят о смещении Михалкова и проч., и проч., и проч. Всё это, конечно, передержки. Мне в этой ситуации ничего ни от кого не нужно, я вообще здесь ни в чём не заинтересован лично. Дай Бог, чтобы Михалков жил как можно дольше, и если это будет, - ему предстоит увидеть, чем закончится его сегодняшняя акция. Это всё очень напоминает наш народ, наших писателей, которые вообще склонны к предательству. Вот так наш народ сначала проголосовал за конституцию, изъяны которой были и тогда уже очевидны. Теперь он стонет по поводу лекарств. Если бы он знал, как ему предстоит в ближайшее время простонать по поводу квартплаты!
24 февраля, четверг. Утром купил цветы и поехал на Мытную, к дому Юры Копылова. С опозданием привезли гроб, хоронить его будут в Электростали. Его жена Тоня и сын Дима поступили очень правильно. Недолгое прощание. Я расплакался - для меня это большая потеря. Все вокруг стоявшие показались мне так сильно изменившимися, что я подумал - все они не знакомые мне люди.
К двум приехал в СП на Поварской. Атмосфера все та же, закрытые двери, вход по спискам. Интеллигентные люди - писатели - свои войны ведут по правилам сегодняшней жизни: сначала сила, а потом право. Это на фоне невозмутимого Путина и разговаривающих о верховенстве закона депутатов Госдумы. В знаменитом кабинете к двум часам уже было полно народу. Говорили сначала о вчерашнем съезде, который провели В.Ганичев - жаловавшийся мне, что ему надо проводить собрание добрых людей вместе с церковными деятелями, а здесь писательские дрязги, - Ф.Кузнецов - возжелавший после своих полупобед в Международном литфонде прихватить, как средневековый феодал, еще и новую золотоносную провинцию под свое знамя - и наша московская молодежь, коей тоже не терпится властвовать.
Со вчерашнего дня разнесся слух, что на этом собрании был еще и Гусев. Я было начал скверно по этому поводу думать, но тут мне Ренат Мухамадиев подает записочку: "Пришел Гусев, сидит за тобой". В это время говорил Ю.В.Бондарев. Вот это характер, военная специальность артиллериста даром не проходит. Он провел некоторый анализ происходящего, выяснил, что один или два делегата на завтрашний съезд еще не подъехали, и вдруг предложил: а чего, собственно, ждать завтрашнего дня, почему бы нам съезд не провести сегодня! Я воспринял это предложение с огромным облегчением! Взяли и за три часа провели!
25 февраля, пятница. Хорошо приезжать в знакомое место. Знакомый ленинградский перрон, знакомая дорога, привычная гостиница в Гатчине. На перроне оказалось, что ехал одним поездом с Мишей Козаковым, Станиславом Куняевым, Юрой Поляковым. Леня Колпаков, Андрей Харитонов, ребята из института - уже здесь. За завтраком встретился со Светланой Николаевной Брагарник. Говорил ей комплименты, которые, по сути, просто мои искренние наблюдения. В ответ она подарила мне жизненную деталь: после спектакля актрисе обязательно надо купить чекушку коньяка или какого-нибудь другого питья - иначе не заснет. За этим такое сиротское одиночество и пустыня, что становилось страшно.
Еще в автобусе рассказывал Юре о том, как проходил альтернативный съезд. Он зачесал репу. Но его и Леню Колпакова ожидали еще комплекты документов, которые я взял специально для них из Дома Ростовых. В их свете вся ситуация вообще выглядела сомнительной, по крайней мере не однозначной, как изложено было в статье Ф.К., которую он подписал "А.Широких". Топорный стиль всегда выдает этого автора.
Юра, человек непосредственный, сразу отреагировал: может сорваться все дело с Международным литфондом! А с ним обстановка такая: альтернативная сторона (то есть "наши") перекрыла денежные потоки (там только аренды 6 тысяч кв. метров), но дело не закончено, Голумян еще существует как председатель, счета еще не переданы. За этим и какая-то сложность с землей в Переделкино. Много чего еще было говорено, и вскрылись не лучшие подробности поведения и позиции и с той, и с другой стороны.
Вечером состоялось открытие. Это было лучшая церемония за все одиннадцать лет. Я протестовал по поводу введения каких бы то ни было военных мотивов, находя, что это близко к расхожей конъюнктуре. Но все прошло хорошо и даже вызвало у меня слезы. Вывели на сцену актеров и режиссеров, воевавших в Отечественную. Так трогателен был крошечный и беззащитный Трофимов. Боже мой, и он воевал!
