1 января, понедельник. На этот раз я даже как следует не распознал телевидение: хорошо это было или плохо. Кажется, только "Карнавальная ночь-2" что-то из себя представляет и на канале "Культура" шел хороший плотный концерт. Что касается других каналов и передач, то там было постоянное мелькание одних и тех же пошлых лиц. В этот раз как-то и В.В. Путина слушали без прежнего волнения и интереса. Сидели, разговаривали. Гостей не было, кроме С.П. и Бори Тихоненко с Тамарой. Ребята привезли замечательные подарки: шарф для В.С. и два махровых полотенца. Сначала отпраздновали мой прошедший день рождения, а потом стали поминать прошлый год и встречать новый. В.С. не жалуется, но уже несколько дней чувствует себя ужасно. Две ночи подряд она поднималась с постели в пять и тут же падала на пол. Потом кричала меня и ждала, когда я встану и подниму ее с ковра. Разошлись по комнатам спать где-то в пятом часу. Говорили перед этим о политике, о музыке, С.П. очень точно говорил о моем восприятии музыки. Современной музыки, которую поют телевизионные Биланы и Киркоровы, я почти не слышу, но вот оперу готов слушать до изнеможения. Может быть, дело в серьезности страстей?
Почти в самом начале вечера по ТВ прошло сообщение, что договор с Белоруссией подписан на наших условиях. Как, интересно, добились мы такого успеха? Почти наверняка Лукашенко затаил какой-нибудь ответный ход.
Проснулся в новом году рано. Удивительно, Новый год - без снегов.
2 января, вторник. После многих дней свинцовой усталости вдруг почувствовал себя заново родившимся. Я даже не ожидал, что так радикально на меня действует дача. Как договаривались еще в прошлом году, утром уехали вместе с Сашей Крапивиным в Сопово подключать к сети отопление. К утру слабый морозец, установившийся накануне, пропал, значит можно было не очень бояться слететь с дороги. Вторая неожиданная удача - Горьковское шоссе, всегда так сильно загруженное, было на этот раз совсем свободным, по крайней мере грузовиков почти не было.
Снег появился на полях, только когда свернули от Ногинска на Электросталь. Все те же знакомые, но такие любезные мне пейзажи. Все те же мысли по поводу разрушенных колхозных ферм и построенных на лучших колхозных полях усадеб. Кстати, о жизни другой части общества: кто-то из московских олигархов пригласил - имени не расслышал - кого-то из американских певцов в Москву на частную новогоднюю вечеринку, заплатив ему 3 миллиона долларов. Так!
Вернулся домой что-то около восьми и еще посидел над статьей о Покровском. Самое главное, подключили котел к сети, но Саша бранился, как плохо мы до сих пор производим свою продукцию.
3 января, среда. Ходил в баню и на массаж. Поболтал с массажистом Сашей. Я пользуюсь любой возможностью, чтобы узнать сегодняшнюю жизнь молодежи. Она меня интересует гораздо сильнее, чем жизнь моего поколения. Он рассказал, как компанией встречали Новый год за городом. "Закупались" за несколько дней заранее. На салатах и жарке были девчонки. Саша оканчивает медицинский институт, но собирается, кажется вместе со своим братом, работать в бизнесе, то бишь торговать. Меня удивляет, что ребята при выборе жизненного пути думают в первую очередь не о призвании, а о деньгах.
На выходе из бани встретил молодого родственника покойного Володи Олейниченко, тоже Володю. Ехали на трамвае, нам по пути. Парень довольно прямой и жесткий. Говорил о людях моего возраста, в частности о людях искусства. Мой возраст определил, как "стоящий одной ногой в гробу". Вот она, большевистская прямота молодежи.
Канал "Культура" балует нас замечательными программами. Сначала шел огромный концерт из Берлина, где пели Плачидо Доминго, наша Анна Нетребка и Роландо Виллазон. Это было невероятно просто и невероятно элегантно. Пение как изложение жизни. Показали огромный амфитеатр квалифицированных зрителей, какой, кажется, мы никогда не наберем. Потом пошел английский сериал о Генрихе VIII. Начался он еще вчера, и хотя каждый раз идет чуть ли не до двух часов ночи, я терплю. Как всегда у англичан, все сделано с поразительной достоверностью в деталях и обстановке и замечательными исполнителями. Для меня это особенно важно: я уже давно пытаюсь разобраться во времени "Принца и нищего", романтизированном Марком Твеном, в реальной череде обезглавленных королев, начиная с Анны Бойлен, матери знаменитейшей впоследствии Елизаветы Первой, которая, в свою очередь, казнила претендентку на ее престол шотландскую королеву Марию Стюарт, и в нескончаемых перебеганиях элиты, вослед суверену, из католичества в протестантство и обратно, имевших свои "варфоломеевские" ночи и дни при старшей дочери Генриха VIII, Марии Кровавой. Кажется, разобрался, поняв, что по жестокости все это нисколько не уступает эпохе их современника Ивана Грозного. Не так ли только и могло возникнуть прочное государство, великая морская и колониальная империя? Однако то, что в русских реалиях презрительно клеймится как самодержавие (самодурство!) или тоталитаризм (то бишь хождение строем!), в западной историографии ласково называется абсолютизмом, иногда с сопутствующим эпитетом "просвещенный". Но разве не британцу принадлежит изречение: "Всякая власть развращает; абсолютная власть - развращает абсолютно"?
(А вот - скажу в скобках, и пусть простит меня читатель за эту позднейшую, уже в верстке книги, вставку - из новейших метаний известного политика островной страны, лишившейся в результате двух мировых войн почти всех своих колоний: красавчик Тони Блер, любимец, как говорили, королевы и главы англиканской церкви Елизаветы Второй, освободив кресло премьер-министра, предался в лоно Римской Церкви и получил в натовских структурах такую важную должность, на какую без этого шага, очевидно, его принять не могли. Это и понятно, если учесть, что население материковой Европы преимущественно католики, а с приближением НАТО к границам России их число еще вырастет...)
Остаток вечера занимался Покровским и до того как лег спать все закончил. Если что-то и получилось, то, скорее всего, статья не для "Литературки". Но у меня есть мысль издать сборник статей о театре и кино, две мои последние статьи - о Григоровиче и Покровском - это то, что нужно, чтобы получить полный объем.
Если уж я вспомнил о Григоровиче, то звонил Саша Колесников и сказал, что статью, видимо в каких-то сокращениях, уже напечатали в юбилейном буклете и Григоровичу она понравилась. В эти дни я вообще пожинаю мелкую, домашнюю славу, но и она приятна. Звонила из Берлина Лена Иванова и сказала, что какая-то ее "приятельница интеллектуалка, очень умная баба" слышала передачу с Ерофеевым и мной. Хвалила меня, сравнивая с Ерофеевым, из скромности цитату не привожу.
4 января, четверг. Утром читал дипломную работу Игоря Каверина. Первую половину, повесть "Инфраструктура района", я читал раньше. В дополненном виде она стала еще сильнее. Это замечательная вещь, связанная с жизнью наших московских окраин. Хорошие в принципе ребята, даже образованные, живут без каких-либо интересов. И тем не менее это не маргиналы в нашем представлении, те еще круче. Написал небольшую рецензию, полагая, что вторая половина диплома будет проходной и я ограничусь лишь несколькими словами. Но она оказалась очень сырой, придется ее возвращать, и что Игорь станет с ней делать, не знаю. Талантливый до изнеможения, но ленивый сукин сын. Обязательно покажу "Инфраструктуру" Максиму Замшеву - такая повесть могла бы украсить его журнал.
5 января, пятница. Был Максим, отдал ему статью о Покровском. Я ее назвал "Принципы Покровского", в ней большое количество цитат мэтра. Писать было трудно, слишком велика жизнь и слишком много материла. С Максимом говорили о поэзии, он читал свои новые и старые стихи. Неужели и он не пробьется? Долго сидели с Максимом за компьютером, он учил меня пользоваться сканером. Роман с правкой Бори стоит.
Ай да белорусы! Я знал, что так просто они не сдадутся и их уступка на предновогодних переговорах лишь какой-то таинственный ход. Так оно и оказалось. Они объявили, что теперь будут брать за каждую тонну нефти, которую мы перегоняем по трубопроводам через Белоруссию, по 45 долларов. Но, кажется, это незаконно и не соответствует международным нормам.
6 января, суббота. Утром приезжал Федя Панченко, тот самый студент, с которым меня просил встретиться Сережа Небольсин. Федя учится в РГГУ на философском факультете и был председателем последнего студенческого конкурса "Букера". Оказывается, процедура там довольно сложная. Сначала все, кто пожелают, пишут рецензии на любой роман в длинном списке. Потом специальная комиссия отбирает по этим рецензиям пять человек - это и есть жюри конкурса. На этот раз в жюри вошли трое московских девочек и два мальчика, один из Ленинграда. Как рассказывал Федя, все могло бы произойти довольно забавно. Он предложил, анализируя список, выделить те романы, которые в силу тех или иных условий у этого жюри отклика получить не могли. Сюда, конечно, входили Поляков и я, а также несколько других писателей. Жюри на это не согласилось. Тогда он предложил выбросить из рассматриваемого списка тех авторов, которые не живут постоянно в России. Здесь он опять не встретил поддержки, а мальчик из Ленинграда его предложение назвал фашистским. Сам Федя чем-то мне напомнил Шаргунова. Это как бы молодой аристократ, у которого на роду написано - пробиться. Не знаю, талантлив ли он, я еще его дискетку, которую он принес, не раскрывал, но умен, любопытен, в отличие от многих студентов. Шаргунов - сын настоятеля храма, Панченко - сын художественного руководителя театра (Театр на Перовской) и актрисы. Его волнует собственная судьба: как ему пробиться? По обыкновению честно и искренне, с примерами из личной жизни, я посоветовал: главное, не торопиться.
Весь день сидел над романом, с которым дело обстоит не так, как мне хотелось бы. Боря тоже по-крупному мне не помог, но это и невозможно. Кое-что, даже интересное, из литературной жизни он приварил, но теперь я частично это выкорчевываю, а частично вживляю. Все интонационно и смыслово не ассимилированное отпадает. Сейчас сижу на второй главе. Прочел еще раз, правда, все. Есть замечательно сильные куски, плохи куски служебные.
Днем отвлекся только для того, чтобы посмотреть телевизионную игру с Максимом Галкиным - "Как стать миллионером". И то потому, что играли сенатор Нарусова, "дама в тюрбане", и Ксения Собчак. Обе вели себя раскованно и нескромно привлекали к себе внимание. Ничего не поделаешь, одинокие женщины. Они прошли десять, кажется, позиций, заработали 100.000 и на одиннадцатой прокололись на постыдной ерунде. Теперь окончательно стал ясен культурный уровень людей, выдающих себя за элиту. Предложен был вопрос, кому принадлежит выражение "Святая простота!". Перечислили и кандидатуры для ответа: Цицерон, Мартин Лютер, Кальвин и Ян Гус. Плохо девочки учились в школе. Они выбрали Цицерона. И это аспирантка МГИМО! Или она уже кандидат наук?
Вечером в течение двух часов смотрел трансляцию из храма Христа Спасителя рождественской службы. Как всегда, это одна из лучших передач телевидения. Часто показывали молодые и старые женские лица. Ни в одном кинофильме я не видел лиц, более одухотворенных и ясных в своей женской естественности и милосердии, чем во время этой трансляции.
На границе Грузии и Осетии мандариновый скандал: в Россию уже две недели не пропускают с юга трейлеры с этими фруктами. Граница для сельхозпродукции из Грузии закрыта с прошлого года, но грузинам деваться со своим сладким грузом некуда: а вдруг все-таки пропустят? Пока не пропустили, показали ящики со смерзшимися мандаринами. Такие приблизительно мне в прошлом году наложили на рынке в Теплом Стане.
7 января, воскресенье. Почему-то - не хочу называть это ни внутренней тягой, ни чувством ответственности, - почему-то утром поехал в храм Христа Спасителя. До этого почистил картошку и помогал В.С. варить борщ.
Опускаю все интимные переживания, внутреннее ощущение защищенности, свободы и народного единства. Пробыл там довольно долго, поставил несколько недорогих свечей. Как и в прошлые разы, внимательно осмотрел мраморные плиты с высеченной на них нашей историей. Но и в прежние времена слишком многих не поименовывали. Отметили командиров и знать, а к рядовым были применены числа. Здесь же есть и современные доски со списком основных жертвователей на восстановление храма. С некоторым чувством собственной вины за не всегда лояльные слова и помыслы об этих людях прочел имена Ростроповича, Церетели и Башмета. Проник в нижнюю церковь и музей на первом этаже. Это уже память разрушений. Здесь же есть несколько лавок с церковными предметами и сувенирами. Почему-то возникло страстное желание купить что-либо для В.С. Приобрел ей фарфоровую, как бисквит, икону.
