3 мая, вторник. Приехал на работу рано: нужно кое-что уточнить по диссертации, и знаю, что снова найду кучу текущих дел. Хотел еще надиктовать Екатерине Яковлевне, но тут узнал, что на зарубежной кафедре до семинара отме-чают Пасху и день рождения Инны Люциановны. О ее возрасте я умалчиваю, но ее бодрость и энергия внушают желание надеяться и действовать. Компания была, кроме С.П., исключительно женская, но мне крайне приятная. И.Л., Е.Я., Л.М. и Маша Зоркая с Надеждой Васильевной и Светланой Кочериной. От последней я узнал через Н.В. о некоторых странностях в отношениях студентов с Толей Дьяченко. Видимо, неблаговидные слухи о нем оправдываются. Это не самый любимый мною тип богемы: жестокий, себялюбивый, злоязыкий, все время живущий по принципу пофигизма: "сгодится, сойдет!" Ну да ладно, это для института отжито, и дело только в том, как скоро мы с ним окончательно расстанемся.
Посидели с малым вином - я, по обыкновению, не пил - очень славно. Из совсем забытой гастрономии была пасха (В.Я.) и печеночный паштет (Н.В.). Забытый вкус детства. Я подарил И.Л. бронзовую сову - это символ ее долголетия и мудрости, которой у нее не отнимешь.
Потом состоялся семинар с обсуждением неясной, претенциозной и непроработанной повести Володи Никитина. Всё шло довольно медленно, хотя Володя и привел с собой значительную группу поддержки, но явно колеблющуюся. Поддержали его лишь Никита Жильцов, которому надо было наладить со мною отношения, и Юра Глазов - такой же холодный, графоманистый и конструирующий автор. Семинар же отнесся к работе со скрытой враждебностью. "Устного" Володю любили за эрудицию, за легкое пьянство, за обаяние. Все готовы были хвалить его за детали, за отдельные эпизоды, но никто не смог разобраться во взаимоотношениях героев повести. Точнее всех высказался сначала Игорь Каверин, сославшись на аналогию послойной записи современной джазовой музыки, - нет драйва, а потом и Майя Новик, студентка-заочница из Иркутска, - об отсутствии силы, мужской мощи в этом заковыристом письме.
Володя, которому я бы симпатизировал, если бы не его неимоверные амбиции, довольно типичный случай в литературе, когда рациональное понимание секретов и особенностей прозы не подкреплено настоящим духовным началом. Всем этим умненьким мальчикам кажется, что стать писателем это так близко и так доступно! Мне думается, что следующий подобный тип - это Шадаева, хотя она и написала очень неплохой этюд.
На выставочной доске прессы у нас все время появляются статьи М.Чудаковой - она насмерть бьется со Сталиным. Пишет ли она о чем-либо еще?
"В преддверии Дня Победы в центре общественного внимания оказалась проблема возрождения культа личности Сталина и установки памятника ему во многих городах Российской Федерации. Характерно, что происходит это именно накануне праздника 9 мая". Это, так сказать, зачин статьи в "Московских новостях", из которого становится ясно, что явление не единичное, что общественное мнение полагает возведение этого памятника, в силу своего понимания исторической справедливости и, возможно, в силу своего протестного видения сегодняшнего дня, необходимым. По крайней мере желательным.
В следующем абзаце М.О.Чудакова утверждает: "Советская сталинская система требовала не жалеть солдат - недаром до сих пор спорят 7-8 или 11-12 наших убитых приходится на одного убитого в армии противника. Так что есть что изучать - вместо того чтобы обсуждать вопрос о памятниках Сталину". Первую половину этого утверждения, особенно словечко "требовала", я целиком оставляю на совести автора. Я-то помню, как снимали военачальников за вот эти необдуманные решения. Как в советское время, когда я служил, разжаловали командиров и отдавали под трибунал за гибель даже одного человека. Но существовала историческая необходимость, особенно когда шла речь о противоборстве с противником, технически во много раз превосходящим наши возможности, которого снабжала в начале войны практически вся Европа. Речь шла о сохранении жизни нации, в том числе той же М.О. В конце концов слабый Давид вышел же против Голиафа. Давайте теперь попросим извинение за партизанскую войну, за бутылки с горючей смесью, давайте забудем о гибели на виселице Зои Космодедмьянской, о наших молодогвардейцах, сброшенных живыми в шахту. Есть ситуации, когда народ даже без оружия должен идти против врага. Сталин был главным нашим в то время оружием. Это было не время 37-го года, это было время войны. Есть минуты, когда нация умеет многое забывать во имя своего спасения. Сумела ли бы в то время объединить нас и повести к победе М.О. или писатель Войнович, или А.Смирнов, чей отец написал "Брестскую крепость"?
Дальше в статье идет пассаж, совершенно фантастический для человека, как будто бы преданного идее демократии, то есть правоты решения большинства. "Этот вопрос мы просто обязаны сделать необсуждаемым. Большинством голосов такие вопросы не решаются". Какие? "За последние дни мне несколько раз пришлось говорить о том, что, на мой взгляд, должно быть в нашем обществе минимальным условием решения любых властей о памятниках крупным деятелям. Повторяю это условие: памятник не должен быть навязан тем, кто иначе относится к данному историческому лицу, чем его почитатели". А мне может быть навязана мемориальная доска Сахарова, человека, с чьей помощью у нас в стране был запущен атомный конвейер! Спросил ли кто-нибудь меня об этом? И почему мне навязали доску Анатолия Рыбакова в то время, когда нет доски Долматовского?
Одни либералы идут в ногу. "Увы, президент этого не понимает или не чувствует. В первых же фразах его послания Федеральному собранию - ключ ко многому из происходящего сегодня: "Прежде всего следует признать, что крушение Советского Союза было крупнейшей геополитической катастрофой века"". Естественно, у автора статьи другая точка зрения: мол, геополитической катастрофой были Советы. Я-то думаю, что и тогда была катастрофа, и теперь катастрофа, но без прошлой катастрофы многое в России никогда бы не произошло. Ни космоса, ни Сахарова, ни Эмиля Гилельса, ни Леонида Когана.
Вечером по телевидению рассказали о новой бюрократической сенсации: в Швейцарии, по требованию американских властей, задержали бывшего министра нашей атомной промышленности, Евгения Адамова. Я помню этого амбициозного человека еще с того времени, когда он проколачивал ввоз мировых радиоактивных отходов на территорию России. Теперь американцы обвиняют его в том, что 9 или 10 миллионов долларов, выделенных ими на совершенствование системы безопасности в нашей атомной промышленности, ушли по адресам зарубежных фирм, которые курировал этот министр. Всё началось с проверки счетов его дочери, проживающей в Берне. Воистину, вера у меня только в американское правосудие, ибо понимаю, что наше все постарается спустить на тормозах, чтобы не позорить отечество, как это имело место в случае с Бородиным. Но мы-то чувствовали всегда, что он за человек. Уже вчера по телевидению говорили о швейцарских ошибках, в частности некий Михась, бывший в свое время также героем телевизионных передач, которому швейцарское правительство выплатило в качестве компенсации полмиллиона долларов, теперь уже не может выехать за границу, ему не дают визы. Также и Кобзон никуда не выезжает, думаю, что и Адамов никуда не сможет теперь поехать. Видимо, и в других государствах на бюрократических небесах действует та же система: по закону-то вы, голубчик, вроде бы не виноваты, как адвокаты доказали, но мы-то знаем, что и почему, и потому визу в нашу страну, где и своих жуликов хватает, все-таки не дадим. И на фоне этих событий заявление Путина о нецелесообразности снижения сроков давности по незаконной приватизации, то есть стремление во что бы то ни стало узаконить её, не вполне корректно по отношению к беднейшей части населения России.
Телевидение много говорит о праздновании 60-летия Победы, просто завалили этими разговорами. В то же время так мало осталось у нас ветеранов, а мы даем им... по тысяче рублей. Академик Николаев рассказывал, что ему выделили от Литфонда тысячу рублей, и я себе представил, как надо проехать за ней через всю Москву, а потом еще высидеть в ветеранской очереди, чтобы эти деньги получить. Свистнул бы мне Литфонд прислать человек 30 студентов, дать бы им каждому в зубы по конверту с деньгами - и вези на дом ветеранам. Мы открываем памятники, строим на этом государственную идею, чествуем ветеранов, а через две недели после празднования всё будет позабыто. Такова наша обычная жизнь.
Вечером отвозил диссертацию Петру Алексеевичу Николаеву, он договорился на кафедре, может быть, даже составит сам отзыв. По своей обычной привычке не дремать я, слушая его, подумал: был бы молодым, обязательно сделал книжку с его рассказами, ведь он, на-верное, один из лучших устных рассказчиков, у него память, которой я не обладаю, и бесконечное желание всем поделиться. Я даже выделил три куска, которые считаю необходимым записать.
Первое. О той речи на заседании Академии, которую он подготовил, но не произнес, так как ослабел, лежал недавно в боль-нице, еле выкарабкался, домашние его (в частности Алла, милая молодая женщина, ухаживающая за ним) его отговорили, и слава Богу. Началось с того, что он вспомнил один из вопросов, адресованных Винокурову на пресс-конференции в Брюсселе. Почему, дескать, поэт не владеет английским языком? (Я, конечно, в этот момент сделал стойку.) И Винокуров под аплодисменты ответил, что это осо-бая и счастливая привилегия поэта - многого не знать. Собственно, на этом не знать Николаев и предполагал построить свою речь. Необязательно знать те разговоры между Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем, которые недавно опубликованы, где Сталин сказал, что русским народом довольно легко управлять и господам не надо преувеличивать его личной роли в победе. Не надо знать и иных сложностей нашей истории, в том числе некоторых жестких поворотов ее. Николаев очень хорошо и убедительно говорил об этом. Я не посчитал необходимым все это записывать - не стенограф же я, в конце концов. Вот об этом - не знать, по крайней мере кое-что не доносить до аудитории - Николаев хотел поговорить даже с историками, об-ратиться к ним с таким предложением. Я понимаю, что это довольно смело. А что по этому поводу сказали бы наши демократы?
Вторая история связана с Солженицыным и Залыгиным. Николаев рас-сказал, как Залыгин кричал на Горбачева, когда тот отказался дать разрешение на публикацию произведений Солженицына: дескать, мы доведем до сведения мировой общественности вашу точку зрения! Как отметил ироник Лао Шэ, "на свете нет ничего противнее ответственности", и хитроумный Горбачев делегировал решение вопроса секретариату Союза писателей СССР. Риск был ничтожен, поскольку генсек хорошо знал этих рыцарей сиятельной кормушки. Но первым на секретариате встал С.В.Михалков и, привычно заикаясь, сказал: "Я единственный из пээприсутствующих, кто голосовал тогда за исключение Солженицына из Союза пээписателей, а сейчас я за то, чтобы пээпечатать его пээпроизведения".
И третий эпизод. Он тоже каким-то образом связан с войной и немцами, и Николаев рассказывает его, видимо, со слов С.П.Залыгина. Когда началась Первая мировая война, Николай II собрал 40 или 50 тысяч немцев и сделал из них несколько дивизий, которые послал на фронт. Воевали они хорошо. Во время Второй мировой войны Сталин тоже собрал немцев и... вывез их в Сибирь. Залыгин рассказывал, как на Иртыше топили баржи с этими несчастными людьми.
Домой приехал около 11, вероятно буду плохо спать, после раз-говоров с Петром Алексеевичем у меня всегда бессонная ночь.
Вечером звонила Наталья Дмитриевна Дементьева, вечный ходатай за всех. Я чрезвычайно люблю ее за эту черту. Умерла вдова Даниила Андреева, сына писателя Леонида Андреева и автора книги "Роза мира", не изданной при его жизни, но захватившей внимание многих с 90-х годов прошлого века. Она уже давно ослепла, но тем не менее подписывала письма в инстанции, хлопоча поставить на здании Литинститута мемориальную доску своему мужу, окончившему здесь в 20-х годах первые Высшие гослиткурсы. Боря Тихоненко, подготовивший к изданию Справочник выпускников, считает эти Гослиткурсы, как и предшествующий им Высший литературно-художественный институт, созданный в 1921 году Валерием Брюсовым, предтечами нашего института. Это удлинило бы его родословную более чем на десятилетие, и в 2006-м мы могли бы отметить уже 85 лет от начала воспитания литературных кадров в Доме Герцена.
5 мая, четверг. Последние дни писал письма - Гале Ахматовой, которая пишет мне значительно чаще, чем я ей, а я скорее отписываюсь; Т.В.Дорониной, по поводу передачи радио "Маяк", слышанной мною в машине. У современных средств массовой информации с их интерактивными опросами и обратной связью порой бывают промашки: критики восхваляют одно, а слушателям нравится другое. Так и тут. Слышал восторженный отзыв радиослушательницы по поводу спектакля во МХАТе, игры самой Дорониной - и написал ей об этом. Написал также письмо в Китай, подготовил книжки для отсылки, но наша бюрократическая машина, включая и институтскую, прокручивается так медленно, работа воспринимается не как заканчиваемый в какой-то срок творческий акт, а как некая лента скучных дел, которые длятся бесконечно. Написал также поздравление в Гатчину - у кинотеатра юбилей, который почти совпадает с Днем Победы, разница лет в пять. Написал письмо в Китай, в издательство "Народная литература", шолоховские дни надвигаются, и мы, наверное, их пригласить и всё организовать не успеем.
Потом вместе с Максимом поехали на Новодевичье кладбище на похороны Аллы Александровны Андреевой. У нас со стороны двора висит мемориальная доска, посвященная памяти Даниила Андреева. Я помню, как я, не соглашавшийся на разные мемориальные доски, сразу же сдался, увидев эту замечательной интеллигентности женщину, физически, при полной почти слепоте, беспомощную, с кучей петиций в подрагивающей руке. Если интеллигентность - аристо-кратия бедных, то я такую интеллигентность принимаю. Смерть А.А.Андреевой была трагической - в квартире что-то замкнуло, загорелось, она пыталась подползти к двери, чтобы уйти от пожара... И представить себе невероятно ужас старого слепого человека!
