1 апреля, пятница. Ехал из театра на машине. По радио объявили о новом призыве в армию. Всего должны набрать 157 тысяч человек, в Москве по плану будет призываться 5 тысяч молодых людей, это просто смешно! Я мысленно прикинул, сколько денег заплатят родители военкомам, врачам, клеркам в погонах из военкоматов.
5 апреля, вторник. Вечером, после дачи, еще раз довольно долго сидел над статьей для "Литературной газеты" о Парижском салоне. Где-то смягчал, где-то уточнял, проверял фамилии. С возрастом наступает прекрасное время свободы, перестаешь на всё оглядываться, бояться потерять связи, выйти из каких-то кланов. По идее, этого не надо бояться и в юности. Но в юности я был совершенно другим человеком. Где-то Аннинский написал обо мне, что я из той породы людей, которые сами сделали себя. Это справедливо.
В статье много инвектив, довольно точных. Мне нравится, что я достаточно резко написал и о Радзинском, и о Вите Ерофееве, а главное - сумел сформулировать кое-что о так называемых писате-лях-телеведущих. Зла у меня ни на кого нет, я понимаю узость нашей литературной тусовки, но почему надо все время молчать и сносить всяческие подлости? Даже подлость группового умолчания. Еще раз вспомнил заметочку о моих дневниках в "Знамени".
Несколько дней назад говорил с Н.В.Барановой относительно семинара С.И.Чупринина. Пока была жива Татьяна Бек, я их не трогал: сложившийся коллектив, Бек много занималась ребятами, Чупринин вроде бы их печатал, но после смерти Татьяны все как-то распалось. Во вторник, например, и студенты не пришли, и самого Чупринина не было в институте, Бек его страховала в такие занятые минуты, а сейчас её нет, и студенты явно выказывают, что у них есть своя точка зрения в связи с трагической кончиной Татьяны. Кстати, если говорить об этом, в "Московском комсомольце" вышла статья Дардыкиной, где она пытается в какой-то мере разъединить смерть Бек и любовь к Туркмен-баши со стороны Рейна, Синельникова, Шкляревского и Чупринина. Я, в общем, тоже не сторонник всё так уж тесно увязывать, но в статье Дардыкиной есть умильно-убедительные ноты -- дескать, художники, что с них возьмешь... А с них и не надо ничего брать, надо просто сказать, что, оказывается, и в нашем мире деньги не пахнут, что писатель может как угодно хвалить любого сорта власть. Вспомнился почему-то один из персонажей феллиниевского "Амаркорда" - проститутка под кличкой "Лисичка", которую предложили некоему сиятельному лицу, приехавшему в город. Не зная, как начать диалог, она, войдя в покои, сказала, имея в виду себя: "Угощайтесь".
Ну, продолжу мысль, связанную с С.И. Надежда Васильевна с ним говорила, вернее на его вопрос о том, что будет в следующем году, сказа-ла, что, скорее всего, не будет продлевать контракт, почасови-кам этого и не нужно. Нет семинара, значит человека просто не вписывают в приказ. Но С.И. не такой человек, чтобы так просто сдаваться. В интернете он уже поднимает кампанию: "После 18 лет работы приходится уходить из Литературного института". А ко мне тем не менее не зашел. Он приблизительно догадывается, что я могу ему сказать и о чем могу спросить.
Семинар с обсуждением работы Светланы Коноваловой прошел успешно. В преддверии возможной поездки в Китай, куда ехать мне смертельно не хочется, единственное утешение - может быть, чуть отдохну, - так вот, в преддверии этого решил проводить семинары и в четверг, а перед самой поездкой обязательно хочу взять отпуск на 10 дней за свой счет (таких моих заявлений в отделе кадров накопилось уже немерено).
Еще раз убедился в том, что при всем опыте к семинару необходимо очень серьезно готовиться. И сколько тут зависит от нашего физического здоровья, вернее от чувства усталости! С вечера еще раз прочел рассказ Светланы Коноваловой "Бабочка" и просмотрел в своей книжке "Власть слова" раздел о сюжете! Сколько же в ней разбросано разных мыслей и довольно точных наблюдений. Решил, что теперь обязательно буду читать моим студентам каждый раз по главе или по отрывку...Я все-таки довольно странно в этот "призыв" работаю: каждый раз иду как бы поверх студенческого текста, стремлюсь разбудить в ребятах особое мировосприятие, заставляю взглянуть на собственную работу по-другому, уже с моей точки зрения. Для любой переделки ребята должны вызреть сами.
Рассказ Светланы Коноваловой очень удачный, это так любимый мною реализм и судьба, взятая в брызгах времени и сопутствующих историй. Чем-то эта неудачная жизнь главного героя, инженера из НИИ, которого перевели в техники, напоминает рассказы Чехова, брак без любви, деньги, сын, природная русская робость героя, грусть и безысходность. Неудачная поездка в Крым, на юг, встреча с женщиной, которую когда-то любил. До изумления знакомо, как типические моменты русской никчемной жизни, но все это в наших сегодняшних, выпирающих из текста, реалиях. Есть кое-какие огрехи в стиле, рука еще дрожит. Здесь вообще для моих студентов-детей есть проблема материала, это пока рассказы и повести по воспоминаниям родителей. И тем не менее у Светланы есть стремление через покровы приблизиться к плоти жизни. Здорово.
Рассказ воспринят студентами не очень адекватно, мнения были разные. Я рассказывал еще о вечере Архиповой, о своих размышлениях в театре Васильева.
Вечером читал разные материалы, связанные с МСПС в газете "Патриот", которую мне кто-то присылает.
Переговаривались с Андреем Мальгиным. Он прочел книгу В.С. и очень ее хвалил. Я все-таки надеюсь, что ее книга когда-нибудь всплывет в театре или в кинематографе.
6 апреля, среда. Первое заседание нового совета в министерстве культуры, куда пригласили и меня. Это так называемый межведомственный совет по присуждению премий правительства Российской Федерации в области культуры. Лица все зна-комые - вообще, у государства, видимо, довольно мало компетентных лю-дей в этой области, на объективность которых оно может положиться. И дело не в том, что большинство из них занимают достаточно серьезные должности - Соломин, художественный руководитель Малого театра; Валентин Сидоров, председатель Союза художников; Дандурей, главный ре-дактор "Искусства кино", и некоторые другие. Полагаю, что и стали они начальниками и до сих пор тянут свою лямку потому, что, в первую очередь, интересуются не только собой. Совет был организационный, может быть не очень интересный, формальный, но в самом кон-це заседания грандиозно ведущий подобные совещания Леонид Николаевич Надиров, всегда укладывающийся в таких случаях за час, начал говорить о списке грантов, которое министерство посылает на утверждение в правительство. И тут я понял, что теряться не надо, если есть в списке Щепкинское и Щукинское училища (которые, правда, принадлежат минкультуре, а не минобразованию, как мы), то почему бы и нам в этот список не втиснуться? Завтра утром напишу письмо и отправлю, как мы и договорились, Леониду Николаевичу. Мысль об институте работает у меня на уровне инстинкта.
Из министерства сразу поехал домой, так как сегодня должна приехать Валина сестра Лена. Кролика я потушил еще накануне. Валя купила ка-кие-то, по сто граммов, корейские закуски в магазине.
Вечером, уже поздно, принялся читать рассказ Вани Аксенова, я ведь уже написал, что в преддверии своей поездки в Китай хочу провести 1-2 дополнительных семинара. Прочитал рассказ и даже оторопел: абсолютно сложившийся мастер, с таким удивительным умом, почти без погрешностей стиля. Рассказ этот написан так, что даже и не позавидуешь: здесь письмо нового поколения, хотя и не Денежкина, не современная стёбовая молодежная проза, а вполне реалистическое повествование, рассказывающее о том, как молодой человек, с явной целью переночевать у девушки, идет на назначенное вполне определенное свидание, по пути участвует в какой-то драке, затем показана постельная сцена - формально типичная моло-дежная жизнь. Но за этой жизнью встает нечто действительно сегодняш-нее, совсем не суетное, а что-то русское и настоящее. Вот и слава Богу - один на этом курсе у меня грандиозный парень появился, а то я не люблю, когда курс кончается, а всё идет серо и условно. С этим ощущением радости я и заснул.
7 апреля, четверг. Отчетливо сознаю, что пишу свой дневник отчасти еще и на публику. Это мой собственный роман, роман моей жизни, который я сам строю. Если этот роман-дневник и не имеет художественных подробностей, то зато несет в себе подробности этнографические, временные, подробности сегодняшней жизни, и это тоже важные свидетельства. Я вообще не очень хорошо понимаю, из чего складывается писатель. Ведь далеко не только из его произведений, но и из его жизни, из того, что захватывает он в своем "гребке".
Утром, в 8 часов, был в нашей поликлинике у уролога с обычной своей, часто, кстати, пропускаемой, диспансеризацией. Совершенно замечательная - кажется, моя ровесница - врач рассказала, что ее дядя, Раевский Осип Моисеевич, входил в руководство МХАТа. Видимо, это боевая еврейская семья, в которой, как она говорит, еще один дядя - генерал, какой-то родственник - тоже генерал и ее муж - генерал. Наверное, очень смелые люди: один - герой Советского Союза, другой - дважды герой Советского Союза. За подробности не ручаюсь. Живет она в Переделкино. У переделкинских свой счет, и на бытовом уровне мы с ней здесь сошлись: она к Фадееву относится лучше, чем к Пастернаку. От этого двадцатиминутного разговора (перед моим осмотром) возникло такое счастье общения! Как я люблю этот перебор книг и знакомых цитат, ощущение такое, будто погружаешься в банку с медом... После не совсем эстетической процедуры осмотра она сказала, что дела мои даже лучше, чем можно было ожидать в моем возрасте. Тем не менее послала на анализ.
Теперь о неприятном. Утром мне стало известно, что вчера вечером, в 11-м часу, на заочном отделении, в зале, была устроена пьянка. Кто-то взломал дверь, чтобы проникнуть туда. Молодец охранник, который побоялся идти туда на голоса, вызвал милицию. Персонажи опять все знакомые: Ковнацкий, которого я недолюбливаю за его высокомерие и неприкрытое ощущение своей гениальности после публикации в "Знамени"; мой Никитин, который вообще не ходит в институт, подозреваю, что и приличных текстов у него не имеется, одни разговоры; Дохов, поступивший во второй раз, парень приличный, но с тягой к богемности. Кажется, был еще молодой Василевский, сын А.В., и Юра Глазов, уже якобы писатель. Милиция приезжала с автоматами. В пятницу следователь вызывает их всех к себе. Для острастки придется поступить жёстко, другой бы на моем месте их выгнал, а я не решаюсь: вдруг раскроется человек, вдруг выгоню гения...
Написал письмо заместителю министра культуры Л.Н. Надирову:
Глубокоуважаемый Леонид Николаевич!
Как известно, неимущий просит у всех. Отчетливо понимаю, что под крылом Минкульта такие театральные корифеи, как Щепкинское и Щукинское училища, Консерватория, живут значительно лучше, чем море институтов и университетов Минобраза. Поэтому осмеливаюсь просить: а не включит ли Минкульт в свой список на государственные гранты и Литературный институт имени А.М. Горького? Помимо Пелевина и Дашковой, тоже наших бывших студентов, у нас еще учились Бондарев и Бакланов, Трифонов и Розов, Ахмадулина и Евтушенко, Мориц и Ваншенкин, Айтматов и многие-многие другие.
Очень надеюсь, что государственная помощь будет способствовать воспитанию и творчеству новых писателей - прозаиков, поэтов, драматургов, тех, кто составит славу России.
Об Акаеве.
8 апреля, пятница. История с пьянкой наших ребят в зале заочки и разломанной входной дверью развивается довольно скверно. В связи с тем что охранник вызвал милицию, мы попали в какие-то сводки, здание в центре, значит приехали ребята из ФСБ. Построили наших молодцов и мотали им душу. Теперь везде ищут террористов, наши попали под эту кампанию. Центр! Выяснилось, правда, что дверь сломали не наши студенты. Оказывается, к Лёше Козлову пришел приятель, который - полагаю, после выпитого в недрах издательского отдела - направился в туалет. Тут его прихватило, и молодой человек не стал ждать, а ударил ногой по двери и вышел на волю. Так что были некие параллельные действия: наверху пьют пиво поэты и прозаики, а внизу ломает дверь издательский гость... Думаю, что историю с разбитой дверью пытались замять, но тут, к счастью, признался во всем Леша Козлов. Я даже вздохнул с облегчением: теперь никого не придется выгонять.
9 апреля, суббота. На дачу поеду в лучшем случае только вечером, а может быть и завтра. В институте сегодня соберется правление садового кооператива: новые налоги, новые расценки на электричество, новое качество жизни, все это требует немедленного решения.
Утром ходил гулять с собакой, день замечательный, снег дотаивает. На некоторых подъездах висят маленькие компьютерные плакатики, кое-что я записал. "Путяру - на нары". Или более обобщенно: "Народ молчит. Как хорошо. Отнимем что-нибудь еще!"
В институте собрались наши обнинские кооператоры, восемь человек. Все о том же, а главное - о прессе, который государство теперь оказывает на мелких, а по сути, нищих собственников. Около 40 человек у нас не платят ни за электричество, ни годовые взносы. Одни потому, что считают себя инвалидами и пенсионерами - значит "нам положено", другие потому, что привыкли жить при советской - вот здесь я и не побоюсь употребить это слово - "халяве". Правда, психология нашего кооператива, где всегда работали всевластные журналисты-радийщики и телевизионщики, тоже своеобразная!
Начал читать "Чужую маску" Марининой. Захватывающе.
10 апреля, воскресенье. Весь снег уже стаял. По объему работ, которые я произвожу весной за один присест, можно определить, как быстро уходят силы и теряются возможности. В теплице посеял (может быть, и рано) петрушку, укроп и салат, накрыл всё полиэтиленом. Покрасил рейки для другой теплицы. Вот и всё! А устал-то, аж задохнулся...
С каким-то поразительным всплеском внимания читаю Маринину. Я отчетливо понимаю, что все колли-зии, которые она описывает, не войдут в мое сознание как мои собственные, потому что сюжеты "избранны", криминальные ситуации специфичны, да и люди, связанные с этой жизнью, - не мое, не мой народ, не люди моего сочувствия. Очевидно, что сюжет Маринина конструирует очень ловко, здесь многоголосица историй, которые писательница сумела переплести. Я полагаю, что читателя "забирают" скорее истории, сами факты, но характер её ума таков, что при помощи бытовых ходов она интересно умеет соединять одно с другим. Тем не менее как высоко информационное поле! Разные люди, разные подробности! Мне кажется, она очень точный психолог. И если мы говорим о литературе высокого класса, то дело тут в языке. Этот язык вообще-то достаточно тяжело попадает в подсознание, потому что сознание не сопротивляется всему, о чем рассказывает писательница. Информация, которую она дает - очень умная, несущая и бытовые ощущения, и если ее читает такая бездна народа, значит дело обстоит не так, как пытаются представить завидующие ей писатели. Если не можешь писать "для вечности", как исследователь, это не значит, что можешь писать, как Маринина: для этого тоже нужен талант недюжинный.
Вечером возникли новые страсти по поводу президента Акаева. Кир-гизский парламент уже не удовлетворен тем заявлением, которое написал ему бывший президент. Во что бы то ни стало парламент теперь хочет импичмента, он лишил Акаева статуса первого президента, лишил его семью неприкосновенности, теперь он хочет лишить неприкосновенности и самого бывшего президента. В известной степени это справедливо: всё время прорываются мотивы о растаскивании собственности преимущественно членами его клана. Ах, ах - вежливый, интеллигентный академик-физик! Любопытно, что, выражая попутно боязнь, как бы такое не повторилось с первым президентом у нас (а у нас это может повториться по тем же самым причинам: слишком много власти "семья" захватила для себя, уже достаточно нам было представлено фактов мародёрства на разрухе), звучит мысль: или бунт, или давайте парламентским путем организовывать жизнь, достойную не только для нескольких избранных.
11 апреля, понедельник. От коллегии министерства культуры, посвященной государственной поддержке музеев-заповедников, осталось ощущение недоговоренности. Были любопытные выступления, приводились цифры, и все это продолжа-лось почти часа два, но все-таки чего-то не досказали. Правда, ми-нистр Соколов дал поручение министерству культуры Московской облас-ти на правительстве сделать представление по отрицательной части док-лада о том, что происходит вокруг Абрамцева и Муранова. Дескать, поло-жительную часть я представлю сам. Проблема здесь, как я себе уяснил, одна: захват территорий, принадлежащих музеям-заповедникам, захват охранных зон. Связано это со многими обстоятельствами, в первую очередь, со слабостью власти и отсутствием статуса музейных заповед-ников, с нежеланием власти, особенно на местном уровне, бороться с захватчиками, тем более что за всем этим стоят взятки, как у нас в Под-московье. Меняются ландшафты, которые в ряде случаев являются самым главным в заповеднике, например, ландшафт Поленова. Если говорить о цифрах, то в России 103 музея-заповедника и 103 музея-усадьбы. Это 6 процентов от двух тысяч музеев России (причем больше всего подобных учреждений находится в Татарстане). 26 музеев-заповедников - в государственном ведении, а Михайловское и Бородино всегда имели особый статус. В музеях 14 700 рабочих мест. Кстати, Гатчина - первая территория, получившая особый статус у нового правительства.