8 января, понедельник. Все время бьюсь над романом, хочу сынтегрировать весь под первую часть. Боря многое здесь сделал, как он видит, как видит беллетрист. Меня все это не устраивает, я чувствую, он злится. Мы с ним переговариваемся по телефону, но у нас разные интонации.
9 января, вторник. Утром поехал в институт, в первую очередь чтобы подиктовать Е.Я. Но не успел расположиться за своим столом, позвонила Е.Я. - она опять пошла к зубному. Я хотел подиктовать ей из досье, которое собрали для меня о Чахмахчане. Пришлось собирать все самому.
Хотя человек я не мстительный, все-таки не могу утерпеть, чтобы не подго-товить маленькую справочку по поводу Левона Хореновича Чахмахчана. Как я уже писал, мои друзья в недрах Счетной палаты собрали мне не-кую справку - вылазка по прессе и интернету. Чего я здесь ищу? Ну, естественно, не мстительной компенсации нашей с ним переписки. Для меня это поразительный пример сегодняшней "элиты".
Сравнительно молодой человек, родился в 1952 году. В справке стоят два образования: высшее филологическое и высшее политическое. Я, про-читав это, немного онемел, подумав, что имеется в виду Академия при ЦК КПСС. Нет, оказалось, всего-навсего ВПШ в Армении. Мы с ним учи-лись в разных вузах. Что еще: он председатель высшего совета российской партии самоуправления трудящихся, заместитель, между прочим, Селезне-ва по политическому движению в России. В молодые годы работал в ар-мянском издании журнала "Коммунист", был помощником первого секретаря ЦК компартии Армении, с 90-го по 97-й даже заведовал сектором в идеологическом отделе ЦК КПСС. В моей старой, но не забытой статье "Перья орла", которую не напечатала "Независимая", доказывался тезис, что партия, ее руководящие органы талантливейшим образом собирали вокруг себя удивительную поросль мелких мерзавцев. Оказалось, что он еще был и помощником академика Федорова, офтальмолога. И вот поразительный конец этой справки: с 1997 года по настоящее время - генеральный директор вещательного центра ТВ-6-"Волна". А медиа ТВ-6 подконтрольно Березовскому. И с 2004 года он - член Совета Федерации от Республики Калмыкия.
Повторяю: все это на фоне моей с ним переписки и на фоне того поразительного скандала со взяткой, показанного телевидением. Цитата из газеты "Ком-мерсант": Фигура на политическом Олимпе незаметная... Известен своей размытой идеологической позицией и связями не только с президентом Калмыкии, но и с опальным олигархом Борисом Березовским.
Из "Вестей" (14.06.2006): С 1996 г. Чахмахчан предложил свои услуги по продвижению канди-датуры Федорова на пост президента России в качестве руководителя избирательной компании...
Сейчас Чахмахчан называет всё случившееся провокацией - мол, прие-хал к председателю директоров Авиакомпании "Трансаэро" Александру Пле-шакову с вполне благими намерениями - обсудить возможность сотрудни-чества с компанией, а заодно обменяться сувенирами, а тут такой пово-рот, и сопровождавших его товарищей по искусству сопроводили в сизо и сувениры отобрали. (Речь идет о моменте передачи взятки, и я с удо-вольствием все это фиксирую, как говорится, на века). Плешакову обе-щали, что нарушения его фирмы в области налогообложения, которые вро-де бы вскрылись Счетной палатой, будут закрыты. При этом, похоже, потрясли именем зятя Чахмахчана, - продолжают "Вести". Армен Оганесян, он хотя и зять, но, кроме того, аудитор Счетной палаты.
Далее. На встречу в "Трансаэро" был приглашен еще и некто Арушанов, бухгалтер. Судя по всему, характер будущей взятки был регламентирован: часть наличными, а часть векселем. Опять передаю слово "Вестям": Тут понятно, для чего нужно присутствие главбуха: установить подлин-ность векселя. Хорошо "Вести" назвали нашего героя, имея в виду его сенаторство по Калмыкии: "Армянский друг степей".
Всё. Иссяк. Скучно. Бумаг много, живописать этот сюжет надо как некую художественную данность.
На кафедре занимался дипломом Виталика Бондарева, чувствую, что в нем все-таки что-то есть, своя интонация и русское добро. В.И. Гусев диплом не принял, как я и предполагал. Даже предупреждал: не показывай Гусеву матерные стихи. Но проблема Виталика в следующем. Его в свое время взял в свой семинар Ю.П. Кузнецов - а Кузнецов не ошибался в смысле потенциала. После кончины Ю.П. он у Гусева не потянул, потому что там шла критика и серьезная работа, перешел к Рейну. Рейн уже больше года болеет, не ходит на семинары. Самое главное, что и мы на кафедре тоже не приняли мер. Парень был предоставлен себе. Ему бы ходить к Николаевой или к Волгину, но Виталий еще и ленив.
Обедал с ректором и с Мишей, с нами были еще и арендаторы из особнячка, которые торгуют углем. Говорили о нефтяном кризисе с Белоруссией. Они также рассказали, сколько нелепицы творится в хозяйстве стран бывшего восточно-европейского блока. Все делается с прицелом уязвить Россию. Привели анекдотический пример с покупкой электростанции чехами, которую болгары им уступили, даже как бы назло россиянам. Теперь чехи не могут запустить ее на полную мощность, нет угля. Не добившись румынского топлива, пытались получить его из Вьетнама, но и азиаты не дали.
Теперь стало понятно, почему так неинтересен был Путин перед Новым годом. Он, конечно, держал руку на пульсе, но договор с Белоруссией подписали только без двух минут двенадцать.
Вечером ездил в "Литгазету" отдать Покровского. Мне кажется, он не вполне получился.
10 января, среда. Опять целый день пустого и горького отчаяния. Перелистывал главы романа и не знаю, что делать. Так прошел целый деть. Правда, прочел еще замечательную статью Юры Полякова в "Литературке" о песне. На этот раз досталось Газманову. Все это Юру очень трогает, и он ворошит пепел в своем сердце.
11 января, четверг. Внезапно я вдруг успокоился. Вспомнил свой же закон: если всего накапливается слишком много, то надо начинать с самого легкого. Ну, не то что легкое, но самое непосредственно необходимое. Взялся читать утром, не поднимаясь с постели, работу Анны Козаченко и успокоился. Здесь две части - рассказ "Экскурсия в деревню" и повесть "В знаменах тишины". Сразу же написал эскиз рецензии. Все это серьезно и абсолютно в русских традициях - рефлексия, совесть, мысль о том, как с грузом несправедливости буду жить дальше.
В повести, где действие происходит во время ленинградской блокады, живет семья, отправившая отца на фронт: мать работает на заводе, старшая дочь - главная добытчица, отоваривает карточки, а сын уже так ослабел, что не ходит, целыми днями только лежит. И вот "добытчица" обманным путем решает уехать в эвакуацию вместе с матерью, оставив брата умирать. Но в дороге признается в содеянном, и они возвращаются.
Фабула рассказа - кража, которую молодые люди совершают в деревне у приютивших их людей. И здесь повторяется то же: постоянная жительница нашего тела душа мешает жить по неправедным законам. Русская манера, русская попытка искушать судьбу.
Вечером по телевидению небольшая сенсация. Уже арестовали убийц заместителя министра финансов Козлова и даже нашли заказчика - им оказался банкир по фамилии Френкель. Объявили список банков, которыми он владел и которые были закрыты за разные махинации. Это к вопросу об антисемитизме, у нас явно не существующем.
Вторая сенсация поступила тоже из прокуратуры, но не московской, а лионской. В Куршавеле взяли под стражу знаменитого сорокалетнего олигарха Прохорова, кажется, это норильский никель. Вроде бы накрыта грандиозная вечеринка в отеле, где была тьма снятых для утех девиц. Занятно, что комментировала все это Ксюша Собчак - эксперт по светской жизни.
12 января, пятница. Несмотря на мою привычку отодвигать от себя неприятные известия, я все-таки сегодня решил позвонить в "Олма-пресс". Долго искал телефоны Людмилы Павловны и Лиины и все же, как мне это ни не хотелось, нашел. Начал разговор самым лицемерным образом, с некой слезливой жалобы. Книга так медленно выходила и так задержалась, что я уже решил, что это какие-то интриги и махнул на все рукой. Пусть лежит в верстке, когда-нибудь найдут в архиве и издадут. К моему удивлению, Людмила Павловна сказала, что книжка уже вышла и 29-го пришли три для меня авторских экземпляра. Я тут же бросился на машине в издательство.
"Олма-пресс" переехало на улицу Макаренко возле театра "Современник". Добрым словом вспомнил Олега Поликарповича Ткача, сдержал слово. Вспомнил и московское правительство, С.И.Худякова, Л.И. Шевцову, потому что на титуле - "Издательская программа правительства Москвы".
Теперь о самой книге, это так здорово оформлено, так прекрасно издана, такая обложка и так скомпонованы фотографии, что мне просто стало неловко. Вечером В.С., которая, конечно, всегда страдает из-за меня, даже ревниво произнесла: "Такую книгу иметь неприлично". Но это точка зрения из нашего времени, когда, хоть книга и выходила тиражом в 50-100 тысяч, это было большим событием в жизни. Кому ты завидуешь? А почему не завидуешь Акунину? Почему не завидуешь Донцовой? Импульсы она понимает. Сейчас мы расплачиваемся за самостоятельность, за то, что не состоим в каких-то группах, похожих на секты. Тут же В.С. мне призналась, что уже пишет новую книгу. Она посоветовалась с Русланом Киреевым - это будет продолжение ее "Болезни".
Днем в институте обедал вместе с Б.Н.Т. и Мишей, говорили о всяких делах. Б.Н.Т., видимо, слушал французское радио и снабдил нас новой информацией о "куршавельском деле". Интуиция меня не подвела, просто так из-за каких-то баб в номер к высокопоставленным русским не полезут. Французская полиция проводила облаву на французских же проституток.
В институте почти никого. Провел семинар, ребят ходит не много, но все равно разговариваем мы с ними интересно. Кое-кому показал свою новую книжку, а потом решил на общий стенд ее не выставлять. Это покажется вызовом. Я, пожалуй, слишком много и часто печатаюсь. Разговаривал и пил чай с Максимом и Алисой. Читал новые стихи Виталия Бондарева. Как ему не повезло после смерти Кузнецова. Я по-прежнему уверен, что в его стихах есть какая-то своя интонация - раек. Надо бы обязательно дать посмотреть их Сефу.
Максим показал мне новую книжку Огрызко. Там опять, казалось бы уже вне темы, есть небольшой кусок про меня. Откуда такая недоброжелательность, как состояние души. Максим дал ему прекрасную кличку - Пылесос, все подбирает.
13 января, суббота. Рождественский подарок? Вячеслав Зайцев устроил дефиле для друзей и знакомых. Как обычно, в фойе наверху -шампанское и конфеты. Но до этого внизу, в салоне, я умудрился быстро купить со скидкой черный костюм, в котором, наверное, буду открывать Гатчинский фестиваль. Особенность зайцевских костюмов даже не в их специальной модности, к ней быстро привыкаешь и забываешь, а в том, что в них ощущаешь себя так свободно - не хочется снимать.
К Зайцеву поехал не на машине, а на метро, все еще боясь пробок, хотя и сегодня Москва еще не заполнена авто. Судя по тому, что только прилетел из Франции Прохоров, элита еще продолжает отдыхать. По дороге читал "Труд", который ничего о Прохорове не написал, но большую статью посвятил подростковой проституции в России. Для вошедших во вкус седобородых олигархов и миллионеров в специальные клубы и дома девочек завозят автобусами, так что не обязательно ехать туда со своей нимфеткой. Наши специализированные турагентства вывозят свой малолетний товар в соответствии с графиком праздников. Прохорова отпустили, не предъявив обвинений. По телевидению показали, как его автомобили, по мнению комментатора, класса люкс выезжали из коммерческого терминала Внукова. Я полагаю, что внимание общества не случайно приковано к подобным историям. Если ты богатый, ну черт с тобой, живи и трать свои деньги, как тебе хочется. Но дело в том, что общество еще помнит, как именно и благодаря чему эти люди получили свое богатство. Нескромность народ простить не может.
"Труд", кстати, не забыл и про Филиппа Киркорова. Опять заметочка о его "брегете" за 98 тысяч долларов, который пропал и был обнаружен стражами порядка в Новосибирске. Так вот "Труд", со слов новосибирской милиции, опровергает распространившийся слух, что Киркоров-де наплевал на эту свою счастливо обретенную собственность. Ан, нет! Заголовок у статьи такой: "Филипп брегетом не бросается".
Шел от метро и вдруг совсем рядом с Домом Зайцева за решеткой скверика увидел как бы с юмором выставленный - откуда только вытащили! - гипсовый бюст В.И. Ленина. Вспомнился недавний разговор в "Олма-пресс" о трудностях издания моего романа "Смерть титана", на который права теперь только у меня. Хорошо бы издать его в таком же гламуре, как "Дневники". Текст у меня не бульварный, достаточно объективный, вместе с системой фотографий это могла быть хорошая книга.