Итак, повод очень грустный, но приехали немножко рано. За 15-20 минут мы с Максимом обошли большую часть нового отсека Новодевичьего. Здесь лежат люди, хорошо мне знакомые, их жизни составляют часть моего духовного существования. В юности здесь все было для меня легендой - Гоголь, Станиславский, Собинов, Аллилуева... Теперь лежат хорошие знакомые: Ладынина, Лучко, другие. Вот она, наша подлинная история. Поразило большое количество не по чину монументальных, огромных памятников - в этом есть даже какая-то нескромность, казалось, даже со сто-роны самих покойников, их родни и той группы людей, которые эти памятники воздвигали. Огромный бронзовый памятник, например, поставлен Борису Брунову - ничего подобного нет ни у Маяковского, ни у Москвина, ни у Чехова. Мы попали на кладбище в дни, когда только что прошли какие-то юбилейные передачи об Улановой. Как хорошо сделан ей памят-ник, хотя и крупный, но такой живой! Могила, куда захоронили А.А.Андрееву, в самом конце кладбища, у стены. Здесь кладбищенская тишина, но в этой специфической тишине раздаются чирканье троллейбусных дуг по проводам - это уже из той жизни. Я заглянул в могилу (а это делать опасно) и увидел глубокое, просторное, тянущее к себе пространство.
Наконец, появилась процессия во главе с батюшкой, здесь же, у могилы, отпели усопшую. Было человек сто, лица все смутно знакомые, определенно знакомый только Андрей Битов. Отпевание каким-то образом на меня подействовало. Все очень тяжело, видимо, переживал Максим, он поклонник "Розы мира". Когда служба закончилась, он положил на могилу две розы, красную и белую. У покойной, оказывается, была книга воспоминаний. Я уже давно примериваюсь написать о писательских женах - может быть, прочту книгу Андреевой и напишу обо всех известных мне женах писателей.
6 мая, пятница. Довольно долго говорил с Левой о китайской литературе, а потом, как ни странно, разговор соскользнул на преподавание нашей. У меня уже давно возникла мысль, что наша школьная, да и университетская программа, с ее поверхностным обучением вроде бы всему, это профанация и самого прекрасного, выраженного в слове, и основ педагогики, главная задача которой снабдить определенными навыками молодого человека, соединить его с сегодняшним днем. Мы же, позволяя нашим честолюбивым преподавателям говорить о чем угодно, снабжаем учащихся лишь кучей литературных анекдотов. И в жизнь им идти не с чем. Я считаю, что надо заканчивать эти "разговоры обо всем". Из огромного корпуса русской литературы надо выделить шесть-десять главных произведений и внимательнейшим образом их изучать, медленно с отрывками наизусть, со знанием текста и персонажей. Я готов обозначить этих основных авторов. Бесспорны здесь "Слово о полку Игореве", Ломоносов, наш многосторонний гений, Пушкин, проза Лермонтова, из которой родилась вся русская проза, Достоевский, Толстой, Некрасов, Шолохов. Серебряный век, обэриуты, модернизм, жвачка сегодняшней литературы - все это пусть ищут, если имеют к этому склонность, и изучают сами. Подобный список литературы способен интегрировать и сплотить нацию. Молодой человек будет вооружен не только общей духовной концепцией, которая всегда была у интеллигенции, но и целым рядом речений, образов, моделей поведения. Опять прибегаю к помощи остроглазого Лао Шэ, который будто бы цитирует туземца Кошачьего города:
"...чем вызван крах нашей системы образования? Думаю, что утратой нравственного начала. Едва новые науки появились у нас, как их стали использовать только для наживы, для создания всяких ценных безделушек, а не для познания истин, которые можно передать потомкам. Это подорвало главнейшую основу воспитания - обязанность наставников формировать личность, развивать способность к самостоятельному мышлению... Принципиальности не было ни у императора, ни у политиков, ни у народа - естественно, что страна обеднела, а в стране, где даже едят не досыта, люди еще больше теряют человеческий облик. Но это не оправдывает воспитателей. Они должны были понимать, что страну можно спасти только знаниями и высокой нравственностью... Возможно, я предъявляю к ним чрезмерные требования. Все люди боятся голодной смерти - от проститутки до преподавателя; я, пожалуй, не имею права упрекать их. Однако есть ведь женщины, которые готовы умереть, но не торговать собой. Так почему же мои соотечественники, занимающиеся воспитанием, не могли стиснуть зубы и сохранить в себе хоть каплю человеческого достоинства?"
Кстати, если взять опыт нынешнего Китая, то там школьники читают четыре романа, каждый из которых объемом с "Тихий Дон". А не написать ли мне об этом статью?
Начал перечитывать статью Марселя Пруста "Против Сент-Бёва". Опять река, немыслимая свобода, опять воспоминания о кладбище, где он похоронен, и те же мысли: как такой огромный мир поместился под небольшой могильной плитой? Цитаты.
Вечером по телевидению сообщили еще одну новость о бывшем министре Адамове. В свое время он, оказывается, организовал в Америке, в Питсбурге, некую фирму, которая должна была закупать оборудование для института, коим Адамов тогда руководил. Все очень знакомо, кажется, и бывший министр путей сообщения с сыном тоже образовывали нечто подобное, покупая вроде бы в Японии рельсы. Жаль, что они эту фирму создали не в Америке, тогда, смотришь, и до них бы добрались. Так вот, министр Адамов попутно приобрел в Питсбурге дом за 200 тысяч долларов. Талантливо, что здесь скажешь!
7 мая, суббота. Еще в пятницу посылал Толика купить рассаду: 25 кустов помидоров и 15 - огурцов. Утром же с трудолюбивым и упорным, как муравей, Витей все посадили, полили, теперь ждем урожая. Ездил через шоссе за водой на родник, есть проект возить чистую воду в Москву. От былой уверенности в чистоте и качестве продуктов не осталась и следа, теперь приходится все проверять и следить самому. Большое удовольствие получил, помогая Вите менять чехлы на цепь у мотоцикла. Это мне напомнило мою полудетскую возню с велосипедом сразу после войны. Был один постыдный эпизод: я отрезал от хлебного пайка немножко больше, чем наказывала мама, и продавал это у хлебного ларька на Спиридоновке - копил деньги на велосипедную шину. Какое интересное было время, какие были ожидания, жизнь была впереди!
Полдня просидел, еще раз вычитывая реферат. Неужели все это осуществится? В том, что нового, а может быть, и новейшего материала я набрал и на кандидатскую диссертацию, и на докторскую, у меня не вызывает сомнения, материала даже слишком много, заковыка может возникнуть только из-за более чем раскованного, по сравнению с академическим, стиля. Но здесь меня должен спасти все тот же Пруст и его претендующая на общепринятую научность работа против Сент-Бёва.
8 мая, воскресенье. Дочитывал М.Пруста. Впечатление совершенно новое, автор бесконечен, и с каждым годом я нахожу здесь новые тона. Здесь уже не приходится говорить, насколько это моя литература и мой взгляд на литературу, но как это агрессивно по отношению к сегодняшней постной российской литературе. Естественно, опять отчеркнул много цитат. Самое здесь главное, конечно, борьба с мертвящим, с тем, чем отмечена и сегодняшняя критика и сегодняшняя псевдо-литература, являющаяся на самом деле всего лишь маскирующейся журналистикой. Тем не менее есть в статье места, буквально вызывающие слезы. А не похож ли здесь я сам со своими учениками и хозяйственной деятельностью на Сент-Бёва?
"В течение десяти лет все, что могло быть припасено для друзей, для самого себя, для долго вынашиваемого произведения, которое он, конечно, никогда бы не написал, облекалось в слова и бесперебойно фонтанировало из него. Те кладовые, где мы храним драгоценнейшие мысли: и ту, из которой должен выкристаллизоваться роман, и другую, которую можно развернуть в поэтический образ, и третью, чью красоту однажды ощутил, -- раскрывались им при чтении книги, по поводу которой нужно было высказаться, и он лихо раздаривал самое прекрасное - жертвовал лучшим".
Вечером - дача воистину счастливая зона вне проклинаемого писателем телевидения - прекрасно провели время в бане. Натопили ее до 90 градусов. Как хорошо, что хоть в какой-то области быт отлажен. Бойлер с горячей водой поставили в середине прошлого лета, и оставалось только подключить его к холодной воде. То же и с насосом, который также был куплен раньше. Я с тоской думаю о том, что всего этого изобилия бытовой техники, которая так облегчает жизнь, могло бы и не быть, если бы не поменялось время. Ребята из ЦК заботились, может быть, о главном: о шести сотках, о низкой цене на молоко и на жилплощадь, - но о видеомагнитофоне, ультракоротковолновой печке для подогрева пищи, бойлере для бани они, жившие в окружении среднего мещанского достатка, и не ведали. Я вспомнил крошечную деревянную дачку одного из бывших членов политбюро, затерявшуюся среди огромных дворцов современных воротил жизни, которую видел, когда ездил в гости и на экскурсию в новую жизнь на Рублевское шоссе к Александру Потемкину.
К бане купили за 50 рублей эвкалиптовый веник на обнинском рынке. Ездили туда утром. Другие лица, другой, чем в Москве, темп речи, наконец другие, более низкие, цены. Кстати, решил каждый раз, когда придется ездить сюда на рынок, то в соседнем магазинчике, где продаются электротовары, буду покупать электрическую лампочку повышенного электросберегающего свойства. Пока купил три в прихожую. Электроэнергия - слава Чубайсу! - так стремительно дорожает, что надо экономить везде, чтобы по утрам пользоваться теплой водой.
9 мая, понедельник. Уже в девять часов уткнулся в телевизор. В Москве накрапывает дождь. Путин вместе с супругой - как я не люблю этого отвратительного официально-мещанского лицемерия, когда жен называют супругами, может быть современных демократических деятелей это приближает к осознанию себя владетельными особами? - итак, Путин и его жена Людмила под зонтом, который магически убирался, когда дождичек делал паузы, принимали высоких гостей, президентов и премьер-министров, у 14-го корпуса Кремля (кажется, это бывшее здание Сената, а может быть, то, что при Сталине построено на месте Чудова монастыря?). Гости подъезжали на лимузинах к началу корпуса, еще на площади, и по ковровой дорожке шли по направлению к Спасской башне, к нашему Вовану. Он и его жена - которая, помним, попала впросак со шляпкой на приеме у английской королевы - тут держались с большим достоинством. Я впервые понял, что не зря мы затеяли такое сверхдорогое мероприятие с Днем Победы. Все это немало способствует возвеличению нашей державы. Во всем этом был и другой смысл: показать, что страна как бы вынырнула из хаоса "перестройки". И, в целом, это удалось. Даже те, кто, казалось бы, не жаждали ехать в Москву, в силу обстоятельств были вынуждены это сделать. Зачем же давать дорогостоящий спектакль для малого числа зрителей?
Красная площадь декорирована в духе времени: орден Победы на здании Исторического музея и декоративная стенка, закрывающая спереди Мавзолей В.И.Ленина. Он к этой победе никакого отношения не имеет. Так сказать, щадили деликатность гостей. Приехал, кстати, бывший король Румынии Михай, один из кавалеров ордена Победы. Впереди на синих креслах сидели Путин в центре, Ширак и Буш - по бокам. Так сказать, была представлена новая, как некоторым видится, Большая тройка. Боюсь, что это не совсем так. Вчера, когда показывали прибытие глав правительств и мировых лидеров в Москву, мельком сообщили, что глава Китая прибыл на таком большом авиалайнере, что во Внукове не нашлось подходящего трапа. Сопоставление, навеянное и моими последними поездками в Китай.
В своей речи Путин не упомянул ни имени Сталина, ни имени основателя нового государства Ленина. Между прочим, вопреки политическим соображениям В.В. и мнению М.О.Чудаковой, кажется, в Якутске - передавало вчера телевидение - установили памятник Сталину. У народа своя точка зрения и на жертвы, и на историю. Речь свою Путин произнес, вернее прочитал очень хорошо, он самый лучший из всех лидеров последнего периода в смысле ясного и выразительного чтения речей.
Воистину, кроме гуманитарной причины был повод собирать народ: парад прошел идеально, я бы даже сказал, как при Сталине. Я бы даже сказал, что подобной воинской выправке мог бы позавидовать и сам Фридрих Прусский.
И у ветеранов, которые ехали в автомобилях, и у ветеранов, которые сидели на трибунах, на глазах стояли слезы. Это понятно: им вспоминалось не только величие свершенного, но и их молодость в то время. В детстве я завидовал не столько тому, что они воевали, сколько тому, что прошагали через такие замечательные иноземные страны. Путешествовать было уделом Молотова и Литвинова, сам Сталин сидел сиднем в Кремле. Мог ли я тогда предположить, что увижу и Берлин, и Париж, и Нью-Йорк? Ветераны плакали, я думаю, что те, кого провезли по Красной площади на довоенных полуторках, не считали, что их использовали как статистов. Ведь не каждому довелось по главной, притом пешеходной, площади страны не пройти, а проехать. Но почему одни на трибунах, а другие - на машинах? Одни зрители, другие по-прежнему гладиаторы. Упомянули все-таки имя генерала Варенникова, знаменосца Победы в 45-м, но не показали его крупно. Вот и опять свидетельство, что не умеем мы или не хотим - зависть, боюсь, русская черта - создавать мифы о своих героях. Мельком, на трибуне, но крупно показали Ельцина. Он выглядит радостным душевнобольным, которому пообещали конфетку. Иногда во время трансляции - вели ее двое молодых дикторов и Анна Шатилова и Игорь Кириллов, две советские легенды, которых в свое время поторопились убрать, дабы и своим видом не напоминали об ушедшей эпохе - рассказывали о судьбе того или иного ветерана, звучало это фантастично! В связи с этим вспомнились слова Новодворской: каждому бы воевавшему единовременно по пять тысяч долларов и ежемесячно - по пятьсот. По себе знаю, как трудно доживать, не зная, на какие деньги тебя похоронят
По случаю праздника мой сосед по даче Володя, преподаватель фарси в каком-то военном институте или университете, поднял над своим домиком военно-морской флаг. Он же, между прочим, рассказал, что сегодня включил телевизор с семи утра: поздравляли ветеранов и говорили ветераны. Отчего-то, заметил Володя, почти все ветераны были определенного качества. Ну, может быть, это связано с особой их активностью или живучестью? На это я ответил следующее: в силу ряда обстоятельств наши средства массовой информации почему-то яро доказывают нам совершенно известное: и об активном участии этого народа в войне, и об его исключительной храбрости, известной, впрочем, с библейских времен. Для меня это вне всяких сомнений. Шейлок - это уже обстоятельства жизни в ином времени, которые не отменяют, судя по восстанию в Варшавском гетто, природных качеств. Особенно телевидение проявляет картинную сверхлояльность, обратная сторона которой - ненужная реакция русских зрителей. Этим отличался и показ встречи в Художественном театре, и президента в Израиле, и каких-то вручений в Америке.