Приблизительно с 1996 года правительство как бы перестало законодательно интересоваться музеями и определять музейные границы и музейный статус. Думаю, это неслучайно. То, что я пишу, наверное, изобилует ошибками, я не силен в такой терминологии, а речи чиновников безумно трудно переводить на нормальный язык, - но все это напоминает раковую опухоль, которая затягивается какой-то соединительной тканью, разрастающейся и поглощающей жизнь.
Вставали вопросы: как в музеях осуществляется хозяйственная деятельность, в каких отношениях они находятся с инвесторами? На последний очень категорично ответила директор Поленовского музея Н.Н.Громолина: "Берегитесь инвестора!". По сути, это правильно. Кстати, с музеем Поленова ситуация такая: территория принадлежит одной области, пейзажи - другой. Вот тут и двигайся или в направлении "Золотой осени", или в направлении "Похолодало". Всем, конечно, видится музей как некий остров иной, достойной и честной, жизни. В Поленовском музее, например, и школа и церковь построены именно художником. Достаточно прохладно относившийся к религии, он говорил: "Лучше одна церковь, чем два кабака".
Какой все-таки видится выход сейчас, в момент яростного растаскивания земельной собственности? Мораторий. Недаром министр культуры в самом начале выступления говорил о том, что музейщики считают пока своей заслугой, что еще не появился закон о музеях. До чего же мы боимся власти! Была еще масса довольно юрких выступлений. В частности, так выступал глава муниципального образования г. Малоярославца Геннадий Семенович Крючков (а я живу в этих краях, я все это знаю). О какой защите культуры можно говорить, когда они столько нагородили вокруг Спасо-Сторожевского монастыря и вокруг городского собора! Мне показалась интересной произнесенная кем-то как упрек такая фраза: дес-кать, бюджет на культуру нам отпускает три миллиона, а мы тратим десять. Всё это создает ощущение, что власть недопонимает, что культура, может быть, главное, чем надо заниматься, чтобы спасти жизнь.
Решение коллегии мне показалось достаточно формальным. Поэтому и осталось ощущение поразительной недоговорённости.
12 апреля, вторник. Совершенно не выспался: до четырех часов дочитывал книгу Марининой "Чужая маска". Кого бы еще я смог читать до утра? Много самых разных и очень непростых размышлений. У нас слишком обширна и размашиста литература. Где-нибудь в Польше или во Франции из Марининой соорудили бы классика, в Англии обозвали бы Агатой Кристи, у нас это всего лишь Маринина, бывший милиционер, произносится это имя вкупе с рядом других женских имен.
Все утро провел в разных кафедральных разговорах: Е.Ю.Сидоров, С.И.Чупринин, А.А.Михайлов, И.Л.Вишневская, которая умоляла забыть о ее юбилее, последним зашел А.М.Ревич. А.М. принес мне книгу Агриппы д`Обинъе, о которой мы с ним говорили несколько дней назад по телефону, я сослался на нее в статье в "Литературку". Оказывается, во время одного из круглых столов в Париже уже был задан вопрос: почему на выставке нет крупнейшего переводчика французской поэзии А.Ревича. Сам Ревич сказал мне: "Не позвали, не очень-то и хотелось. Говорить французам о распаде в наше время французской литературы как-то не хочется".
Чупринину я подтвердил, что после третьего курса, скорее всего весною, его немногочисленный семинар расформируют. Были повторены и слова о 18 годах, здесь им "проведенных". У меня нет никакого ощу-щения внутреннего торжества, потому что его просто нет. Без Татьяны Бек, практика, присутствие на семинаре одного только теоретика становится совершенно ненужным.
В 12 часов в зале состоялась встреча с Марининой. Зал был полон, был даже Л.И., он Маринину не любит, но пришел с Таней, которая, видимо, Марининой зачитывается. Все получилось, была масса вопросов. Ин-тересный, острый и глубокий человек. О романах ее я уже писал. У нас много совпадений: по импульсу, по любви к быту, я просто менее удачлив. Может быть, не столько в литературе, сколько в деньгах?
Семинар по началу повести Романа Подлесских прошел вяло. Обсуждать, по сути, нечего. Ребята пишут очень мало. Его новая "предповестъ" значительно хуже того, с чем он поступал. Я говорил о стиле. Потом читал отрывки из "Власти слова".
Еще вчера после просмотра В.К.Луковым пришла моя диссертация. Владимир Андреевич говорит, что она получилась. Ну, дай Бог! Теперь попрошу посмотреть еще Льва Ивановича.
13 апреля, среда. В три часа состоялась защита кандидатской диссертации Эдика Полякова. Я достаточно редко хожу на защиты и никогда не хожу на положенный по этому случаю банкетец. Но на этот раз отсидел всю официальную церемонию и, чтобы сказать несколько слов об Эдуарде, пошел на маленький выпивон. Эдик один из самых первых моих студентов, из рабочей среды, из многодетной и довольно темной семьи. И поступал-то он к нам чуть ли не через десять лет после школы. Как же он не вписывался в привычный ряд учившихся у нас! В эту среду чистеньких девочек из апартаментов Аэропортовской улицы. Он работал у нас дворником, слесарем, делал бетонную стяжку под туалеты в общежитии. Я не давал его исключить, так же как и Авдеева, как и Николая....! Ребята буквально за волосы вытащили себя к другой жизни. И диссертация у Эдуарда оказалась очень хорошая, и речь внятная и умная. И помнит он своих учителей: вспомнил Евгения Ароновича Долматовского, который написал на его "приемные" стихи положительную рецензию, вспомнил и Александра Ивановича Горшкова, который сделал из него ученого. Господи, как я всему этому рад! Жизнь обретает смысл, вот они, не мои, но родные дети! Кстати, уже и без этой кандидатской Эдуард какой-то довольно значительный чиновник в одном из московских округов. Это уже заслуга института. И последнее - четверо детей! Как же он все успел и смог, вот оно воистину русское упорство! Диссертация называется так: "Субъективизация авторского повествования в прозе Валентина Распутина".
В "Литературной газете" вышла моя статья о Парижском салоне. Сдается, будет нелишним включить ее в дневник, чтобы напомнить о проблемах, еще требующих разрешения.
Парижские тайны
Картинки с выставки: на балу среди стволов.
Конечно, соблазнительно обозвать эти обрезанные берёзки, которые определяли выгородку русского участка парижского Салона книги, пеньками, но соблюдём корректность - деревья, стволы. О неудаче оформления нашей "делянки" уже писалось. Да простит меня государственный флаг, которым было обмотано каждое навершие, но как только эти злополучные берёзки с именными рубцами из фамилий писателей не называли: и лесоповалом, и сникерсами. Скажем просто: за идеи и эскизы оформления заплачено дорого, а по существу было неудобно, попробуй потаскай берёзовую колоду, которая заменяла сиденье в центральном лектории! Но тем не менее на этом Салоне, а по-русски - выставке - немало было хорошего. На меня произвёл впечатление урок, который преподнесли французы русским: взяли да пригласили русских писателей в Елисейский дворец, на встречу с двумя президентами. Службы безопасности протестовали: дескать, надо, как обычно, пять-шесть. Вот это да, это размах! Французы не требовали, чтобы у входа во дворец сдавались телефоны, да и на отсутствие галстука внимания не обращали. Я так вообще во дворец попал в чужом пиджаке. Предупредили всего за полчаса. Не вижу здесь чьих-либо козней - просто какая-то русская неразбериха. Скажем, Татьяна Толстая, по собственным соображениям, решила во дворец не ехать, вот и освободилось место, на которое поставили ректора Литературного института. А тот на выставке - в рубашечке и джемперочке. Но ректор не растерялся - окинув взглядом публику, выхватил своего бывшего ученика: "Ну-ка, Максим, снимай пиджак и галстук, я еду в Елисейский дворец". Мне потом, увидев на телеэкране, говорили: "Чего это вы, Сергей Николаевич, так пристально разглядывали на потолке?" Но ведь не каждый же раз попадаешь в подобные дворцы, это не туристский Версаль, вход не по билетам. Я и обоих президентов очень внимательно рассматривал, даже немного поговорил... Президенты, вежливые и культурные люди, по очереди подходили к каждому из расставленных полукругом писателей. Но только начнёшь что-то сокровенное объяснять, как откуда-то, то ли из-за спины, то ли из-под руки, лезут другие ерофеевы, которые перед этим с властью не договорили, чувствуют себя недоласканными, достают откуда-то подарочные книги, фотоаппараты, самые обаятельные улыбки. Я-то во время их бесед к ним не лез! Писатели народ вольный, самоуверенный - властители дум! Независимо и чуть в сторонке стоял В.Маканин: "Это траве надо шуршать - деревья молчат".
Всё организовано было, как уже говорилось, очень торжественно - писатели наподобие дипломатов в фильме расставлены были некоей дугой. Президенты шли по дуге справа налево. Первым стоял Даниил Александрович Гранин. Мне вполне понятно - петербуржец, известный писатель, фронтовик, наверняка В.В. и в юности, и в зрелом возрасте читал его книги, встречался на ленинградских собраниях. Путин приобнял старого человека, годящегося ему в отцы. Разрешим президенту человеческий поступок? Так что же вы думаете? Говорят, потом два неких писателя стали у единственного здесь воевавшего на последней, Отечественной, войне писателя допытываться: за что же вас, дорогой Даниил Александрович, а не нас так отметили? У меня аж слёзы брызнули, когда я это услышал. Да что за народ эти высоколобые! Но что с писателя возьмёшь? Властители собственных дум.
Говорят, трудная была позиционная борьба у коллектива экспертов, производивших писательскую селекцию. Вроде бы французы действительно 20 человек "заказали", 20 предложили мы, согласовав с французами. "Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку, Ну как не порадеть родному человечку!" "Литгазета" писала уже, что в юбилейный год Победы в списке не оказалось ни одного фронтовика. Один "ВАГРИУС"! Но, молодцы, поправились - срочно вызвали из Ленинграда фронтовика Д.А.Гранина. Это, безусловно, человек достойный и по-настоящему действующий писатель, но и он у нас не один! К счастью, ещё работает кумир семидесятых писатель Ю.Бондарев, в прекрасной форме К.Ваншенкин и другие. Отнесём это к организационным огрехам.
Итак, скромно и, как мне кажется, независимо стою я в длинном полукружии, жду своей очереди, наблюдаю. Президенты - один повыше, другой пониже - возле каждого персонально писателя остановятся, каждый, как говорится, тянет одеяло на себя. То Радзинский, то Ерофеев, а впереди ещё Д. Быков... Думаю: а куда делся ещё один телевизионный писатель из "списка", Архангельский? Недаром я одну из своих повестей начинал так: "Писатели, как известно, это граждане, которые в основном выступают по телевидению". Как медленно движется эта живая очередь! Вот уже прошли Вознесенского с женой Зоей, главным организатором премии "Триумф", миновали ещё одну жену - фотографа. Всё ближе! Стою рядом с отставным полковником Российской армии писателем Сергеем Тютюнником, а возле мой приятель Слава Пьецух. И тут же невысокого росточку, но, как говорится, "с небольшой, но ухватистой силою" один ленинградский поэт, "ахматовская сирота". Боже мой, какие, наверное, мысли возникали в голове у поэта, какие строились будущие рассказы об этой встрече! Но и тревоги наличествовали: а вдруг что-нибудь случится эдакое непредвиденное, - и оба президента внезапно уедут, не охватив всех, а тогда до него, до сироты, дело и не дойдёт... И вот наш поэт тихой и плавной поступью, изумляя одетых во фраки и перчатки церемониймейстеров, рассекает зал, как говорили раньше - тырится без очереди, я за него переживаю, но сирота уже жмёт обе державные длани и опять возвращается к нам. Я с присущей мне добросердечностью, улыбчиво говорю: "А теперь, дорогой Саша, вы можете ещё раз приложиться к руке..."
А выставка кипела. Если заглянуть в её каталог, то всем нашлось место, по крайней мере в нашей российской выгородке. Выступили даже писатели группы "17-ти", о которых писал в своей статье в "Литгазете" Леонид Колпаков. Это те самые писатели, простые и без затей в своём письме, провинциалы, и те, кого можно обозвать нынче бранным словом "реалисты". И ведь какие упорные ребята! Когда российские отборщики сказали им "нет", рожей и стилем не вышли для калашного ряда, нынче, мол, постмодерн и эксперимент в моде, они написали письмо лично президенту Шираку и - попали в экспоненты. Ай да инициатор этой кутерьмы Петя Алёшкин, ай да молодец! Возможно, группа переборщила: не только их "будут изучать в школе", но для этой интеллектуальной демонстрации приехали за свой счёт! В списках не значились! Организовала самостоятельно круглый стол и "Литературная газета".
По поводу этого круглого стола потом, в Москве, прочёл такое печатное мнение - Ю.Полякову не удалось устроить скандал! Отчего же? Впервые разговор о разделённом и коррумпированном положении в отечественной литературе прозвучал не в кулуарах, не в Скарятинском переулке или на Комсомольском проспекте, а, так сказать, на чужой площадке.
Перед тем как идти на круглый стол "ЛГ", я отчаянно волновался, рефлектировал: а справедлив ли замах? Какое-то беспокойство занесло меня в соседний зал, где шла одна из "русских" дискуссий. Вообще-то, голову бы снёсти этим нашим дамочкам, которые придумывают темы для обсуждения! За столом в классически расслабленных позах расположились писатели Владимир Сорокин, Михаил Веллер, Леонид Гершович, Александр Кабаков. Тема дискуссии была определена так: "литература чрезмерности". Я всегда завидую людям, которые заковыристо, длинно или умно говорят. Я даже полагаю, что моего интеллекта всегда не хватает, чтобы до конца понять именитого оратора. Но вдруг, но вдруг - какое литературное событие происходит без магического "вдруг"! Поднимается в рядах некая дама, подходит к микрофону, и тут начинается странный разговор. Она, выпуская инвективу и в адрес устроителей, и в адрес интеллектуалов-писателей, позволяет себе поднять забрало, называя своё имя. Просто Орлеанская дева! По въевшейся журналистской привычке я кое-что записал: "Меня зовут Елена Медведева. Я уже девять лет живу во Франции. Я актриса и всю жизнь имела дело с такими именами русской литературы, как Пушкин, Тургенев, Толстой, Бунин. Уже два дня я езжу с другого конца Парижа, чтобы послушать, о чём говорят русские писатели, и ничего не могу понять. О чём вы говорите? Что вы нам предлагаете?" Дальше эта энергичная дама занялась Владимиром Сорокиным, пообещав никогда не брать в руки его книжек. Это я к определённой обоснованности постановки вопросов газетой, хотя стоит ли вообще доверять "народу", "читателям", да здравствуют эксперты!
В Париже я дал крошечное интервью для "Независимой газеты" своему студенту Саше Вознесенскому. Там два тезиса. А не дурачим ли мы, говоря о сегодняшнем состоянии русской литературы, и французскую и мировую общественность? Сколько гарнира, но где котлеты? И второе: лично я был возмущён, что, приехав в качестве гостя, видимо, по русской, а не по коммерческой квоте на парижский Салон, я не увидел на витринах ни одной своей книги. Дело здесь не только в тщеславии. Позиция моя, конечно, уязвима. Скажут: писать надо лучше, тогда и книжки будут лежать, и переводить начнут. Но ведь положить книжку на прилавок и означает стимулировать к ней интерес. Я понимаю, существуют старые наработанные связи с переводчиками и живущими во Франции славистами-провайдерами, и не всегда по качеству литературы, а и по старым диссидентским связям, по общим прежним кухням, по близости политических взглядов, по... - гадайте дальше сами. У хорошей собаки не только верхнее, но ещё и нижнее чутьё.
А что касается качества письма - задам простенький, как гамма, вопрос: любите ли вы Шолохова? А любите ли Солженицына? И что с того, что книга Распутина "Дочь Ивана, мать Ивана" признана лучшей иностранной книгой в Китае. А замечательный русский прозаик Михаил Тарковский совсем не уступает блистательному стилисту Асару Эппелю. Если бы, фантазирую я, организационную кашу варил не только победительный вкус Ирины Барметовой ("Октябрь"), Натальи Ивановой ("Знамя") и некоего издательства, принадлежащего на паях крупному чиновнику агентства по массовым коммуникациям и печати, если бы в качестве помощников повара на этой экспертной кухне допустили кого-нибудь из "Нашего современника", имеющего, кстати, журнальную подписку большую, чем либералы, демократы и прогрессисты, то, смотришь, имели бы в уравнении другие цифры. Но всё это лишь литературные мечтания!