Уж если пошли отвлечения, то еще одно: на обратном пути видел афишу о шоу в Кремле Валентина Юдашкина "с участием звезд эстрады". Стала понятной горечь Зайцева, с которой во время своего сенсационного показа он несколько раз говорил, что никто о нем не пишет, что его замалчивают.
Это уже третье дефиле, которое я вижу у Зайцева. Какая роскошь русский национальный костюм! Даже подумал, что обязательно напишу статью "Русский Зайцев". Собственно, лет сорок назад, а может быть и больше, выйдя на эту линию, Зайцев и обрел здесь свой неповторимый и уникальный стиль. Это тебе не яйца Фаберже. И не европейский костюм, где цель - сделать всех, как все. Такое поразительное разнообразие красок и стиля, такое удивительное раскрытие характера женщины, ее самых лучших и привлекательных черт.
Но на этом день не закончился, в шесть вечера я был уже в Колонном зале на выступлении Кубанского казачьего хора. Позвал интеллектуально-деловой клуб, давший в этом году "Хрустальную розу" Захарову, руководителю. Опять, как и у Зайцева, те же мысли: русская культура публично будто в некотором гетто. Как разнообразна русская народная культура, в какие удивительные формы она выливается! Но интересно, что и трансформируется она очень медленно, как бы сопротивляясь заманкам времени, будто знает, что оно может обмануть. С другой стороны, начинаешь понимать, как современная телеэстрада отчаянно противится проникновению в нее и иных жанров, и иных интонаций, и иных людей. Воистину, трудно пророкам в своем отечестве...
Вечером звонил Ф.Ф. Кузнецов, опять, ссылаясь на мой дневник, просит подтвердить, что 13 марта 2003 года никакого исполкома Международного союза писателей не проходило. Придется послать ему книжку. Среди прочего, высказал соображение, что тот роковой протокол сфальсифицирован юристом. Для меня было бы счастьем, если б это оказалось так, в глубине души я никогда не верил, что писатель, а особенно Ларионов, мог на подобное пойти.
14 января, воскресенье. Несмотря на то что ночь была почти бессонная, утром в восемь часов меня поднял по телефону С.П. и в двадцать минут девятого я уже сидел в машине - едем к нему на дачу в Ракитки. Вот тут-то я и понял, что невероятно "задохнулся" за несколько недель почти безвылазно в Москве, даже, как говорит С.П., "уши устали" от городского грохота.
Сразу же, оставив включенными все обогреватели, ушли гулять. Сделали большой круг. Всюду ощущение весны, возле отдельных дач совершенно зеленые полянки. Опять подивился неразумно используемым средствам - огромные пустые особняки. Кое-где за заборами бродят и лают чудовищные кавказские овчарки.
Да, вчера, после Колонного зала, долго читал газеты, параллельно смотрел телевизор, наводящий на меня смертельную тоску своими новогодними передачами, что-то мараковал в дневнике. Кроме "Труда", видимо стараниями Ядвиги Юферовой после моего участия в круглом столе, я стал получать "Российскую газету". Всегда полагал ее крутым официозом, но, к моему удивлению, встретил в ней много интересного, по крайней мере вызывающего раздумья. Во-первых, целая тетрадь объявлений о банкротствах. Зацикленный на экономических сведениях телевидения, я и не предполагал, что идет такая отчаянная и обширная в стране экономическая жизнь. Во-вторых, есть то, что мне, не очень умному и внушаемому человеку, нравится - толковые комментарии по экономическим вопросам и вопросам культуры.
На этот раз здесь и про Куршавель, и про убийство Андрея Козлова. В первом случае становится ясно, что плейбой Прохоров был не одинок со своими вкусами, потому что, по словам газеты, сразу же после его ареста потянулись из Куршавеля наши богатые пожилые джентльмены. Местные буржуа горюют: что если русские буржуа переместятся в Швейцарию? Во вторых , газета очень подробно описывает перипетии убийства Козлова и, в частности, рисует портрет Алексея Френкеля, заказчика, как уверяет прокуратура, этого убийства. Само банковское дело в эпоху первоначального накопления выглядит здесь не очень достойно. И, если у г-на Френкеля, столько грешков перед законом, почему он еще занимается этим делом? Интересно сравнить высказывания Тусуняна ................. банков и Авдеева............. региональных банков. У меня сложилось ощущение, что они охраняют разные принципы и по- разному видят фигуру банкира, как таковую.
Все время постоянно думаю о переделке романа.
15 января, понедельник. Мандельштам.
Потащило меня утром в институт за рукописями дипломов, и сразу же мне что-то подкинули Юра Глазов и Анна Морозова - и в тот и в другой диплом я не верю, все это скорее не написано, а выскоблено честолюбием. Зато как-то собрался и продиктовал Екатерине Яковлевне подборку сведений о Чахмахчане - вот уж не ожидал, что я такой злопамятный - и начал, то есть отдиктовал приблизительно половину статьи в теоретическую книгу о мастерстве. На этот раз это об отборе абитуриентов по рукописям. Кажется, пошло, хотя материала маловато: многие мастера так и не сделали свои записки о принципах этого отбора. Надежда, что Н.В. это дело все-таки добьет.
Днем ходил в Авторское общество, видел Веру Владимировну и Сашу Клевицкого. Кажется, он ежедневно ходит в РАО и все время пьет чай у Веры Васильевны. Меня удивляло, что после первых перезвонов, он вдруг замолчал. В свое время я придумал ему сюжет мюзикла по рассказанному им же случаю о неких бандитах, которые жили у него в студии. Я поговорил с Демахиным, рассказав ему идею и даже план либретто, и решил двух авторов соединить. И вдруг, когда я объявил Саше, какого нашел ему парня, он мне говорит: а я нашел другого автора. Такой Одессой вдруг на меня пахнуло! И опять вывод: никому ничего не рассказывай!
Вышел перевод моего "Имитатора" на китайский язык. Замечательно сделана обложка: на белом фоне фигура полноватого, почти в сюртуке из Х1Х века, джентльмена, наверху заголовок на китайском, а внизу он же - кириллицей. Слишком удачно начинается год, надо ждать неприятностей.
Обедал с Б.Н.Т., Ужанковым и Стояновским. Говорили об интернете, защищали его "безусловную новую ценность". А Надежда Васильевна рассказала мне, что сегодня Александр Иванович залез в него и ничего не нашел. Все доказывают, как у них теперь хорошо и как раньше было плохо. Посмотрим.
Вечером заехал к Андрею Мальгину, который зовет меня в Египет на пару дней - в "Аэрофлоте" скидки. Говорили о Куршавеле, здесь новые подробности из "Известий", и о новых книгах. Андрей показал новый двухтомник Сергея Чупринина. В разделе "Дневники" есть фраза и про меня, естественно поносная. Я воспринял ее даже с благодарностью.
16 января, вторник. Проснулся в каком-то беспокойстве в 4 утра. Сначала для успокоения читал что-то, взяв с полки краеведческое, потом принялся за старые дневники Виктора Лихоносова в юбилейном "Нашем современнике". Наконец, решил все же выяснить, откуда взялось это ощущение тревоги. Недаром какое-то смутное чувство возникло меня, когда забирая в пятницу в издательстве "Дневники", я прочел на обложке слова о книжной программе Москвы. Все оказалось не случайным. Еще в машине, пока ехал к Мальгиным, меня застал звонок от Васи Гыдова, который рассказал, что связался с отделом распространения "Олма-пресс", и там вдруг ему сказали, что они продавать, то есть распространять мои "Дневники" не станут, будто бы весь тираж у заказчика, значит, у Москвы. Не стану никого хулить, но здесь есть два подозрения: во-первых, тираж проще распределять по школам и библиотекам, и второе, что выпущен тираж, как в подобных случаях уже бывало, в малом числе экземпляров, а деньги, которые отпущены на большее, были истрачены и украдены. Естественно, буду разбираться, естественно, я человек подозрительный и себя за это виню.
Теперь одна выписка из дневника Лихоносова. Как я себя корю, что мне не хватает такой серьезности и такой возвышенной простоты. Это о наших писательских "переходах", это об объективности, это о нашем снобизме.
"Ты делаешь вид, что выходишь из компании Бондарева и Распутина, ну и, конечно (я знаю о твоей ненависти), вытираешь ноги об А. Иванова и какого-нибудь провинциального писателя-дуролома, но на самом деле исторически ты уходишь от А. Хомякова и И. Киреевского, К. Леонтьева, К. Победоносцева, В. Розанова, И. Ильина, Б. Зайцева и И. Шмелёва. Кто исторически в вашей новой революционной организации? Масоны-декабристы, террористы-народовольцы и вся так называемая передовая философия и литература: от Чернышевского до А. Рыбакова. Вот куда ты попал. Ты оставил нас, "реакционных", вечно виноватых рабов советского режима и обнял поэта-вертихвостку, написавшего вместо "Прощания с Матёрой" поэму "Братская ГЭС". Или ты забыл, кто что писал и прославлял в то время, когда В. Белов опубликовал "Привычное дело", а В. Распутин "Живи и помни"? Как же ты не можешь простить другу подпись под "Словом к народу" и прощаешь жуткие проклятия в адрес твоей России тем, кто теперь на тебя ссылается и хочет после учредительного раскольнического съезда выпить? Да не только выпить, а и поблагодарить с тонким мастерством за то, как ты "этого негодяя Распутина" отхлестал?! Что с тобой случилось, Виктор Петрович? Прости, но я думаю - виновато твоё безбожие. Ты в Бога веришь литературно, как-то от ума, хотя ты в своей жизни страдал столько, что душа твоя только в Боге и могла бы успокоиться, отсюда твоя постоянная остервенелость (да ещё у Б. Можаева), какая-то несвойственная русскому большому писателю страсть казнить всё по-большевистски и обретённая под шумок славы привычка в е щ а т ь, ничего уже не говорить в простоте, а только для народа, для переворота системы, мессиански".
Вот еще что я вспомнил. Когда на Рождество был в храме Христа Спасителя, то бросились в глаза два расшитые царскими орлами кресла, стоящие за бархатной огородкой в центральном нефе напротив алтаря. Одно - для патриарха, другое - для его высокого гостя? Для президента? Для будущего царя?
Про запас еще выписываю две цитатки из Лихоносова. Все-таки утром его дочитал. "
"Вчера в газете "Труд-7" его суетливое интервью: оправдывается, что был членом партии, верил в социализм ("обманывался")... Играл М. Нагульнова в фильме "Поднятая целина", Л. Брежнева, жаждал выцарапать звание Героя Социалистического Труда, и вот... Оказался наш бывший новосибирец... милым ничтожеством. Они, популярные, народные артисты, почти все оказались такими. Даже Нонна Мордюкова, Народная - распронародная". Это о Е. Матвееве, но, практически, кроме Дорониной, пожалуй, о всех обласканных.
"24 июля. Получил отпускные, то есть всё ту же зарплату да "лечебные", и на эти деньги надо прожить два месяца - за сентябрь зарплату выдадут лишь в начале октября. Илюша пойдёт в школу, а 2 августа у него день рождения. На всё нужны деньги. На жизнь Настиной семьи, на устройство газовой установки в сарае. Ещё много неустройства в Пересыпи. Никогда после войны человек не жил в такой тревоге за завтрашний день.
Как не вспомнить нищего Бунина в старости в Париже? И самый скромный и неплодовнтый писатель не боялся пропасть в нищете".
17 января, среда. Вышла "Литературка" с моей статьей о Григоровиче. По сравнению с оригиналом в "Литгазете" есть небольшие сокращения, коснувшиеся цитаты из Пастернака, которая мне дорога, и описания, как Гостелевидение смотрело "Щелкунчика". Днем разговаривал с Леней Колпаковым, он сообщил, что статью на летучке признали лучшей за неделю. И тут же позвонила Галя Кострова, которая - Галя женщина чувствительная - сказала, что плакала, когда эту статью читала. Ну, там, действительно, кое-что сказано и о нашей интеллигенции, и о так называемой нашей жизни. Вот тройка пассажей на эту тему:
Вспоминая навсегда ушедшее время нашей молодости - а тогда, повторяю, тоже кое-что случалось: первый полет человека в космос, первый в мире атомный ледокол, пуск величайшей гидроэлектростанции на сибирской реке, открытие лазерного излучения русскими учеными, - мы не сможем забыть, с каким вниманием ловили все, что характеризовало интеллектуальное и художественное движение в мире. Выставка картин Дрезденской галереи, "8 с половиной" Феллини на Московском кинофестивале, знаменитый концерт Марлен Дитрих в прежнем Доме кино на Воровского, приезд Ла Скала с Монсеррат Кабалле, маэстро Абадо, дирижирующий хором и оркестром в реквиеме Верди, бродившие по рукам машинописные листы с переводами "Улисса" Джойса... Это мы сейчас говорим, что многое в молодости не прочли, не увидели, не услышали, и поэтому это в нас не вызрело. Но все же, сколько бы нам ни говорили про железный занавес, еще неизвестно, где и на чьей кухне интенсивнее варилась интеллектуальная и художественная жизнь. Да, так сложилось и так стеклось в мировом общественном сознании, но, если по-честному и по существу, спектакли Георгия Товстоногова имели для мирового театра не меньшее значение, чем спектакли Жана Вилара. А если в мировую литературу не вошли в качестве фетишей Валентин Распутин, Василий Белов и Федор Абрамов, а лишь Иосиф Бродский, то это завистливая нерасчетливость нашей интеллигенции в стремлении выдвинуть на престижные места только кого-нибудь из "своих". Но счастливая особенность мирового художественного процесса заключается в том, что "свои" часто, как говорится, не проходили. Так громоздкий резной антикварный шкаф может не пройти в узкую дверь современной постройки. Это надо иметь ввиду, когда мы рассуждаем о замечательном русском балетмейстере Григоровиче, в том же самом значении, в каком говорим о другом русском гении, Мариусе Петипа.