10 мая, вторник. Тороплюсь записать вчерашнее впечатление от замечательного концерта, состоявшегося на Красной площади. Это монументально, художественно заострено, невероятно трудно по исполнению. Думаю, что актеров было задействовано не меньше, чем зрителей. Среди актеров, певших песни военного времени, оказалась даже Патрисия Каас. Ее номер и как она покидала Красную площадь на военном джипе с флагом Франции - это художественный апофеоз спектакля. Почти не было наших исполнителей, скомпрометированных эстрадой. Вообще, вчера был странный день: многие из нас вдруг снова почувствовали себя гражданами великой державы, какой Россия уже вряд ли является. Какое родилось вдохновенье, какая гордость за страну и себя!
Довольно рано покинул дачу, потому что решил заехать в Ракитки и посадить там сливы, которые выкопали у соседа. По дороге слушали, как всегда, радио. Это была так полюбившаяся мне передача Гриши Заславского "Культурный вопрос - культурный ответ". Возможно, я ошибся в знаке между двумя понятиями в названии передачи. Сначала шла беседа с неким молодым оперным режиссером, Александром Панкратовым (?). Он экспериментирует в этом искусстве, а мне понравились два его "консервативных" соображения. Первое: сто или сто пятьдесят лет назад все оперные композиторы были современными, а вот теперь пришло время во что бы то ни стало хранить традицию. Второе: современная опера - это современная опера, но зачем Некрошюсу, который эту оперу поставил (речь шла о "Детях Розенталя" в Большом театре), быть таким русофобом? Я просто ахнул от такого попадания в цель. Это основное, чем нынче занимается современное модернистское искусство.
После передачи пошли последние известия о триумфе Буша в Грузии. Некоторые демонстранты, собравшиеся на площади Свободы в Тбилиси, чтобы послушать американского президента, несли плакатики "Буш, помоги Грузии". Да что же это за гордая нация: то просят царя-батюшку взять их под свою опеку, то американского президента принять их в НАТО!
Когда "новости" кончились, Гриша Заславский начал интерактивный опрос слушателей о прошедшем Дне Победы. Большинству, как и мне, все понравилось. Возражала лишь дама, которая живет возле Поклонной горы, - участники тамошней манифестации устроили во дворе ее дома туалет и помойку. А потом в разговор вступила женщина, которая смотрела весь телеконцерт с Красной площади в большой компании, человек из двадцати. Им очень понравилось, но они не приняли появления Аллы Пугачевой в красном "балахоне" и: "слова-то, которые она произносит, непонятны", "она просто всем надоела".
Уже дома вперился в "Семнадцать мгновений весны", которые по НТВ идут серия за серией весь день подряд. Самое поразительное здесь - режиссер этого гениального сериала, Татьяна Лиознова. Как очень серьезный художник она, на первый взгляд, должна была бы отказаться от детективного материала. Сразу ли увидела она в сценарии легендарный фильм, или все получилось случайно? Впрочем, гениальный человек непредсказуем.
В Подмосковье сгорела еврейская синагога. Очень жаль, это уже почти памятник истории - ее построили, тайно, в тридцатые годы, в знаменитой Малаховке. Как всегда, спасали ее местные русские жители, как всегда евреи сказали, что ее подожгли антисемиты. И в Берлине открыли потрясающий памятник евреям, погибшим от холокоста. Лабиринт из бетонных кубов, расположенный на площади, равной почти двум футбольным полям. В этой интерпретации и холокост выглядит по-другому, без какой-то исключительности в своей праведной горестности. Если бы что-нибудь подобное сделать и у нас, записав на глыбах имя каждого погибшего в Отечественной войне.
11 мая, среда. Из того, что не записал вчера. Резкое выступление Путина на пресс-конференции по поводу назойливого канюченья прибалтийских стран в ожидании русского покаяния. Конечно, у меня бытовая точка зрения, к тому же надо помнить, что огромное число наших со-отечественников живет там, поэтому обострять нельзя. Но чего же они хо-тят: чтобы мы покаялись в том, что они не стали немецкой прислугой, а остались нацией, что большое количество эстонцев, латышей, литовцев выучились в Москве, что они через русский язык приобщились к мировой культуре? А если мы не покаемся, что "оккупировали" когда-то Прибалтику на основе пакта Молотова - Риббентропа (который стал ответом на мюнхенский сговор с Гитлером Англии и Франции, согласившихся на аннексию чешских Судетов), они что, откажутся от наших нефти, газа и электричества? В этом они видят смысл библейского мероприятия? Почему же они все так хорошо говорят по-русски? Мы ведь в школе эстонский, латышский и литовский языки не учим, не та, знаете ли, репутация и возможности. А они почему-то стараются, чтобы их дети знали не только английский, но и русский. Может быть, торговать удобней, удобней получать льготы? Путин правильно сказал: "Оставим навсегда эту тему". Так что, прощай, самостийная Прибалтика, живи с миром. По-моему, у Ивлина Во (я, кажется, об этом где-то писал) есть определение эстонцев или латышей как лучших кучеров. Разделяют ли они уверенность фонвизинского Митрофанушки, что везут свой экипаж всегда в нужном направлении?
Ночью мучила бессонница.
Утром заходил Е.Ю.Сидоров. Чувствуется, он обеспокоен слухами относительно моего ухода. Хорошо и по-товарищески с ним поговорили. И он тоже понимает, что многое с моим уходом может нарушиться, рассыпаться, а скорее всего очень быстро перестанет существовать и институт. Вспомнил всю ситуацию с В.Этушем, ректором Щукинского театрального училища, который сидел долго в качестве сначала ректора, потом почетного ректора; вспомнил, что вуз не традиционный, а художественный, то есть относящийся к той сфере, где возраст работает по-другому. В общем, выработали некий план, хотя самое главное - определиться мне самому: чего же я хочу? Я все время прислушиваюсь к себе и пытаюсь понять, но душа пока мол-чит. Как только услышу четкий импульс и прочитаю его - так и пос-туплю.
В два часа поехал в министерство культуры на экспертный совет по присуждению званий и орденов. Я еще раз понял, что такое гласность и публичность. Возможно, планка на ордена и звания была сильно понижена: теперь не надо ни в партбюро рассматривать вопрос, ни подписывать документы у секретаря обкома. За целым рядом решений - лишь чиновничья воля. Но тут, когда Паша Слободкин долго допытывается, на чем, на каком инструменте играет этот выдающийся музыкант, потому что он точно знает, что альтовая группа в оркестре состоит из шести человек, а не из трех; когда Армен Медведев поименно знает всю кинематографию, а руководительница Хореографического училища Марина Кондратова осознает, что после сорока давать балерине, уходящей на пенсию, какое-либо звание просто бессмысленно, - тут возникает определенная ясность. На совете понизили и степень многих орденов, и многие Заслуженные артисты превратились в заслуженных работников культуры.
Уже поздно вечером в институт зашел Максим Замшев, он акку-ратно вводит меня в курс всех дел МСПС. Впрочем, недавно это делал и В.Сорокин. Вот эта рядом лежащая собственность, созданная на наших глазах, эти несметные богатства постоянно искушают почти всех людей. Вообще-то мне, честно говоря, это неинтересно. Интересна была бы, конечно, какая-нибудь работа, но думаю, что в ближайшее время она не предвидится.
В "Московском литераторе" в тот же вечер прочитал очень занятную статью Владимира Бушина "В мире пламенных цидулек", по поводу писем Юрия Бондарева Михалкову. С большим блеском Бушин выковыривает все стилевые нелепицы срочных писем нашего классика. Обидно, когда человек перестает сам себя контролировать, ибо подобное ляпает лишь сознание собственного величия. Единственное, что я мог бы сказать по этому поводу: почему же люди, стоявшие к нему так близко, тот же самый Арсений Ларионов, не могли заметить и устранить эти, как говорил сами знаете кто, "загогулины"?
Иногда очень хорошо читать газеты оптом: у меня на стуле возле кровати лежит "Литературка" уже за несколько недель. Прочитал огромное письмо деятелей искусств по поводу статьи О.Кучкиной в "Комсомольской прав-де" - письмо подписали и Афиногенов, и Богин, и Исаков и многие другие. Это по поводу покойного Владимира Богомолова. Дорогая Оля разыскивает какие-то его тайны - еврейское происхождение, неточности в биографии, претендентов на соавторство, - как будто чьи-то письма или рассказы могут создавать произведения такого уровня, какого достиг он. Это бесстыдная грязная возня, и в роли нечистоплотного журналиста выступает человек, всю жизнь претендовавший на звание драматурга! И в том жанре у нее были несомненные удачи. Но тут ее страсть к сценическому обострению сродни копаниям желтой прессы в подробностях биографий Чайковского, Вийона или Рембо. Угомонись, подруга! Великие люди - как Солнце, они не пострадают от лишнего пятнышка, обнаруженного бесцеремонным папарацци. А ведь какая красивая была в юности девушка! И умненькая. Чего на жизнь обижаться?
Тут же, вечером, прочитал в другом номере "Литературки" две полосы неоконченного романа "Форсирование Одера". Вот так, дорогие друзья! Казалось бы, из плохонького стиля, из канцеляризмов, прика-зов, случайных слов персонажей писатель сделал удивительно живую и увлекательную картину: неразбериха усилий, случайных обстоятельств, крови, военного подвига, молодости, усталой барственности. Абсолютно уверен, что ничего подобного по объему и слитности кинематографу не доступно. Я просто захолодел, когда прочитал это. И еще обрушилось мое построение относительно остро-стилевой литературы - вроде бы невысокий стиль, но какого высокого качества литература! Чего уж здесь говорить о национальности, о прошлом, о влияниях и прочих обломках пошлого дамско-ничтожного литературоведения.
Из "незафиксированного" вчера, но начатого обдумыванием раньше: каждый раз возвращаюсь и возвращаюсь к "Семнад-цати мгновениям весны", и кажется, теперь понимаю почти всё. В предпоследней серии фильма есть провидческие кадры, когда гестаповец Мюллер говорит, что единственно живая идеология в будущем - это идеология нацизма, и когда кто-то под-нимет руку со словом "Хайль!", чтобы прибавить к нему имя какого-нибудь вождя, - это значит, пришел нацизм, диктатура, милитаризм. Выходит, был не последний нацизм и не последний тоталита-ризм. Продолжать мысль не буду.
Часов в десять уже спал. В три зашла В.С. и выключила у меня телевизор.
Кстати, ее прошлогодняя эскапада с Домом творчества кончилась до-вольно скверно: в этом году ей внезапно отказали, хотя согласие было ранее получено. Это, конечно, месть за статью. Вчера же я подключил к этому бывшего министра кинематографии, но Дом творчества, вернее его директор, держится. Дело привычное и расхожее - обыч-ная административная месть.
12 мая, четверг. Я опять завален кучей литературы и "объектов" на премию Москвы. Среди прочих все та же Ветрова. Ей уже надо давать премию просто за настойчивость, и на следующий год, если все будет в порядке, так, наверное, и сделаем, присоединив к ней еще пару ребят из поэзии. Премия Москвы постепенно становится неким легкодоступным источником. Привезли, например, три кассеты, связанные с Московским международным фестивалем им. Михоэлса. Здесь много всего, но в том числе "Еврейские мотивы в мировой культуре" ГАБТ России и гала-концерт "Да будет мир!", посвященный 55-летию государства Израиль... Я еще не смотрел, может быть, это материалы и стоящие сами по себе, но, конечно, они вторичны, скорее организаторская, чем творческая, деятельность. Восхищает позиция подателей, полная их уверенность в том, что именно это достойно, а ведь сколько разных других фестивалей было, и никто из устроителей такой инициативы не проявлял. На столе лежат и книги Романа Сефа, его стихи, многие из которых я читал, и это всё крепко, с мыслью и душой. Я также прочитал и книгу Борташевича, совсем не только собрание рецензий по Шекспиру. Какой наблюдатель, какое перо, какой журналист! И во-обще, сколько всего интересного. Обязательно все это прочту. Обрадовало меня еще одно представление, но оно, кажется, идет по линии пропаганды, - газета "Экран и сцена", где выделены Авдеенко, Уварова и Дмитревский. Для меня бесспорно одно: без Саши Авдеенко все бы исчезло, а после падения читательского интереса к "Со-ветской культуре", что произошло с приходом нового редактора, именно эта газета продолжает быть и оперативной, и читабельной.
Весь день занимался вопросами, связанными с учебным процессом, в частности удалось почти целиком собрать перевод на английский нашей кафедральной книги "Портрет несуществующей теории". Что-то перевели в Ирландии, наши переводчики свой кусок сделали сами.
Вечером - скорее отдавал долги, нежели из интереса - поехал на дискуссию, которую в Доме литераторов затеял Гусев. Были Жанна Голенко, Максим Замшев, Толкачев со своими заочниками, которые, конечно, крупнее, чем мои "семинаристы". Были даже участники слёта "Дети солнца". Думал, просто табельное мероприятие, но оказалось очень интересно. Сидел без блокнота, ничего не фиксировал, но постепенно в моем сознании стал даже не формироваться, а формулироваться этот самый срез - молодая проза, проблемы интернета, как бы литература для всех, проблемы небольших объединений со своими вождями, своей литературой, способами, как в нее пробиться. Это, конечно, одна из главных проблем.
Приехал домой в 11, видимо зря наелся перед сном, через два часа проснулся и до пяти бодрствовал. Прочитал новый рассказ Юры Глазова. Все, казалось бы, у него по делу: есть история жизни, важные и интересные эпизоды, Юра всё перечел, все знает, стиль довольно чистый. Но это, в общем, не более чем умная беллетристика. К сожалению, большего ему не дано. Хотя, может быть, и выбьется...
В телевизоре шел американский фильм "Сани" - о мальчике, который обслуживает старых дам, и о его де-вочке, обслуживающей пожилых мужиков. Такая трагически усталая жизнь, где люди не могут выбраться из круга, определенного соци-альной средой.
13 мая, пятница. Вчера давала свои стихи Мамаенко, я их прочитал, показал их Максиму, и тот меня просветил. Конечно, это все не бесталанная вязь образов, но большая поэзия всегда должна быть жестко структурирована. Этого нет. Боюсь, что линия на классические русские образцы с уходом Кузнецова у нас теряется. Вся моя надежда теперь на Куняева, Кострова, из молодых - на Тиматкова. На это надо настраивать и Арутюнова. Максим, вообще, со мною много говорит о поэзии. В частности о русскости: например, Пушкин для него - поэт, ориентированный именно на Запад.