Представили жюри, наступило время что-то сказать мне. Я скрутил несколько фраз, скорее ловких, нежели глубоких. Поблагодарил руководство фестиваля за те минуты просветления и волнения, которые нам доставили кадры, связанные с войной. Потом показали фильм по роману Полякова "Замыслил я побег". Здесь режиссером Мурад Ибрагимбеков, Валя недаром говорила, что он талантливый парень. Кажется, и сам роман очень интересный, по крайней мере, есть смелая попытка показать современный, почти горячий исторический материал. В фильме много документального: и Брежнев, и Ельцин, материал смыкается. Для меня, как для технолога искусства, здесь много поучительного. Я не уверен, что здесь в наличии зрительская, беллетристическая задача, но актерская и режиссерская - есть точно.
После показа состоялся банкет, на котором я лично очень повеселился. Кажется, в моду снова входит рок-н-ролл, с большим удовольствием поплясал.
Вечером по местному ТВ видел трансляцию нашего открытия, как ни странно, мое выступление было более складным, нежели я сам предполагал. На открытии хорошо пел Паша Быков, хотя чуть больше, чем следовало бы, старался. Но были энергия и решительность.
26 февраля, суббота. Утром шли фильмы дебютантов, которые, конечно, снижают общий уровень конкурса. "Прощание" - по рассказу Бунина в режиссуре Александры Стреляной. Здесь все в тумане (физически), влюбленные, осыпанные цветами, спят на могиле у подножья креста, характеры и социальные роли не определены, надежда на укрупнение в сознании зрителя. "В ожидании" - по пьесе Беккета "В ожидании Годо". Правда, видимо для фестиваля "Литература и кино", исключены все слова, на экране - "ожившие" фотографии на музыку Чайковского и Сибелиуса. Есть прием, хорошая работа внутри приема, и тем не менее слишком много необоснованной претензии. Кто-то из администрации мне сказал, что режиссер Эдуард Пальмов уже интересовался, какую премию ему дадут. Картина "Еще о войне" - по повести Виктора Конецкого - понравилась зрителям. Молодая женщина ожидает мужа, которого любит, случайно флиртует с офицером, и в этот момент нежданно появляется на несколько часов заехавший с фронта муж. Может быть, картина была бы и ничего, но много неточных деталей, актерская игра, особенно Светланы Кожемякиной и Веры Поляковой, на несколько градусов ниже нормы: время было сдержанное для выражения чувств, а бабы голосят по нынешним телевизионным правилам. Литературная основа накладывается на литературное изображение переживаний. Еще одна небольшая картина - "Сураз" по рассказу Шукшина. Здесь просто плохо подобраны актеры, много необъясненного, но с нюансировками в короткий фильм и не поместилось бы. Вообще, молодежь пользуется многозначностью, надеясь, что она вывезет. Я еще и еще раз убеждаюсь, что искусство это точность и точность. Огромная мультипликация "Алеша Попович и Тугарин-змей" - это и не по-русски, и не хорошо, хотя дети смеялись. Американцы подобное делают живее.
День спасла картина Александра Велединского "Русское" - по нескольким повестям Лимонова. Ни одного просчета. Послевоенная жизнь в Харькове. Я полагаю, смотрящие картину кинематографисты из молодых исходили завистью. Вот что значит почерк писателя и почерк режиссера. А как играют актеры! Особенно хорош Александр Чадов в роли молодого Лимонова. В картине хитро сплетены еще и сведения о сегодняшнем и вчерашнем Лимонове. Внимательному читателю не надо объяснять, почему вдруг в конце картины в качестве ассистента профессора появляется молодой негр. Я знаю, что наверняка картина понравилась и Сергею Говорухину. Будем работать с жюри.
Вечером состоялся большой концерт, и я очень пожалел, что остался на него. Это такая глубокая провинция, так все развязно, мелко и случайно. Хорош, правда, был поющий Павел Быков, который всегда несет с собой энергию, и Костров, читающий плотные стихи об отечестве и о жизни. В конце, как в старое время, вдвоем вышли Игорь Черницкий и Коля Романов. Коля принялся еще что-то изображать и телом, не очень приятно, поскольку выявляло какие-то непонятные мотивы.
У нас в гостинице висит объявление, что участников фестиваля бесплатно обслуживает одна из парикмахерских. Студент третьего курса Саша Демахин сегодня бесплатно постригся.