Я готов опять к аналогиям, потому что искусство балета так элитарно, так для публики таинственно, так трудно поддается вербальному анализу, его каждый раз хочется сравнивать с чем-то знакомым, но каждый балетный спектакль Юрия Григоровича, становясь событием в культуре, мы ждали, предвкушая открытия, с не меньшем волнением, чем новую повесть Василя Быкова, Чингиза Айтматова или фильм Бондарчука или Шукшина. Ничего не поделаешь - здесь особая варка того, что мы называем национальной идеей...
Вот где надо писать роман о строительстве собственной судьбы, и не говорите мне здесь о партийном руководстве искусством. Если в шестнадцать или в семнадцать лет Григорович закончил хореографическое училище, то почему уже в двадцать лет вполне успешный молодой танцовщик приходит в детский танцевальный кружок и ставит с детишками и подростками свой первый балет "Аистенок" на простую и достаточно иллюстративную музыку Д.Клебанова? Но только не надо о приработке, мы все знаем, сколько он стоил во дворцах пионеров. Не танцевал ли молодой танцовщик больше в собственном сознании? И не являлась ли потребность осуществлять "видения" большей, чем собственная жизнь и мчащаяся экспрессом "Москва - Ленинград" молодость? И тогда еще вопрос: значит, пока сверстники в философских бдениях на кухнях талдычили, как пономари, о затхлой атмосфере в театре, о слепом следовании традициям, то есть самоутверждались, успокаивая себя, новые принципы балета вместе с другим неравнодушным, но деятельным человеком росли и развивались? Дерзновение неотделимо от высоких духовных устремлений.
И не успел я обо всем этом поговорить, как тут же позвонил Саша Колесников: завтра Юрий Николаевич ждет меня на своем юбилее. Я еще потщеславился, что вход с 10-го подъезда, с Пушкинской, "где будут входить федеральные министры по списку Григоровича". Некоторое удовлетворение доставит мне еще и то, что у всех на руках будет большой буклет, в котором моя статья на русском и на английском. В связи с приглашением, сходил в универмаг "Москва" и купил - на выбор - бабочку и галстук, походящий под мой синий костюм. Бабочку, наверное, не надену, все-таки юбилей не мой.
Прочел два диплома - Аэлиты Евко и Юры Глазова. Несмотря на все завихрения, диплом у Аэлиты вышел даже оригинальный и смелый, по крайней мере необычный.
Неужели студенты в этом берут пример с меня? У Юры не получилось, даже то, что у него было, он как-то раскрошил и попытался сделать из всего какое-то общее сочинение. Его установка на еврейскую гениальность опять не прошла. Ощущение литературы не означает умения эту литературу делать.
Вечером по телефону разговаривал с Юнной Петровной Мориц. В институт к нам, она, наверное, не пойдет, но, разговаривая с ней, будто притрагиваешься к космическому, совершенно тебе не доступному. И никакой позы, никакого желания "выглядеть".
Пришло грустное известие: умер Виктор Липатов, редактор "Юности". Мне даже на похороны, наверное, не удастся попасть.
Алексею Френкелю предъявлено обвинение в убийстве Андрея Козлова. Уместить в уме трудно, как один культурный и понимающий, что такое человеческая жизнь, мужчина мог отнять ее у другого.
18 января, четверг. В 9,20 был у Петра Алексеевича Николаева, который через меня передает какие-то бумаги Марии Валерьевне. Мне кажется, что за последнее время он немножко окреп. Конечно, стараниями Иры. Самое любопытное, что благодаря ее помощи - они читает и записывает за ним - он стал очень интенсивно работать. Пока я пил свой кофе и ел творог со сметаной - разве от Иры уйдешь не позавтракав, - П.А. опять наградил меня новыми знаниями. Я задал ему вопрос о Светлове. Вернее, он вспомнил светловское выражение: "От студенческого общежития до бессмертия один шаг". Потом он вспомнил одно из высказываний С. Липкина (мужа И. Лиснянской) о стихе Светлова "он землю покинул, пошел воевать, чтобы землю крестьянам в Гренаде отдать". Эти строчки можно воспринимать даже, как иронические, но здесь, по справедливому мнению Николаева, выражение "русской утопии".
Как я и предполагал, "Девятая рота" не вошла даже в "длинный" лист Оскара по номинации иностранного фильма. А это потому, что послали не "Живого" Велидинского, не какую-нибудь другую русскую картину, а американизированный блокбастер. Сработала подхалимская интрига - картина понравилась Путину и вышла из недр производств Никиты Михалкова. Угощайтесь!
Днем состоялась защита Вадика Чуркина на степень бакалавра. Учился Вадик лет десять, но сейчас собирается к себе на родину, это куда-то на Двину, на север. Не пропадет ли там? Он замечательно и талантливо пишет и думает, его диплом, как я уже, наверное, писал, очень высокого уровня, но Вадик устно почти не формулирует свои мысли. На этой "конференции" были только Б.Н.Т., М.В. Иванова и я. Короткий отзыв Гусева лишь читали. Для меня окончание Лита Вадиком - это личное достижение.
На работе же с помощью Максима вчерне написал отчет о незавершенной, однако проделанной, работе над "фундаментальным научно-методическим исследовании". По крайней мере, в этом отчете появился план, который раньше был только у меня в голове.
К семи часам поехал на чествование Ю.Н. Григоровича. Я был в костюме с сюртуком от Зайцева и в белой рубашке с галстуком. Для меня многое впервые: "домашний" вход через 10-й подъезд с Пушкинской улицы, стояние в вестибюле с Леней и Сашей, которые всех знают. Тут же "наткнулись" на Анастасию Волочкову в каком-то немыслимом туалете: расшитая шерстью блуза с капюшоном и такие же брюки. Естественно, она сразу заблистала в телевизионных камерах. Здесь же были, по крайней мере я с ними говорил, Дементьева, Швыдкой, мой сосед Белза с очаровательной молодой женщиной, живущей, оказывается, в одном со мною доме, подъезде и буквально над моей квартирой, Андрей Золотов с сыном и женой. Здесь же, конечно, и Виталий Вульф, как счастливый демон театра и балета. Из маленьких событий - встреча с министром Фурсенко, по-моему, я налетел на него, когда входил в зал и отдавил ему ногу. Естественно, не узнал и поздоровался с этим смутно знакомым лицом. Каким-то детским, напрягая природу, тоном он ответил. Мне стало ясно, что он просто очень слабый человек, рефлектирующий и, как человек слабый, будет жесток и памятлив. Мне стало его жалко. На выходе из театра, когда уже были исполнены все три знаменитых балета - из каждого по акту с некоторой редактурой: пролетел и блистательный "Спартак", и современный, с воспоминанием о несостоявшейся молодости "Золотой век", и волшебный "Щелкунчик" - меня опознала и окликнула Нелли Алекперова. Мне это было приятно, и, конечно, я тут же грустно подумал, что "Лукойл", к сожалению, не мой спонсор.
Если говорить о самом сегодняшнем празднике - то это огромное культурное событие, которого, к счастью, я был свидетель. Такого энтузиазма я не видел ни на юбилее Михалкова, ни на юбилее Архиповой, правда там это было несколько размазано в одном случае огромным помещением Большого театра, а в другом - Кремлевского дворца.
Наибольшее впечатление произвел мощный "Спартак". Для меня это оказался почти новый балет, я воспринимаю его уже по-другому и думаю под него о прежнем. По исполнителям все же незабываемы Марис Лиепа и Васильев, они как бы проступают сквозь образы сегодняшних артистов. Хотя танцевавший Спартака Денис Матвиенко, кажется, приглашенный солист из Киева, запомнился энергетикой и чистотой балетных помыслов. Как ни странно, меня, отчасти рядом с музыкой Хачатуряна, разочаровала музыка молодого Шостаковича. Но здесь перед артистом, видимо, особая задача и особые юные настроения, связанные с временем. Дотанцовывал, что не оттанцевал в свое время. А в контрасте - мощь танцевальной ткани у Чайковского в его, казалось бы, невинных балетных пустячках. "Щелкунчик" - это наши общие грезы, родившиеся, наверное, на пионерских елках военных лет. Это изумительно и волшебно. Здесь замечательно и свободно, в тенденциях улановской школы, без усилий и аффектации танцевала молодая Лунева.
Наверное, двадцать минут публика хлопала в начале спектакля, когда Григорович показался в царской ложе, и столько же, когда закрывали занавес. Григоровича усыпали цветами. Кто-то из верных сыров, стоя у рампы, разбрасывал сноп гвоздик.
Домой я приехал на метро уже в час ночи, хорошо побезобразничав на банкете в привычном "Атриуме". Перебегать в него, хоть он и рядом, между Большим и филиалом, пришлось под проливным весенним дождем. Максим все время жалуется, что в моих дневниках перестал фигурировать их главный фетиш - меню, пожалуйста: закуски мясные и рыбные, овощные салаты, замечательные кусочки курицы в кляре, невероятной вкусноты рыба, завернутая в свиное сало, фрукты, которые по вашей просьбе могли окунуть в шоколад. А дивные с разной начинкой пирожки!..
На этот раз мне трудно было все время пробыть в положении критикующего наблюдателя. В какой-то момент объявили, что Юрия Николаевича приветствует писатель Сергей Есин. Уж кто скорее других об этом прознал? Видимо, сам Григорович, внимательно прочитавший огромную двуязычную статью, которая открывала его юбилейный буклет. Он буквально зацеловал меня, когда я поднялся на сцену. Я был краток, поскольку отчетливо понимал, что со здешней вокзальной акустикой больше трех минут бороться невозможно. В зале уже появились артисты, которые только что блистали на сцене: Коля Цискаридзе с вечной выворотностью отличника, великолепный своей лучезарностью Денис Матвиенко и другие. Но это отдельный разговор... Я сказал о Боге, создавшем мир и оставившем некоторые лакуны, которые пришлось заполнять Григоровичу. Лакуну античности, лакуну любви и верности, лакуну нашего восприятия 30-х годов. Я немножко сказал о философии балетов мастера. И еще я сказал, что слава Большого нерасторжима с именем Григоровича. Потом он меня опять целовал, я запомнил это хрупкое тело и эти мягкие губы. Но это уже только моя история, к гению не всем дано приобщиться.
Утром, когда я обо всем поведал В.С., она сказала, что я веду тусклую однообразную жизнь.
19 января, пятница. И вот, кажется, я все-таки совершаю один из самых безрассудных, да и дорогих, поступков в моей жизни. Но ведь безрассудством определяется не только ущербность ума, но и молодость души. Когда вчера у П.А. Николаева я сказал, что собираюсь на два дня в Египет, чтобы, по оказии, осуществить мечту юности, Петр Алексеевич прокомментировал: "Какая молодец ваша жена, что отпускает вас". Здесь стеклось, как я уже упоминал, несколько обстоятельств: во-первых, Андрей Мальгин ехал на два дня проветриться в Египет, посмотреть пирамиды в Гизе и Каирский музей, которые он не видел, во-вторых, еще действовала большая аэрофлотовская скидка на билеты - или сейчас, или никогда! - и, в-третьих, жгли карман 250 долларов, оставшиеся от моей последней поездки в Китай и двойная зарплата, которую в институте выдали перед Новым годом. Я несколько дней рефлектировал, то внутренне соглашаясь лететь, то отказываясь, но именно утром 17-го, когда уже заканчивалась заманчивая скидка, позвонил Андрею: "Еду!". Ведь самое главное, четвертое, обстоятельство: Андрей, с его неиссякаемой и невероятной энергией, берет на себя: покупку билетов, а от его дома в аэропорт мы едем на его машине с шофером. Кстати, билеты он умудрился взять не только Москва - Каир и обратно, но и на внутренних линиях Египта до Асуана, до Абу-Симбела.
Так все и произошло, несмотря на ураган, надвигающийся из Европы, который переворошил там буквально всё. О нем и у нас уже два дня трещали все радиостанции.