Утром звонил Юрий Иванович Бундин, продолжающий (не потому что он мой хороший знакомый, а потому что проникся этой идеей) лоббировать Литинститут. Мы ведь остаемся в самой невыгодной, среди творческих вузов, позиции: у нас нет ни готовых картин, ни этюдов, как у художников, ни возможности продемонстрировать владение инструментом, как у музыкантов; чтобы мы показали себя, нужно время. Он говорил о президентском гранте в Администрации. Договорились, что я напишу большую докладную записку относительно помощи литературе. У меня есть несколько мыслей, в первую очередь - прекратить кормить фонды и другие организации, а возвращаться к тем формам, которые продумала еще советская власть: консультационные пункты, не роскошные липкинские слеты с одними и теми же персонажами, а провинциальные семинары, недорогие семинары в Литинституте - и прочее, и прочее. Это уже показало свою результативность. Откуда вышел Распутин? Вот так-то.
14 мая, суббота. Хотел утром разобрать все бумаги, но вспомнил о статье для журнала "Российская Федерация". Румянцев, который так хорошо сделал интервью со мной в прошлый раз, в жанре статьи чего-то не дотянул, да и я, видимо, не сосредоточился. Теперь глянул, там явно чего-то не хватает, и все утро сидел и добавлял, уточнял, ставил акценты. Уже к вечеру, после окончания семинара, когда набили текст на компьютере, и я еще раз его перечел, позвонил Румянцеву и попросил перенести встречу на утро понедельника.
В час тридцать начали семинар по первой главе романа А.Упатова. Эту главу, хорошо и сильно написанную и плотно населенную, прочли все. Здесь много внешне похожего на стилистику Достоевского, и к этому все привязались. Для меня, при всех недостатках работы, Леша - законченный писатель. Написать под Достоевского это одно, но думать интенсивно и объемно - а в этом Леша с классиком схож - это другое. Так в моем семинаре умеют не многие. Прием достаточно обнажен: два друга, Борис и Глеб - аллюзия с нашими святыми не прячется, - здесь же героиня, чем-то схожая с героинями Достоевского. Я давно уже заметил, что Леша не истерически, но глубоко и искренне религиозен. Это чувствуется и по роману. Уже в первой главе появляется и священник, и произносит проповедь. Вся эта линия довольно естественна, по крайней мере не менее органична, чем в последней повести В.Распутина. Все действие происходит то ли в маленьком подмосковном городе, то ли на столичной окраине, где жизнь отчуждена от центра. Публицистичности или политики впрямую нигде нет, но от этого вещь не становится несовременной. Я абсолютно уверен, что автор и защитится успешно, и большим писателем станет.
После семинара ходил на почту и отослал 37 экземпляров своего реферата. Восхитился замечательно и быстро работающей приемщицей. Сдав конверты, в ларьке напротив купил полкило клубники и отнес на почту.
Вечером долго сидел над статьей о культуре для парламентского журнала.
15 мая, воскресенье. Все же поехал утром на дачу и часа три возился с кустами черной смородины. Хотел было уезжать в Москву только в понедельник утром, но вспомнил, что дома ждут документы к коллегии министерства культуры. Как же здесь хорошо! Занимался тем, что окапывал кусты черной смородины и потом сыпал кругом навоз. Ел суп, который, как всегда в пятницу, приготовила для дачи В.С. Какая же она молодец, что успевает все это сделать! Собака лежала на траве, греясь на солнышке. Как и мои, силы ее убывают, она уже не бегает по участку, но, если надо, встанет и гавкнет.
Днем В.С. позвонила по сотовому телефону и, плача, сказала: умерла Гундарева, ей было всего 56 лет.
Вернулся в Москву только в десятом часу. По телевидению рассказали, что состоялась большая демонстрация молодежного объединения "Наши". Естественно, студенчество. Свезли с разных сторон, наказали, как себя вести, раздали майки. Ух, как все сейчас дерутся за молодежь! Вчера А.Е.Рекемчук говорил о замысле журнала "Первокурсник", деньги на него вроде бы обещал Конгресс интеллигенции. Но продолжу о "Наших". Конечно, против них выступили лимоновцы, и полтора десятка агрессивных нацболов забрала милиция.
16 мая, понедельник. Иногда возникают такие события, которые, с одной стороны, можно определить двумя строками. Состоялась-де коллегия министерства культуры, на которой рассматривался вопрос художественного образования, вторым был вопрос развития телевизионных систем. По cути, верно. Но вот когда люди начинают что-то на эту тему говорить, понимаешь, как всё объемно и невероятно важно для всей страны и как опасно, не разобравшись в этом детально, принять решение. Тогда становится ясно, что тема, конечно, не укладывается и в абзац.
На коллегии присутствовал министр образования Андрей Александрович Фурсенко. По первому вопросу он говорил самым последним. Не помню кто перед его выступлением сказал: "Мы привыкли говорить среди единомышленников", - Фурсенко с места не без горечи сострил (имея в виду себя, свой образ в зеркале СМИ): "А этот, мерзавец, пришел..."
Коллегия началась выступлением М.Е.Швыдкого. Его ведомство, кстати, сделало очень хорошую справку. Швыдкого, в основном, беспокоило то, что исчезает непрерывность в художественном образовании. Если взять за основу поразительные успехи на мировых эстрадах наших артистов, а значит и преподавателей музыкальных, театральных и балетных училищ, то, по мысли Швыдкого, это объясняется тем, что люди были связаны со своей профессией с детства, особенно в музыке. Детская музыкальная школа, среднее музыкальное училище или музыкальная школа при консерватории, потом консерватория. Теперь же часть детских музыкальных школ практически рухнула. Есть закон, по которому государство отказывается финансировать этот этап образования, и он весь уходит или на самоокупаемость, или на обеспечение муниципальной власти. А муниципальная власть не всегда имеет деньги, чтобы содержать подобные школы. Сейчас платят родители, деньги небольшие - 100-200 рублей в месяц, но это немного для Москвы, для крупных городов, а для провинции это деньги иногда непосильные. Для того чтобы культура в её высших проявлениях функционировала, чтобы музыканты во фраках играли на сцене, а в зале их слушали мужчины в строгих пиджаках и дамы в открытых платьях, нужны не просто музыканты, но музыканты редчайших специальностей. В Красноярске, по словам Швыдкого, один хороший кларнетист - на два городских оркестра, а выучить специалиста, когда такой инструмент, как фагот, стоит 15 тысяч долларов, очень трудно. Но на фаготе или флейте, как и на скрипке, надо обучать играть с юных лет. Музыкальные школы подчас лишены таких инструментов. За Уралом, например, xopoшую флейту или кларнет найти довольно сложно. Тем не менее дети должны иметь равный доступ к образованию.
Швыдкой, как основной докладчик, коснулся главной проблемы: высших художественных заведений. Потребности в технике здесь удовлетворяются на 7-8 процентов, в лучшем случае на 10, то есть - по деньгам - сколько нужно на ремонты. В искусстве ведь важно не то, чтобы ты имел высшее образование, а чтобы ты умел, а высшее образование сейчас можно получить, зайдя утром в институт, а вечером из него выйдя с купленным дипломом. Рассказывали случай, когда к Сванидзе пришла девушка с дипломом телевизионного диктора и требовала для себя работы. Проблема уровня художественного образования - я знаю это по нашему институту - заключается в том, что платных студентов становится все больше и больше. Уже отмечено, что если таких людей сo средними способностями на семинаре более четверти, общий уровень немедленно снижается. Собственно говоря, это и были основные тезисы, с которых началась дискуссия. Мне все время хотелось влезть в нее еще и с литературным направлением, но я чувствовал, что это неуместно. А в литературе происходит то же самое: исчезли консультационные пункты, исчезло рецензирование в журналах, ог-ромному количеству любителей теперь не с кем посоветоваться.
Было несколько очень занятных выступлений. Николай Александрович Саянов, ректор Российской академии музыки, человек, видимо, очень наивный, стал объяснять министру образования, что такое искусство, хотя для нас, мол, это все прописи. Думаю, что министр сам по себе воспринять это не вполне мог, так как объяснение не укладывалось в его рациональную систему взглядов. В своем выступлении Андрей Александрович говорил о рынке, о заказе общества, о социальном заказе, о заказе рынка. Мне кажется, в его сознании полностью отсутствует мысль, что художник может сам создать себе такой заказ. Кто заказывал "В поисках утраченного времени" или "Улисса"? При этом мы услышали очень интересные сведения относительно обучения в военное время. Была произнесена и фраза, которая, как некоторые черномырдинские высказывания, могла бы войти в сокровищницу русских речений: "Наибольшие доходы приносит эксплуатация пороков".
С любопытным соображением выступил проректор Академии русского балета имени А.Я.Вагановой Алексей Дмитриевич Фомкин, человек сравнительно молодой, лет 35-40. Здесь столкнулись два обстоятельства: с одной стороны, непрерывность образования (например, балетного, которое получают с 7-8 лет), с другой - формализованный результат, когда после окончания хореографического училища балетная танцовщица или танцовщик могут сами вести весь сложнейший репертуар, и такое бывало. Но они, являясь артистами высшей квалификации, образование тем не менее имеют среднее. Вот где нужно звание бакалавра! Не привожу многих цифр, многих, даже трагических, вещей, связанных с низкой зарплатой преподавателей, когда со студентами, особенно в центре, крупные мастера работают исключительно из собственного профессионального интереса.
Александр Семенович Герман, директор столичной музыкальной школы N8, привел поразительный факт, способный усовестить наших правительственных чиновников, если они все же сраму имут. В 41-м году эта самая школа, как и все музыкальные школы Москвы, была законсервирована, но неработающие преподаватели получали половину заработной платы. Зато к 44-му году все подобные школы уже действовали на полную мощность. Главная мысль Александра Сергеевича была, однако, не в этом: он утверждал, что надо не только развивать художественное образование, но и поднимать культуру слушателя: "Нам не нужно 300 тысяч пианистов, а нужно 200 миллионов образованных в музыке людей". Собственно говоря, в этом смысл художественного образования, не позволяющий отдавать все на откуп будущим пианистам.
A.M.Смелянский тоже говорил о рынке, но я в этот момент перешептывался с О.Б.Добродеевым, руководителем ВГТРК, и не все слышал. Впрочем, одну фразу уловил: у него в попечительском совете училища, видите ли, состоит Греф, и я с места бросил: "Грефов на каждое училище не напасешься".
А.А.Фурсенко начал-то свое выступление со слов восхищения демократизмом Соколова: дескать, сам он у себя на коллегиях разрешает говорить не более 7 минут. Я полагаю, что это и разные характеры, и разные подходы к предмету. Следующий тезис: все мы граждане России, и надо соотносить решения с интересами страны. Вот внутренний корректор реформ. Я-то готов это делать, и в войну народ именно с этим всё и соотносил, а вот сейчас с интересами Ходорковского и Фридмана я соотноситься не хочу. Дальше министр Фурсенко привел цифры достаточности бюджета на образование: по крайней мере: с 2000 года он вырос в 4 раза. Мысль о необходимости следовать Болонским процессом министр подкрепил так: это, дескать, не требование Запада, а потребность мировой культуры. Он говорил об огромном числе студентов в стране, причем отметил, что 4 года подряд у нас школу заканчивает меньше людей, чем принимается затем в институт. Не за счет ли новых фирмачей, которые пинками гонят своих отпрысков в платное обучение? Лучше молодежь, пока в ней бродят гормоны, держать в школах и институтах, чем на улицах. Она ведь и взбунтоваться может! Мысль министра: сейчас этап всеобщего высшего образования, хотя оно может оказаться как бы в камере хранения, но пусть будет, воспользоваться им можно потом, когда возникнут условия. Из интересных фактов приведу один: в Краснодаре или в Ставрополе 75 кафедр преподают экономику, но во всем крае всего 25 докторов экономических наук. Кто же учит студентов? Теперь некоторые цифры: государство тратит на высшее образование 60 млрд. рублей, еще 60 млрд. на него идет внебюджетных средств, и еще не менее 60 млрд. - по чувствованию министра - высшее образование получает в виде взяток и доходов от репетиторства. Тут я подумал, что и в доходе от репетиторства, и во взятках наш институт обойден судьбой: кто, интересно, занимается у нас репетиторством?
Далее - удручающие цифры по телевидению: оборудование старое, оставшееся еще от советской власти, есть отдельные системы, которые могут рухнуть в одно мгновенье, об этом писалось в записке премьер-министру. Того и гляди может сойти с орбиты какой-то спутник, и если его срочно не заменить, то катастрофа может произойти в любую минуту. Я понимаю, что если спутник сойдет с орбиты, и мы не покажем какой-нибудь чемпионат по футболу, то это может быть чревато революцией. Народ дичает и возвращается к римским нормам: хлеба и зрелищ! Но всё это от меня далеко, значительно интереснее разговор с сидящим рядом О.Б.Добродеевым. Шепчемся. Его мысль: в наше время, при уровне нашего образования и культуры, при мало внятной для народа политике, единственное, что стягивает, как обруч, всю страну, - это телевидение, ничего другого нет. Если бы не телевидение, мы давно говорили бы на разных языках. Газет, властителей дум, ведь тоже практически нет. При всеобщей нехватке, начиная от солнечных дней до сытного у всех пропитания, даже показ зеленого поля, по которому бегают футболисты, - это уже средство от стресса, возможность не окончательно погрязнуть в пьянстве... Американские фильмы занимают лишь 10 процентов их прежнего эфирного времени, сегодня все хотят видеть отечественные сериалы. Говорили о цифрах отката и дохода при реконструкции телевидения и подающих сетей; в этом случае, говорит О.Б., это 10-I5 процентов, а вот в строительстве она поднимается до 50. Я пытался защитить чиновничество, у меня были свои резоны, но, видимо, О.Б. долго размышлял об всем этом и привел такой пример: был знаменитый в России взяточник А.Меньшиков, но пропорция его государственного и личного интереса была, приблизительно, такая: 80 на 20. Теперь же чиновник, если не всецело сосредоточен на себе, то собственные интересы при решении любого делового вопроса составляют у него до 80 процентов.
Коллегия продолжалась четыре часа. Разошлись мы только в два часа дня. Даже выслушивать всё это было очень тяжело. Поехал в институт.
История с "Нашими" получила продолжение. У кремлевских чиновников, видимо, все разбито по разным департаментам: один департамент вербует буржуазную молодежь, другой занимается свободой слова... Сегодня по "Маяку-24" народ так определенно высказывался по поводу этой оголтелой акции, что можно было только удивляться его разумности.
17 мая, вторник. Каждый день что-то методически делаю, смотрю, поправляю, готовлю. Волнуют три нерешенные проблемы. Наверное, все же вместо докладной записки в администрацию президента о помощи нашим студентам и о положении в литературе напишу статью. Все никак не могу подступиться к вопросам о новом здании, боюсь, это мне не по силам, для противления нашей молодой бюрократии нужны такие же, как у нее, наглые молодые силы. Волнует меня и квартира Миши Стояновского. Все это - в подсознании.