27 февраля, воскресенье. Ожидали фильмы "Золотая голова на плахе" (потому что о Есенине) и "Рагин" - по чеховской "Палате N 6" (потому что молодой, но уже известный театральный режиссер Кирилл Серебрянников, ставивший в центре В.Казанцева "Пластилин" В.Сигарева). Впрочем, от первого фильма я ничего хорошего не ожидал. Оправдались плохие ожидания: все время содрогаешься от отсутствия вкуса у постановщика. Не очень подготовленный зритель половины не понимает: кто такой Мейерхольд, в каких отношениях была З.Райх с ним и Есениным, о чьих детях идет речь в картине, из-за какой телеграммы, по версии фильма, поэта убили. Как и в прежних подобных фильмах, Есенин в кадре читает много стихов, и они иллюстрируются. "Мне бы вон ту, сисястую..." И сисястая тут как тут. Так же возникает и кабацкая драка, и престарелая Айседора Дункан с мгновенно вспыхнувшей любовью...
Как у писателей (а вслед за ними, естественно, и у читателей) с появлением книг "за счет автора" оказались размытыми критерии литературного качества, так и в кино теперь каждый, кто возле него потерся, уже заявляет свои права на режиссуру. Почти мой ровесник Семен Рябиков, закончив сначала кинотехникум, а потом институт культуры и побывав руководителем Московского областного кинопроката, становится директором фирмы, сначала продюссирует несколько фильмов, а потом в качестве режиссера снимает эту самую "Золотую голову". Это здорово: в 65 лет делать свой первый фильм! Но к этому возрасту должна быть наработана культура, оттренирован аппарат собственной рефлексии. Художник вообще должен знать в наше время много, в том числе и как сомкнутся в сознании зрителя и читателя отдельные образы, которые он выкрикивает. В этом фильме в роли легендарного Дзержинского дебютирует Василий Семенович Лановой. Вечером встретив Мишу Козакова, я поздравил его с тем, что он передал эстафету товарищу. Миша, зная, что возраст Васи уже перевалил за седьмой десяток, в карман за словом не полез: "Дзержинский умер в 49 лет!" Надо отдать должное очень обаятельному и точному молодому актеру Дмитрию Муляру, сыгравшему Есенина. Он же хорош и в чеховском фильме.
"Рагин" это развернутая метафора, что и до большевиков в России было ужасно: показано что-то среднее между сумасшедшим домом, базарной площадью и бардаком. В уездной больнице, а ими земства гордились, такая грязь и неразбериха, которая могла возникнуть только в очень разбалансированных мозгах человека, скверно относящегося к русским. Чехова мало, зато много неожиданного. Например, санитарка, отдающаяся за пятачок больному. Объяснение: "Доктор велит мне ему дать". Фельдшерица: "Так дай!" Все чеховское тонет в придумках и "находках". В экспозиции фильма чуть ли не лекция Фрейда с аудиторией из почтенных профессоров и видами Вены. Может быть, это дань вежливости к австрийским партнерам, которые дали деньги на фильм? А если мы русские былины начнем снимать при поддержке китайского капитала, не примутся ли Алеша Попович и Илья Муромец есть палочками? Надо обязательно перечесть чеховскую "Палату".
Чем еще был занят день? Почти час Георгий Натансон путешествовал с молодым Булгаковым по северному Кавказу. В прошлом году по Крыму, теперь по Кавказу. Возможно, это интересно для школьников и людей, которые хотели бы развиваться. Боюсь, что на следующий год мы получим фильм "Булгаков в Киеве". Потом была замечательная крошечная картина Евтеевой "Демон", то ли мотивы лермонтовской поэмы, то ли воспоминания о Врубеле. Показали также фильм Сергея Некрасова (директор Дома на Мойке и сценарист) и Константина Артюхова (режиссер) "На берегу реки Фонтанки" - о реконструкции и дома и музея Державина. В прошлом году я был там вместе с С.Некрасовым, а сейчас с интересом наблюдал - это счастливая находка! - за поэтапными съемками этой реконструкции. Послойное возвращение в прежние времена: советская власть, коммунальные квартиры, революция, разорение, запустение и небрежение царского режима.
После ужина в "Победе" состоялся вечер Михаила Козакова. Большой зал кинотеатра сидел не шелохнувшись. Козаков блестяще читал Самойлова, Пушкина, Бродского. Отвечал на вопросы. Я был совершенно уверен, что вопрос о поэзии Хлебникова и собственных мемуарах Козакова задал наш Максим Лаврентьев. Так оно и оказалось.