"Литературная газета" писала уже в статье, подписанной неувядающим со времён Чаковского псевдонимом "Литератор", о большом количестве в официальном списке русской делегации писателей, живущих за рубежом. Ну, в конце концов и Тургенев жил "там", а печатался "здесь". Правда, ездил туда и обратно не за счёт казны. Родина у нас, конечно, широка и обильна, но стоило бы больше заботиться о наших, ещё неустроенных. Но здесь, повторяю, нужна другая оптика. С переменой оптики открываются иные аспекты.
Как, оказывается, важно правильно и точно называть учреждения. Только образовали агентство по массовым коммуникациям и печати, как тут же наступила путаница. Литература, как монеты в кружке нищего, перемешалась с телевидением. Кто писатель, кто телеведущий? Но зато какие возможности для саморекламы, взаимного, как и при секретарской литературе, опыления и продвижения близких, родных и товарищей по лагерю. Один из экспонентов этой выставки, член делегации и замечательный писатель-романист, мне жаловался: я со всеми этими телеведущими в прекрасных отношениях, но разве кто-нибудь из них позовёт меня в свою передачу? А теперь вопрос на засыпку: чем критик и телеведущий А.Архангельский отличается от критика А.Немзера? А автор эротического романа "Русская красавица", изданного в 36 странах, отличается от Виктора Пронина, по роману которого снят "Ворошиловский стрелок"? А Карамзин, Соловьёв и Ключевский нашего времени, хороший в прошлом драматург Эдвард Радзинский! Петросян в истории! Но кто заикается об антиисторизме? Зато как же когда-то правили тоже по-своему ангажированных исторических писателей В.Пикуля и Дм.Балашова. О Татьяне Толстой не говорю, как писательницу я её люблю, у нее социальное чутьё и русская речь, которой могут позавидовать и правые, и левые!
Но хватит сеять раздражение неудачника. На этой выставке было много и хорошего. Посетители не только не понимали, о чём говорили и писали писатели. Есть большая, достаточно победная статистика. Мне тоже в этом победительном ряду нашлось местечко. Нашлись и для меня аудитория и магазин ИМКА-Пресс, где я разделил хлеб-соль с Мих.Шишкиным, интересным и талантливым писателем, замечательным собеседником, живущим в Швейцарии. Он хорошо рассказал о планах относительно нового своего романа. Писатель ведь всегда пишет о том, чем живёт, - я всегда пишу про Литинститут, а Миша Шишкин, работающий в какой-то конторе по эмиграции, рассказал историю о двух мальчишках, решивших остаться жить в прекрасной горной западной стране Швейцарии, поскольку в России одного из них насиловал то ли отец, то ли отчим, другого пытались забить в Чечне. Но выяснилось, что всё это они придумали, а сами из не зависимой от России Прибалтики. Каждый пишет, что видит, каждый пишет, как он дышит.
Я внимательно обошёл стенды нашего русского пространства выставки. Ну, конечно, есть определённая узость взгляда. Но много хорошей беллетристики и литературы. Д.Быков, Л.Улицкая, В.Попов, А.Королёв, А.Маринина (кстати, очень достойная, спокойно себя ведущая, не суетящаяся женщина и, главное, ни на что не претендующая, а вы попробуйте-ка написать так, как она!). Тут и наши замечательные модернисты Пригов и Рубинштейн, который вообще впервые в мировой практике стал писать "стихи на карточках". Жалею, что нет ни одной книжки покойного Юрия Кузнецова, поэта Божией милостью. И почему не я? Вот оно - малодушие!
Конечно, всегда сорвёшь сочувствие, если поёшь о прошлом режиме, о сталинских зверствах, о коллективизации, о тоталитаризме. Ещё Стендаль заметил - кажется, в "Истории живописи в Италии", - что в музеях посетители скорее рассматривают на картинах мучения грешников в аду, нежели изящное. Простор огромный - от Чечни до смертной казни. Но порой и о России говорили хорошо и уважительно. Да и вообще приятно, что, несмотря на все издержки, публика и газеты заговорили о русской книге, а не о "Юкосе" и Грозном. Но здесь я сосредоточусь не на писателях. Замечательно прошло представление изданий Русской православной церкви. Рассматривал наших прекрасных художников-иллюстраторов. Больше всего люблю Бориса Алимова - художники расположены на стенке, в тесноте, но зато теснота не позволяет что-нибудь украсть, как на Франкфуртской выставке украден был оригинал другого нашего прекрасного графика, брата Бориса - Сергея Алимова. От начала до конца отсидел я и представление книжных премьер Российским гуманитарным фондом. Вот несколько строк из моего дневника.
"Скорее дружески, - выступал В.З.Демьянков, - нежели из-за внутреннего интереса, пошел слушать круглый стол "Роль книгоиздания в развитии международных и научных и культурных связей", и вот тут для меня возник некий сюрприз. Хоть в чём-то у нас оказался прорыв. "За последние 10 лет мы, собственно, открыли горизонты нашей общественной мысли" (членкор Владислав Лекторский, главред "Вопросов философии"). Здесь академик в первую очередь имеет в виду "вспоминание" и "раскрытие" ряда имён русских философов. "Чтобы чужое было понятно для своих, мы хотели бы понимать друг друга лучше и лучше". Это уже профессор В.З. Демьянков, который приводит много примеров по выпуску книг по литературоведению и лингвистике. "Едва ли не единственная организация в стране - Андрей Юрасов, директор Российского гуманитарного научного фонда, - которая противостоит деинтеллектуализации страны", крупнейший в мире институт, поддерживающий "издание книг социальных наук".
Как приклеенный, час просидел я на берёзовом пне и во время представления Русского музея - одного из самых величественных российских учреждений. Именно на этом представлении, кои сейчас совсем не по-русски называются презентациями, пришла в голову мне тихая мысль. Мы всё думаем, чем удивить Европу и чем поразить! А теперь представим себе, что наряду с Русским музеем, отмечающим свой юбилей, "презентуем" и наш Литературный институт, которому только что стукнуло семьдесят. Какой иной институт мог бы продемонстрировать столь плотный отряд вышедших из него классиков! Да и переводчиков с французского хотя бы показали, потому что это единственное в России учебное заведение, которое готовит переводчиков французской художественной литературы на русский язык. Могли бы тут познакомить и с двумя легендарными преподавателями, работающими с нашими "французами", - Александром Ревичем, фронтовиком, переведшим "Героические поэмы" Агриппы д`Обинье (Госпремия 1998 г.), и Кириллой Романовной Фальк, внучкой Константина Станиславского и дочерью легендарного художника.
Такого уникального учебного заведения нет ни во Франции, ни в Германии, нет, пожалуй, и во всей Европе! А ведь каких авторов оно выпустило: и Е.Евтушенко, и Б.Ахмадулину, и Н.Коржавина, и Ф.Искандера, и Ю.Трифонова, и Ю.Бондарева, и даже кумир современной молодёжи - Пелевин - и то три курса проучился здесь у знаменитого критика-патриота М.П.Лобанова. Одно только смущает: некоторые экспоненты русского отряда на парижском Салоне защитить своего диплома в Литературном институте, да ещё при таком взыскательном председателе Государственной комиссии, как Андрей Михайлович Турков, не смогли бы.
Сергей ЕСИН
14 апреля, четверг. Вчера и сегодня занимался несколько поседевшим Гришей Петуховым, который хочет теперь, закончив Литинститут, учиться в Берлинском университете, а для этого ему необходим аттестат зрелости об окончании средней школы. Но вот имеем ли мы право, в соответствии с новыми правилами, его вернуть, как бывало раньше? Пытался дозвониться до министерства образования. Когда нашему студенту что-нибудь нужно, мир может перевернуться, но ты должен это подать на тарелочке.
К трем часам поехал на вручение Игорю Петровичу Золотусскому премии Солженицына. Все тот же Дом зарубежных соотечественников возле Таганской площади. День теплый и ясный, настоящая весна. С балкона открывается вид на церковь, на любимовский театр, старые домики на площади. До чего же хороша была старая Москва!
Самого Александра Исаевича не было, как и в прошлый раз, когда премию здесь вручали Евгению Миронову. Вела всю церемонию с присущим ей безукоризненным тактом Наталья Дмитриевна. Она рассказала о фонде Солженицына. Он существует на деньги от всемирных прав на "Архипелаг ГУЛАГ". Сейчас у фонда около трех тысяч пенсионеров и библиотеки, которые он снабжает литературой. Н.Д. объявляет формулу премирования Золотусского и читает прекрасную приветственную речь А.И. После этой речи, скорее даже эссе, я подумал, как важно людям жить в подобной возвышенной атмосфере. Потом свои "расшифровки" формулы читали и Сараскина, и Небольсин, и Басинский, но текст самого Солженицына надо всем этим парил. Видимо, А.И. прочел все, что Игорь Петрович написал. Кое-что интересное мне я записал, это, как правило, цитаты из самого Золотусского, они, естественно, неточны и неполны. Вот обжигающее мнение о Трифонове: "Повести его сиюминутны, мысль его холодна". Я снова вспомнил слова покойной М.Л.Озеровой, почти то же самое!
Сараскина говорила о Золотусском, как об исследователе творчества Гоголя. Именно Гоголь, по ее мнению, заставил его писать по-писательски. Басинский говорил об И.П.. как о редакторе, потом Небольсин. Ответное слово Золотусского меня и восхитило, и огорчило: слишком много в нем было непрощенной мстительности. Он говорил о власти, которая всегда шла против его народа. И тем не менее вдруг выплыла тема двоедушия интеллигенции. Здесь, конечно, естественная, объективная и простительная тайная нелюбовь к интеллигенции. Когда арестовали его отца, Петра Ароновича, а потом и мать, ему говорили, что родители уехали в командировку. Мои собственные воспоминания очень похожи. Я тоже тогда вышел во двор и сказал, что мой папа уехал в командировку, но всезнающие сверстники сразу меня поправили: "Твоего папу арестовали" В этой речи Золотусского вообще много биографии, как будто только благодаря этим мучениям в юности человек и становится человеком. Он дважды встречался с родителями, когда они сидели. Это тоже напоминает мою биографию и мою поездку к отцу вместе с мамой в лагерь, в город Щербаков, ныне Рыбинск, и пересадку на станции Лихоборы. Понял, что надо жить, выучиться и постараться сделать нашу фамилию знаменитой. Есть два вида сопротивления: декабристский мятеж и стоическая жизнь - это Пушкин. Тютчев, Гоголь. Русская литература сопротивляется самим фактом своего существования. Внутренняя жизнь человека как бы противостоит тому, о чем нельзя говорить.
Прочел письмо от Марка Авербуха из Бостона, оно теплое и удивительно возвышенное. Есть в нем несколько слов и об уже прочитанной моей статье:
"В Париже Вы выглядели прекрасно и замечательно, какие-то секреты долголетия определенно Вам известны, дай Бог, чтобы они подольше Вам служили. Только что прочел Вашу статью в "Литературке", абсолютно согласен с основным ее пафосом - да, однобоким был подбор (я, например, отказываюсь понять, почему русскую литературу негоже представлять Валентину Курбатову), - с объективностью и умеренностью стиля и суждений и с блистательной идеей представить Литинститут на будущих книжных форумах. Что разительно контрастирует с публицистикой Замшева. Если бы Максиму дали "максим", он просто всех бы кокнул, "кроме Маканина, Есина, Павлова, но и им тяжело что-то противопоставить беспределу чиновников, находясь внутри этой смрадной клоаки" (это из его заметок). Небольшая оплошность в статью все же вкрапилась: А.С.Кушнер - "сирота" от Л.Гинзбург, а не от А.Ахматовой (раз в статье речь шла не об Анатолии Наймане)"
Кстати, довольно много народа на церемонии вручения премии Золотусскому подходили ко мне с разговорами по поводу моей статьи. В том числе говорил и с Зоей Богуславской. В принципе и ей статья понравилась, несмотря на некоторую иронию, она приняла мой комплимент об "известном прозаике". Кстати, еще раньше она говорила Вишневской, что на приеме в Елисейском дворце я единственный из писателей вещал не о себе любимом, а о деле, о переводчиках с французского языка. Но у нее тем не менее есть некоторые замечания. А у кого их нет?
15 апреля, пятница. Читаю диплом Фомина.
Анатолий Игнатьевич Приставкин приготовил ответный удар. Вечером звонил Андрей Мальгин, сказал, что вроде бы жена Приставкина написала повесть, в которой под прозрачными псевдонимами выведены и я, и Мальгин. Это и понятно, и ожидаемо, именно из моей с Мальгиным переписки, опубликованной в газете "День литературы", и начался конфликт, который послужил Мальгину импульсом к его повести "Советник президента". К опусу жены Приставкин даже написал предисловие, Андрей его читал. Ну, это вообще смешно, если только не А.И. здесь в двух лицах. Я сказал Андрею, что понимаю ситуацию: "Но ведь и Присядкину было нехорошо, когда ты написал повесть. Он выдержал удар, значит и нам удар надо держать". А что касается того, что, дескать, мы с Мальгиным, как пишет автор предисловия, паримся вместе в бане и даже занимаемся там чуть ли не содомским грехом, так об этом всегда пишут в том случае, когда человека не могут "достать" нормальным путем. О ком подобное не писали? О Жириновском, о депутатах, даже о .... Обычный прием плохих журналистов, а Присядкин до писателя и не дорос.
Вообще-то, я всегда боюсь окончательно судить о людях. "Не судите, да не судимы будете". На памяти нашего поколения досадная неточность в фадеевской "Молодой гвардии", где предателем был назван не тот, как впоследствии выяснилось, член этой организации. Вот опасность использования в художественном произведении подлинных фамилий! Можно предъявить в этом смысле претензии даже Пушкину с его отравителем-Сальери и "царем-иродом" Годуновым: в нашей изголодавшейся по тотальной гласности околоисторической научной прессе замелькали сейчас версии о том, что Борис Первый был не братом, а сыном царицы Ирины и, таким образом, - законным правителем, а два лже-Дмитрия представляют одного, но настоящего младшего сына Грозного, укрытого и воспитанного Романовыми, в их многоходовом подступе к захвату власти, и уничтоженного в результате смуты. Кстати, об Иване Грозном. В одном еженедельнике, близком к Православной церкви, я прочитал недавно о выводах знаменитого антрополога М.М.Герасимова, восстановившего по черепу облик царя, и итогах исследования учеными-химиками в те же 60-е годы костей Ивана IV и его сына Ивана, якобы убитого отцом в гневе (все помнят репинскую картину!). Так вот, наличие травмы от удара отцовского посоха на голове сына подтвердить не удалось, но в костях и того и другого Ивана были обнаружены следы ртути и мышьяка, многократно превышающие обычный фон. Что говорило, по мнению ученых, о долговременном и регулярном отравлении обоих. А кому это было выгодно и кто виновник великой Смуты, в первый раз перевернувшей Россию в западничество, решайте сами. Хотя истина не в догадках, а в точном знании...
Но я увлекся, возвращаюсь к теме. Не пора ли, наконец, обнародовать свидетельство однокашницы Присядкина по курсу, жены Роберта Рождественского, что из всех отвратных типов, которые попадались ей во время учебы в Литинституте, самым отвратным и подлым был именно он? Присядкин, когда учился в институте, изнасиловал вместе с напарником-националом студентку; этим занималось партбюро, но, наверное, стучал, поэтому покрыли, не выгнали. А ведь где-то в партархивах лежит его дело. Надо бы обнаружить и, по душевной склонности к либерализму... помиловать нашего героя. Впрочем, стоит ли из-за всей этой чепухи так долго рассусоливать? Повесть печатается в каком-то толстом журнале? А скольких главных редакторов таких журналов я уже поймал на "липе", сколькие из них ко мне поэтому относятся плохо. И у каждого есть оправдание.
16 апреля, суббота. Так и не почитан "Сон в Красном тереме", а я снова еду в Китай. Маршрут известен, для меня не очень интересный, но втайне я все же жду перевода "Имитатора". Все дела в институте я привел в относительный порядок, даже на две недели вперед провел свои семинары. Тем не менее снова пришлось в субботу ехать на работу. Во-первых, жду разговора с Дьяченко. Дежурил мой племянник Валера, сказал, что Дьяченко здесь, он, кажется, тут и ночевал. Я попросил его позвонить нашему театралу и сообщить, что ректор на месте. Валерий так и сделал, но, видно, Дьяченко меня боится, и за какими-то разъяснениями не пришел. Все плохие о нем слухи, видимо, оправдываются. Вторая причина: еще утром мне звонит Петрович. Нужно срочно сделать документы на защиту, в частности список работ. Вот теперь еду собирать старые журналы. Заодно два часа разбираю архив, постепенно понимаю, что написал значительно больше, чем надо для диссертации.
17 апреля, воскресенье. Витя еще в субботу уехал на дачу. Я занимаюсь сборами в поездку в Китай. Почему они у меня всегда носят панический характер? Книги, подарки, работа, английский, одежда, лекарства. Попутно еще и убирался в квартире.