На семинаре занимались рассказом Антона Соловьева ......... Семинар прошел довольно быстро, рассказ у Антона превосходный, народный, ясный, из его, казалось бы описательной, аполитичности появляется тяжелая современная жизнь простых людей. Интересно, что все происходит как бы в туристской зоне: Беломорье, Карелия. Сталкиваюсь с тем, что хороший рассказ в передаче пропадает, а плохой становится лучше. Поражает у Антона еще и то, что из рассказа исчезла его детскость. Мне кажется, это лучше, чем Юрий Казаков, здесь меньше литературы, больше жизни.
Под конец дня вдруг внезапно появился Илья Кириллов и соблазнил сходить с ним в кино на немецкий фильм "Академия смерти". Это учебные заведения для молодежи при гитлеровском режиме, в которых готовили будущую командную элиту рейха. Сюжет довольно банальный: мальчик из рабочей семьи встречается там с сыном гауляйтора, так сказать стихийным носителем гуманизма. Хорошие актеры, ясная режиссура, увлекательно. Главное, это точный быт и обстановка подобных заведений. В аннотации сказано, что вне поля искусства подобные заведения долгое время оставались потому, что многие воспитанники их до сих пор занимали ключевые позиции в современной жизни Германии.
18 мая, среда. На работе посмотрел фильм Гали Евтушенко "Двойной портрет" - это параллельный рассказ об Эйзенштейне и Мейерхольде. Естественно, на фоне эпохи. Откопано много интересных деталей, фотографий, сведений. Не случайно Галя сделала фильм из "эпизодов" и "двух постскриптумов". Для того чтобы сделать фильм более цельным, нужен другой, менее суетный, характер. В общем, фильм получился, хотя в освещении всей эпохи такая грубость и телевизионно-газетная прямолинейность, что не понимаешь: или это глупая голова, или сознательное и коварное невежество.
Вообще, последнее время, наслушавшись телевидения и зная подловатый характер нашей интеллигенции, все больше и больше убеждаюсь, что настоящую позицию Сталина мы не знаем. Была, наверное, у него какая-то внутренняя аргументация. Чего стоит, например, его фраза, что ошибка Грозного была в том, что тот не истребил все пять знаменитых боярских родов. Отродье всегда будет шипеть. Знал, должно быть, про нашу интеллигенцию, чего она и сейчас о себе не знает. В момент формирования империи, а особенно новой, социалистической формации, нация должна быть как монолит, а интеллигенция ведь всегда слишком разговаривала, слишком много сеяла, не собирая потом... Даже я мальчишкой помню, как зло и отчаянно мой собственный отец говорил о Сталине, называя его "кинто"... Какому режиму это понравится? Только вороватому, у которого брань на вороту не виснет. Моисей 40 лет выхаживал народ по пустыне, чтобы поколения сменились, Сталин добивался этой смены другим путем.
Обидно, что от кинематографа на комиссию не поступило ни одного серьезного большого художественного фильма. Большой стиль постепенно выветривается из нашего искусства.
Сегодня вышла статья о Володе Андрееве в "Литературной газете". Дали половину полосы. Вечером по этому поводу позвонил Артем Захарович Афиногенов. Вспомнил и другую мою статью, про Париж. Говорил о легкости и о том, что это, по его мнению, настоящая писательская статья со свободой и с языком. Я же, в свою очередь, вспомнил, как Артем Захарович отправлял меня во Владивосток в 91-м году на празднование юбилея Фадеева. Замечательно поговорили, осудив и "наших" и "ихних".
В "Литературке" я еще увидел статью Ф.Ф.Кузнецова о Шолохове. Почему о самом знаменитом русском писателе ХХ века должен писать самый скучный и скомпрометировавший себя как лизоблюд и прихлебатель критик?
19 мая, четверг. Сегодня утром должны ставить в Ракитках дом для С.П., и я, предупредив всех, что беру творческий день, повез на своей машине нового домовладельца на место встречи с рабочими. Дом он взял себе необыкновенно дешевый и простенький. Предварительно, как и многим из наших до него, дали ему беспроцентную ссуду. Как он только будет расплачиваться, не знаю.
Ракитки расположены сразу же после роскошного, с буржуазным размахом, поста ГАИ. Сооружен он тут потому, что рядом въезд в анклав знаменитых правительственных дач, почти анонимно называемых Архангельское. Здесь, кажется, живет вице-спикер думы Л.К.Слиска и даже премьер Фрадков. Из-за этого-то, именно у Ракиток, разыгралась совершенно отвратительная сцена. Я бы, может быть, всего и не заметил, если бы ехал в потоке. Мы-то все думаем, что пробки на дорогах возникают мистическим образом. Но здесь все было очень прозаически и очень по-советски: кого-то ждали - милиционеры в лимонных жилетах торчали почти на каждом углу. Как раз напротив моей машины стоял один из них, постоянно переговариваясь с постом, и я находился как бы в эпицентре события. Неужто летом такое происходит здесь каждый день? Транспорт, несколько сотен машин, пассажиры которых торопились на работу, держали более получаса в ожидании, когда важные чиновники, чистые, выспавшиеся и благоухающие, не желая ни одной лишней минуты ехать по жаре, помчатся к Москве - в Думу, в совмин, в министерства - по освобожденной им угодливой милицией трассе. Но вот какая интересная деталь: и водители, и пассажиры уже стали не те. Какую же гудню подняли все водилы! Абсолютно не стесняясь и не боясь стоящего перед ними с жезлом распорядителя движения.
По совпадению, радио в этот момент рассказывало о водителях машин с правым рулем, которые в ответ на угрозу запретить регистрацию такого транспорта начали свои пикеты и сходки. Россия единственная в мире страна, где оба типа машин - с правосторонним и левосторонним управлением - разрешены. Радио относится к ним вполне лояльно, есть даже сочувствие, потому что, дескать, половина Дальнего Востока, а уж Приморский и Хабаровский края целиком, оснащены подобными машинами, вывезенными за четверть цены из Японии. На дорогах они, конечно, представляют собой определенную опасность, но наше время отчетливо показало, что нахрапом, искусственно собранной массовостью можно добиться от власти и неправого решения. Тут же радио посетовало, как медленно судьи читают приговор Ходорковскому и Лебедеву: сторонникам олигарх уже наскучил, а недоброжелателей человека, недоплатившего в казну миллионы налогов, становится все больше. Радио также сетует на большое количество пострадавших во время бунта в Андижане. На активной массовости платных энтузиастов строятся все бархатные и оранжевые революции. Что бы там ни произошло, я хотел бы посмотреть на действия Буша, если бы толпа попыталась освободить какую-нибудь тюрьму или захватить какой-нибудь провинциальный американский "Белый дом".
Вечером прочел письмо Марка Авербуха. Это, пожалуй, единственная переписка, которую я сейчас регулярно веду. Меня поразил в этом письме замечательный абзац, являющийся ответом на мои стенания оставаться ли мне ректором, или нет.
"...Отвечая на "мысли" по поводу "бросить" институт, скажу следующее. Моя личная жизнь после ухода на пенсию стала неизмеримо насыщенней, интересней, раскрылись невидимые ранее перспективы и горизонты. Ведь наши пристрастия к книгам идеально подготовили нас к этой золотой поре бытия, нам не нужно теряться в догадках, чем бы занять себя.
Вам себе ничего уже "доказывать" не надо - ни на писательском, ни на преподавательском, мастерском - поприще. Я слежу за комментариями Ваших "семинаристов" по интернету и характеризовал бы чувства, высказанные в них, как "уважание" - смесь уважения и обожания. Ваш главный противник сейчас - текучка, рутина бюрократической мясорубки. Избавившись от этого бремени, Вы несоизмеримо обогатите качество жизни и в смысле времени, и в разнообразии творческих проектов, т.е. именно то, о чём Вы и пишете в своём письме.
Один из "авантюрных" замыслов - лекции за границей. Мне кажется, что у А.Битова есть серьёзные связи с американскими славистами, может он что-нибудь Вам подскажет, а уж я бы здесь расстарался Вам помочь, чем только могу".
20 мая, пятница. Вчера вернулся домой только в десятом часу вечера. Пока рабочие ставили дом, я сидел работал, что-то читал, потом готовил им еду. С.П. ездил принимать экзамены в аспирантуру, но уже к двум часам вернулся, опять с большой сумкой продуктов. Работяг с шофером шесть человек, все они, кажется, украинцы. Хотя домик довольно небольшой, но работы много: надо было вручную разгрузить машину, вынуть из нее цементные блоки, на которые, как на фундамент, стал дом, снять панели, детали, жесть на крышу, уже готовое крылечко, одним словом все, включая стекло в отдельном ящике. Я еще раз убедился в сложности, даже дикости сегодняшней экономики. Тот, как мы считали, "звериный оскал капитализма", которым характеризуется американское общество, обернулся теперь своим несвежим личиком к нам. Он дышит смердящей пастью, в первую очередь идет жуткая эксплуатация рабочей силы. Дом стоит 65 тысяч, из которых пятеро рабочих, собиравшие его с девяти утра до часу ночи, получат 5 процентов, то есть 3 тысячи 250 рублей на всех. Нужно еще учесть, что их рабочий день был начат до рассвета, поскольку встреча у нас была назначена на 8.30, а им ехать из загородных Бронниц. А мы еще говорили об эксплуатации в Америке пуэрториканцев! Я прикинул стоимость дерева, досок, дешевой жести на крышу и прочее - вот она, сверхприбыль в строительстве! Это меня просто потрясло.
Ребята рассказывали - это в передаче моего шофера Анатолия, который оставался с ними до окончания работы, - что сплошь и рядом на сборке их не кормят, могут даже не позволить вскипятить чайник. Очень хорошо отзывались обо мне, который с ними возился и ублажал обедом, и совсем обалдели, когда узнали, что я писатель и руковожу институтом. С.П. через Анатолия дал им еще 1000 рублей. Если говорить об общем наблюдении - жизнь столичного трудового человека тоже ухудшается. Но все-таки москвичи живут в совершенно иных условиях.
Кстати, еще один пример. Это уже из рассказов С.П. В пятницу днем он поехал отвозить деньги за комплектующие. Одна из привлекательных сторон фирмы - предоплата не больше четырех тысяч и основные деньги вносятся лишь после окончания сборки. Так вот девушка, которая принимала эти деньги - у С.П., как и у меня, есть определенная страсть к журналистским расспросам, - рассказала, что она в этой фирме уже больше пяти лет, получает 10 тысяч рублей, но работает - это опять капитализм - без отпусков: уйдешь в отпуск, возьму новую, говорит хозяин.
На работе все, как обычно: ездил в общежитие, разговаривал с Альбертом Дмитриевичем про обустройство там точки общепита, звонил Вере Константиновне Харченко в Белгород, продиктовал Е.Я. письмо Марку Авербуху.
Дорогой Марк!
Получил Ваше большое письмо, но, каюсь, кажется, я видел и неотвеченное предыдущее, маленькое. У меня в ректорате уже появилась папка с нашей перепиской. Должен сказать, Вы здесь, конечно, имеете пальму первенства. Я часто веду с Вами мысленные диалоги, но ведь я много пишу, поэтому на письменные высказывания времени остается меньше. Вообще, в сутках всё менее и менее видятся те окна светлого и неза-мутненного молодого сознания, из которого раньше состоял весь день, и в эти оставшиеся окна теперь и приходится что-то помещать. Много сил у меня отнимает Дневник, даже не физических - в конце концов, час-полтора, чтобы просидеть за компьютером, всегда найдутся. Но уже в продолжение долгого времени я каждый день строю как рас-сказ, а это отодвигает в сторону различные другие планы.
Внутренне готовясь к "свободе", я завел книжку с будущими сюжетами. Но бу-дущие сюжеты, как правило, воплощаются лишь в мыслях. Пока у меня, можно сказать, идет покаянная серия, но здесь фактов меньше, чем хо-телось бы, - это большое эссе о воровстве. Всё мое воровство закончи-лось в молодые годы, а дальше ничего, что накладывало бы черный отпечаток на душу, не находится, даже в литературе ничего не смог украсть, кроме одной фразы: "Дело рассматривалось в Сенате". Довольно рано я узнал, что Сенат в России был высшей судебной инстанцией, и мне это так понравилось, что я вставил эту фразу в свою повесть "Живем только два раза".
В Вашем письме я отложил для себя связь с дирекцией банка на бульваре Осман; доберусь и до Пробковой комнаты, доберусь и до номера, где скончался Оскар Уайльд. Но объясните мне, почему это нас так интересует? Почему мы хотим вдохнуть воздух этих апартаментов? Я вспомнил недавнее посещение кладбища, где похоронен наш с Вами любимый пи-сатель Марсель Пруст. Под камнем, величиной с мой письменный стол, покоятся шесть человек его родственников и он сам. Ну, как они там поместились, если в моем сознании он уже занимает половину (а в сознании литературы этот человек занимает целый материк!)? Неужели мы все живем мифами?
В Вашем письме, дорогой Марк, мое внимание привлек эпизод с чтением газеты в Харькове. Жизнь вообще полна таких скрытых предостережений, намёков и совпадений. Вы "нарвались" на крошечный некролог "В Париже скончался русский писатель Иван Бунин". Верное соображение, что в наши годы было очень важно не то, что скончался он в Париже, а то, что скончался русский писатель. Это была, если хотите, форма гордости для России... Мне есть что представить Вам в ответ. Я хорошо помню зимний день со снегом в Москве, угол улицы Малая Никитская со Скарятинским переулком, там на стене одноэтажного дома, где помещалось, естественно без вывески, районное отделение Комитета государственной безопасности, была вывешена "Литературная газета". И что, Вы думаете, я запомнил в ней тогда? Я запомнил огромное письмо, которое редакция "Нового мира" написала Борису Пастернаку по поводу его романа "Доктор Живаго". Что меня заставило, в то время, это письмо прочесть? Ответьте на другой воп-рос: что меня заставило, в моем возрасте, написать роман о Пастернаке (не только, конечно, о нем, но и о нем)? Это было какое-то предопределение. Но между этими двумя точками находится еще один эпизод. Мне было лет 30, а может чуть больше, и я, работая в звуковом журнале "Кругозор", познакомился там с замечательным молодым художником, учеником Фаворского, Космыниным. Этот парень совершенно фантастически резал гравюры по линолеуму и по дереву, и у него был сделан прекрасный портрет Пастернака. Так вот, этот портрет в качестве подарка (не мне, а нашему общему приятелю) Космынин тиснул на этом самом, историческом, номере "Литературной газеты". Я сохранил копию.