Когда вернулись в гостиницу, довольно долго сидели у меня в номере: Поляков с женой Наташей, Леня. Говорили о фестивале, о положении в Союзе писателей, считали собственные раны. Мне очень трудно в разговоре Юре соответствовать. Он и больше знает, и острее думает, и как прирожденный политик лучше помнит недавнее, в лицах и с датами. Среди прочего вдруг наплыли и на своеобразную идею. Она родилась из моего и его чувства несправедливости, допущенной по отношению к нам обоим. Оказывается, мы выпустили в одно и тоже время по своему "знаковому", что ли, произведению. У него в январе 1985 года было напечатано "ЧП районного масштаба" в "Юности", а у меня в феврале того же года - "Имитатор" в "Новом мире". Круглая дата, 20 лет. Можно считать - фактически, так оно и есть, - что именно с этих двух вещей и началась перестройка в литературе. Но творческая интеллигенция, так хорошо имитировавшая, по Есину, идеологическую верность и преданность, разжигавшая всегда партийные страсти против инакомыслия, отодвинув пионеров, начала свой особый отсчет уже другой, политической, "перестройки". А комсомольская элита, циничная и безжалостная, как молодые волки, по Полякову, напролом пошла хозяйничать и отрывать куски от общенародного пирога. Именно "ЧП" и "Имитатор" и сегодня лучше любого другого произведения объясняют происходящее в стране. Так почему бы нам не устроить диалог, вернувшись к этим вещам. Порассуждав на эту тему, мы решили с Юрой сделать совместную беседу в "Литературке". Я уже прикинул некоторые повороты: возникновение замысла, впечатление современников, послепубликационная судьба. Как много полезного рождается в общении с неравнодушными собеседниками! Очень умело в костер нашей идеи подбрасывали поленья Леня Колпаков и Наташа, жена Юры.
28 февраля, понедельник. День рождения Максима Лаврентьева, ему 30. Я пока подарил ему еженедельник на 2005 год. Одновременно с этим подумал, что, пожалуй, у меня уже появились возможные лауреаты на премию. "Старик Державин нас заметил"... Я надеюсь на ребят, которых в этом году взял в Гатчину. Меньше я уверен в сегодняшнем жюри, здесь много людей, слишком тесно и напрямую связанных с кино.
С утра показывали "Незнайку и Барбоса", достаточно вторичную, почти "западную" мультипликацию. Потом - три дебюта: "Подсобное хозяйство" Егора Анашкина, который был с курсовой работой на предыдущем фестивале, теперь перенес на экран пьесу В.Жеребцова про солдат, не все здесь ладно и с обстановкой, с бытом, пьеса не превращена в фильм, хотя парень, конечно, талантливый; "Темные аллеи" - это опять Бунин - скорее мне не понравились; "Дикие звери мира" - картина из недр Белорусской академии искусств и кинематографии. Не уверен, что белорусы сильнее москвичей, но они явно сильнее ленинградцев.
Вечером показали фильм С.Урсуляка "Долгое прощание". Оказалось, я его уже видел, но все позабыл. Это фильм по повести Трифонова. Сделан очень хорошо, но все куда-то быстро улетает. Хороша Полина Агуреева, режиссер вообще умеет работать и с актерами, и с натурой, и с музыкой. Очень точный фон, прекрасное знание еще недалеко ушедшей от нас эпохи. Когда проехала трехколесная инвалидная коляска, я просто умилился, уже даже и забыл об их существовании. Но, как ни странно не совсем правдивым выглядит первоисточник. Для меня очевидно, что литература Трифонова уплыла вместе с минувшим веком. Удивило, что со мною согласились и Миша Козаков, и Сережа Говорухин.
Кстати, вечером долго разговаривали с Козаковым о кино, театре и литературе. Ему, как ни удивительно, тоже очень понравилось "Русское". Почему же фильм так не нравится Игорю Масленникову?
По телевидению сообщили: разбился на машине Николай Караченцев, он в реанимации, ему сделали две нейрохирургические операции. Дай Бог, чтобы выжил.
http://lit.lib.ru/
viperson.ru
Док. 530790
Перв. публик.: 09.12.05
Последн. ред.: 05.06.12
Число обращений: 139
Дневники. 2005 год
|