В аэропорту встретил Лену Полянскую, с которой мы ездили в Китай прошлый раз, и Геннадия Геннадиевича Завеев. Оказывается, летим бизнес-классом. Но как бы я ни летал, никогда не знаю даже того, что мне полагается. Прошлый раз я наконец-то узнал и даже воспользовался вместе со всеми отдельным залом для бизнес-класса, но в Шереметьеве обнаружилось два подобных зала, о чем я не подозревал, и один как раз находится почти рядом. Бесплатная еда. Смотрим программу. Г.Г. вспоминает Париж и туфли. Меню самолета и распоясавшиеся люди. Путешествия перестали что-то стоить
18 апреля, понедельник. Утром на подлете проснулся с дикой головной болью. Особенно отвратительно чувствую себя оттого, что не чищены зубы. Скоро, наверное, наступит период, когда никуда летать не буду.
Как всегда в Пекине, подивился, по контрасту с только что промелькнувшей в Шереметьево нашей жизнью, пустынности аэропорта, быстроте регистрации, четкости работы таможни и практически немедленной выдаче багажа. Перевел свои часы на пять часов вперед.
Встретил нас все тот же неутомимый Хуанбо из Китайского авторского общества. Лена Полянская везет ему сметану, которую он очень любит. В этом году мы гости не министерства, а Общества, поэтому встреча пожиже и автобус поменьше. Долго едем по улицам. Цветет сирень и какие-то весенние, желтые цветы на деревьях. Я все время думаю о том, что в большом городе молодому человеку или девушке встретить себе пару, наверное, труднее, чем в деревне. Так же давно уже размышляю, чем отличается грандиозный своими масштабами Пекин от других страниц мира и, в частности, от Москвы. Он почти на всем протяжении держит масштаб и облик центра, не допуская вовнутрь нищету и убожество окраин.
Гостиница тоже не такая роскошная, как прошлый раз, но очень удобная, цивилизованная. У меня почти двухкомнатный, с глубоким альковом, номер, тут же ванная комната со встроенной в нее душевой кабиной, очень удобно. В номере миниатюрный прибор, питаемый горячей и холодной водой. Вода поступает из специального резервуара, наподобие тех пластмассовых бутылей с питьевой водой, которые продаются у нас. Зря я тащил свой кипятильник!
К пяти поехали в Авторское общество. Тот же зал, та же выставка по стенам из книг, тот же шкаф с переведенными и ждущими своего перевода книгами. Опять трое от руководства обществом и уже не четверо, как прошлый раз, а трое нас. Лица знакомые, я переписал имена, которые на карточках стояли перед каждым. Еще раньше я понял, что китайцы сейчас переводят только политическую, детективную и в лучшем случае познавательную литературу. У Лены были узкофункциональные интересы - договора, которые она привезла. Здесь - Горбачев, Жорес Медведев, Лужков, который отдает свою книжку без гонорара... А чего мне терять? Несколько подзаведенный Парижской выставкой, я стал гнуть свою линию. Скорее даже потому, что иначе висело бы молчание. Начал с вопроса: почему современную китайскую литературу почти не переводят в Москве, почему она значительно менее известна, чем, скажем, японская? Разговор не был особенно долгим, у меня, собственно, уже появился ответ на эту мысль. Он "стоял" у меня за спиной, на стенде: Людмила Улицкая, Марк Харитонов, Михаил Шишкин со своим "Взятием Измаила" - три книжки русских писателей, вышедшие ничтожным для Китая тиражом по 7 тысяч экземпляров и до сих пор не распроданные. Но на что тогда ориентировались издатели? Только на звание букеровского лауреата? Или опять на какие-то советы из Москвы? С другой стороны, книги молодых китайских писателей выходят тиражами до миллиона экземпляров и раскупаются! А разве мы видим эти книги, разве они у нас переводятся? Все это отдано на откуп или организациям, где в "советчиках" старое руководство, или прежним переводчикам, которые не хотят видеть непривычное. А что, например, могли бы китайцам посоветовать перевести В.Н.Ганичев или Ф.Ф.Кузнецов? Да они и не читают ничего. Всю ответственность за это положение надо возлагать на оба, китайское и наше, посольства, на руководство культурой в обеих странах. Но, с другой стороны, я отчетливо представляю, что и в Пекине, и в Москве могло бы работать по самостоятельному и окупающемуся издательству, если только они будут руководствоваться не вкусами дедушек и бабушек.
Говорил с Хуанбо о книге Мальгина, он о ней уже слышал. Кажется, скоро Андрюшу можно будет поздравить с успехом в Китае. Хотел позвонить ему прямо из Пекина, но телефон у меня не берет!
Вечером - в ресторане с сианьской кухней. Всего в китайской кухне восемь направлений. Это одно из них. У меня все-таки сложилось впечатление, что в этом ресторане я был в прошлом году, и именно здесь, в кабинете возле круглого стола, выгибалась танцовщица и работал акробат. Вечер прошел хорошо, я отчего-то не нервничал. Продолжили немножко разговор о литературе, вернее, я узнал, что уже есть предварительное решение жюри премии на лучшую зарубежную книгу: ее получит Улицкая за своего "Сашку". Я-то ведь не против! Но в чем здесь дело: давление переводчиков, каждый из которых хочет победу своей книжки? Влияние Европы: хотим быть европейцами, а там это модно? Влияние московского начальства на пекинское, что при наличии имеющегося начальства похоже? Возможно, какие-то иные векторы играют здесь роль.
В основном, шли куртуазно-застольные разговоры, пили водку высшего китайского качества, похожую на "Маотай", но, кажется, дороже, и вино. Но какая еда! Я, правда в интерпретации Хуанбо, записал меню:
1. Утка, вернее лишь жареная кожица от утки, кусочки которой, предварительно смазанные соусом, кладутся на блинчик из рисовой муки вместе с долькой огурца и стебельком зеленого лука и заворачивается в пирожок!
2. Мелко наструганные, в соусе, корни какого-то растения, похожего и на редьку, и на морковку.
3. Куриное мясо с диким чесноком.
4. Говядина, нарезанная тонкими, как сыр, ломтиками.
5. На большой чугунной сковородке горячее блюдо из мелко нарубленного рубца или кишок и массы мелкого горького стручкового перца в соусе. В сковородке, чтобы она не остывала - это придает и пикантность, - мелкие раскаленные камешки.
6. Салат с капустой, редькой и травой.
7. Соевый творог, вкуса баклажанов, с петрушкой и каким-то соусом.
8. Лесные грибы в соусе с вареной курицей, которая не похожа на курицу.
9. Морковь с кожицей утиных ножек. (В русской интерпретации я от этого блюда содрогнулся!)
10.Салат из фруктов в майонезе.
11.Какое-то зеленое вареное растение, похожее на шпинат.
12.Суп с плодами лотоса и каким-то мясом, то ли куриным, то ли говяжьим.
13.Блюдо с рыбой, живущей в верхнем течении реки Янцзы; вся засыпанная зеленью, она очень вкусна.
14.Баранина, тушеная в кожуре мандарина. Мандаринка с мясом!
15.Свежая семга, нарезанная ломтиками, на блюде со льдом.
16.Уйгурская дыня, внутри которой из ее же искромсанной мякоти был приготовлен холодный шербет. Неплохо.
17.Тоненькие блинчики с медом или патокой.
18.Фрукты: резаные дольками бананы, яблоко и немножко арбуза!
Ура! Наконец-то, после всего этого мы поехали в гостиницу.
Мне кажется, так любить свою кухню может лишь нация, религия которой не обещает загробной жизни...
В девять часов вечера у меня были Вэн Чже Сянь - Нина - из издательства "Народная литература" и Лю Сянь Пин - Саша - завотдела из Союза писателей. Саша переводчик "Имитатора", а Нина - редактор. Сидели около часа, Нина была с ребенком, четырехлетней девочкой, прелестной как херувим. Обменялись подарками, Саша преподнес мне в коробочке дивную свинку из бронзы на хрустальном постаменте, где выбиты, по 12-летним периодам восточного календаря, годы рождения людей, которым это животное покровительствует. Естественно, есть и мой, 1935-й. Годам сопутствует какая-то надпись иероглифами. Саша мне перевел, это панегирик свинье: "она бескорыстна, она реалистка, смела, вдумчива, остроумна, охотно помогает другим, признает свои промахи, всегда прощает ошибки, совершенные другими, искренне относится к окружающим. На нее можно положиться, даже так: чрезмерно надежна. Ей же следует выбирать в друзья только тех, кто ее хорошо понимает".
Довольно долго сидели, разбирая текст романа, у Саши в особой тетради до девяноста "трудных мест", которые требовали уточнений. Многое из лексики он не мог найти в словарях. Поначалу, увидев длинный список его "преткновений", я опрометчиво предположил, что он отнесся к переводу поверхностно. Он знает и любит русский язык, но текст по культурным и языковым реалиям действительно неимоверно затруднен. Сейчас бы я подобным образом не написал, не смог. Саша сказал, что он только что сдал переведенную им книгу Довлатова, "Имитатор" как объект для перевода намного труднее. Роман может выйти с предисловием Левы Аннинского.
Позвонил по телефону в Москву: умер Слава Дегтев. Я так на него надеялся в литературе! Умирают ученики - как все на этом свете зыбко...
19 апреля, вторник. Утром поехали в знаменитый парк - Летний дворец императора. Пока ехали по городу, обратил внимание: окна жилых домов на первых этажах, как и в Москве, обрели решетки. Летний дворец для меня не менее интересен, чем Запретный город. Судя по всему, Бертолуччи сюда не добрался, иначе мы обязательно увидели бы многое в его знаменитой картине. Писать мне сейчас трудно, не улеглось. Здесь иной размах, нежели в Запретном городе, иная конструкция видения - простора хоть отбавляй. Это опять система павильонов и дворов, но не запрятанных, как Гугун, в прямоугольник в центре Пекина, а свободно рассыпанных по берегу огромного озера. С одной стороны все ограничивается горами, а с другой - озеро, за которым узкая, в серой дымке, полоска зелени. Все сливается, переливается. Краски переходят одна в другую. Наш Хуанбо, который, по его признанию, в этих парках был "очень много раз", никогда всей территории обойти не смог. О чем писать? Здесь все дробно, как в хорошей картинной галерее, где по стенам висят одни шедевры. Набережная, тянущаяся вдоль озера на несколько километров, каменные плиты, ряд деревьев, каждое пронумеровано. Я шел в районе, где деревья с номерами девять тысяч сто... сорок, пятьдесят, семьдесят, семьдесят один... Парапет на набережной набран из резного камня, каменные с шишкой наверху столбы, между ними каменная балюстрада, и так километр за километром. А я-то удивлялся королевскому дворцу во Франции... Параллельно набережной идет еще крытая галерея, опять километр за километром, все потолки и верхние блоки разрисованы пейзажами и сюжетами. Ничего не повторяется, все написано изысканной и неторопливой рукой. Из того, что я не представлял никогда, - огромный театральный павильон. Трехэтажная сцена - отдельная постройка, где действие могло разворачиваться, как и в жизни, на трех уровнях: на небе, на земле и в преисподней. Напротив павильона одноэтажная постройка, "партер", где императрица Циси (это ее время) могла, лежа, наслаждаться спектаклем через огромные открытые двери. В "гримировальном" павильоне стоят сейчас императорские носилки, двухколесные экипажи, которые возили евнухи, и первый в Китае нетягловый экипаж - автомобиль! Такой старый, такой невероятно интересный! Здесь можно увидеть еще многое из того, что касается императорского быта. В садах и садиках, с цветущими сейчас фиолетовым цветом, уродливыми от обрезки, но немыслимо элегантными деревьями, всюду гигантских размеров камни, работа моря и времени, которые свозятся с огромным трудом со всей поднебесной.
Самое невероятное - здесь, как и везде в Китае, масса людей, но никто никому не мешает. Это, видимо, экскурсанты со всей страны, иностранцев мало. Мы тоже так раньше ездили по всем республикам, те, кто откладывал все на завтра, теперь никогда этого не увидят: возможность удовлетворить и охоту к перемене мест, и любознательность мы потеряли, у китайцев она пока осталась. Все зависит от того, насколько они справятся с коррупцией и воровством, насколько серьезно надавит на них капитализм, не имеющий ни сострадания, ни жалости. Китайцы, вопреки мнению юбилейного нынче Андерсена, все очень разные. Разные типы, разные характеры, все удивительно самостоятельные. Очень много высоких молодых людей и прелестных девушек. Как-то я к ним начал прилепляться. Нравится мне наш гид-переводчик Хуанбо, имя которого на самом деле произносится несколько по-другому; главное его свойство - он мягок, необидчив и добр. Рука зудит написать его портрет.
Днем состоялся прием у заместителя министра печати и информации ..... Тот же зал и то же здание, что и год назад, визит вежливости. Мы так же будем принимать их, в какой-то мере это чиновничий туризм, но и во время него дела все-таки делаются. Заместитель человек новый, времени у него, чувствуется, мало, но рассуждает очень здраво, по крайней мере в вопросах культуры, информации и авторского права. Говорит о необходимости приоритета культуры и при рыночных отношениях. Но потом спохватывается и говорит возвышенно и о рынке. Все то же привычное чинопочитание.
Присутствовало на беседе человек шесть, кто-то из женщин стенографировал, хотя стенографировать буквально нечего. Для всех поставлены обычные китайские, с крышечками, чашки горячего чаю. Для начальника, единственного, чашка побольше и поизящнее.
Из нового: Китай больше ввозит авторских прав, чем вывозит. В прошлом году они купили две тысячи названий из всех стран мира. Мы бы на такое никогда не пошли: во-первых, мы стараемся за такую безделку, как течение мысли, ничего не платить, мы и сами всех умнее, во-вторых, с деньгами "на ветер" русский капиталист проститься не может! Замминистра говорил о вечном товаре китайских интеллектуалов - их традиционных ценностях, надо их, дескать, вывозить. Это целая философия, старое искусство, лишь мы долго считали, что вывозить надо только матрешек и водку.
Поговорили о жалких китайских книгах, которые мы выпустили в прошлом году, - все беспроигрышное и привычное. Во время этого разговора я решил, что начну как вице-президент нашего Авторского общества, наконец-то, действовать. Теперь я знаю, чем мы занимаемся и кто книгами у нас в Обществе занимается. Для начала надо возобновить бюллетень. Я знаю принцип, по которому я это сделаю.
После министерства у нас был час свободного времени. В том же магазине, что и в прошлом году, мы все крепко затоварились чаем. А потом нас еще с разными сладостями чаем и напоили. Чудные девушки, чудный магазин, расположенный в центре. Я даже на будущее записал адрес: район Дунчен, улица Дуноыдацзе, 73.
Пришлось еще пройти через очередной банкет. Вот меню, как я его записал со слов Хуанбо. Сначала 12 сортов закусок, стоящих на стеклянном кругу подноса. Их почти никто не ел, закуски носили как бы декоративный характер. Бульон из свинины и желудка (?) акулы с луком-шалот и грибами. 2. Жареные креветки. 3. Резанная соломкой морковь и перец и что-то еще, похожее на тот же самый "желудок акулы". 4.Половинка жареного голубя (к блюду подали по паре прозрачных пластмассовых перчаток). 5. Суп из курицы с грибами. 6. Свинина, нарезанная кусочкам, с картошкой и грибами. 7. Рыба речная, похожая мордой на сома. 8. Молодая стручковая фасоль с грибами. 9. Пельмени в бульоне. 10. Маленькие плюшечки с мясом. 11. Арбуз, нарезанный ломтиками с апельсинами. Пили: чай, прекрасную водку, с основанного в 1573 году производства, напиток из сока арбуза.
Вчера так и не смог включить свет у постели, полночи проспал на маленьком диване в гостиной. Сегодня, наконец-то, сообразил, какую нажать кнопку, и включил. Дочитываю с наслаждением Лао Шэ. Надо обязательно попросить Борю Тихоненко, чтобы он при редактуре дневников разнес цитаты по тексту, сославшись, что это позднейшие вставки, может быть даже в подходящие места московских уже эпизодов.
20 апреля, среда. Спал очень плохо, а тут еще С.П. позвонил в полночь, чтобы сказать, что нашел мне оппонента. Вот уж человек, который выручит всегда! От усталости я даже про диссертацию забыл, а теперь все раскрутилось, и сквозь сон я начал мерцательно думать о будущей защите.
Утром чуть помрачнело, задул ветер. Погода вполне пекинская, на мне это сказалось лишь плохим самочувствием. Голова еще работает прилично, а организм постепенно начал отказывать. Вот бы написать книгу о технологии и привычках старого человека, о том, как он со старостью начинает сживаться, а потом находит приемы, чтобы прятать ее от окружающих.
Были в издательстве "Народная литература". Как и в прошлый раз, мне здесь интересно, потому что живое дело и живой, следовательно, разговор. Почти та же команда присутствовала на переговорах: это президент компании - высокий, уже не молодой, но подвижный и живой; Нина, молодая китаянка, приезжавшая к нам в этом году в институт; главный специалист, который вместе с Ниной, может быть, приедет к нам на конференцию по Шолохову, довольно пухлый человек лет сорока, стесняющийся, что он почти забыл русский устный, но прекрасно все понимающий. Тут же, как и было прежде обещано, заключили договор на публикацию "Имитатора". Сейчас же выдали и гонорар, который назвали авансом, но я думаю, больше не заплатят, да это и справедливо. Говорили о современной русской литературе, и я понял, что ее, пожалуй, никто в издательстве не знает. Рассказал все, что помнил, сделав акцент на молодежи. Спросили о сегодняшнем положении писателя в России. Я вспомнил фразу Стейнбека, поместившего в свое время писателя между пингвином и собакой. Все посмеялись. Позже тема имела неожиданное продолжение.