Утром писал дневник, собирался и прочел диплом Светланы Коноваловой. Как ни странно, хотя текста чуть маловато, но диплом у девочки, которая еле-еле, казалось бы, шла, получился. В центре небольшая повесть с плохим названием типа "Разбитые мечты" и неважный сказ, который мы обсуждали на семинаре на 3 или 4 курсе. Здесь рассказывается, как не молодой уже мужчина погубил свою жизнь с довольно вздорной женщиной. В повести сюжет незамысловат, а развертывается параллельно. Молодая женщина-москвичка, журналистка (Светлана, видимо, пишет с себя) с современной моралью случайно, после нескольких проб и ошибок, встречает молодого человека. С другой стороны, молодой человек, некто Герман, полунемец, тоже ошибается, приняв случайные встречи, как любовь почти на всю жизнь, и вдруг встречает эту же Веру и в момент встречи судьба ворожит: нет... Здесь интересна серьезность в описании жизни молодежи, ее молодежного быта и чувств. Это совсем другая молодежь, чем мы себе представляем, в том числе и по телепрограммам, она более серьезная и вдумчивая. Эта молодежь народилась для всех нас внезапно, хотя не исключено, что не без нашей помощи. Я каждый раз, когда возникает подобная удача, горжусь, что при-нимаю участие в объяснении жизни.
В самолете много читал прессы и болтал с Андреем. В том числе была статья вроде бы об убийстве Галины Перепелкиной, работавшей у нас на Бронной. Я у нее заверял институтские документы, ее убийство послужи-ло катализатором первого моего рассказа в цикле "Хургада". Я люблю хотя бы раз в месяц схватить охапку центральных газет и "зажеватъ" их - очень многое узнаешь, о чем не говорит телевидение.
Каир под крылом распластался сверкающей галактической спиралью, блистающие полосы рас-кручивались от Нила. В аэропорту мы должны будем с Андреем расстаться: он - в гостиницу, а я сразу перехожу на внутренние линии и лечу в Асуан.
20 января, суббота. Опускаю прилет в Каир, расставание с Андреем. Сейчас 3.30 утра, середина ночи, по Москве 4.30. Я уже побродил по аэровокзалу, везде всё ра-ботает: киоски, кафе, продают книги и газеты.
Собственно, к чему я стремлюсь - к реализации и воплощению юношеских мечтаний. У нас в Моск-ве продавался даже коньяк под названием "Абу-Симбел", а сколько в моё время писали об Асуанской плотине, о таинственном храме, построенном три с половиной тысячи лет назад, который должны были затопить, но не затопили, а распилили на блоки и перенесли на 60 метров выше первоначального места. Неужели я увижу то, что и не загадывал, потому что в мое время это было совершенно неосуществимо. Сей-час меня интересуют эти лики богов с головами Рамзеса П. Меня вол-нует, что это почти Судан, таинственная Нубия. Боюсь, что откуда-то из этих мест в Верхнем Ниле несли на носилках больного, уже почти умирающего Рембо. Два раза в год - это известно всем - лучи раннего утреннего солнца пронизывают 50 метров залов храма и освещают в святилище лицо великого фараона. Может быть, он оживает в этот момент? И что мы знаем о жизни человека, воплотив-шегося в камень? Увидеть то, что видели и тридцать пять веков назад. Но все значительно сложнее, чувства все же иные, я не могу точно объяснить, почему я лечу туда. Жажда приключений?
...Все та же суббота, но уже 14.25. Слава Богу, теперь я снова лечу в Каир. Несмотря на то, что я в своих описаниях коснусь и достаточно неприятного, но все равно то, что я ви-дел, та атмосфера, в которую был погружен, стоит всех нервов. Мои впечатления от храма еще впереди, к счастью, меня здесь ничто не собьет, потому что, только выйдя из-за высокого холма, увидев еще только краешек знаменитого храмового портала, я сразу же взял блокнот и старался фиксировать каждое свое душевное движение. Но, пожалуй, сейчас, когда немножко отлегло, лучше все начать сначала.
Опускаю ночной полет до Ассуана, снова блуждание по другому, пустынному и чистому, как больничная полата, аэропорту, потом медленный и ясный рассвет, свежесть, которая повеяла из откры-тых дверей аэропорта. Пленительная ночь без сна. Вышел на террасу - такой невинный и трогательный, словно обещающий бессмертие, рассвет. Поболтал с полицей-ским, молодым ласковым парнем лет 22-х. Подумал о том, что в аэропорту много военных. Начал вызревать целый комментарий, который обрастает все новыми и новыми подробностями.
Как трясут полицейские пассажиров в аэропортах, сколько проверок и ощупываний! И слава Богу, что это делают. Досматривают сумки, несколько раз еще до регистрации смотрят билеты, ощупывают, осматривают. У каждой двери - это я помню еще по прошлым приездам - молодой солдат. Я думаю, что для многих из этих крестьянских ребят это лучшее время в их жизни. Все хорошо одеты, караульная служба, чувствуется, необременительна. Войска как бы гарантируют всеобщий порядок. Чего-то ждут? Чего-то мы не знаем? Но вот на дороге, ведущей к комплексу Абу- Симбела, стоит на колесах стальной щит с прорезью для автомата и за этим щитом часовой. Уже за этой передвижной преградой стоит еще и машина с нарядом. Будто ожидается, что кто-то на танке, на полном ходу, захочет безрассудно прорвать-ся внутрь. Терроризм? Уничтожение или даже повреждение такого памятника это несчитанные деньги. Восток - место заговоров и военных переворотов? Но разве эта святыня, возраст которой три с половиной тысячи лет, менее значительна, чем хорошо охраняемый Лувр? Все это трудно сравнивать, но все это неповторимо в еще большей степени, нежели более привычное нам, европейское. Мне нравится эта часть египетского военизированного порядка. Мне нравится, когда молодежь служит, когда возле солдатского котла перемешиваются все слои общества, когда нация интегрируется в простых истинах. Когда армия, кроме привычки и навыков дисциплины, приносит с собою еще и физическое здоровье юношеству.
В самолет на Абу-Симбел посадили справа, у окна. Когда взлетели, то почти сразу пошла такая пустынная, без единой зеленой прогалины, земля, такая крутая дикость, что возникло неясное ощущение праматери планеты. А ты будто бы скользишь над песчаными волнами и ты - Ной, ждущий, когда голубъ принесет масленичную ветвь. Это начиналась нубийская пустыня. А потом внезапно пошли воды, не просто разлившийся в водохранилище Нил, а целое море, и тень самолета заскользила по настоящим волнам.
Хорошо, что Андрей сказал мне, как вести себя после посадки. Я, ни у кого ничего не спрашивая, сразу сел в автобус, который потом заполнили все пассажиры самолета. Взлетная полоса огромная, так и видится, как в туристический сезон здесь, один за другим, садятся тяжелые лайнеры. Наверное, как и в Асуане, взлетную полосу строили мы, русские. Имеет, конечно, значение и близость границы. Но сейчас туристов мало, а жителей в этих местах, чувствуется, немного: военные, техники аэропорта да обслуживающий персонал музейного комплекса.
Описать комплекс невозможно. Ни описания, ни даже кино- и телевизионная съемка не соответствуют и, видимо, не могут, по своей природе, соответствовать произведимому впечатлению. А куда девать без единой морщинки небо? Куда вписать первозданную мощь камня и идущие от него излучения? Сразу, наповал, поражает не тридцатиметровый портал с вырубленными в нем двадцатиметровыми фигурами.
Значение имеют не циклопичность фигур, а циклопичность замысла. Вот уж где воспарила национальная идея! А может быть, национальная идея возникает в один миг с идеей государственности?
Сначала издалека насыщаю свой взгляд четырьмя фигурами. Четыре Рамзеса сидят на своих тронах и стерегут время. Скорее всего, и камни и эти фигуры живут своей медлительной каменной жизнью - год за секунду. Одинаковые, казалось бы, лица у этих Рамзесов - все же разные. Но здесь не следует искать разницы в очертаниях, древние каменотесы добивались идентичности, будто ими руководил компьютер. Но камень живой, его массив, как иногда в мороженом-ассорти, жгутами перевивают разные сорта, создавая волшебные переливы. Одна фигура не выдержала вулканической тряски времени. Высокая многотонная корона, да и сама голова лежат подле ног властелина. Шея рассыпалась в прах. У босых ног, с крупными, не царскими, ступнями, стоят небольшие, по колено исполинам, фигурки. Это любимая жена, мать, несколько старших детей. Великий воин и завоеватель был обильно детороден - как указывает путеводитель, видимо по источникам, у него было около 200 детей. Каменные источники врут редко, каменную историю, в отличие от бумажной, переписывать труднее. Хотя бывало и такое. Великие идолы несли потери не только потому, что три с половиной тысячи лет землю трясло и жарило. Наши, ничего не боящиеся, современники тоже приложили руку к разрушению.
Подхожу к колоссам всё ближе. Как хорошо, что я уже не фотогра-фирую. В моем сознании фотографии пирамиды Джосера в Гизе. Они всегда со мною, они пережиты. Теперь, как из проявителя, появляются - и навсегда! - другие. Толстоногий царь Рамзес. Джосеру, кажется, чтобы доказать свою царскую мощь, пришлось бежать вокруг храмового двора. Тренированные цари-воители. Можно представить, как перед Рамзесом, победителем хеттов, трепетала вселенная, их египетская ойкумена.
Детали прорастают. Мощные колени, узкая ритуальная борода, широкая грудь, круглый, как звезда, сосок. На предплечье, как у сегодняшних молодых модников, татуировка. Отдельные детали стараюсь не фиксировать, важнее мощь захлестнувших меня впечатлений. Все остальное я посмотрю в учебниках. На колене у царя выбито латиницей имя и дата: февраль 1874 года. Честолюбивые умельцы всех времен и народов трудились, несмотря на обжигающее дыхание Нубийской пустыни. Надписи, как мокрицы, расползлись по всему телу, куда смогла дотянуться шаловливая рука современника. Вот уже и греческое имя и опять дата: I888. Русских имен, к счастью, нет, сначала русская, сейчас, видимо, исчезающая, деликатность, потом - железный занавес. Старались увековечить свое, мелкое, на века. Поэтому имена не выписываю. Только сам факт.
Среди огромных фигур летают птицы.
Я медлю у входа, кружу, так иногда на море, выйдя из каюты, все кружишь и кружишь по палубе, пытаешься надышаться живительным йодистым воздухом. Я понимаю, что нахожусь возле одной из самых драгоценных святынь человечества. От святыни идут волны.
Нечто подобное, наверное, испытывают многие. Все пассажиры самолета - других нет - разбиты на группки, экскурсоводы уверенными голосами провидцев пересказывают "Бедекер", разворачивают сложные, как выкройки или географические карты, иллюстрации - предварительно показывают живопись, которую путешественники увидят, войдя в храм. Вон в те прямоугольные узкие ворота, в которые два раза в год врывается свет, достигая святилища. Я знаю, что так и готовить себя, и смотреть - не следует. Литография неважный искусствовед, масштабы не передать, цветопередача всегда лжива. Я тоже готовлю себя, чтобы войти внутрь храма. Но тем не менее отмечаю, с какой настойчивостью все фо-тографируют и фотографируются. Здесь v меня тоже есть целая теория.
Первую свою премию, выражавшую, как считалось, общественное признание, я получил за книгу репортажных фотографий из Вьетнама, который тогда, давным-давно, воевал. В юности я снимал хорошо, настоящее фото - редкое и отчасти сексуальное искусство. Ты охотишься на людей, на женщин и мужчин, важнее всего их внутреннее состояние, а не ситуации. Снимает не аппарат, а душа, сознание, выбор и глаз фотографа. Когда я опубликовал свою первую повесть, я перестал снимать, потому что, фиксируя как бы навсегда, снимок не развивает душу, она перестает слова превращать в мысль. Много фотографирующие люди отвыкают от мысли. Им кажется, что потом их ду-ша так же затрепещет, увидев снимки. Не затрепещет.
В самом храме фотографировать нельзя. Пожалуй, впервые языческое искусство действует на меня так сильно. Зайдя внутрь, все время ощущаю четырех Рамзесов, стерегущих реку. Когда-то здесь, как, впрочем, и сейчас, была граница империи и царства. Сейчас любую границу укрепляют артиллеристы и батареи ракетных войск, тогда лично фараон вставал на стра-же. Строили храм. С реки этот циклопический портик выглядел, наверное, устрашающе. Родственники Аиды именно из этих мест, воевали фараоны с ними, с нубийцами.
Здесь, внутри храма, надо бы с теплотой вспомнить о телевидении, ко-торое, подсвечивая аккумуляторными батареями и холодным искусственным светом древний колорит, умеет разворачивать картины живописи.