Теперь последнее. Дорогой Марк! 30 июня у нас кончается учебный год. В четыре часа состоится Ученый совет, а после него, как бы в продолжение, будет проведена церемония вручения мантии и грамоты Почет-ного доктора литературы Ирэне Сокологорской, профессору Сорбонны. Если Вы будете так недалеко, в Карловых Варах... Вы поняли мою мысль? Если у Вас появится желание на два-три дня или на неделю посетить Москву (вместе с Соней, разумеется)... В общем, жилье - в гостинице нашей, если пожелаете - за мною, ну и, по возможности, культурная программа. Но ведь Вы еще и тот счастливый человек, которым не надо зани-маться, - мы ведь с Вами, Марк, так хорошо понимаем друг друга!
Обнимаю Вас и шлю наилучшие пожелания Соне.
Ваш Сергей Есин
21 мая, суббота. Сюжет сегодняшнего дня - размышление во сне о смерти. Недавно в "Труде" - это меня так захватило, что может быть, я об этом уже и писал в дневнике - была статья об Афоне. В том числе был рассказ, в общем, о той же ситуации, которую я наблюдал на Синае, в монастыре Св.Екатерины: там очень мало места, мало земли и монахи хоронят своих сотоварищей на кладбище только на три года. Потом изымают останки и складывают их в реликварий - большое помещение, где отдельно лежат черепа и отдельно другие части скелета. Точно так же поступают и на Афоне. Меня восхитило только то, что здесь к черепу прикрепляется бирочка, кому он принадлежал. И еще: в прошлое воскресенье в какой-то монографии наткнулся на фотографию места над морем, где был развеян пепел Энгельса. Почему я фиксирую эти вещи? Мама Максима Лаврентьева, которой он показал интервью со мною в Париже и которая, по семейному признанию, может определять, сколько кому отпущено, вроде сказала, что жить мне довольно долго. Недавно я опять вспоминал своего покойного брата Юрия и, проезжая мимо Донского, подумал, что надо бы взять Толика и Володю и поехать с ними обновить мемориальную плиту над его нишей. Впрочем, я не об этом, я часто пишу лишь затем, чтобы избавиться от каких-то собственных видений и комплексов. Дорогие мне люди следуют за мной и мертвыми.
Все утро с упоением занимался огородом и теплицей, поливал, подвязывал, рассадил салат, который дала мне соседка Ниночка. После обеда прочел рассказ иркутянина Володи Мешкова "В это самое время". Это любовная история, происходившая в момент августовского путча 1991 года. И написано очень чисто, и значений здесь много. По крайней мере ясно, как мало политика, к которой нас приучил телевизор, играет роли в глубинной жизни людей, отличаясь не конструктивностью, а нелепостями.
Во время бани поговорили с С.П. о вечере Литинститута в Доме литераторов. Оказывается, похвалив Анну Козлову и Сергея Шаргунова, я не приобрел популярности среди наших студентов, которые увидели себя противопоставленными более удачливым коллегам. Думаю, и более талантливым. Кстати, я называл еще и нашего Олега Зомбера, и Сережу Самсонова, и Дениса ..... Но это не было замечено. По крайней мере Жанна Голенко, обмениваясь по поводу моих слов с С.П., отметила с каким-то своим пониманием, что Сергей - сын настоятеля храма, а Анна - внучка завотделом прозы в "Юности". Как же все они не знают меня, я всегда говорю только о текстах, которые помню, и никакие сопутствующие детали не имеют тут значения.
Вечером по сотовому звонил Марлен Мартынович Хуциев. Ему хотелось обсудить со мною шолоховский юбилей. Замыслы художника всегда непредсказуемы: что на этот раз хочет Хуциев? Хвалил очень статью Дмитрия Быкова о Шолохове в "Вечерней Москве". Дмитрий, при всем прочем, человек, конечно, не ординарный. Я ее обязательно прочту. Спросил Хуциева о его новом фильме, втайне я прицеливался уже на следующий фестиваль "Литература и кино". Фильма он не закончил и вряд ли закончит даже в будущем году. Его фраза: "Как бы ни ругали советскую власть, но работать при ней было можно". Дальше рассказал о своих двух очень продолжительных простоях. "Теперь жулик на жулике". Я догадался, по поводу чего он это говорил.
22 мая, воскресенье. Прочел статью Димы Быкова "Сумасшедший Дон" в "Вечерке" за 19 мая. Вот две любопытные выписки оттуда:
"Почему же в таком случае "Тихий Дон" стал великой литературой? "Тихий Дон" получился случайно, автор его не был профессионалом, он писал себе про то, что видел (или пере-сказывал то, что прочитал, - в частности, когда речь идет о Первой ми-ровой войне), его привлекал сам процесс описания чужой жизни, а куда это описание выведет - он понятия не имел. Так Дон течет себе - и не знает куда. Вопрос о смысле "Тихого Дона" есть, собственно, вопрос о смысле жизни, о нравственных итогах русско-го двадцатого века, потому что книга-то про жизнь, а не про "борьбу масс", как писала о ней вульгарная литературная критика. В "Тихом До-не" все как в жизни, книга принципи-ально алогична, как алогична всякая революция и всякая страсть. Этот ро-ман написан очень неумелым и очень моло-дым автором - почему и получилось гениально".
"B "Тихом Доне" Шолохов порази-тельно наивен: на жесткий шампур простой и надежной фабулы нани-зывается хаотическое, расползаю-щееся, избыточное мясо жизни-как-она-есть, и читателя не покида-ет ощущение живой, на глазах про-исходящей трагедии. Лучший спо-соб быть таким же великим и страшным, как жизнь, - ничего про нее не выдумывать. Писать, как есть, не заботясь о смысле и компо-зиции. Выступать чистым посредни-ком. И тогда литература задышит - что и произошло с гениальной ошибкой молодого писателя, знать не знавшего, что у него получилось".
23 мая, понедельник. Продолжаю крутить всё то же колесо. Оно медленно раскачивается, тем не менее, со скрипом, но мелет зерно. Много приходится проверять. Не скажу, что боюсь подлога или неточного решения, скорее стремлюсь к тому, чтобы в следующий раз всё оказалось сделано тщательно. Понимаю, что иногда в административной деятель-ности наступает момент, когда надо что-то подписывать, практически не читая. Но постоянная проверка дел и вникание в суть - и есть некая страховка на будущее.
У нас два вида дополнительных стипендий: первая - от Союза ректоров, то, что, кажется, дает Москва, вторая - так называемая стипендия АПОС. Не знаю, как это расшифровывается, но и ту и другую мы добавляем к обычной, и практически процентов семьдесят студентов у нас охвачено этими видами стипендии. Так что когда студенты жалуются, что у них стипендия 300 рублей, они лукавят, она у них вдвое больше. Но дело не в этом, две дополнительные даются, в основном, людям неимущим, а для этого нужны документы, и вот вчера я, проверяя приказ, взял эту пап-ку. Какая бездна у нас ребят, живущих без отца или без матери! Ка-кая тьма детей-инвалидов, есть даже пострадавшие от Чернобыля. Как мало получают некоторые родители! Почему же в нашем институте нет ребят из богатых семей и неужели вся Россия живет в такой скудости? Для себя решил, что ругать, громить и вязаться к студентам буду меньше.
Хорошо, что мы их хоть кормим в нашей столовой бесплатно. В связи с этим возникла такая мысль: наши заочники любят "оторваться" - пер-вые дни после приезда на сессию, когда еще есть деньги, гулянка в общежитии идет вовсю. Да она и потом не кончается, разве только чуть скромнее. Ах, эти возвышенные беседы под рюмку вина или бокал пива! Так что, если бы мы их каждый день не кормили, они порасчетливее бы и пили и гуляли, а сейчас знают, что с голоду не умрут.
Вчера пришло письмо из Франции от Толи Ливри. Он с какой-то удивительной последовательностью и вниманием наблюдает за мной. Я восхищаюсь его человеческим бесстрашным блеском и талантливейшей работоспособностью. Мне бы молодость, нормальное как у них всех образование и свободу! Толя, как говорят, не из беднейшей семьи, его дядя, в квартире которого он живет, чуть ли не генерал. Это не сплетня, а реалия сегодняшнего мира, где социально-экономическое удивительным образом переходит в творческое.
"Дорогой Сергей! Мне переслали из России (через моего питерского издателя) линки на Вас: про Вашу книгу о Ленине-титане; большое интервью, которые Вы давали после публикации (самой книги у меня, конечно, нет). Меня поразил артистический демарш - артист выбирает "собеседников" своего уровня. Если же этот усопший "титан" совершил "преступления", то артиста несомненно осудят. Хотя "рвотный рефлекс" вызывает всегда мещанин, а не "преступник", der Verbrecher.
Недавно написал рассказ о Муссолини; сколько на меня посыпалось, хе-хе! Даже ярлык приклеили (хоть я по-итальянски читаю, как д`Aртаньян по-английски, а потому в соратники не гожусь); и главное - не опубликовать! И пойди объясни, что мне нужна именно титаническая империя, и даже не она сама, а её аура.
В Париже Вашей книги, конечно не достать. Но цитируемые отрывки у меня вызвали аппетит; попросил у друзей в Москве.
До встречи, Ваш Анатолий".
А мы все жалуемся, что эпистолярный жанр угасает, истончается. Просто писать некому, да и, наверное, не о чем, достаточно что-то несвязное выкрикнуть в телефон. Я тут же Анатолию ответил:
"Дорогой Толя! Обычно я не веду с писателями переписку - как вы знаете и чувствуете, они скучны, завистливы и примитивны. Вы и мой читатель в Америке Марк Авербух единственные постоянные получатели моих писем.
Получил Ваше последнее письмо: спасибо!
Мне иногда кажется, что я сам себе пишу эти письма, радуюсь сделанному, восхищаюсь врагами и собой.
Есть дело: Вам, Толя, надо наладить связь с Вячеславом Огрызко, главным редактором еженедельника "Литературная Россия": litrossia@litrossia.ru, (8-095)200-23-24. Я послал ему ваш рассказ, и он готов его печатать. Сергей Есин".
Вечером допоздна читал мемуары Н.П.Михальской. Взялся за них с некоторым предубеждением: профессорские воспоминания очень немолодой женщины. А оказалось всё по-другому, и, в первую очередь, какая по-разительная память, какой точный отбор деталей! Н.П. старше меня лет на десять с лишком. Описывает она прошлое, свое детство, это, оказывается тот же, что и у меня, район: Новинский бульвар, Арбат, площадь Восстания. Но эта разница в десять лет смыла бездну подробностей. Москва 30-х годов для меня всплывает как из небытия. Я бы никогда сам, казалось бы уже опытный писатель, не рискнул так подробно рассказывать, например, о своей родне, с такими деталями описывать обстановку, дворы, кухни, сорта мороженого, даже фантики от конфет. А всё вместе это очень интересно. Чтение продолжится еще дня четыре-пять, там 250 страниц, а я прочел пока 50. Но про себя решил: если буду писать настоящие мемуары, то сделаю их в том же духе: возобновлю, сконструирую, запечатлю - и в таком виде оставлю на всю жизнь. По-думал, что одно из лучших моих сочинений - "Мемуары сорокалетнего" - не надо, конечно, переписывать, но хорошо бы повторить еще раз, если, конечно, буду жив. Сколько я там выпустил нужного из-за стремления придать форме беллетристичность! Я, конечно, подозревал, что Нина Павловна - блестящий профессор, в разговорах поражался ее эрудиции, знал, что она пишет много учебников и вообще много пишет. Но учебники и проза - разные вещи, и в ее произведении я открыл для себя настоящего и мощного писателя. Посмотрим, что из этого будет дальше. По крайней мере, уже сейчас вырисовывается определенная линия уникальных мемуаров. Читая Н.П., я почему-то всe время держал в памяти мемуары Е.Я.
24 мая, вторник. События вокруг премий Москвы разворачивались по совершенно новому сценарию. В известной мере помощь пришла от Путина, реформировавшего Госпремию. Видимо (в схеме), мысль его была такова: хватит всё распределять между своей интеллигентской тусовкой, а если уж эта самая тусовка, подчиняясь не монаршей воле, а правилам псевдодемократизма, сама премии распределяет, то пусть и покрутится - не всем сестрам по серьгам (мы одну номинацию московской премии иногда делили чуть ли не на пять частей, чтобы никому не было обидно), а в каждой номинации отмечает одного, в крайнем случае двух творцов.
Пришли все: Вера Максимова, своей наивностью и чистосердечием похожая на В.С., мудрая, как черепаха, Инна Люциановна, Володя Андреев, Борис Покровский, у которого с Верой Максимовой вроде устанавливаются отношения, пришел и Андрей Порватов. На этот раз я изобрел для трудных случаев бюллетени с "да" и "нет" (голосующий отдает только половину листочка). Круг революционеров-интеллигентов очень узок: все готовы иногда проголосовать и по справедливости, как они её видят, рукой, но ведь тут же это разойдется в виде слухов, в каком бы закрытом бункере ни собирайся, поэтому решили иногда прибегать к тайному голосованию.
В Москве жарко, тем не менее, зная, что все придут с работы, наготовили бутербродов, из сейфа вынуты слабо початые бутылки водки и коньяка, купили кое-что из фруктов. Максим с Соней всё это хорошо и без восклицаний организовали. Максим - это особый разговор, мне нравится стоицизм его цели и поэзии (последнее вне обсуждения), но разберусь я в нем до конца еще не скоро.
Бесспорно, по факту самого письма, по сгущенной образности и поэтике, прошел Рома Сеф со своими двумя томами стихов: для взрослых и для детей. Еще раз выдвинута была Ветрова, надо бы уже премировать за настойчивость, но, возможно, она еще и художественно подрастет к следующему году, и я объединю ее с Арутюновым, Тиматковым и Лаврентьевым - парад молодежи!
В конечном итоге остались: в театре - Евгения Симонова и Сергей Голомазов - актриса и режиссер спектакля "Три высокие женщины" по Э.Олби. На этот раз ушла в сторону со своими концертными программами Алла Демидова. Мне кажется, многих она раздражает своим высокомерием и подчеркнутым, в манере всемирных звезд, поведением. Вспомнили ей во время обсуждения и чтение литературы А.Потемкина.