После традиционного обеда, прошедшего в профессиональных разговорах и разных шуточках, мы все втроем поехали в парк Бэйхай. Опять масса народу, порядок, когда, хотя и много людей, но никто никому не мешает, не истоптаны газоны, запоминается лишь то, где у тебя проснулось собственное душевное движение. Воображение опять закурилось, и начал представлять, как же люди жили, как царствовали, как им прислуживали. Я, видимо, из породы прислужников. Китайская особенность этого поразительного на островах и озерах парка - за каждую часть экскурсии надо платить отдельно. Чтобы подняться в середине острова на вершину горы к Белой башне, где буддийская ступа, пушки, таинственность, крутые лестницы, старые деревья. Чтобы взойти на Круглый город, видимо, когда-то крутой холм, из которого сделали земляную башню, облицевав ее стеной. Наверху павильон с роскошной нефритовой чашей диаметром в 1,5 метра на резном же постаменте со знаком огня и благоденствия - свастикой. Здесь же несколько реликтовых деревьев, которым по 700-800 лет, как об этом гласят объявления. Поразили и деревья, и чаша. Последняя принадлежала хану Хубилаю. Имя, говорящее и для русской истории. Здесь же, в храме, белая скульптура Будды, излучающая мистическое сияние. Мне кажется, что благородный камень иногда впитывает свет тысячелетий, а потом начинает его отдавать. Деревья, как старики, подперты металлическими стояками, скреплены в местах возможных сломов ветвей металлическими стяжками, закованы в стальные корсеты. Отношение к старости или отношение к реликтам? Вчера, например, в парке Летнего дворца я видел, как уже немолодой человек тянул по дорожке самодельную, на четырех мебельных колесиках, коляску с креслицем, в котором сидела старушка Что уж она видела, я не знаю, но она была среди людей, менялась обстановка, воздух был свеж, она жила.
Прогулялись вдоль острова, к сожалению, я не заглянул в путеводитель, поэтому пропустил садик и павильон, где после своего отречения император Пу-и писал мемуары. Мне это интересно. Всю жизнь брожу среди теней и литературных призраков.
Заехали на тридцать минут в гостиницу и отправились в издательство политической литературы. Это совершенно новые для меня люди, меньше точек соприкосновения, хотя издательство работает при Академии общественных наук Китая. Я ведь тоже заканчивал подобную академию в Москве. Может быть, и китайская, как и московская, рассадник свободолюбия. Издают они много, есть "направление" - то из политики, что читают, мемуары "царей", диссидентов. Выходил Горбачев, сейчас вышел Путин, но хотели бы "разоблачительные" биографии про новых русских, прогнозов по России, оппозицию. Однако никогда, судя по всему, не печатали Лимонова, а он бы среди китайской молодежи пошел. Не слышали имен Валентина Варенникова, Александра Ципко. Сейчас в производстве вторая книга Роя Медведева.
Потом обедали, одарили хозяев маленькими подарками. Кстати, в "Народной литературе" мне поднесли банку хорошего и свежего зеленого чая. Выпью его сам, никому дарить не стану.
В дороге, пока ехали на автобусе по городу, слушал английский и дремал, это у меня совмещается. Геннадий Геннадиевич Завеев замечательный мужик, много знает, читает наизусть стихи Брюсова и Блока, помнит имена буддийского пантеона, когда я разбираю на английском объяснения на памятниках, помогает мне, транскрибирует слова. Языком не хвастает, но, чувствуется, письменный знает хорошо. От него я вообще узнаю много интересного. Так вот, он что-то карябал на листке бумаги и вдруг... прочел оду, посвященную мне, плод его дорожных трудов. Ода, как помечено на листке, "пасквильная":
Есть полемист завзятый, забияка,
С противником он - кошкою с собакой.
Смирен он паче гордости, однако
Себя между пингвином и собакой
Он поместил, сказав, что вывод знаков.
Да, вице-президент и академик,
Но все это, ребята, мимо денег:
Невольник слова, записной оратор.
Что благо - он творец, не имитатор.
Теперь о свежих и острых мыслях из "Кошачьего города" Лао Шэ. Вот что интересно: мой старый, случайно найденный в свое время прием, не срабатывает. Цитаты, которые, казалось бы, могли освещать каким-то образом мое видение сегодняшнего Китая, светят совсем в другую сторону. Но, видно, так уж мне суждено: все время веду какую-то борьбу у себя на родине.
Завтра утром выезжаем из гостинцы.
21 апреля, четверг. Пишу уже в шанхайском отеле. Это даже не отель, а какие-то апартаменты для моряков океанского плавания. На двадцать втором этаже открывается два вида: из окна - сверкающий огнями, невероятной современной красоты город, тройные дорожные развязки, реклама, непрекращающееся гудение, выдающее напряженную мощь мегаполиса. Впрочем, об этом я писал два года назад, но тогда я еще не был в Америке. Ночной Шанхай, когда мы ехали от аэропорта, производит большее впечатление, чем Нью-Йорк. Здесь преобладает естественная сила, как в человеке сильном от природы по сравнению с накаченным спортсменом. Вид от окна - гостиная, направо спальня с роскошной белой кроватью, налево кухня с газовой плитой, мойкой, холодильником. В гостиную выходит и дверь в ванную комнату. Отапливается все газом, на кухне современная нагревательная колонка и газовый счетчик. Ванная комната быстро прогревается огромной теплоты лампами накаливания. Деньги вкладывают в дорогостоящее оборудование, чтобы потом экономить и получать прибыль.
Утром, в девять часов, уехали из пекинской гостиницы уже с чемоданами. План такой: сначала Великая китайская стена, потом обед, минские могилы и в аэропорт - все в одном направлении. Но и все знакомо. На стену Лена ходила вместе с Геннадием Геннадиевичем, я остался с шофером Сон-фу в машине. Шофер, молодой мальчишка с замысловатой, вроде рассыпанного снопа, прической играл сам с собой в какую-то карточную игру, я дочитывал Лао Шэ. В общем полтора часа провел с большой пользой. Все время вспоминаю Володю Крупина с высказанной им не очень оригинальной мыслью, но меня, по совпадению, в тот момент поразившей, что "пора отказываться". Мир, конечно, разнообразен, но освоить и понять можно лишь то, что понятно и возможно понять. Здесь мезин-форте не примешь.
Описывать все нет смысла, вернее боюсь себе же наскучить. Опять обед в каком-то загородном ресторане, много разной еды, медленное насыщение, поражаешься разнообразию оттенков вкуса и сравнительно низким - это если по московским меркам - ценам.
В самом "подземном дворце", на глубине, я купил за 50 юаней довольно большой альбом: здесь история, план долины, отдельные экспонаты музея - все поражает своей роскошью и широким дыханием. Это не менее значительно, чем в Египте, а сама долина Шисаньлин, запертая среди гор, конечно, производит более величественное впечатление, чем Долина царей. Тринадцать гробниц - 16 императоров династии. Здесь огромная площадь земли была запретной зоной, эти могилы, надгробные павильоны и мемориальные парки никто особенно не стерег. Лучше всего сокровища и мавзолеи хранил страх перед императором. Оторопь берет, когда представляешь эту тишину, в которой лежали, вперив глаза в непроглядную тьму могил, императоры и императрицы.
Собственно, отреставрированы и готовы к посещению гробницы двух императоров. Мы были только в одной, в усыпальнице Динлин, где покоится прах императора Ваньли. Меня все увиденное так потрясло - я не хочу больше никуда. Впечатления отличаются не их количеством, а глубиной и качеством. Три огромных зала, мраморные ворота на мраморных же шарнирах, трон императора, подножие для гробов и красные ящики, в которых должна лежать заупокойная утварь. Здесь все потрясает размерами и холодной рассудочной гармонией. Таких высоких залов египтяне не копали, императору не нужна была живопись, о его делах небо знало. Кстати, императоры были полными мужчинами, в музее хранятся пояса этих мужей - вот оно свойство китайской кухни.
Отдельно надо говорить об организации показа, о специально прорытой шахте, куда ты по гранитным ступеням спускаешься и спускаешься... Двадцать первый век это век китайских культурных ценностей.
Закончил читать "Кошачий город".
Теперь о Шанхае. Апартаменты на 22-м этаже встретили меня объявлением на английском. Сижу перевожу.
"Дружеская подсказка от полиции: 1. Храните свои ценности в вашем сейфе в отеле. 2. Не оставляйте без присмотра кино- и фотокамеры, когда занимаетесь покупками или гуляете. 3. Держите в поле зрения свои ценности, когда едите в ресторане. 4. Если посторонний человек приглашает вас пойти куда-нибудь развлечься или в бар выпить, будьте бдительны. 5. Если у вас серьезное волнение или произошел тревожный инцидент, наберите 110 и позвоните в полицию или обратитесь за помощью к патрульному".
Так что же, оставлять в номере компьютер, когда уйду завтра, и что делать с плейером? Ну, украдут компьютер, Бог с ним, но там записи за последние два месяца. Их будет жалко. Может быть, это всего лишь обычная предупредительность хозяев, стремящихся уберечь гостя от нежелательных эксцессов. Или неужели тут, наконец-то, уместно вспомнить о строках из "Кошачьего города": "В этом мрачном обществе люди звереют, едва родившись на свет. Они рыщут повсюду за лакомым куском, за любой ничтожной выгодой и всегда готовы пустить в ход и зубы, и когти"? Нет-нет, не Китай, другая страна встает перед моим внутренним взором за этими строчками, та, которой Лао Шэ посвящает следующий удивительный диалог (я немного его сокращаю) землянина, длительное время, из-за аварии с космическим кораблем, задержавшегося на чужой планете среди людей-кошек и выучившего их язык, с туземным слугой:
"- Чем зарабатывают на жизнь горожане?..
- ...Ничем.
- Как так?!.
- Достаточно одному служить чиновником, чтобы многие были обеспечены... Остальные ждут, пока у них появится свой чиновник.
- Видимо, чиновников очень много?
- Да, все, кроме безработных, считаются чиновниками. Я тоже чиновник...
- А чиновники получают жалованье?
- Конечно, от Его Величества.
- Откуда же у императора деньги, если столько народу бездельничает и ничего не производит?
- От продажи драгоценностей, земель... Ведь вы, иностранцы, любите покупать их! Пока они есть, о деньгах нечего беспокоиться.
- Музеи и библиотеки вам неплохо помогают... Но неужели ты сам не чувствуешь, что лишаться книг и древностей нехорошо?
- Какое это имеет значение! Были бы деньги!
- Выходит, у вас нет никаких экономических затруднений?..
- Раньше были, а теперь уже нет.
- Что значит раньше? Когда вы работали?
- Точно. Сейчас деревни почти опустели, в городах торгуют иностранцы, нам незачем работать, поэтому люди и отдыхают.
- Откуда же тогда чиновники? Ведь не могут они все время бездельничать!..
- ...Быть чиновником совсем нетрудно: больше привилегий, чем работы. И хотел бы делать что-нибудь. Да нечего.
...А учреждений мне встретилось много: министерство проституции, институт дурманных листьев, управление кошачьими эмигрантами, министерство борьбы с иностранными товарами, палата мяса и овощей, комитет общественной торговли сиротами... Это только самые понятные названия - многих просто не понял. Чтобы обеспечить всех чиновников службой, или бездельем, требовалось как можно больше учреждений. Мне показалось, что их многовато, но людям-кошкам, по-видимому, было недостаточно".
Все время перезваниваюсь с С.П. относительно моих диссертационных дел. Какой он молодец, нашел всех оппонентов!
22 апреля, пятница. Я всегда говорил молодым людям, впервые отправлявшимся в советское время за границу: оторвите глаза от витрин, смотрите на стены, вокруг. В Шанхае другой совет: голову надо держать высоко и смотреть вверх, именно там, на головокружительной высоте, начинается дерзкое соревнований шпилей, наверший, крыш всех фасонов, причудливых башенок и переплетений антенн. Это высоко, так заоблачно и недосягаемо пониманию и известным тебе законам, что начинаешь думать о величии жизни или о человеческой гордыне. Какой повод найдет человечество, чтобы рухнули его вавилонские башни? Высота, конечно, неоднородна. Возле нашего отеля квартал домиков "нормальных" размеров, в пять-шесть этажей. А из окна виден другой высотник, пониже нашего двадцатипятиэтажного: там, на крыше травка, маленький садик на последнем этаже, два пластмассовых кресла и пластмассовый же, как у меня на даче, стол.
Как хорошо, что в издательство иностранной литературы мы добирались пешком. Внизу-то идет нормальная, не парадная, иногда даже очень небогатая жизнь. Велосипеды... На каждом перекрестке толпу, готовую сорваться, или стадо автотранспорта сдерживает человек, похожий на постового с милицейским свистком. На светофоре табло отсчитывает секунды, которые еще остались до того, как загорится другой свет. Крошечные лавочки и магазинчики вдоль улицы, здесь надо торговаться, но зато все на виду. Верхние этажи и гладкая верхняя жизнь за бронированным стеклом у меня не идет из памяти. Я представляю, как осыпаются тонны стекла, если не дай Бог, что-нибудь толкнет землю. Если проснется подземный Левиафан!
Издательство находится на одном из этажей типичного небоскреба. Внизу, у входа в дом, идет телесъемка: дети лет по семь-восемь рассказывают о полюбившихся им литературных героях. Ухоженные дети, девочка-ведущая, две телекамеры. В здании книжные магазины и ряд издательств. Все обычно: лифт, коридор с картинами на стенах, комната для переговоров, чай на столе, современная мебель, за спиной книжные шкафы с парадной литературой издательства. Но ни у одного издательства в мире нет такой панорамы за окном: будто военный корабль землян повис над марсианским городом, пейзаж совершенно фантастический.
Люди здесь работают замечательные, но, к сожалению, кроме молодого Ву Хонга (Wu Hong), заместителя главного редактора, все остальные Чжу Чжи-шунь (Жуков), У Цзянь-лин (Лида) и ,,,,,,,,,,,,,,, люди уже немолодые, один уходит на пенсию через три месяца, другой через полтора года, останется одна Лида. А какой удивительной квалификации это люди, сколько знают, как преданы делу своей жизни, русской литературе! Показали шкафы, в которых собрана, по сути, вся русская классическая литература. Мне подарили, вернее я выпросил для музея в Нижнем Новгороде, три тома Горького из его автобиографической трилогии. Книги, кстати, чудесно и современно оформлены.
Обменялись подарками, обедали. Я, по своему обыкновению, записал меню. Не для себя пишу, а для народа. Закуска: папоротник, сушеная медуза, ростки бамбука, ростки дикого чеснока, жареный гусь кусочками, две морские рыбки, пророщенная фасоль. Далее: утка по-пекински с блинами, луком, огурцом и соевым соусом, грибы "растущие на чайном дереве", креветки чищеные, мясо жаренное на деревянных палочках, морской гребешок с дольками луковицы лотоса, туфу - соевая лапша, рыба речная с горьким перцем, еще два или три супа в пиалах, что-то похожее на печеный хворост, сахарный тростник с ананасом и кусочками дыни, много чая, все пили вино, я открытый мною здесь, в Китае, какой-то молочный коктейль.
После обеда надо было ехать на встречу в Союзе писателей Шанхая, которую возглавляет Chu Shui-ao, у него в визитке написано "генеральный секретарь Ассоциации писателей Шанхая, председатель общества поэзии", говорят, умный и волевой мужичок. Мне не очень хотелось, думаю, что и моим спутникам тоже, но так уж составлена программа, и, конечно, нашему Хуанбо виднее. Любопытная деталь, фамилия нынешнего председателя, как ни странно, на китайском тоже произносится, как Есин. Для меня это стало единственным импульсом: хорошо бы получить фотографию двух Есиных вместе.
И так всегда бывает: не хочется, не хочется, а потом все окажется интересным. Во-первых, это замечательный особняк, построенный в начале прошлого века в стиле модерн с примесями итальянского барокко. Парк, фонтан, нагая девушка из мрамора в окружении плюющих водой лягушек. Потом нам показали и второй этаж, где расположен созданный одним из писателей книжный магазин. Продаются преимущественно книги членов союза. Писатели не дремлют. Но это одновременно, кажется, и библиотека, и, возможно, читальня. Там потом был накрыт стол, и нас прекрасно накормили. Кухня была совершенно изумительная - китайская, с чуть заметным европейским акцентом, по крайней мере сервировка была европейская, с ножами и вилками, и никаких общих блюд, всем подавали очередное блюдо на индивидуальных тарелках. Особенно хорош был салат из манго и рыба, кажется, нототения, запеченная с луком в фольге.