Я допускал, что увижу самый значительный гранитный памятник древнего искусства Египта, но не предполагал, что здесь же обнаружу, скажем условно, живопись, в которой, как в зародыше, соединилось буквально все, все, что потом медленно, век за веком, будет открывать первоначально угаданное: сюжет в динамике, в экспрессии изображения. Эти бедные хетты, эти связ-ки голов, которые пучком, как редиску, за волосы держит царь, эта летучая колесница царя-громовержца, расстреливающего врагов из лука. Царь с возницей, обведенным вторым контуром. Или это тень царя-возницы? Или царю помогает кто-то из богов? Здесь же в одной из галерей, как счастливая находка, рисунок: знаменитые плавающие утки. Все это не так просто для восприятия. Надо стоять, смотреть и смотреть, чтобы всё ожило и обрело цвет. Такой - какой был двадцать веков назад.
Нечего писать по поводу "малого. Храма", посвященного царице Нефертари! Здесь все, особенно росписи, заслуживает внимания, но тем не менее ничего писать не стану, мое воображение целиком захвачено предыдущим храмом, этой самой значительной достопримечательностью Египта. Все художественные истории можно было бы сочинить и воздвигнуть, не выходя из этого храма. Говорить о вечном реализме, об условности, об аскетизме высокого, о тоталитарных стилях. Можно говорить о фигурах богов, похожих на царей. Может быть, боги и цари начали строить эти храмы? Вдохновляла ли их всех национальная идея?
Ну вот, я, кажется, и выдохся, ушло творческое начало. Самолет на вылете ждал именно меня. Или неправильно в Москве оформили билет, или где-то об-манули египтяне, не тот, возможно, талон оторвали в аэропорту Асуана, но из Абу-Симбела у меня не оказалось билета. Я вывернул все карманы и наскреб на билет в первом классе до Каира. Таковы правила игры...
Вечером мы с Андреем отправились в Каирский музей. Андрей был однажды с женой в Египте, проплыл по всему Нилу, но ни в Гизе, ни в Каирском музее не был. Я дважды бывал в музее прежде, но теперь это уже полупустые залы. Собранные за пять тысяч лет сокровища. На мумии и саркофаги стараюсь не смотреть. Смерть притягивает.
Потом гуляли по старому городу. Но это особые воспоминания.
21 января, воскресенье. Утром на такси поехали в Гизу. Сразу же опять разделились: Андрея я посадил на верблюда и отправил на обзорную экскурсию вокруг всех пирамид, а сам потихонечку потерся у подножий, походил по живым камням.
Всё внешне по-прежнему. Пирамиды стоят, как стояли, на истоптанной миллионами ног земле, и раньше я всегда думал о нещадной эксплуатации этих памятников. Но сегодня на все это, в частности на роль в процессе египетских властей, смотрю по-другому. Ко-нечно, огромное количество людей ходит по этим развалинам, абсолютно не понимая, с чем соприкасаются и в каком сакральном месте находятся. Мысли о прошлых временах, честолюбии в смерти и о величественности замысла их не посещают. Не думает они ни об империи, ни о тоталитаризме. Но сейчас не об этом.
Раньше я был убежден, что пирамиды постоянно и стремительно разрушаются не столько под пятой времени, сколько под тяжестью взгляда профанов. Сейчас в Гизе я нашел большие изменения, так разительно отличающие-ся от нашей мелочной и скудной опеки культуры. Во-первых, территорию довольно основательно облагородили. На специальных подставках выставлены отдельные, поражающие размерами, блоки. Расчищена тропа вокруг пирамид, снизу еще раз основательно замостили дорогу. Лошадки, запряженные в кабриолет, спускаясь, скользят копыта-ми по будто маслянистой поверхности. Мне показалось, что сфинкс в некоторых местах обрел свою первоначальную облицовку. Но его человеческое лицо, разбитое французской шрапнелью - помните: "Солдаты, тысячелетия глядят на вас с пирамид!"? - мне показалось, поистерлось на ветру, или мои глаза так значительно ослабели.
Самое неожиданное, вернее не ожидаемое - это подразделение туристской полиции. Молодые солдаты в черной форме на белых верблюдах производят сильное впечатление, когда с ближних холмов наблюда-ют за происходящим. Полиция здесь очень основательно занимается порядком, следит, например, чтобы торговцы не приставали к туристам. В толпе попадают-ся агенты в штатском. Бывает, куртка у такого штатского распахнется - и на поясе виден пистолет.
Записи о пирамидах
23 января, вторник. Семинар.
24 января, среда. Мое яблоко всегда румяное, но червивое. Накануне звонил Николай Иванович Загузов и сказал, что мой докторский диплом уже подписан, и можно приезжать. Утром поехал на Сухаревку в ВАК на метро, по дороге, по своему обыкновению, читал. Николай Иванович, как человек благородный, провел меня через процедуру, и я получил официальный листочек, который завтра понесу в институт. Но гнильца была - корочки от диплома нет, они все еще дефицит. С.П. тоже несколько лет назад получил диплом без корочки. Россия всегда остается страной дефицита.
Николая Ивановича я встретил веселого, помолодевшего, с какой-то новой шевелюрой. Я всегда долго расспрашиваю его про здоровье, потому что когда-то у него определили страшное заболевание с безнадежным диагнозом, рак легких. Прошлой осенью он, кажется, лежал на облучении в Ростовском меде, а до этого облучался в институте Герцена. Тогда он был абсолютно без волос на голове. Но оказалось, что несколько лет подряд ему ставили наши светила неверный диагноз: оказалось, что у него в легких был грибок. Установили все это по радужной зрачка, в Иванове.
Дома дочитал диплом Саши Юргеневой и тут же написал представление на защиту. При моей "непрофессорской" памяти это единственная возможность "прокрутить" весь курс.
Заголовок дипломной работы Александры Львовны Юргеневой "Без сладкого" имеет очевидное, но не однозначное прочтение. Сразу заметно, что, видимо, это диплом с детской тематикой. Я даже не оговорился, обозначив некую "тематику", вместо того чтобы просто сказать: "о детях" и "детстве". Если это дети, то, как правило, это дети "без сладкого", наказанные судьбой, своими родителями или социальной системой. В этом смысле это диплом для нашего института редкий, потому что о времени говорит самый точный и неподкупный наблюдатель - ребенок. И говорит очень неожиданные вещи.
Мне трудно определить в этом сборнике больших и малых рассказов, что здесь лучшее или что сортом пониже. Все, что пишет Александра Юргенева, отмечено печатью напряженного и взволнованного стиля, тем, что мы называем своим почерком, своим видением мира. А, как известно, стиль способен доказать иногда и невозможное, и казуальное. В разряд этого самого "видения" попадает и неожиданная тематика - ребенок в странном мире взрослых. Ребенок здесь много раз готов задать свое знаменитое "почему?" и если не задает, то лишь потому, что литературный почерк Юргеневой - без нажима, без экстатической и на все готовой журналистики.
Почему сгорела церковь, которую еще мама девочки рисовала акварелью? Почему оказалось одиноким фантастическое "Маленькое"? Почему не сложилось детство у "Дитя"? Почему "Среди стволов" деревьев так изысканно грязен взгляд малолетнего Дениса? И откуда вообще взялась эта изысканная эстетика грязи и разрухи? Из жизни, скажет критик. Такова жизнь, может быть скажет Саша Юргенева.
Юргенева проводит своих маленьких, неизменно невзрослых героев-наблюдателей через джунгли маргинального или почти маргинального подполья. Иногда это подполье оказывается даже в монастырском подворье. Иногда здесь даже интеллигентский быт, но и он медленно погружается в маргинальный. Но пока здесь, хоть через дырку под водопроводной раковиной, из одной квартиры в другую передаются книги и пластинки. Однако и это уйдет...
Проще всего было бы перевести то, о чем пишет Юргенева, в ранг социальных дефиниций и гражданского негодования, но автор слишком любит людей, и не как массу и обобщенное понятие, а каждого - как страдающую единицу. Чтобы дойти до этого, она просто проживает нелегкие жизни со своими героями. Но пассивные ли это медиумы жизни, или все же герои? Где их подвиги и свершения? Они есть, они лежат в плоскости моральных событий. А иногда в знак протеста герои не хотят взрослеть в этом мире. Маленький железный барабанщик не молчит...
Таковы в самых общих тонах абрисы этой дипломной работы, вполне соответствующей, по мнению руководителя Александры Львовны Юргеневой, принятым в институте нормам.
Расписание у меня сегодня трудное. Кроме дня рождения Михаила Ивановнича Ножкина, которое должно состояться в кафе "Форте", еще и участие в телемосте по русскому языку. Телемост ведет Ленинградский канал, хотя и охватывающий чуть ли не сорок регионов, но в Москву пока не пробившийся.
На чествовании Миши, которое состоялось в Колонном зале, я, к сожалению, не был, а здесь все слетелись - и Глазьев, и Бокерия, и Рыжков... - буквально все, чтобы сказать своими словами этому замечательном артисту и верному человеку о его жизни. Подобные вещи, как я убедился, делать необходимо. Я и с Ножкиным, и с Лановым - Вася тоже присутствовал на торжестве, потому что принадлежит к тому же твердому замесу - говорил о том, что первоклассных артистов в России много, но ... А дальше я поминал 1905 год - время, когда вскрылось, что прежнему режиму подыгрывали и стучали, в основном, артисты и писатели. Я говорил, что многие из нас, из культуры, знали, как себя повести, чтобы получить и при новом режиме и деньги и почет, но многие остались все же со своими убеждениями. Миша Ножкин - народный кумир без изъяна. Слово "кумир" я нашел довольно точно.
К 9 вечера на машине приехал Витя и перевез меня на Пресню, откуда состоялась трансляция. Ленинградцы придумали полный бред с анкетой: что мешает русскому языку - иностранные слова, аббревиатуры, сорные слова. Я говорил, хотя и коротко, но совершенно о другом. О том, что разрушена социальная база для языка - угнетено крестьянство. О том, что не надо так много талдычить о своеволии телевидения. Если бы у государства была политическая воля, оно заставило бы и наше телевидение говорить на нормальном русском языке. Тем не менее насколько приятнее иметь дело с ленинградцами.
25 января, четверг. Наконец-то в Москве настоящий снег. Сегодня, как и вчера, на градуснике утром около минус 10 градусов. По морозцу бегом пролетел в парикмахерскую на улице Строителей к мастеру Володе, который работает по вторникам и четвергам. Удивительная вещь, как быстро все привыкают, с одной стороны, к высокой оплате, а с другой - стараются при этом тратить меньше усилий. Теперь Володя уже берет с меня за ту же самую работу 450 рублей и 100 рублей сверх получает "на чай", исполняя всю работу в два раза быстрее и, как мне кажется, менее качественно. Болтаем обо всем с ним мы по-прежнему.
Днем возился на кафедре со своими дипломниками. Потом пытался найти студента на премию имени Николая Рубцова. Трудность заключалась в том, что здесь сложно было бы давать за какие-то невинные девичьи стихи с неясным смыслом и неопределенными чувствами. Имя Рубцова подразумевает определенность и естественность пафоса. Я взялся сам за папки, но то, что я видел, в частности Григория Назарова, не проходило по дисциплине или по успеваемости. Наш деканат мертво держится за оценку и еще раз за оценку, совершенно иногда забывая о творческом смысле вуза и итогах нашей работы. Попутно отметил, с огромным чувством боли, мое охлаждение к Максиму. Это было связано как раз со стихами и Назарова, и Виталия Бондарева. Он воспринимает в стихах только свое дворянско-возвышенное направление. Какие-то первые симптомы этого возникли еще в Политехническом музее, когда он проявил ригоризм и ушел. Тогда, конечно, он был абсолютно прав, но тем не менее что-то в стихах, которые он бы и не принял, может быть важное и сегодняшнее.
В два часа в ректорате говорили о магистратуре. Мне здесь многое совершенно неясно, а главное, от чего надо бы отталкиваться, это какие следует установить экзамены и квалификационную работу. Не станет ли магистратура облегченным вариантом окончания вуза? Для меня-то очевидно, что это и по творчеству все должно быть сильнее, нежели чем у наших специалистов, а теоретическая работа не должна быть похожа на курсовую. Я внес два предложения, одно из них принято. У будущих магистров в плане стоит педагогическая практика. Имея в виду моего Антона Соловьева, которого я все же пробил в магистратуру, я предложил эту практику проводить у меня в семинаре - практически я сделаю из него ассистента. Второе предложение касалось экзаменов. Мне казалось, что было бы целесообразным проводить эти экзамены, или хотя бы один, по уровню кандидатского минимума. Как мне помогло, что в Академии общественных наук, когда я ее заканчивал, наш выпускной экзамен по философии приравняли к этому кандидатскому минимуму. Мне при защите кандидатской диссертации этот экзамен засчитали. А так попробовал бы я в свои почти семьдесят лет попрыгать с философией.