Проблемой в выборе лауреатов оказался и огромный раздел просветительской деятельности, и своеобразие раздела киноискусства. Если говорить о последнем, то совершенно не было "котлеты" - только "гарнир". Галя Евтушенко сделала фильм "Горе уму, или Эйзенштейн и Meйерхольд: двойной портрет в интерьере эпохи". Уже по заголовку видно, как много здесь заемных образов. "Горе уму" - это Грибоедов и Пушкин, "портрет в интерьере" - Висконти, "в интеръере эпохи" - тоже, если мне не изменяет память, кому-то принадлежит. Но важно еще и другое - здесь Мейерхольд, а в следующем кинопроекте, Плахова и Слободкина, "Маэстро, покоривший мир" - о Леониде Когане. Но и это еще не все. В разделе искусствознания монография Владислава Иванова, из Института искусств, - "Русские сезоны театра "Габимы"". Да к этому еще "Международный фестиваль искусств имени Соломона Михоэлса". На фоне многонациональной Москвы с "габимой" есть некий перебор... В конечном итоге после довольно объективных обсуждений совсем сняли кино: будет большой художественный фильм (а фильма не было со времен Аллы Суриковой, это уже лет пять) - будет и премия за кино. В искусствознании оставили замечательную книгу Алексея Борташевича о Шекспире в театре XX века. Естественно, я заглянул в книгу - и умно, и совре-менно, и эрудированно, а главное, написано так, будто все время ныряешь из одной эпохи в другую, вообще - написано писателем. В просветительской деятельности оставили "Габиму", книгу-альбом о театре Маяковского "80 лет спектаклю". Я не ожидал, что комиссия откажет Александру Авдеенко и в целом "Экрану и сцене". Помню, как возникала газета, но оказывается, она стала уже не такой объективной, да и выходит нерегулярно.
Утром был семинар с обсуждением рассказа Володи Мешкова "В это же самое время". Поставил всем студентам зачет - теперь придется всех дотягивать.
25 мая, среда. Опять остановился, опять ничего не пишу, опять занимаюсь внешней жизнью, скорее административной, и глохну как личность. Соб-ственно, записать надо три события: экспертный совет "Открытая сцена" в министерстве культуры, Клуб Рыжкова и грандиозную катастрофу в Москве, связанную с отключением электроэнергии.
Сначала появились какие-то глухие слухи, что одна за другой останавливаются станции московского метро, потом выяснилось, что энергокризис затронул Тульскую и Калужскую области. Не смотрел телевизор, поэтому мог только догадываться по рассказам очевидцев, как чудовищно отразилось все это на столице. Даже представить себе трудно темные станции метро, старых людей, которых надо было выводить по непод-вижным эскалаторам, а иногда и по шпалам в туннелях... Вставшие лифты, где находились люди. Вот и до нас добралось то, о чем мы читали раньше: язвы американского образа жизни. Вспомнилась энергетическая катастрофа в Нью-Йорке, во время которой в лифтах погибло 143 человека, смутно всплыл в памяти кризис 70-х годов... Президент в это время находился на праздновании столетия Шолохова в Вёшках. Он выразил мнение, что виновато управление РАО ЕЭС во главе с Чубайсом, которое всё занимается "головным" (это слово вставил уже я) реформированием, а не занимается текущими работами. Но казачьи пляски продолжились. А казалось бы, президенту надо срочно приехать в Москву, собрать Совет министров, уволить и Фрадкова и Чубайса, и только тогда уехать обратно на Дон и продолжать плясать. (Какое-то замедленное зажигание, как и в реакции на катастрофу с атомным крейсером "Курск".) У меня особое беспокойство: я и подумать не могу, что B.C. может застрять в лифте. Кстати, у нас дома днем отключилось электричество, не работал телевизор, и она была в панике. Вообще, всё это заставляет думать, что можно ожидать и худшего, что это лишь первый сигнал. Чернобыль, сравнимый с библейским потопом, случился в самом начале "перестройки". Может быть, московский энергокризис скругляет время?
Экспертный совет прошел удачно, много говорили о театре Жеваноча, о его новом выпуске. Практически, со скандалом, закрыли только одну пьесу, на которую я писал рецензию, и не только я, а еще двое членов со-вета, - это пьеса Александра Крастошевского "Партия". Оказалось следующее: М.Ф.Шатров организовал некую школу драматического искусства, в которой работает сам, а также Ю.Эдлис и М.Рощин, по крайней мере эти имена числятся в программках, распространяющихся в Липках (это со слов). Школа, естественно, платная, и за два года мастера гарантируют мастерство своих подопечных. "Партия" написана воспитанником этой школы. Пьеса очень слабая, с полным набором штампов. Действие происходит в больнице, двое раковых больных, министр и инженер, играют в шахматы, там же некий 19-летний музыкант, тоже обреченный. Рефрен: жизнь продолжается. В общем, типичная бредятина 60-х годов. Самое увлекательное в этом проекте - огромная смета.
Вечером состоялся Клуб Рыжкова, где главным докладчиком был Богословский (?), директор моторостроительного завода в Запорожье. Он рассказал о ситуации на Украине, о пяти группах людей с разными интересами в правительстве, говорил о необходимости интеграции во что бы то ни стало. У меня возникли вопросы - при настоящем положении дел не все можно интегрировать (мы один раз уже все не очень удачно сынтегрировали в Советском Союзе).
На Клубе были Селезнев и Глазьев. Пили вместе пиво, и Селезнев очень интересно рассказывал, как его лишили поста заместителя пред-седателя межпарламентской группы - в одночасье, по телефонному звонку Грызлова, "мраморного" человека. А Рыжков говорил о том, как в Совете федерации зарубили квоты на импортное мясо - американское и бразильское. Я заметил: "Ну, ведь всё равно утвердите"... Разговор перешел на внутрипарламентские темы, много рассказывали о том, как выкручивали руки депутатам, тем, кто переходил из фракции во фракцию. Такое тут на меня накатило отчаяние! Захотелось именно в это место дневника вставить еще один коллаж из "Кошачьего города" пессимиста Лао Шэ:
"Последние триста лет были периодом разбоя, но это совсем не плохо, так как разбой свидетельствует о свободе личности, а свобода всегда была высшим идеалом людей-кошек...(Примечание: слово "свобода" в кошачьем языке не совпадает по значению с аналогичным китайским словом. Люди-кошки называют свободой эгоизм, насилие, произвол.) ...другие страны действительно проводят реформы, развивают свои особенности, а мы развиваем свои. Особенность же наша в том, что, чем больше мы шумим, тем хуже у нас становится ...начну со свар.
- Свар?!
- Это не наша штука... Собственно, это даже не штука, а организация, в которую объединяются люди с определенными политическими принципами и программой.
- ...мы называем эти организации партиями.
- Ладно, пусть будут партии или как-нибудь еще, но у нас они называются сварами. С древности мы беспрекословно подчинялись императору, не смели даже пискнуть и считали высшей добродетелью так называемую моральную чистоту... Тем временем прошел слух, что император вовсе не нужен. Образовалась свара народного правления, поставившая себе целью изгнать императора. А он, проведав об этом, создал собственную свару, каждый член которой получал в месяц тысячу национальных престижей. (Примечание: "национальный престиж" - основная денежная единица в Кошачьем государстве.) У сторонников народного правления загорелись глаза, потекли слюнки. Они стали ластиться к императору, но он предложил им только по сто национальных престижей. Дело бы совсем расклеилось, если бы жалованье не было повышено до ста трех престижей. Однако на всех жалованья не хватило, и стали образовываться оппозиционные свары из десяти, двух и даже одного человека.
- ...Были в этих организациях люди из народа?
- ...Конечно, нет, потому что народ оставался необразованным, темным и излишне доверчивым. Каждая свара твердила о народе, а потом принимала деньги, которые император с него содрал... Когда чужой национальный престиж забираешь в свои руки, это считается очень благородным поступком!.. Наши государственные деятели, студенты все время твердят об экономике, политике, разных "измах" и "ациях", но стоит тебе спросить, что это такое, или попытаться самому вникнуть в дело, как они возмущенно закатят глаза... Политика изменяется, но не улучшается. О демократии кричим, а народ по-прежнему беднеет. И молодежь становится все более поверхностной. Даже те, кто в самом деле хочет спасти страну, только попусту таращат глаза, когда захватывают власть, потому что для правильного ее использования у них нет ни способностей, ни знаний. Приходится звать стариков, которые тоже невежественны, но гораздо хитрее. По видимости правят революционеры, а по существу - старые лисы. Не удивительно, что все смотрят на политику как на взаимный обман: удачно обманул - значит, выиграл, неудачно - провалился...
Да, опасное это дело - революция в руках невежд!"
Во время ужина и речей я сидел и думал об одном товаре, уже сынтегрированном, о русском языке, на котором - тем не менее не делая его государственным - говорят все, от Саакашвили до Ющенко. Может быть, и на него выдать лицензию? В общем, речь подготовил, но не произнес. Это - дело будущего.
Домой приехал в 11.
26 мая, четверг. По телевидению продолжают обсуждать события, связанные с энергетическим кри-зисом. Время Чубайса. Показывают то фабрику, где погибло поголовье кур, то роддом, в котором умер недоношенный младенец. Выяснилось, что в эти дни в Москве практически остановилось уличное движение, так как не работали светофоры. Все говорят об огромных убытках. Нажились только таксисты, которые, в отсутствие электричек до аэропорта Домодедово, стали брать по 200 долларов за проезд. На телевидении появился Чубайс, без обычной своей хитрой ухмылки, извинился перед потребителями электричества за "краткие перебои" в снабжении, допущенные и по его, Чубайса, вине. Это заставило вспомнить строчку из парижского стиха Маяковского: "Изнасилуют и скажут: "Пардон, мадам!"" Его декоративно даже вызвали в прокуратуру, где он пробыл четыре часа. Он сказал, что РАО ЕЭС готово оплатить ущерб. Но если задуматься: а из чего это РАО сможет покрыть народные убытки? - станет ясно: из того, что вновь повысит тарифы, многим откажет в справедливых исках, особенно бедным. Я, например, не буду жаловаться, что у меня потекли котлеты в отключенном холодильнике, но за гибель тысяч кур на птицефабрике придется заплатить все же и мне, в числе других мелких потребителей. Так что всё опять-таки получат с беднейшего слоя.
Вечером по телевидению схватка в соловьевской "дуэли". У барьера некто Васильев, заместитель по "Мосэнерго" знаменитого Евстафьева, и Андрей Исаев, в свое время изыс-канно и активно лоббировавший монетизацию льгот. Васильев защищал про-игранное дело Чубайса, но ловкий Исаев вспомнил о Евстафьеве, том самом, который вынес из парламента коробку из-под ксерокса с долларами на избирательную кампанию Ельцина 1996 года и которого Чубайс в награду пропихнул потом на место энергетика Кучерявого, тогда же предупреждавшего о возможности подобных кризисов. Васильев, кстати, обнародовал зарплату Чубайса - 600 тысяч долларов, говорил о каких-то бонусах обновления (кличка новых ваучеров?). Митрофанов, выкормыш Жириновского, под одобрительный гул толпы заявил, что ихняя ЛДПР постарается, чтоб арестованного за неудачное покушение на Чубайса взрывника выпустили под подписку о невыезде (для очередной, что ли, попытки?). Ему оставалось только, следуя размашистым заявлениям своего босса, процитировать из Послания к евреям: "Ибо... пепел рыжей телицы освящает оскверненных..." (Евр 9:13). Правда, окрас телицы, для большей убедительности, пришлось бы позаимствовать из Ветхого Завета (Числ 19:2), на который, собственно, и ссылается новозаветное послание.
Все эти скан-далы выявляют сущность власти. В качестве иллюстрации приведу и та-кой пример. Не успела Америка заговорить об экстрадиции Адамова, как русские также потребовали выдачи этого министра, которого до сих пор считали, очевидно, порядочным человеком. Ду-маю, тут боязнь не того, что, очутившись в США, он раскроет наши атомные, известные ему, секреты, а что назовет подельников. Какая грусть - сегодняшняя жизнь!
Вечером ходил на концерт Спивакова в рамках музыкального марафона, посвященного 60-летию Победы. Задумано здорово: Лондон-Париж-Рим, еще что-то, Тель-Авив например... Это как бы концерты наших русских звезд для ветеранов. Концерт хорош, но в силу того, что была очень популярная музыка, сам Спиваков показался несколько облегченным. Только иногда - когда играли Шостаковича и еще в двух-трех местах - оркестр выходил на ту степень пронзительного сгущения жизни, которая меня интересует. Зато увидел наконец-то новый Дом музыки. Это впечатляет, мне показалось, что и акустика, вопреки слухам, ничего.
Что касается дня в целом, он опять прошел в какой-то пустоте, в бесконечных препирательствах. В три часа состоялся ученый совет. У нас в этом году довольно большой набор на первый курс. Решали также, что делать с Высшими литературными курсами. Я категорически за одногодичный коммерческий набор, но почему-то в последний момент Л.М. поменяла свое мнение, которое мы согласовали на ректорате, и выступила за двухгодичный: дескать, набрать и забыть на два года. Думаю, у нее - как и у Вал. Вас., который не знает, как набирать, как составлять учебный план, что делать со слушателями и т.д., - есть свои мысли, связанные с часами и балансом на кафедре.
Я почти физически ощущаю, что старость и инертность в нашем институте все больше грузят наш прогнивающий корабль. Слава Богу еще, что идут, по крайней мере мы их выпускаем, нормальные студенты. Отказал Жанне Голенко, которой я симпатизирую, в некоторых ее преподаватель-ских претензиях. С теми же претензиями раньше приходил Петя Алешкин, тоже получивший пока отказ.
27 мая, пятница. Чем раньше приезжаешь на работу, тем меньше успеваешь что-либо сделать. Тем не менее подписал с утра доверенность Анатолию на машину, отправил реферат С.Небольсину, с помощью Ю.И.Минералова, наконец-то, определился в премии по эссе о Пушкине (грант Кати Лебедевой из Лондона).
Сегодня же для Формина пришел из Филадельфии диплом и письмо от Марка. Он сделал все это с большой любовью, а письмо написал тепло и одухотворенно. На дипломе портрет безвременно умершей сестры Сони, еще молодой и прелестной Анны Хавинсон. А ведь Анна была просто до изумления хорошим человеком, оказалось, что это невероятно много значит!
Под вечер буквально ворвалась ко мне в кабинет небезызвестная Анна Мамаенко с какой-то своей подружкой, такой же богемной, как и она сама. Вчера у них, по обыкновению, что-то произошло с охраной, и сегодня они пошли на упреждение. Но охрана, которой подружки надоели смертельно - личное дело Мамаенко полно разных объяснительных и докладных записок, я уже исключал ее, восстанавливал, переводил с очного отделения на заочное, отправлял за свой счет на родину и вот, наконец-то, дал возможность закончить институт, - но охрана, хотя утром я и видел начальника, ничего мне на этот раз не сказала. Девушке скучно, ей нужно зрителей и потрясений. Но почему я должен заниматься с ней столько, сколько не занимаюсь ни с одним другим студентом? Не раз я видел ее "под шафе"... Поорал на нее, а потом написал индивидуальный приказ, решил выдать ей в понедельник диплом, а не позже вторника отправить, даже, если понадобится, за счет института, на родину, в Краснодар, пусть там гуляет! Я будто чувствовал нечто подобное и предлагал декану как можно скорее выдать всему курсу дипломы. Нет, все заняты, в три часа в институте уже никого нет, у С.В. муж лежит в больнице, декан едет на дачу. А в свое время - да всего лишь в прошлом году - Зоя Михайловна тихо-спокойно за два дня оформила чуть ли не шестьдесят документов!