Во время беседы до обеда и за обедом разговор шел о положении писателей в Китае и в России. Председателя на встрече не было, и моя задумка с фотографией не осуществилась. Мне дали книгу с его портретом. Я в ответ подарил три своих и на одной написал: "Есину Большому от Есина Маленького". Хуанбо тут же сделал перевод.
Мне пригодились мои журналистские навыки, и я, как пес, вгрызался в каждый информационный закоулочек. В Шанхае лишь два писателя живут на средства от своих книг. Один из них Е Юнь-лей, историк, другой, работающий сейчас в Институте драматургии - если Хуанбо не ошибся и не напутал чего-нибудь при переводе, - это Юй Чун-юй. Положение почти такое же, как и в России при прежнем режиме. С одной стороны, довольно нищая писательская публика в количестве 1100 человек (на более чем 13 миллионов жителей Шанхая), работающая в разных местах, живущая на какие-то крохи, с другой - 10 больших писательских стипендий. Одну из них получает уже названный мною историк, который мог бы прокормиться и сам на свои "исторические биографии", но здесь же и некий парень 22-х лет, который тоже в финансовом смысле благополучен, потому что все три его романа имели успех. Эта десятка в месяц получает не менее 600 долларов. Что касается юноши - у него и псевдоним-то Софань - парень, - он в списке, мне кажется, стоит для отмазки, если спросят, почему все остальные места заняли старейшие и мудрейшие. Сейчас - как и у нас, здесь сплошная реформа - реформируется система стипендий: новая будет по 1500 долларов, но писатель должен будет заключить договор с союзом на написание за год определенного количества романов или повестей. Я задал вопрос, на который уже знал ответ: входит ли в число стипендиатов кто-нибудь из писателей моложе З5 лет? Естественно, все тот же Софань. Все, как и у нас, раньше: могут дать квартиру, закрепить место в доме творчества.
После довольно длинного парадного обеда меня два часа мучил 34-летний дружок Хуанбо Чжан Ин из "Южного воскресенья". Его вопросов хватило бы на диссертацию, посмотрим, что он сотворит. Во время этого интервью я выработал несколько новых идей и примеров. Если бы можно было точно перевести, получилось бы здорово, но, наверняка, полутона исчезнут.
Чтобы не забыть или хотя бы иметь в виду: здесь создана и работает газета "Шанхайские поэты", выходит раз в два месяца, тираж 2 тысячи экземпляров. Вот как бы нам такая газета пригодилась. Но газета выходит на деньги Союза писателей, то есть на государственные. И если у нас станет газетой руководить какой-нибудь старый мудак или амбициозный левый мудила помоложе, ее лучше не выпускать. Нужен молодой и со своей программой поэт... Что-то я плохо настроен против стариков, хотя и сам уже из них. Наверное, потому, что вижу, как гибнет творческая молодежь. Ее протест, и у нас и у китайцев, выражается холодной брезгливостью: она не хочет иметь дело со старшим поколением. Вот еще одна "китайская" новость, взятая мною из все тех же бесед в Союзе писателей. Так у меня в записной книжке и помечено: "Есть писатели, которые не хотят вступать в союз. Обычно им лет 20, и они пишут и пишут свои романы".
23 апреля, суббота. Наученный горьким опытом, теперь во что бы то ни стало, стараюсь дневник заполнять в день событий. Сейчас половина одиннадцатого вечера по местному времени. Только что вернулись из большой поездки. Крайняя точка ее - город Шаосинь, в ста километрах от Ханчжоу, родины Лу Синя. Я попал в свою среду, литературу, и, естественно, счастлив.
Сначала два часа ехали на такси до Хончжоу, места и город мне знакомы еще с прошлых разов. Вдоль шоссе Китай совершенно другой, нежели по телевизору или в городах. Бесконечные, нарезанные, как торт, поля, солидные, не нищенского вида, особнячки в два-три этажа, машины возле гаражей, терраски с сохнущим бельем, зелень на грядках, и бесконечные молодые посадки у дороги.
Опять подумал, как же за последние пять лет все переменилось, каким же при таких темпах будет Китай через десять или двадцать лет. Отличительная черта местной географии: здесь не очень, особенно если это вечером, определишь, по Пекину ты едешь или по провинциальной столице, или даже по уездному городу. Районы, казалось бы, разных городов, а по виду совершенно одинаковые, с огромными небоскребами и развязками. Везде поражает плотная масса народа, но люди привыкли к многолюдству и знают, как опасно превратиться в толпу. Все очереди, все массовые выходы и входы на транспорте происходят шумно, все громко разговаривают, перекликаются, но, наученные, видимо, опытом, никто не дергается, не прорывается вперед. В частности, именно так, живым монолитом, густой, но дисциплинированной массой - не поворачивается язык сказать: толпой - мы поднимались на обратном пути, после окончания нашей экскурсии, по огромному металлическому трапу через железнодорожные пути - идет какая-то реконструкция шанхайского вокзала: мы возвращались на поезде, это тоже целая поэма.
Почему мы так отстали в быте? Почти такой же комфорт на железных дорогах, такие же поезда, часто двухэтажные, как на Западе, где-нибудь в Германии, китайцам уже доступны, а мы только что-то собираемся строить и вводить. Я все больше и больше начинаю думать, что причиной плохое, просто скверное управление.
Утром мы пытались уехать в Ханчжоу на поезде, купили билеты, но приходилось довольно долго ждать, и тут Хуанбо заговорил с каким-то китайцем, который взял эти билеты, чтобы сдать их в кассу без потерь, вызвал по мобильнику "левака", частную машину, и мы уехали на ней. Операция, видимо, отлажена: и в кассе обязательно нужен свой человек, и посредник получает какую-то плату. На дороге тоже был занятный, похожий по психологии на русский, инцидент. Китай и здесь цивилизовался быстрее, чем это делаем мы. Уже много не очень загруженных платных дорог. Шофер в начале пути получает карточку и, в зависимости от расстояния, на конченом пропускном пункте, на съезде, расплачивается за свое быстрое движение. Но наш левак поступил так же, как поступил бы русский водила: перед самым Ханчжоу он нырнул в щель в ограждении, проехал через какую-то деревню, каким-то проселком, миновал контроль и выехал на трассу уже почти в городе.
Перед самым въездом в Ханчжоу мы состыковались с машиной одного из вице-директоров чжецзянской издательской группы, и он пересадил нас в свою большую машину. Лена его знает, в прошлом году он был в Москве, потом ездил с нею, организовывал и открывал выставку книг о живописи и архитектуре в ленинградской Публичке. Сравнительно молодой парень, знает английский, литературу. Вот его фамилия - Kong Zewu, пора привыкать к точным китайским фамилиям и именам. Весь день мы были на его попечении. Московский и санкт-петербургский долги, без сомнения, оказались красны платежом. Два раза он хорошо нас кормил, катал по каналу на лодке, где лодочник греб рукой одним веслом, а другим - разутой ногой, водил в музей Лу Синя.
Мы попали в знаменитый, потому что опять здесь вмешалась литература, сад. Это даже не дом-музей, предусмотрительные и точные китайцы оставили в неприкосновенности или аккуратно достроили целую улицу прошлого века. Я уже не говорю о доме самого классика, о доме его деда и прадеда, о школе, в которой он учился. Все цело, улица превращена в обычную торгующую улицу тех, уже нынче былинных, времен. Торгуют сувенирами, снедью, веерами, которые тут же и расписывают. Выныриваешь из дома его помещиков-предков - диссиденты почти всегда дети богатых родителей - и оказываешься на улице того времени, которая жива до сих пор. Жили в то время родители и прародители писателя, по нашим дачным меркам, очень неплохо. Зал церемоний и поклонения предков, детские, кабинеты, музыкальная комната, библиотека, комната для вышивания, и тут же кладовки, кухня, комната-ломбард, где крестьянин мог заложить что-то из своего скарба до следующего урожая. Было где наблюдать жизнь и, главное, было место и время, чтобы подумать, а потом и пописать. И опять китайская широта показа - здесь не только быт мальчика, который стал потом классиком литературы, но и достаточно подробный музей помещичьего быта. А напротив еще школа, не для бедных детей. С бедными детьми будущий мальчик-писатель играл в доме бабушки, в знаменитом саду. Школа, судя по мебели, на пять-шесть помещичьих детей. Да, да, не обошлось, как и у Пруста в Комбре, без бабушки, ее сада, ее теплоты. Вспомним и бабушку Горького, не эти ли бабушки, как и няни, создавали литературу? И все это китайцы у себя сберегли! На память тут же пришел домик деда Каширина в Нижнем Новгороде. Прямо напротив него стоит блочный, хрущевский новострой, какая там мемориальная улица, кто там будет организовывать торговлю, какие там сувениры! Все время думаю о своих собственных уже ушедших родителях, и так грустно. Зовут?
Итак, канал, приходится нагибать голову, каналы здесь как улицы, раньше по ним возили грузы. Называют ли Шаосинь китайской Венецией? "На лодочника" тоже надо брать билеты. И тоже, когда выходишь, билеты проверяют, как с поезда. Как там у нас определяли социализм? Контроль...Если нет контроля - процветает воровство!
Саду возраст - с 1151 года. Только так и можно построить эти изысканные пейзажи, мостики, пруды, павильоны. Они не строились, а вырастали, становились живыми, жили. Их не торопились реконструировать, реформировать, перестраивать на новый вкус. Я-то помню, как собственными руками разрубил и разобрал "славянский шкаф". Не дачу он мог бы нынче украсить, а московскую квартиру. Но что возьмешь с меня, безотцовщины! У китайцев недаром жив культ предков, значит культ не только собственной семьи, но и истории.
Но вернемся в сад, где, вдобавок ко всему, разворачивалась история самого знаменитого китайского поэта - Ду Ю. Полагаю, его тень еще бродит по этим дорожкам. Цитата.
Сам Ханчжоу, я уже говорил, как-то изменился: прекрасные озера и острова, с пологими у воды берегами, сейчас затеснены бетонными громадами. А что будет дальше? На "шелковом рынке", который я помню еще с того времени, когда купил там с подачи Т.И.Пулатова для В.С. зеленый шелковый костюм, как-то все поблекло - товары для бедных. Тем не менее купил в подарок нашим женщинам носовые платки и какие-то трусики в коробочках, разных размеров. И не утерпел, еще один костюм купил для В.С. В середине мая она едет в Матвеевское, это будет одна из небольших доступных ей радостей - хоть как-то выглядеть.
Ночью долго читал Пу Сен-лина, по совету Вити Широкова. Книгу мою он хотя и не вычитал, но эрудиции и знания литературы у него не отнимешь. Витя абсолютно прав, Пелевин крепко поживился на этом китайском авторе. Впрочем, чему здесь удивляться: такого обворовывания покойников, как в литературе, нет нигде. И Пелевин делает это тоже не в первый раз. Впрочем, у известного писателя это называется влиянием.
24 апреля, воскресенье. Утром из окна долго смотрел, как где-то внизу, над кварталом сравнительно невысоких домов - от трех до пяти этажей, - летала стая голубей. Они долго кружили, будто в ущелье, не решаясь подняться кверху. Среди удивительных, просто фантастических по форме небоскребов расположены островками жилые кварталы. Иногда видно, что здесь, в отличие от офисов, жизнь довольно трудная: почти на каждом окне висит белье, живут, по всем приметам, скученно и довольно скудно. Это даже не контрасты капитализма, а контрасты жизни. То попадется старик, разбирающий выброшенные в мусорную камеру из отеля мешки с мусором. Сортирует он эти мешки или выбирает оттуда что-то для себя ценное? То другой старик продает, стоя на одном месте весь день, со своей тележки обувные стельки. Здесь, кстати, свои реформы, и уж точно крестьянам в смысле медицинского обслуживания тоже лучше не будет.
Первую половину дня ходили по магазинам. Универмаг, где я обычно покупал хлопчатобумажные трусики и майки, ремонтируют, что-то на этажах красят, отдельные секции сворачивают, в других распродажа. Никто не хочет платить высокую аренду и работать мимо покупателя, который не очень любит ходить по пыльным интерьерам. Именно в силу этого на одной из срочных распродаж купил себе костюм. Сходу, с налета, почти не меряя.
Перед отъездом в Пекин обедали с молодыми предпринимателями, которые или организовали свое книжное дело, или только организовывают. Их интересует искусство, автобиографии художников. Они говорили о старшем поколении, которое ориентировано на советское искусство. Молодая женщина, у нее еще не было визитной карточки, работает в этой новой фирме главным редактором, по крайней мере интеллектуальным заводилой, ее родители учились режиссуре в Москве. Эти 30-35-летние люди признались, что многое они взяли у своих родителей, и им хотелось бы, чтобы для следующих поколений это не пропало. И говорили хорошо, и обед, который они организовали, был превосходный. Был, кстати, и корреспондент Чжан Ин, который два дня назад брал у меня интервью. Вот уж кто пробьется, такая в нем истовая заинтересованность в деле и в культуре, в результатах. Он взял у меня коротенькое обращение к читателям газеты. Я написал, что литература и искусство для человека и его жизни важны так же, как хлеб.
Потом толстый и румяный парень, имени его, к сожалению, не знаю, наверное какой-то финансовый организатор, на своей машине показывал нам город. Как ни описывай, все равно не поверят: в Москве ничего подобного нет. Такая тьма дерзости и какого-то обоснованного архитектурного озорства, что просто диву даешься. И кино здесь не поможет, и описания пролетят - надо вдыхать воздух, видеть в физических материальных параметрах чередование головокружительных зон градостроительства и зеленых скверов с необъятными цветниками. Какой-то свой, роевой размах. На скверах, у памятников, у реки полно народа, и дети и взрослые запускают змеев. Как бы хотелось ощутить в руках натянутую и гудящую бичеву. О чем думает в этот момент пускатель змей? Все очень красочно, чисто до безобразия.
Проехали мост над рекой, с него, как в свое время с телебашни, я увидел раскинувшиеся в обе стороны по течению и по обоим берегам реки бесконечные причалы. Вот тут другая работа, чем в конторах и офисах. Мост немыслимо высок, это сделано для того, чтобы под ним могли проходить океанские пароходы. Такой высокий, что съезд с него сделан серпантином, машины на очень высокой эстакаде кружатся, делая два оборота, пока снова не покатят по улице.
Во время перелета из Шанхая в Пекин оставил в самолете библиотечный томик ........ В это время Хуанбо для какой-то газеты переводил интервью разных наших писателей перед выставкой в Париже и отвлекал мое внимание тем, что цитировал места, где все они, напирая на то, что едут в приятной компании, при любой возможности ругали писателей-патриотов. Соревнование классиков!
Может быть, мне пора написать здесь портрет Хуанбо?
25 апреля, понедельник. Вчера вечером начал и все утро читал "Мазариков" Ольги Заровнятых. Мне надо решить, кого все же из наших выпускников представлять Марку Авербуху. Читается с большим интересом. Девочки будто соревнуются, кто больше вспомнит крутых подробностей из своей юности. Я понимаю, что молодому человеку неоткуда взять материал для прозы, как не из своего небольшого опыта. Но здесь проявилась дурная тенденция доказать: у меня-де юность гаже и антураж ее трагичнее. Это какой-то внутренний садизм без ощущения возможности дальнейшего полета. Юность закончилась, нужны иные "ужасы" для литературы, а ужасы без невинности вызывают лишь чувство сожаления. Как всегда, точна наша профессура: в своей рецензии Володя Орлов очень точно показал и формальные недостатки повести. Они видны и в некой манерности автобиографии автора. Писатель всегда где-нибудь да выдаст себя. Но тем не менее, хотя я твердо решил остановиться на Саше Фролове - он, безусловно, лучший! - обязательно Заровнятых дочитаю, есть определенное волшебство в ее нескромных признаниях.
День был трудный: сначала экскурсия в "туристскую деревню", потом две интересные встречи: в Ассоциации издателей Китая, а потом ужинали в Союзе писателей, там было много знакомых, по крайней мере я с двоими обедал зимой в институте. Мне даже обидно: впечатления стираются, и о каждом эпизоде разговору хватило бы надолго. А сейчас уже одиннадцать вечера.
Честно говоря, когда Хуанбо повез нас в деревню неподалеку от Пекина, я заранее предположил, что это будет какая-нибудь показуха, эдакий колхоз имени Ленина. Так оно отчасти и было. Жарко, похоже на Узбекистан, такие же чистенькие парадные улицы, свежеполитые цветы в бетонных вазонах, почти полное отсутствие прохожих, две большие гостиницы для туристов, в общем - выстроенная по линейке показательная деревня. Идея была такова: на месте каждого старого дома обычной деревушки Hancunhe построить новые, вернее даже виллы, площадью от 270 до 350 квадратных метров. Всего таким образом "реконструировано" свыше пятисот усадеб. Построено так же, как и раньше, довольно тесно. Но дома прекрасные - роскошные спальни, кухни с привозным газом, несколько ванн в каждом доме. Подчеркивалось, что это первая подобная деревня. Акцентировался даже ее музейный, выставочный характер. Перед въездом стоит павильончик, где продаются билеты на посещение. Экскурсантов развозит небольшой, как на бывшей ВДНХ в Москве, вагончик, работающий на аккумуляторах. В огромном музее, производящем чисто узбекское впечатление своим размахом, фотографиями вождей, собраниями вымпелов, почетных грамот и знамен, тем не менее один из залов очень понравился: на фотографиях довольные и искренние люди, более пятисот семей, были сняты возле своих новых домов; рядом помещены фото домов старых.