В три часа состоялся ученый совет. Он проходил, как никогда, долго, а в памяти не остался. Неужели с таким равнодушием раньше все слушали это действие, с каким сегодня слушаю я? Была небольшая схватка с Марьей Владимировной, которая, как всегда, хотела бы предельно формализовать весь учебный процесс. Второе, что запомнилось, это постоянный призыв сдавать инициативы в ректорат, приносить идеи и предложения. Идеи - это что-то взаимное, они возникают, когда идейные потоки идут навстречу друг другу, когда есть контакт и общее дело, а не служба. Из остального "зацепила" меня только сумма, которая была истрачена на ремонт фасада. Мне, знающему хозяйство, показалось, что трех миллионов в этом фасаде нет. Где деньги, Зин? Я бы, по крайней мере, столько не дал и торговался бы отчаянно. Но, кажется, все это делали пришлые грузины.
Заехал вечером в "Литературную газету" там набрали на целую полосу мою статью о Борисе Покровском. Все вместе это производит довольно внушительное впечатление. Моя заслуга лишь в том, что я внимательно прочел книги Покровского, в которых практически все сказано, и точно среди своего довольно нейтрального текста расставил эти цитаты. Я ценю это свое умение уходить в тень во имя дела.
Вечером же переговорил по телефону с Василием Гыдовым, кажется, тираж новых дневников нашелся, и мои опасения оказались преждевременными. Корю себя за то, что сначала всегда думаю о любой ситуации плохо, всех подозреваю в каверзах.
26 января, пятница. Со вчерашнего вечера мучился с дипломными текстами Володи Никитина. Здесь особая структура и особая стилистика, которая накладывается на Володину, совсем почти не художественную, манеру писать. Он для прозы слишком умен. И ночью читал и утром и все-таки собрался и написал на него рецензию для защиты. В моих рецензиях меня всегда удивляет то, что я не могу скрыть подлинного отношения к своему ученику. Я всегда помню о возрасте и другом поколении, и, кстати, очевидно, что нынешнее поколение уже говорит на другом языке. Не продолжает ли писатель писать только для своих сверстников? О корифеях со всемирной славой не говорю.
Читать прозу Владимира Никитина не самое большое удовольствие. Вернее, не получится читать ее в метро, между делами, не отвлекаясь от собственных мыслей, так, как мы привыкли читать вообще: особенно не напрягая свое восприятие, быстро, листая страницы и пропуская служебные описания. Проза Никитина требует чтения, как чтения псалтыри, строчка за строчкой, а то потеряешь смысл. В старое время и читали-то за письменным столом. Но когда, словно в сложном, не как из "Московского комсомольца", кроссворде, одолеешь никитинские притчи и истории, они потом, уверен, долго будут жить с читателем и толкать его к собственным размышлениям.
Из этого диплома я поначалу хотел бы исключить небольшой цикл со страницы 19 до страницы 28, рассказывающий о восприятии ребенком смерти через рассказы родителей, через собственные потери. Здесь есть африканские барабаны, воспоминания сына, потом дочери, ковбойская шляпа отца, тридцатиградусный мороз. Но уже при чтении монолога "Тень Гамлета" наткнувшись на необходимость собственного значительного труда к открытию и смысла и художественного строя произведения, я все же счел, что Никитина здесь скорее не понимаю я, нежели не понимает задачи литературы и ее практику он. Никитин читатель и почитатель зарубежной литературы с ее игрою не характеров, а смыслов. Я бы даже сказал, что он слишком умен для русской прозы.
Любимый жанр Никитина - притча, с рассказом ему справляться труднее. Как всегда, притча открывает вещи простые, но настаивает на проникновение во внутренний мир читателя, ее задача схватить его за печенку. Собственно, таков небольшой цикл "Святая Елена и бес". Но притчи здесь все какие-то наши: о вражде партий, о неумении слышать друг друга, о миротворческих миссиях, о гибели государства из-за идеи.
Рассказы Никитина, по сути, тоже притчи, ну если не притчи, то социальные портреты. Ведь когда мальчик и девочка, должно быть девяти- или десятиклассники, из рассказа "Дети" быстро "влюбляются" друг в друга - это ведь не Ромео и Джульетта, и проблема у них не вражда родов, а беременность, приобретенная играючи. Или когда люди прячутся в шкаф в мандариновой саге Никитина - это не Кай и Герда. Приходится лезть в шкаф, потому что северные олени уже не уносят на Северный полюс.
Среди, как бы сказал музыкант, "опусов" Никитина в этой дипломной работе есть два рассказа, одним начинается, а другим заканчивается весь этот увраж. Рассказы "Черепаха" и "Тень Гамлета", бесспорно, принадлежат к тому виду человеческой деятельности, выражающей движение мысли, которую мы называем литературой. В первом случае это рассказ мальчика, в орбиту которого попадает сегодняшний мир и детей и взрослых, а во втором - трагически-философский русский быт с его вечными философскими вопросами и русскими слабостями. Здесь я, как говорится, снимаю шляпу.
Мне осталось написать еще сакраментальную фразу: диплом соответствует принятым нормам и традициям Литинститута и может быть защищен. Правда, я вспоминаю защиту Вадима Степанцова, но думаю, что жизнь все-таки идет вперед.
А вот рецензия на Юру Глазова. Я с ним тоже намаялся, но совершенно по-другому, нежели с Никитиным. Этот текст уже после переработки. Я еще не встречал молодого писателя с таким честолюбием и таким навязчивым ощущением, что литература доступна всем и если взять ее хорошенько за холку, то на ней можно доехать до звания классика. Когда мы с ним уже наметили, какие рассказы войдут в сборник, Юра чуть ли не в одну ночь все это объединил в некое подобие общего текста. Появилась иллюзия крупной вещи. Когда я попросил его вернуться к первому варианту, он опять все сделал за сутки и опять в облегченном виде. Будем еще переделывать заголовок и кое-что убирать из рассказов. Рецензия-отзыв пока условна.
Как правило, студенты Литинститута пишут свой опыт. У одних этот опыт расширен зоркостью социального зрения, другие, как говорится, "приваривают" близкую им философию, третьи уходят в дебри быта и разнообразных межличностных отношений. Юрия Станиславовича Глазова все годы его творческого пребывания в институте очень интересовала любовь, как опыт. Я не знаю, как обстояло дело с этим в его студенческой действительности, но почти все рассказы, представленные в работе, Юрий Станиславович настойчиво посвящает именно этому чувству. Фрейдист даже сказал бы, что здесь есть некая зацикленность. Я бы определил несколько по-другому: взволнованное юношеское пристрастие открывателя.
В разработке рассказов есть даже некое "родовое пятно", определенная сюжетная метка. Но это и понятно, от собственного психологического типа далеко не убежишь. Поэтому всегда это молодой, страдающий герой, так сказать "вымаливающий" любовь, всегда это человек с головой, рефлексией и принципами. Почти всегда это герой, который может в решающий момент рандеву остановиться. Он настойчиво ищет скорее не близости, а духовности, и когда не получает искомого, вот и наступает некий ложный шаг. Как и герой лирической романистики Х!Х века, герой Глазова готов на суицид. И даже более, на жертву собой, чтобы потом отвергшая его возлюбленная пожалела и посетовала, какого свет лишился человека. Все бы это я назвал экстремальным юношеством и романтическим опытом, впрочем, часто головным.
Как пишет Юра Глазов эту любовь? Мило, обстоятельно, по-книжному лирично. Иногда искусно, когда имитирует молодую "задышку" совсем юных переживаний. В рассказах Юры обязательно присутствует соперник, иногда кажется, что взять над этим соперником верх для лирического героя важнее, чем их общий объект любви. Вдобавок, как правило, это действие происходит в очень похожих декорациях студенческого или московского быта. Все это придает какой-то особый, редко встречающийся привкус рассказам нашего выпускника. И вместе с тем создает вполне определенную и профессиональную ткань повествования.
Иногда Юра как бы чувствует ограниченность своей палитры и тут начинает переносить действие в другое историческое время. Но и там действуют и те же герои, и та же самая расстановка сил. Нет, правда, суицида, но возникает дуэль. Я имею в виду повесть "Друг детства". И опять все это достаточно по беллетристике грамотно и по-своему увлекательно, если считать увлекательность одним из родовых признаков литературы.
В этой увлекательной плоскости современных любовных молодежных историй затерялись два небольших рассказа - это "Убить Ефросинина" и "Муж". Вот здесь Юрий Станиславович Глазов столкнулся с обжигающей правдой жизни. И эта правда повела за собой литературу, как, впрочем, обычно и происходит.
Дипломная работа Юрия Станиславовича Глазова, по мнению его руководителя, соответствует квалификационным требованиям, предъявляемым Литинститутом.
27 января, суббота. Уже в одиннадцать часов всей командой - С.П., Витя и я - прибыли на дачу в Сопово. И опять я понял, что только благодаря полутора дням на воздухе я и живу и никогда не надо ни ради чего оставаться в Москве. Встал я рано по телефонному звонку С.П. и быстро собрался, Витя, который ездит, как и любой молодой, лучше и решительнее, чем я, - за рулем. На улице мороз 14 градусов, шоссе не забито, но машины есть. Сказка началась, когда после Ногинска поехали по лесным дорогам, - такое умиротворение и красота.
П приезде сразу распределились: мы с Витей доделали, наконец-то, электрическое отопление, а С.П., как всегда стоически, нес вахту на кухне. Ни чтения, кроме двух дипломных работ, ни работы я с собой не взял. Мой роман тоже стоит, вдруг пропал к нему какой-либо интерес.
После обеда пошел в длительную прогулку. "Большой круг" в Сопово - по магистрали вдоль всех десяти улиц, потом по перпендикулярной десятой, потом обратно вдоль леса по другой магистрали и снова, теперь уже по первой - это 2300 шагов, я посчитал. В общем, "нарезал" три или четыре таких круга, с абсолютно пустой головой. Дачи почти все стоят осиротелые, с не взбитым возле ворот снегом. Обнажен весь небогатый быт, но такой свежести и тишины нет и в Подмосковье, и в Обнинске, где периодично не дает забывать о цивилизации электричка.
Написал окончательный отзыв на дипломную работу Анны Козаченко "Путешествие". Как все же продвинулись за пять лет мои студентки, особенно девушки.
Оба этих сочинения - и рассказ "Экскурсия в деревню", и повесть "В знаменах тишины" - посвящены путешествиям. Путешествиям редким в наши дни - это путь к себе, экскурсия на поля собственной совести. В каком-то смысле вся работа Козаченко знаковая, для нашего дня необычная.
Собственно, два времени и две коллизии рассматривает молодая писательница. В одном случае, двое молодых людей в наши дни приплывают на остров посреди Ладоги. Цель у них не экскурсионная, не осмотр древних святынь, а более прозаическая. Даже не ограбить музей и не украсть иконы - обокрасть приютившую их продавщицу. Их волнуют деньги, как таковые, как стартовый капитал в эпоху первоначального накопления. Столько вокруг примеров! Другим нельзя? Каждый как может!
В другом случае, отстоящем от наших дней на шестьдесят с лишним лет, ситуация складывается просто трагически. Здесь уже не возможная тюрьма и бесчестье, здесь плата - жизнь. Жизнь за жизнь. Трагичность усугубляется тем, что за собственную жизнь отдают жизнь родного человека. В осажденном Ленинграде живет семья, ее спасение в эвакуации, но спастись можно, только пожертвовав младшим братом.
В обоих случаях все как бы удавалось, задуманное получалось, искомое осуществлялось. Но в решающей момент успешного осуществления планов вмешалась не судьба, не стечение обстоятельств, а когда-то обычная, но, видимо, не позабытая и в наши дни, рефлексия. Козаченко не детерминирует это "нечто" ни всплывшей внезапно памятью о Боге и Божьем гневе, ни боязнью ответственности, и ни чем-то другим. Только таинственной силой, которая гнездится в глубине нашего сознания, нашей души. Что это? А то же самое, о чем говорил старый кёнигсбергский философ, рассматривая звездное небо.
Конечно, то, что сделала Анна Козаченко, не должно рассматриваться так прямолинейно, как это сейчас делаю я. Происходящее наполнено точными и оригинальными деталями, характеры выпуклы и после чтения долго стоят перед глазами. Как и в любой хорошей прозе, здесь много неожиданного и познавательного, много точно подмеченного автором.
Стоит ли говорить здесь о недостатках. Именно потому, что многое и в рассказе, и в повести сделано по большому счету и основательно, можно говорить и о недочетах. И главный из них - некоторая, еле ощущаемая, сконструированность повествования. Что-то из второй половины девятнадцатого века, что-то от школьного Достоевского. Но это такая мелочь, которую во вполне квалифицированной и достойной работе принимать во внимание не следует.
В качестве праздничной программы посмотрел вечером на диске фильм "Снежный пирог" и передачу по РТН о погибшем в Лондоне бывшем разведчике и кагэбисте Литвиненко.
Фильм просто хороший, камерный, хотя я и не очень люблю подобные фильмы. Здесь опять аутизм, любовно-человеческая история пожилых людей и быт далекой и таинственной для меня Канады, сегодняшний мир, в котором почти невозможно ни до кого докричаться...