Гена Красухин, с которым я когда-то работал в "Кругозоре", написал мемуары. Мне их принес Василий Николаевич из книжной лавки, сказав, что здесь есть что-то нелицеприятное обо мне. Все оказалось очень занятным. По Геннадию, я был раньше неплохим парнем, только почему-то неохотно давал ему на работе белый ТАСС. Он это "неохотно", бедняжка, ставит мне в строку! Зачем я вообще ему что-то давал? Ведь, по правилам, эти документы присылали только членам коллегии, а им был Борис Михайлович Хессин, он давал его, в свою очередь нарушая правило, своему заместителю по журналу Евгению Серафимовичу Велтистову, у Велтистова, особенно его не спрашивая, я втихаря, рискуя попасться, брал эту кипу бумаги, когда он уходил домой, благо сидел с ним в одной комнате, а тут еще клянчил любопытный Гена. Ну, недаром меня предупредили, когда его взяли на работу, что это самый большой литературный сплетник. Зачем только я ему вообще давал эти бумаги, которые ему не по соплям! Это все, что он с полным знанием дела мог мне предъявить. Но на то и сплетник, чтобы сплетничать. Дальше - все по слухам. Цитата.
Но и это не все. Видимо опять по слухам, Гена анализирует мой роман о Ленине. Ну, там-то что его особенно интересует? Ответ правильный: Гену интересует еврейский вопрос.
Вечером уехал в Обнинск. Стоит такая жара!
28 мая, суббота. Все, как обычно, - баня, целый день копаюсь в земле, поливал, пересаживал рассаду, удобрял, копал, устал, заболели ноги, ходил по участку в одних трусах. В перерывах читал поразительные мемуары Михальской. Здесь много и о времени, и о воспитании ребенка в семье, и удивительные сцены прошлой жизни. Если бы такие книги находили читателя! Мне надо будет написать предисловие, и я не знаю, с какого бока подходить, столько здесь всего. Как интересно протекает жизнь без телевизора.
29 мая, воскресенье. Как ни хотелось, но пришлось уехать из Обнинска почти в час дня. В шесть пошел в театр Покровского на премьеру оперы Николау "Виндзорские насмешницы". Отчетливо понимаю, что с годами желание узнать что-то новое всё истончается и истончается. Уже больше хочется посидеть, почитать, начинаешь думать, что лучше бы что-нибудь написать, но, кажется, Цветаева говорила, что талантливый человек должен успевать всё. Перед началом спектакля Виктор Вольский, который спектакль оформлял, он же меня и пригласил в театр, заговорил о Московской премии, о некотором пренебрежении жюри к работе театрального художника. По большому счету это понятно: надо быть обязательно театралом, чтобы знать, что никакие эскизы не дадут то уникальное впечатление, которое создает сам спектакль. Свет, цвет, декорации, костюмы, неповторимость человеческого голо-са, человеческой пластики - художник должен это все сочетать, чтобы создать единое целое.
Как и всё, что я смотрю у Покровского, постановка поражает изначальностью видения. В XVII-XVIII веках опера не делилась на классическую и современную, она вся была современна. Сейчас в нашем представлении опера это что-то монументальное, связанное с Большим театром или с Метрополитен-опера. Покровский возвращает все к истокам - роскошный, живой, а главное, смешной спектакль. Чувствуется немецкая музыка, здесь изменены даже имена, чувствуется и предвестница венской оперетты. Хотел бы сказать, что здесь же, в непрерывности неаффектированных мелодий, я вижу и будущего Вагнера, но, наверное, тут у меня пересол. В общем, получил море удовольствия.
Обратно, с Дзержинки, решил пройтись пешком до "Библиотеки". Шел дождь. Еще раз подумал о том, как отвратительно выглядит Манеж со своими пряничными строениями, прошел мимо университетского двора, который, по сравнению с Манежем, опустился еще больше, вернее округа поднялась. Старые липы обновили памятники Герцену и Огареву. Совершенно по-другому увиделся мне Ломоносов, сидящий перед другим зданием: тяжелые башмаки, мощные икры ног...
В вагоне метро стоял рядом с парнем, который, оказалось, учится в Вышке, той самой, которая живет у нас в общежитии, платит, по-моему, 900 долларов в год. Я везде и всегда произвожу разведку. Я задал ему прямой вопрос: берут ли преподаватели взятки или нет? Вопрос парня не смутил. Не все, но берут, в основном, молодые преподаватели. Это признак особенности моло-дежной морали или стариковской боязни?..
Дома успел еще к Соловьеву. Не интересны ни Зюганов со своими сто-нами по поводу проигранных выборов 96-го года, ни рассуждения о Ходорковском. Но обсуждали предложение Л.К.Слиски, которая считает, что петь "под фанеру", не объявляя об этом заранее, нельзя. Я размышлял на эту тему давно и хотел даже написать небольшую статью с призывом всем обманутым обращаться в Общество потребителей. Но главное, вопрос поднят. Таково наше время - все из подделок, все из имитаций.
30 мая, понедельник. Когда приехал из министерства культуры в институт, опять возник разговор о Мамаенко: когда ей выдавать диплом, стоит ли подводить девушку перед самым выпуском, портить ей лето и жизнь. Хулиганить, вернее вести себя, как у них в провинции "положено", вести себя как "художник" она не перестает. Рассказывал Лыгарев: когда он зашел к ней утром в комнату на четвертом этаже, девушка сидела на подоконнике, свесив ноги на улицу, и курила сигаретку. Я ведь отчетливо понимаю, что если что-нибудь случится, то неприятностей не оберешься. Скорее отправить в привычную обстановку, домой, где меньше "интеллигентских" соблазнов, начнет работать, смотришь, дурь и спадет! Но наши гуманные дамы девочку обижать не хотят, пусть получит свою долю веселья на выпускном вечере вместе со всеми. Поссорился за обедом с Л.М., сказав: ну, вот вас в пятницу никого нет, а я за всех отдувайся. Но все-таки настроение хорошее, потому что вижу свет в конце тоннеля: добить этот год, а дальше с интересом за всем наблюдать.
На коллегии министерства, которая состоялась утром, обсуждалось два вопроса, долго и, по сути, скучно. Справка, которую министерство сделало к докладу на правительстве о концепции культуры, страшна невероятно, какая-то плохая вымученная кандидатская диссертация, со школьными разъяснениями, что такое культура. Так приблизительно выражались желающие казаться культурными болгары на европейских конференциях по радиодраме во времена, когда я работал на радио. Культурный провинциализм. Речей большинства выступавших, с их изощренной терминологией младших научных сотрудников, я практически не понимал. Сам тоже готов был выступить, но перед этим сказал то же, о чем я думал, директор Института искусствознания Комич, начальник Инны Люциановны. Я все-таки думаю, что Соколов на правительстве будет говорить в другом тоне и по-другому, нежели предполагает справка. Настроение у него боевое. Говорить надо, сколько недодают культуре, что к ней относятся функционально, требуют от нее какой-то экономики, а она существует и сама по себе как высшее достижение человечества, говорить надо требовательно: решите, мол, господа, и признайтесь, что культура вам абсолютно не нужна, или дайте ей столько, сколько принято давать в цивилизованном государстве.
Приблизительно так же, долго толчась на очевидном, говорили и о повышении зарплаты для работников культуры. Средняя цифра чудовищная - около 8 (?) тысяч. Причем федералы в худшем положении, нежели провинция и регионы. Когда Комич говорил, что средняя зарплата 90 его докторов и 120 кандидатов наук 3 тысячи рублей, я вступился за библиотекарей и архивистов: если еще профессор или доктор могут сбегать куда-нибудь и прочитать лекцию, то куда cо своего места отойдет библиотекарь и что он в итоге принесет домой, к очагу?
Только в два часа попал в институт. Но здесь-то меня и встретила М.В. с массой "нельзя", которые я, естественно, предвидел. Послал шофера к А.М.Туркову подписывать диплом для Мамаенко, преодолевать одно из "нельзя", хотя раньше, по договоренности с А.М., диплом в исключительных случаях подписывал Лев Иванович. Всех достала эта не без способностей, но взбалмошная девка.
А вечером с В.С. пошел в Госкино смотреть новый фильм Балабанова "Жмурки". В первом ряду, как на параде, старейшие дамы и "умнейшие" дамы нашего кинематографа: Нея Зоркая, Стишова, Лындина. В.С. энергично протискивается по стенке и бредет вдоль первого ряда. Потом она то ли падает, то ли садится на пол. Я с замиранием сердца смотрю за ней от двери. Ее поднимают, и кто-то из молодняка уступает ей место. Потом я протискиваюсь к ней и устраиваюсь на ковролине. Перед дамами разворачивается панорама убийств и бурлят фонтаны крови. Фильм мне понятен, вернее понятна психология Рогожкина, поставившего "Брата-1" и "Брата-2", я хорошо чувствую - вроде бы это комедия, Никита Михалков в красном пиджаке 90-х годов, времени "первоначального накопления". Не такова ли моя "Хургада"? Но и "Хургада" не большая литература, и эти самые "Жмурки" не высокое кино. Художник лишь подделывается под серьезный стиль.
31 мая, вторник. Вечером у нас в гостях побывала Наташа Бастина из Риги. Она теперь работает в Рижском русском театре пресс-секретарем и главным администратором. Я приготовился, памятуя, и как она встречала В.С. в Риге, и как звала на спектакли, когда театр приезжал в Москву. У Альберта Дмитриевича взял изделия его кухни, было очень вкусно, четвертого, когда получу зарплату, рассчитаюсь, так мы с ним договорились. Главное, всегда отдавать долги, чтобы не оказаться в мелком буржуазном рабстве. В.С. за столом долго вспоминала и о своих путешествиях по миру, и о своих визитах в Ригу.
Мне в данном случае было интереснее послушать Наташу. Из самого нового - это, во-первых, их избирательная система. Президента выбирает парламент, состоящий из 100 человек. Это делает многое понятным. Второе - это инертность наших соотечественников. Многие из них не хотят сдавать довольно легкий, с подсказками, экзамен по языку. А те, кто получил гражданство, инертно ходят на выборы. Это в русском характере. Напротив, старые, даже древние латыши, опираясь на свои палки, плетутся на избирательные участки, чтобы проголосовать. Из рассказов Наташи мне не совсем ясно, на что живет это государство. Ее собственный племянник осуществил мечту большинства латышей - уехал за границу. Устроил даже небольшое путешествие в Кельн и Париж своим теткам. Но работает этот стильный двадцатидевятилетний рижский красавец, учившийся на юриста, стюардом.
Итак, описаны пять месяцев 2005 года. Что называется, отмаялся. Эту часть дневника ждут в журнале. И я опять вспомнил о читателе. Возможно, кому-то захочется узнать, чем же завершились "Записки о Кошачьем городе". Судьба вымышленного инопланетного государства оказалась трагичной, впрочем, как и самого Лао Шэ: он погиб от рук хунвейбинов во время "культурной революции" (не путать с одноименным популярным теле-шоу М.Е.Швыдкого). Слово рассказчику-землянину, от имени которого ведется повествование:
"В древности люди-кошки воевали с иностранцами, а иногда даже побеждали, но за последние пятьсот лет в результате взаимной резни совершенно забыли об этом, обратили все усилия на внутренние раздоры и потому стали очень бояться иностранцев... Недаром в Кошачьем государстве существует поговорка: "Иностранец чихнет - сто солдат упадет"... Уважать можно только достойных людей, а люди-кошки утратили и честь и совесть - неудивительно, что иностранцы с ними не церемонятся".
"Бесцеремонность" иностранцев имела вид довольно жестокий: пристрастившие людей-кошек к дурманным листьям как единственной пище и сами охранявшие их плантации от разворовывания, они решили, наконец, уничтожить туземцев, утративших всякую способность и жить своим трудом, и защищать свой дом. Умненький сын, познакомившийся за границей с убийственным прагматизмом иноземцев, покончил с собой, поскольку не ждал от них пощады. Его высокопоставленный отец, напротив, был полон иллюзий: "Кто первый подарит столицу врагу, тот получит в награду прибыльное местечко!" Он ошибался: люди-кошки погибли все, не сумев объединиться в противостоянии общей беде.
"Я вовсе не жаждал крови, а лишь желал людям-кошкам легкой смерти, от обычного дождя, - меланхолично замечает рассказчик. - Ради чего они живут? Я не мог этого понять, но чувствовал, что в их истории произошла какая-то нелепая ошибка, за которую они теперь вынуждены расплачиваться".
Нужно ли заключать эту часть дневника на минорной ноте? Вот еще один кусочек из ксероксной страницы, присланной мне внимательным анонимом:
"...Под напором внезапно обрушившейся жизни начался великий "отказ", великий пересмотр старых принципов, но чаще это пока воспринимается как просто "переворачивание" методологических подходов на противоположные, при которых воспроизводятся старые схемы познания и мышления с обратным знаком. Стремительно стала исчезать вера в единственность истины, сменяемая идеей плюрализма и даже утверждениями, что нет различия между истиной и неистиной, хорошим и плохим, добром и злом: рационализм начал вытесняться иррационалистическими, мистическими представлениями, наука -- обскурантизмом, историзм -- мнением, что любой новый процесс начинается с "чистого листа", объективность истины -- релятивизмом. Хотя подобные формы осознания реальности действительно присущи постмодернистскому социально-культурному подходу, но на российской почве эстетический нигилизм, "черпание воли к культуре" в "воле к жизни" (термины Н.Бердяева) -- посредством обращения к традициям андеграунда -- нередко окрашиваются в карикатурные тона. Справедливая критика злоупотребления единством не должна вести к отрицанию единства. В отечественной культуре и теории познания, в методологии социального познания идея плюрализма подвергается определенному упрощению и утрированию".
Уже то, что наша научная общественность наконец-то начинает трезво осмысливать происходящее в стране, вселяет надежду: русские преодолеют и эту Смуту.
http://lit.lib.ru
viperson.ru
Док. 530802
Перв. публик.: 09.12.05
Последн. ред.: 05.06.12
Число обращений: 140
Дневники. 2005 год
|