ы побывали в одном из показательных домов. Встретила хозяйка, в доме чисто и прибрано, работает огромный телевизор. Как выяснилось, кроме работы в поле, крестьяне еще прирабатывают своеобразным сельским туризмом. Любой горожанин и даже иностранный турист может взять в специальном агентстве путевку и на два-три дня остановиться в этой деревне. Ему предоставят благоустроенную комнату за 60 юаней в день, это 7 долларов. Сельская еда обойдется в 2 доллара за обед или ужин. В деревне есть некоторые развлечения: концертный зал, детский парк, близка горная местность - это возможность прогулок. Обычно гости сюда приезжают на своих машинах или на автобусе. В магазине при тепличном хозяйстве - оно большое и очень по технологии современное - они могут купить овощи по ценам значительно ниже, чем городские. Есть еще аспекты: кроме занятых на полях крестьян, в деревне существуют мастерские и предприятия некой строительной группы, которая ведет тут стройку и поставляет кое-то даже для Пекина. Это решение проблем деревенской занятности и доходов, дефицита городских промплощадей и перенаселения столицы: здесь, всего в сорока километрах от Пекина, строятся дома, где горожанин, нуждающийся в расширении жилплощади, может купить квартиру по очень низкой цене - где-то от 1800 юаней за кв. метр, это 230-250 долларов, цена, согласитесь, божеская. Есть и другие, я полагаю, соображения, которые возникали у организаторов проекта. Будут такие деревни в Китае или Hancunhe останется единственным образцом - прочерчен вектор. Сказано: а почему крестьянин должен жить в бытовом плане много хуже горожан?
После обеда встречались с председателем Ассоциации издателей страны. Yu Youxian старый знакомый Лены, несколько лет назад он был министром печати. В Китае должностных лиц такого ранга не бросают без внимания после оставления ими поста в связи с пенсионным возрастом. Это очень энергичный человек. На встрече присутствовал и Г.........., замечательный русист. Я его видел еще в прошлом году, он стоял у основания Китайского авторского общества. Именно он в свое время подготовил себе на смену Хуанбо. Когда в процессе разговора возникла идея о возможности перевода моего романа "Смерть титана", именно Г.... выразил готовность перевести, был бы издатель. "Ну, издателя-то я найду", - сказал Yu Youxian. Я подумал - имея в виду, конечно, и себя, - как несправедливо отправлять на пенсию людей, еще практически полных сил. Сколько же наработано у меня сейчас связей, ну уйду я со своего поста, институту лучше от этого не будет. На встрече был также профессор Chen Weijiang исполнительный директор Ассоциации.
Самой интересной была, конечно, встреча в Союзе писателей. Обычный китайский обед, правда, дают его здесь с определенной изысканностью. У меня осталось две карточки: одна моего старого знакомого Бай Мяо, проректора Института имени Лу Синя. Худощавый живой мужик, прозаик, был в той же самой полосатой рубашке, что и в Москве. Он подарил мне "соломенную картину". Она так хорошо была запакована, что посмотреть ее я решился уже в Москве. Бао Мяо рассказал мне уже слышанную историю об открытии института имени Лу Синя (в прописании проректора Сюня) во время визита Го Можо и ....... Кстати, в разговоре промелькнули два анекдота о Сталине. Первый - у постели умирающего Ленина. Ленин: "Некоторые товарищи не хотят с вами, Иосиф Виссарионович, работать". Сталин: "Значит, пойдут, Владимир Ильич, по вашему пути". Второй уже не помню.
Интересным, просто фантастическим собеседником оказался вице-президент Всекитайского союза писателей поэт Jidi Majia. Начну с конца. Когда мы уже уходили из ресторана, я спросил Хуанбо о поэте: откуда он родом? И совершенно неожиданно тот бросил: из нацменьшинств. "А какая у него национальность?" И услышал поразительный ответ: "Из народности "И"". У меня в памяти все всколыхнулось: я вспомнил знаменитое стихотворение Семена Липкина и ту политическую возню, которая была поднята вокруг. В своеобразное время мы жили.
Тем не менее говорили за столом о русской поэзии. Майджи сначала спросил меня, кого из трех русских поэтов - Пастернака, Цветаеву или Ахматову - я считаю лучшим. Трудный вопрос и очень китайский. Все хороши, но знаю я лучше Пастернака, поэтому и люблю больше. Он сам же потом разграничил свойства троицы: философичность Пастернака, истовость Цветаевой и естественная органичность Ахматовой. Или его сравнение Маяковского и Неруды - поэты революций! А? Описать подобный разговор литераторов почти невозможно, аргументы заменяются цитатами, знаковые имена говорят больше, чем целые доклады. Потом разговор перепорхнул на Есенина и Бродского, я признался, что люблю обоих. У нас оказались сходные интересы и взгляды. Если Сергей Есенин еще не так любим в Китае, как Бродский, значит в Китае еще не появился хороший переводчик его поэзии. Сергея Есина - привел я нескромный пример - на китайский тоже переводить значительно сложнее, чем, скажем, Сергея Довлатова. Саша, который только что сдал в издательство перевод Довлатова, закивал. Говорили о советской литературе, о союзах писателей, наконец о премиях. Я расспрашивал о порядке их присуждения, похож ли он на наш, когда группа писателей награждает друг друга. Сказал, что, видимо, поняв эту ситуацию, президент реформировал госпремию. В ответ китайцы рассказали о двух своих знаменитых премиях: имени Лу Синя, здесь много номинаций: рассказ, стихи, драматургия, проза большая и малая и пр., и "Маодун", которая дается только за роман. Так вот, обе ли эти премии, или какая-то одна, мне не очень осталось ясным, определяются жюри, которое в свою очередь выбирается жеребьевкой из среды профессоров, представителей вузов, академий, других организаций. Причем, ни один секретарь Союза писателей не может выставить свое произведение на конкурс.
Заговорили о неуловимом Е-сине из Шанхая. По словам Jidi Majia шанхайский Есин писатель хороший. Я пошутил, что только и ехал туда, чтобы обогатить свою новую книжку дневников фотографией двух Есиных на фоне шанхайского городского громоздья.
Потом разговор перешел на китайскую литературу. Я говорил о том, что мы, к сожалению, знаем ее значительно хуже, чем китайцы русскую. Опять пошли имена, которые свидетельствовали о замечательной подготовке Jidi Majia. Он, конечно, филолог. Так оно, кстати, и оказалось - филфак Пекинского университета. Говорили о переводе, в частности я вспомнил переводы Ду Фу и Ли Бо. В другой стране поэты - повторяюсь - всплывают, лишь когда появляются переводчики. Кстати, Саша (.........) в этот время переводил точно, быстро и с наслаждением, недаром в юности год стажировался в Москве. Саша ведь тоже филолог и очень хорошо, как переводчик "Имитатора", представляет себе, кто я такой. Я говорил, что все мы в юности были ориентированы на западную литературу и несколько пренебрежительно относились к литературе, которую нам, казалось, навязывали. Я говорил, что только перечел Лао Шэ, который, если бы прочел его раньше, наверняка повлиял бы на мою работу. Когда заговорили о Пу Сен-лине, Майджи вдруг высказал ослепительное предположение, что именно Пу Сен-лин родоначальник магического реализма, а вовсе не Маркес. И, наверное, это правильно.
Заканчивали мы обед и разговор вопросом, обращенным ко мне. Я ведь был в Китае много раз. Что меня больше всего удивило во время этого посещения? И тут я произнес монолог. Я начал с первой фразы удивительной сказки Андерсена, чей юбилей будет праздноваться в этом году: "В Китае, как известно, живут китайцы". Что же меня удивило? Я перебирал в памяти виденное: минские могилы, сады Пекина, Пекинская опера, куда я опять и на этот раз не попал... И тут я вспомнил один из залов в туристической деревне. Тот самый, где вдоль всей стены, сверху донизу, были портреты ее жителей, на фоне их новых домов. А рядом прикреплена и цветная фотография их старого жилища. Воистину только человеческое лицо обладает магической силой без конца держать на себе внимание. Как оно разнообразно, сколько на нем можно прочесть. Отвечая на вопрос поэта из племени "И", я старался быть предельно искренним. Я сказал, что долго представлял себе Китай, как кладовую истории, литературы, как страну, создавшую Запретный город и Минские усыпальницы, как страну Пекинской оперы и рисунков Цы Бай-ши. Для меня все китайцы, как наверное русские для китайцев, долгое время были на одно лицо. И вдруг я почувствовал, что отличаю их одного от другого не только по одежде и по возрасту, что мне интересно каждое лицо, и молодых и старых, они уже не статисты спектакля "многовековый и великий Китай", а мои братья и товарищи. Мне дороги теперь Саша и Нина не только как мой переводчик и мой редактор, они стали частью моего прошлого и моего будущего, и, обнимая каждого из них во время прощанья, я буду трепетать, что может сложиться так, что я не увижу их больше...
26 апреля, вторник. Промахнулся и утром встал на час раньше. Сегодня у меня назначена встреча с русистами в Институте иностранной литературы Академии общественных наук Китая. Я догадываюсь, что это такое, недаром я сам заканчивал подобное учебное учреждение и отчетливо понимаю уровень и всей системы, и славистов. Как всегда, когда волнуюсь, я плохо сплю. Голова болит, но и обрадовался, что до завтрака есть еще полчасика. Опять принялся разглядывать "Масариков" Ольги Заровнятых. Дева она определенно талантливая, лишь бы та чернуха, которая принесет ей успех на дипломе, не заморочила голову: писать-де надо только в этом ключе.
Собрались на одиннадцатом этаже роскошного дома академии. Собрали, видимо, всех аспирантов. Что они там разобрали в моей довольно негладкой речи? Понимали меня, конечно, не все и не полно, но и мне было интересно, и минимум трем присутствующим тоже. Описываю только их. Во-первых, сидящая напротив меня молодая женщина, доцент, Хоу Вэй-хун - для русских она привычно называет себя Люсей, - пишущая сейчас докторскую диссертацию на тему "Новейший русский реализм", задавала мне вопросы о реализме и модернизме. Спрашивала обстоятельно, дотошно, приводила имена и фамилии, которые я и подзабыл. Вспомнила даже статью Володи Бондаренко о новейшем реализме, где он упоминал Алексея Варламова, Олега Павлова и Юрия Козлова. Я сослался на главу в своей книге "Власть слова", выкручивался, как мог, но сложилось впечатление, что китайцы знают о российском литературном процессе, причем конкретно, со знанием текстов, лучше, чем я.
Второй человек, которого я обязательно хотел бы отметить, это очень пожилой профессор Чжан Цзе. Я уже не говорю о его почти безоговорочно полном русском языке - за столько-то лет язык можно и выучить, - но русскую литературу он, безусловно, знает и любит, а, чтобы так ее запомнить, читать нужно эмоционально. Выяснилось, что профессор помнит написанное мною значительно лучше меня: оказалось, переводили меня в Китае до перестройки больше, чем я предполагал. Вчера на ужине в Союзе писателей Саша подарил мне перевод "Стоящей в дверях". Сегодня, уже после встречи в академии, пришла ко мне в гостиницу Нина, принесла, глупышка, из "Народной литературы" чайный набор и, сообщив, что наткнулась недавно в журнале на "Производственный конфликт", удивленно спросила: "Ваша, что ли, Сергей Николаевич, повесть?"
Но вернусь в академию, здесь меня ждал еще сюрприз. Профессор Чжан Цзе знает и "Временителя", и "Соглядатая", но не читал "Казус". Здесь я, конечно, прокололся на наивной вере в то, что "Московский вестник" выходил в начале перестройки именно в том количестве экземпляров, которое было обозначено в выходных данных. Однако здесь же и сила инерции иностранцев, считающих, что только в "Новом мире" и "Знамени", как "прогрессистских" журналах, может быть напечатано самое интересное в литературе. В этом смысле, рассорившись как раз в период написания "Гувернера" и "Затмения Марса" с демократами, я крепко проиграл в общении с широким читателем. Такая нежность поднялась у меня в душе к этому старому профессору! Еще в юности взлетевший в область духа, он так до сих пор и не спустился на землю. Это тип ученого, который все читал, все знает по своей специальности - новейшей русской литературе. Что там я ему отвечал, не помню. Когда мы прощались, то обнялись, и впервые у меня мелькнула мысль, что оба мы уже в таком возрасте, что загадывать ничего нельзя.
И, наконец, заведующий кафедрой русской литературы профессор Ши Нань- чжэн. Худощавый, сдержанный, привычный для меня тип ученого-администратора. Он занимается литературой 80-х годов прошлого века, моими годами. Допрашивал меня о сорокалетних, к которым, по его мнению, я принадлежу. Я говорил о Маканине, как о лидере, о Саше Проханове.
На встрече, кажется, я был интересен, возникло несколько любопытных мыслей, буду надеяться, что кто-нибудь это записал. Со мной был Геннадий Геннадьевич, хорошо, что он был. О чем же я говорил? Да обо всем, о литературе, о Литинституте, о том, что мы плохо знаем современную китайскую литературу...
Вечером, я уже упомянул, была Нина, поговорили с ней о тайваньских студентах, которые интересуются русской литературой. С грустью простился и с нею.
И последнее: все время по телефону получаю грустные сведения. Умер писатель Аркадий Ваксберг. Помню, как в Париже он всем помогал, был доброжелателен, но, сославшись на расстройство желудка, не приехал на круглый стол "Литгазеты", в которой все же работал. Я понял, как понимал всегда, что "свои"-то ему были с другой стороны! Правда, на следующий день он уже снова светился на выставке и о чем-то, почти обнявшись, разговаривал с Сергеем Филатовым. Значит, было о чем поговорить. Я тогда еще подумал, что если он не заболел, а просто схоронился, то в этом возрасте шутить с приметами и мистическими силами нельзя. Несколькими днями раньше - писал ли я об этом? - умер внезапно Слава Дёгтев. Как хорошо я его помню, какие подавал надежды, какой замечательный был рассказчик! Наконец, как мне хотелось взять его работать в институт. Вчера по телефону Леня Колпаков сообщил, что умерла Майя Ганина. Месяц назад я договорился с Юрой Сбитневым, ее мужем, что летом к ним приеду. Еще раз подтвердилось, что ничего нельзя откладывать на завтра. Часто у меня так получается с тех пор, как не попрощался с Визбором...
27 апреля, среда. Все переживаю, что в самолете из Шанхая в Пекин забыл томик Пу Сен-линя, и сам томик библиотечный жаль, и, главное, своих в нем пометок. Проснулся немыслимо рано с ломотой в плечах. Вспомнил, как был удручен своим невероятно тяжелым чемоданом. Кстати, открыв его, уже в Москве, обнаружил, что, собственно, моих-то вещей там и нет. Книга В.В.Огиносова "Литература русского зарубежья" - пол-тора килограмма, три тома горьковской трилогии для нижегородского музея - полтора килограмма, горьковский однотомник - еще килограмм. Тяжеленный монумент (подарок для РАО) - три килограмма. А дальше подарочная же (в будущем) мелочевка: чай в неисчислимом количестве, галстуки, выставочные пакетики с трусиками, носо-вые платки и уже только потом что-то мое.
Писал ли я, что ухватил дешевый, за 70 долларов, себе костюм. Воистину, Китай меня одевает. Купил и особое приспособление для чистки овощей.
Перелет прошел хорошо. В Пекинском аэропорту все тот же аэрофлотчик с глазами разбойника, но ситуация резко изменилась: нет "челноков" с необъятными мешками, поле для взяток и махинаций сузилось. Летели вместе с нами трое красоток-полячек, с обнаженными пупками, такие они раскованные, так рисовались, уж такие западные, что даже смешно. Лететь в бизнес-классе не то что лететь в эконом-классе, и вообще, хорошо лететь днем. Всю дорогу читал "Стилиста" Марининой. Она, конечно, и задачки ста-вит довольно любопытные, но, самое главное, в ней есть очень ясное жизненное и социальное наполнение - точен быт, хороши под-робности, и она человек с сочувствующим сердцем. Когда я говорю, что люблю Бродского, на меня нападают одни писатели, теперь, когда скажу, что люблю Маринину, будут нападать все: Боже, ректор Лите-ратурного института читает эдакое!
Из аэропорта поехал сразу в институт: во-первых, меня волновало, как там обошлись с московским слетом молодых писателей, во-вторых - в этот день должен был состояться Клуб Рыжкова. На клубе посидел с 7 до 8. Я уже стал привыкать к этим людям, а собирают здесь всегда очень знающих. Первым выступал (имя рек) Филиппович Бобков, тот самый, знаменитый генерал армии. Он очень точно говорил о значении Победы как факторе, спасшем целый ряд народов Европы, в том числе прибалтов и поляков, от полного уничтожения, а русских - от запланированного рабства.
Со своим огромным чемоданом ввалился в квартиру около девяти вечера. На пороге, конечно, сидела собака, у которой традиционный ритуал встречи: сначала сунется мне в колени, потом вспомнит, что она обижена - ведь я уехал слишком надолго. Уйдет в комнату, посидит минут пять, пока я раздеваюсь, и выбежит, и тут уж у нас с ней начинаются вза-имные ласки.
"Литературка" напечатала статью В.С. под названием "В дамском полку прибыло". В.С. начинает составлять мне на полосах этой газеты упорную конкуренцию. Впрочем, мы всегда с нею конкурировали. На этот раз всё, что я привез, ей понравилось и оказалось кстати.
28 апреля, четверг. Утром вместе с Сергеем Петровичем ездили сдаваться ученому секретарю Педагогического университета. Уж я наслышан об этой решительной женщине. Зовут ее Людмила Васильевна, она милая, хорошо знающая свое дело, готовая пойти навстречу, но непреклонная, и это мне нравится. Я даже догадался теперь, откуда у Миши Стояновского такое четкое знание академической процедуры: всё отсюда, из Педагогического университета. В общем, день у меня оказался тяжелым. Прямо из педуниверситета - на Скарятинский переулок, где шло очередное заседание молодежного съезда.
Мне показалось, что многое тут идет как и в прошлом году, однако какие-то другие лица, возникают другие ощущения. Немного поговорили с ребятами. Хорошо выступал Гусев - но он всегда хорошо высту-пает, хотя это всегда экспромт, пронизанный информационными узлами. Да я всегда с удовольствием слушаю любого оратора - мне это интересно. Договорились, что свой семинар я проведу у нас в институте в пять часов. Особенно я не нервничал, так как накануне получил от С.П. рукописи с наказом: обязательно прочитать утром, что я и сде-лал, тем более что их всего три.
В три - ученый совет. На повестке дня один вопрос - А.В.Дъяченко и его театр, который на недостаточно законных основаниях, но тем не менее прижился в институте. Собственно, поводов, по которым я начал этот разговор, было два: прекратилась та общая интеллектуаль-ная работа, которая раньше проводилась вокруг театра, а во-вторых, возник сам Толя с просьбой прибавить зарплату (забыв, что по-мещение - театр и две комнаты, где он, по сути, живет, часто ночуя - им не оплачивается). Прибавку мы ему дать не смогли. Еще меня смущает его семинар, на который он не любит пускать неприглашенных. Перед ученым советом позвонили из Московского комитета искусств - готовы, по моей просьбе, дать деньги на студенческий фестиваль. Но нет текстов, а о них мы договаривались с Толей раньше... Прошло заседание не то чтобы бурно, но, даже, я бы сказал, где-то смешно. Анатолий Влади-мирович говорил о том неописуемом вкладе, какой он внес в теорию те-атра, вещи банальные и общеизвестные, которые в этой аудитории говорить бы не следовало. Но я не торопился его прерывать - у меня было желание понаблюдать его самораскрытие, ведь здесь не научный диспут, а заседание ученого совета, которому достаточно собственного мнения, чтобы что-то решить. В общем, решение было для Толи неинтересное: отделить его преподавательские услуги от всех других и самое главное - отделить услуги от театра. И время поменялось, и те формы, в которых мы работали 5-8 лет тому назад, тоже достаточно изменились. Интересно это мнение Е.Я., с которой я говорил позже. Ведь для меня ученый совет - это только 10 лет, а для нее - более 30-ти.
Кстати, о ней - вернее, о втором, дополненном, издании ее "Записок стенографистки", подредактированных привязанным к Литинституту Борей Тихоненко - мы с Колпаковым говорили недавно. Дай Бог, чтобы наши писатели так писали - ясно, спокойно, умели держать факт, не выходя за его художественные берега. Горький был абсолютно прав - в принципе, каждый может написать книгу о своей жизни, но здесь нужно еще одно: умение думать о своей жизни так, чтобы сочетать ее с другими, умение не громоздить ее на вершину всех обстоятельств, иначе получится неинтересно, а умудриться вписать все обстоятельства в свое повествование, ведь часто важно не то, чего ты стоишь сам, а то, что происходит вокруг. Пройдет лет 20-30, все станет спокойно, будет и литература и литературоведение, книжка Е.Я. станет библиографи-ческой редкостью, и абсолютно уверен, что цитировать и ссылаться на нее будут значительно больше, чем на Наташу Иванову.
В пять часов пришли трое молодых писателей, с которыми мы долго и хорошо поговорили. Самый профессиональный из них Дима Сахранов. Когда я начал его рукопись, то подумал, что это, наверное, типичная графомания - какие-то индейцы, Центральная Америка, а я хорошо ее знаю - и по литературе, и бывал там неоднократно. Но оказалось, что это свой взгляд и свой интерес - как Вальтер Скотт интересовался средними веками, так и этот парень интересуется индейцами, мексиканскими божествами, историей испанского завоевания. Это своеобразный взгляд, своеобразная литература. Другой - из Волгограда, пишет о войне. Это ведь феномен! Я сам тоже брался за военную тему, но все-таки я был ближе к войне по времени, когда написал свою первую повесть - "Живем только два раза". Был потом у меня еще и студент из Риги, написавший о "похоронной ко-манде". Трудно сказать, почему молодые парни пи-шут о войне, но вот представляют то время, те отношения и пишут. Это интересно. Второго в Союз я пока не ре-комендовал, оставил до следующего года. И третий перенек - Андрей Слизков из Нарофоминска. Он юрист, пишет какие-то прозаические поэмы. Здесь логическое выше образного, но иногда, среди назывных предложений, среди слов "Любовь" и "Надежда" (с большой буквы) вдруг возникают зрелые и точные абзацы. Я ему сказал: "Начни-ка, милок, с Монтеня, ибо, как в жизни незнание законов не освобождает от ответственности, так и в литера-туре нечтение иногда делает ее наивной и мелкой". Поразительно, что мне понравились его стихи, вкрапленные внутри прозы, - обычно к этому приему я отношусь достаточно настороженно.
В семь приехал ленинградец Игорь Савкин, издатель знаменитой "Алатеи", привез целый список книг издательства. Внимательно всё просмотрю. Хорошо поговорили, поужинали в нашем кафе. Вспомнили Толю Ливри, кое-что Игорь мне о нем рассказал. До обратного поезда, который у него около полуночи, он еще куда-то после нашей встречи подался. Энергия у этого человека фантастическая.
В 10 приехал домой и, немедленно, как заметила В.С., заснул под грохот телевизора.
29 апреля, пятница. По почте получил странную переписку по поводу МСПС. За подписью Бондарева, председателя исполкома Арсения Ларионова и моей, пока я был в Китае, пришла такая телеграмма:
"Исполком МСПС поздравляет с юбилеем великой Победы. Будьте здоровы и счастливы. Извещаем Вас, что постоянно и настойчиво распространяемые группой Михалкова-Кузнецова-Бояринова-Ганичева утверждения об их принадлежности к руководству МСПС являются очередной беспрецедентной ложью. Образованная ими 23 февраля 2005 г. Ассоциация российских писательских союзов и организаций членом Международного сообщества писательских союзов не является. С искренним уважением - и проч. и проч."
Но тут же лежит еще один конверт, с кипой газетных публикаций и не-большим письмом Михалкова:
"Уважаемый Сергей Николаевич! Направляю газету "Российский писатель", в которой опубликованы материалы, рас-крывающие суть происходящего в МСПС для ознакомления. С уважением, Сергей Михалков".
Читать все это я, естественно, не стал, суть обвинений ими друг друга мне неясна. Но есть еще один небольшой материальчик, с которым я, пожалуй, солидарен больше всего. В "Московском литераторе" напе-чатано маленькое заявление Гусева:
"Я считаю, что все, что мог, сделал для примирения С.В.Михалкова и Ю.В.Бондарева, живых классиков совре-менной русской литературы. Всю эту борьбу считаю тяжелой и тяжким ударом по организации писателей. Что касается всяческих голосований, то я чаще всего был не ЗА и не ПРОТИВ и не ВОЗДЕРЖАЛСЯ, а просто не участвовал в голосовании. Прошу мою фамилию в будущем не склонять в связи со всеми этими неприличными разборками. В. Гусев. Апрель 2005 г."
Как было бы замечательно, если бы под этим стояла еще одна подпись: "С. Есин". Все происходит из-за того, что кто-то мечтает о кабинетах, о доходах, об аренде, кто-то долго будет воевать, а потом это продолжат другие люди, сидящие в этих кабинетах, а их сытые и умытые дети будут пользоваться уворованным у писателей. Еще не остыв от чтения "Кошачьего города", позволю напомнить себе кусочек разговора любознательного землянина с побывавшим за границей неглупым сыном туземного чиновника:
"- Это ваш собственный дом? - спросил я.
- Нет, одно из культурных учреждений; мы просто заняли его. Высокопоставленные люди могут захватывать учреждения. Не уверен, что этот обычай хорош, но мы по крайней мере содержим комнату в чистоте, иначе от культуры и следа бы не осталось. В общем, приспосабливаемся, как ты однажды сказал".
Да, вот так раньше были приспособленинцами, теперь приспособленцы-буржуа.
На закрытии молодежного съезда я рекомендовал принять Диму Сахранова в союз. Мы опять говорили о стихах того самого парня из Нарофоминска, Слизкова, которого я уже отметил именно за стихи в прозе.
Приехал домой в шесть и совершенно спонтанно, созвонившись с С.П., уехал с Долли в Ракитки, к нему на дачу, благо близко, минут сорок всего от Москвы. Вот она, другая жизнь вольного профессора: он все свое отчитал, кажется, еще в среду. Так чего же я горюю, у меня будет лишь один институтский день - во вторник! Чего я боюсь? Ну, денег станет меньше, ну возникнет некая пауза. Но ведь я ее сумею заполнить! У С.П. в его крошечном сарае ели грибной суп, потом по телевизору смотрели какой-то американский фильм. Все подобные фильмы у меня в сознании сливаются, создавая фон и мелкие импульсы для моих собственных мыслей. С.П. уступил мне свой диван, а сам спал на раскладушке. Обстановка напоминала время строительства моей дачи, когда тоже была теснота и одновременно молодость! Какое счастливое было время! Долли весело носится по весенней траве. На ночь она, естественно, не захотела лечь на какой-то подстилке на полу и переместилась ко мне на диван.
30 апреля, суббота - 2 мая, понедельник. Утром - в институт не ехать, потому что начались праздники - обошли весь массив участков. Некоторые владельцы умудрились на жалких шести сотках выстроить целые дворцы. Это все представления - по американскому кино - нашей молодой и некультурной буржуазии, как им следует жить. На самом деле все это, включая автоматически открывающиеся ворота, монументальные ограды и замысловатые шпили, производит жалкое впечатление.
Все те же беспокойства у меня в душе: будущее, написанный роман, новая работа, которая задумана и не отступает, дневник, теперь еще диссертация, которая неотвратимо подвигается, а, кроме С.П., нет помощников. Он-то всегда по этому поводу молчал, а те, кто много говорили о своей помощи: "Да мы тебе по языку целую главу напишем", - потихонечку отошли в сторону. Я еду по старой железнодорожной колее в старом вагоне, и пейзажи по сторонам всё запущеннее и тревожнее.
Уже совершенно точно уходит Л.И. У него тоже понимание, что с новым ректором или на новом этапе жизнь его может усложниться. Возможно, это связано и с ощущением некоего рабочего плана, говорит, что хотел бы еще сочинить какой-нибудь словарь. Но, с другой стороны, только сидя на этом месте, где нет особых рабочих волнений - об этом, пожалуй, в форме косвенной благодарности он мне говорил, - смог он составить свой огромный лексикон. Я полагаю, что этому сопутствуют, как и творческой работе Александра Ивановича Горшкова по написанию учебников, еще и значительные деньги. Я их за двенадцать лет ректорства не заработал. У меня другие интересы и другой, более направленный на внешнее действие, характер. Одна, полагаю, из причин ухода Л.И. - нравственная. Он знает, что я сам, из гордости, и пальцем не двину, чтобы остаться, сделать что-либо для себя, а в этой ситуации все заинтересованные люди, вернее, те, которые хотели бы, чтобы я остался, ожидают, что именно он, мой старейший друг и влиятельнейший в науке человек, вместе с Гусевым и Александром Ивановичем, а быть может еще с М.В., которая, в свою очередь, может быть, тоже в тайне хотела бы стать ректором, пойдут хотя бы разведать ситуацию, к министру или к директору федерального агентства. Вот такие дела.
У меня есть, конечно, некоторое беспокойство за дальнейшую судьбу института, но уже не раз бывало, что он оставался без ректора. Со своими огромными связями и трудолюбием, В.К.Егоров внезапно ушел из института помощником президента. С огромными связями и четким, в отличие от меня, пониманием расстановки политических и литературных сил, ушел, также внезапно, Е.Ю.Сидоров в министры культуры, я уже не говорю о влиятельнейшем В.Ф.Пименове, который тоже внезапно ушел. И тем не менее институт, как некая субмарина с большим запасом плавучести, все же держится на поверхности и ныне. С особой очевидностью на собственном примере вижу, как несправедлива эта дискриминация по возрасту. Интуицией, раскладом жизни, который мне сопутствует, знаю, что я, даст Бог, не пропаду, хуже будет институту. Прекратит действовать импульс, который я ему придал, и окажутся неосуществленными многие планы, которые теперь уже вряд ли реализуются. Надо будет ожидать естественного хода событий: разрушения усадьбы, затухания всего дела. Самое главное, закончится поступательная инерция дел.
Все эти майские праздники был еще и под давлением того, что мне делать с Володей Никитиным. Писал ли я о том, что заочник Конвацкий лежит, как человек с суицидальной тенденцией, в Склифе, в том знаменитом подвале, который мне знаком? Он довольно серьезно порезал руки, дай Бог, чтобы всё обошлось, и не оказался бы затронутым нерв. Конвацкий человек очень честолюбивый, с претензиями, которые, на мой взгляд, превышают его возможности. У нас подобных ребят много, но они постепенно адаптируются к своему положению. Неделю назад или чуть больше - я писал - Конвацкий оказался замешанным в пьянке на заочке. И пьянство, кстати, именно отсюда же, от собственной недостаточности. В обоих случаях ассистировал Конвацкому мой студент Володя Никитин. Это тот же, по сути, тип: претензии, ложное избранничество, стремление жить богемной жизнью. Володя еще "крутун". Каким-то образом он всё время избегает обсуждаться с написанным. Мысль его ясна: хочет всех удивить, сделать сразу "шедевр", но шедевра и удивления не получается.
Еще в пятницу или в четверг я прочел его сочинение "Соляной столб". Меня ребята предупредили, что читается довольно трудно. На первой странице - хотя и манерной, но понятной, представляющей нити завязки - мне показалось, что текст все же состоялся. Тем не менее кто главный герой, конфликт, расстановка сил - всё смутно, все как бы за зеленым бутылочным стеклом. За праздники перечитывал два раза: ясности не наступило. Мне бы характер А.К.Рекемчука, и тогда Володя Никитин уже после второго курса искал бы себе новый институт. Я все на что-то надеюсь. Порочность нашей институтской системы, действующей в соответствии с законом, в том, что мы берем школьников без опыта. Пройти бы Володе дедовщину, курс молодого бойца или стройбат - сразу бы писать начал без реминисценций от Достоевского и Набокова. И про сержанта, а не про тонкие отношения между матерью, сыном, врачом-психиатром, и любовником матери.
Всю субботу, вернувшись довольно рано из Ракиток, занимался библиографией своей диссертации, дело это муторное требует внимания, а у меня, естественно, почти ничего нет из того, что я опубликовал по теме. В субботу, пока я возился с компьютером, Витя доблестно получил номер на мотоцикл и совершил другой подвиг - приехал на нем в Обнинск. В.С. пока сюда не ездит, но понимает, что дачу надо "запускать", приводить в порядок. Пока она собирается 14 мая поехать на две недели в Матвеевское. Это все, что она может себе позволить.
В воскресенье посадил свеклу, морковь и снова лук, петрушку, укроп. Семена которые я высадил еще до Китая, не взошли.
Наконец-то выспался. В московской квартире, когда с четырех сторон тебя окружают телевизоры, холодильники, музыкальные центры, а за окном еще рыдают, кичась своей противоугонной сигнализа-цией, автомашины, спать совершенно невозможно. Долго делал гимнастику, так же долго занимался английским. Читал ли я что-нибудь?
В понедельник утром уже было холодно. Витя стоически доделывает теплицу, решили, что из-за мелкого дождя он в Москву на мотоцикле не поедет. Сделал зарядку, опять занимался английским.
В Москве, как всегда, телевизор.
http://lit.lib.ru/e/esin_s_n/text_0050.shtml
viperson.ru
Док. 530799
Перв. публик.: 09.12.05
Последн. ред.: 05.06.12
Число обращений: 160
Дневники. 2005 год
|