То, что покойный Литвиненко человек негодный, я сделал для себя вывод еще очень давно, когда транслировали по ТВ знаменитую пресс-конференцию Березовского, где этот, ныне покойный, персонаж, уже сделав ставку, рассказывал о том, как КГБ предлагало ему Березовского убить. Тогда же я подумал, что этот парень, так отчетливо выбирающий "свободу" от всего, протянет недолго. По ТВ в этот раз показали две сцены, которые меня убедили больше, чем все остальные рассуждения. В первой - видимо, сам Литвиненко допрашивал, вернее "выбивал" показания у кого-то из подозреваемых в терроризме. Жестокость и бесчувствие к чужой боли выводит сразу этого человека в какой-то запредел. Вот так эти служивые мальчики делали карьеру. Избиваемого "подозреваемого" потом оправдали и никакие "показания" не подтвердились. Но премии, наверное, были получены, "плюсики" поставлены, к следующему чину наметилась дорожка. Второй эпизод, это когда "взрывное устройство", уничтоженное по акту, вдруг "счастливо" нашлось, как улика, в другом деле. Опять чужая жизнь пошла или была приготовлена в расход для служивой карьеры. Ну, вот и дослужился!
28 января, воскресенье. Ну, слава Богу, я наконец-то выспался. Это впервые за две или три недели. Утром немножко почитал свою дипломницу, а потом пошел нарезать круги вокруг поселка. Мой недоконченный роман, в котором осталось-то сделать капельку, отошел на второй план. Сейчас приду и до отъезда обязательно напишу еще одну рецензию. Хочешь не хочешь, а каждый диплом занимает у меня целый день.
Две свои повести Алена Сергеевна Бондарева внутренне объединяет в дипломной работе не только, что естественно, общностью художественно-социального видения, но еще и подчеркивает это единство осмысленным, почти кричащим названием - "Сердобольные люди". Так, впрочем, называется вторая повесть, образующая вместе с первой маленький цикл. Кто эти сердобольные? И так ли велико и существенно их добро? И не знаешь здесь, чего в этом манящем названии больше: потаенной, на уровне чувствования, иронии или грусти по времени, сметающему эту уходящую породу.
"Танец Анитры" - это искренний и трудный рассказ о молодой женщине, взявшей на воспитание ребенка, девочку, страдающую аутизмом. Здесь много трагически верных и грустных эпизодов. И героические попытки молодой женщины справиться с болезнью приемной дочери, что, естественно, и теоретически невозможно. Хотя бы ослабить это погружение в себя и помочь ребенку вписаться в объективный мир, что отчасти реально. Здесь же и сама бытовая жизнь молодой женщины, больше похожая на бой. Есть ли здесь еще и личная жизнь? Есть, и все это не без мастерства и художественной наблюдательности показано в повести, так же как и своеобразный и печальный мир больного ребенка, выплывающего к стоическому пониманию взрослых проблем.
Под музыку Грига в самодеятельной балетной школе этот ребенок танцует, борясь со сном и в решающий момент засыпая. Борьба с судьбой или борьба со скудными возможностями жизни? Отдать свою жизнь на съедение другому или сохранить про запас? И какая тогда она будет, эта жизнь?
О второй повести, собственно, и давшей название всему небольшому сборнику, , так же как и о предыдущей, легче сказать, что она емко и точно написана, здесь есть все для ощущения достаточной литературы: и характеры, и пейзажи, и люди, и даже животные. Одним из главных персонажей становится собака, домашний пес, который так много значит для бездетной героини. Есть здесь и старая, как сама литература, ситуация: два брата - Сергей и Андрей - влюблены в одну и ту же девушку. А она, Анна, сделала свой выбор и теперь и радуется и казнится за этот выбор. Замечательно сделана квартирная хозяйка, у которой Анна и Андрей живут в Москве.
В маленькой повести действие не стоит на одном географическом месте. Вот уже этнографические подробности - Киев и Полтава, где живет тетка героини со своей дочерью, которая ей, кажется, вовсе не нужна. Гонка за молодостью, гонка со временем. А вот Анна, сделавшая свой выбор в пользу более молодого и здорового Андрея, убивается и страдает. Нет детей, нет уже и собаки. Или просто тотальное одиночество царит в сегодняшнем интеллигентном мире? И все герои очень неплохие люди, даже, наверное, квартирная хозяйка, все сердобольны и готовы пожалеть друг друга. Так жалейте вовремя!
Впрочем, точно определить смысл этих замечательных повестей Алены Бондаревой я не могу. Но вот с легкостью и уверенностью утверждаю, что эта дипломная работа вполне соответствует подобным работам в Литинституте. Я также многого еще ожидаю от своей ученицы.
Жизнь определенно не дает соскучиться. Вечером достал из почтового ящика газету "Труд". На первой полосе небольшая заметочка "У нас в отставку не уходят". Это о Любови Слиске. Последовательностью газеты можно восхититься.
Вот что пишет некто Е. Максименко, видимо читатель газеты, из Краснодара: Был уверен, что Любовь Слиска после скандала с пропавшими ценностями, акциями и деньгами уйдет в отставку. Надеялся, что, если сама не захочет, товарищи подскажут. Куда там! Сначала коллеги, Гудков и Райков, не усмотрели в этом ничего предосудительного и даже пытались оправдать Слиску - всем, мол, подарки дарят. Только не уточнили, какие и за что. Одна Елена Драпеко нашла в себе смелость назвать вещи своими именами: такие "подарки" иначе как взяткой не назвать. Акции заводов, пароходов - за что? За красивые глаза? Не думаю. Но дело спущено на тормозах. Считаю, что депутаты допустили грубую политическую ошибку, признав, что в Думе существует круговая порука, процветает коррупция, но при этом решили сохранить честь мундира. Власть косвенно призналась в том, что широковещательная компания по борьбе с коррупцией - ширма, за которой законодатель творит свои делишки....
29 января, понедельник. Утром дочитал дипломную работу Ильи Черных, которую начал еще накануне, и посмотрел на диске "Игроков" Гоголя.
Фильм "Игроки" сделаны на основе спектакля-антрепризы Олега Меньшикова. Все довольно статично, почти все снято со сцены, но я еще раз убедился, что, если есть текст и есть первоклассные актеры, все получается. То же самое в литературе: решает не замысел "такого еще не было", а отдельные крепко написанные темы. Недаром "Войну и мир" Лев Толстой писал "сценами", на наш бумажный, машинописный счет в пять-шесть страниц.
С Ильей я довольно долго мучался, слишком уж он формальный и неожиданный, но потом все же написал отзыв.
Литература определяется не только глубиной проникновения в человеческие характеры, но и той новизной, с какой подчас отдельные ее произведения рассматривают мир. Литература постоянно расширяет человеческую оптику, приучая нас смотреть все в новом и новом ракурсе. Это необходимое соображение, перед тем как начать рассматривать несколько рассказов, которые в качестве своей дипломной работы представил Илья Черных.
Его работа называется "Три Д". Этот секрет открывается просто - второй рассказ в подборке называется "Долгая дорога домой" В заголовке есть внутренняя цитата из названия известного фильма и "три Д". Это странная дорога, разговаривающая мужским голосом "Уж до чего романтическая особа! Не сидится ей, не терпится, бежит, летит, ползет или стелется. Всегда вперед. Оптимистка! Непоседа! За что и люблю. А еще она никогда не повторяется". Если бы Илья знал, что для меня и слово "непоседа" тоже не случайное, навеки вошедшее в сознание после знаменитой рецензии в "Новом мире" Твардовского о друзьях-непоседах. Едко было сделано. Но подобных отсылок в работе будет много. В этом смысле постмодернизм не умер.
Странная дорога поговорила, поговорили, и вдруг оказалась неким поднабравшимся молодым человеком со своей историей, романом с встречной девушкой, детством и даже родителями. Не надо пить, юноша.
На первых же страницах герой Черныха приводит свою автохарактеристику, о которой не следует забывать. "Я не из породы роллинг стоунз, я мальчик городской. Мне нужна горячая вода, газ, свет, книги и много чего еще..." В общем, у нас здесь не деревенская проза, впрочем, говорят, что сейчас и в деревне появилась наркота.
Черных упорно, в отличие от многих своих соучеников по Литинституту, ищет новые формы, которые отвечали бы современным тенденциям жизни. Нужен или огромный опыт, или интуиция художника, чтобы понять: старые формы, привычный синтаксис и слитное реалистическое изображение замечательно держат и современные вызовы жизни. Но я ушел от понятия н а р к о т а.
В рассказе "Избавляясь от страха" Черных применяет замечательный прием. Сознание наркомана он расщепляет, двоит, троит, четверит...- уподобляя его дорожкам в звукозаписывающей технике. Всего дорожек чуть ли не десять. Они варьируют текст, дописывают одна другую, и так сложная жизнь еще усложняется мнимостями и воспоминаниями. Тексты спорят, сознание наркомана зыбко. Можно ли так избавиться от страха? Это трагическое избавление на уровне самосожжения.
В рассказах Ильи Черныха не следует искать счастливых концов. Все эти милопишущие от первого лица люди очень часто плохо кончают. И в этих своеобразных финалах есть какая-то притчевость, некое предостережение.
Наверное, лучший рассказ цикла - "Перекресток". Здесь опять не одушевленная дорога, а одушевленный перекресток. Не доброе это повествование. Или теракт, или стихийный взрыв на заводе показан совсем с другой стороны, нежели мы к этому привыкли. Здесь же и отгадка ко всему, что пишет Илья - другой ракурс, его рассказы начинаются там, где уже все заканчивается. В какой-то момент они начинают казаться игрушкой, детским калейдоскопом. Осколки разноцветного стекла, плавающие в прозрачном масле, создают особый рисунок, о котором никогда не думал их конструктор.
Естественно, не все в рассказах Черныха удачно, иногда он переходит грань, за которой начинается литературный хаос. Но и у этого хаоса есть своя привлекательность: он очень неплохо выписан. И это, в том числе, заставляет меня определенно сказать, что данная работа имеет право считаться удачной дипломной работой студента Литинститута.
30 января, вторник. Ходил на массаж. Саша рассказал свою историю, как он учился три года в военном училище, а потом уволился и поступил в медицинский институт - будет врачом-педиатром. Но это только по специальности, на самом деле его привлекает бизнес, ему это нравится. Но скорее всего ему нравится свободная жизнь. Рассказывал, как ходил кататься на коньках на Красную площадь. Вот это жизнь, но жизнь сугубо московская, когда деньги добываются не прямым трудом на производстве, а каким-то облегченным способом.
По телевизору, даже, кажется, не по московской, а общероссийской программе, показали неожиданный сюжет. Тяжело ранили Анну Пендраковскую. Я ее и знал и помню. Женщина она очень энергичная и настойчивая, была замужем за режиссером Пендраковским, права которого отчаянно защищала. Помню даже его фестивальный фильм в Гатчине. По какой-то либеральной и модной литературе. Я помню, что она то ли захватила, то ли приватизировала, то ли просто задиректорствовала в огромном и престижном кинотеатре "Космос". Слухи по этому поводу были разные. А плотом мне рассказывал о ней мой студент Ваня Коваленко, который с ней работал, когда она ушла в московское правительство, где занялась кинематографией. Возможно, женщина проявила стойкость, отстаивая государственные интересы, все возможно, но я хорошо помню, что еще во время рассказов Вани я подумал про себя: обязательно убьют. Но вот не убили, а, слава Богу, только ранили.
Днем, проводив В.С. на диализ, поехал в институт, отвозить дипломные работы, брать новые, посмотреть, как идут дела. Попутно решил отвезти книги Б. Покровского в театральную библиотеку, где я взял их под залог своего удостоверения Заслуженного деятеля искусств России.
Вася Гыдов наконец-то получил со склада "Марбург", для меня, по сниженной цене он продается по 225 рублей, пока взял четыре штуки. И кажется, на подходе тираж второго тома дневников "Далекое как близкое".
Еще утром читал работу Максима о Серебряном веке, а потом в институте долго разговаривал с ним. В ответ на мои замечания он с воодушевлением стал читать мне отрывки из "Дневников" 84-96 годов. Там действительно есть смешные вещи, но теперь мне уже стыдновато, что Аллу Гербер я где-то в связи с ее телевизионными всхлипами обозвал "самкой шакала". Дневники читала и перечитывала и мать Максима. Ее мнение, что Есин увидел то время так, как только теперь увидели его мы. Все понятно, я увидел его в будущем. Впрочем, предугадать это будущее было несложно.
Смешной инцидент произошел с А.Н. Ужанковым. По старой привычке, еще с издательства "Советский писатель", где он трудился редактором, я называл его на ты и Саша. Смущаясь, он попросил обращаться к нему в институте на вы и по отчеству. Я еле удержался, чтобы не расхохотаться. Но все это лежит в общем русле постановки дел в институте.
В связи с выходом завтра статьи о Покровском, я решил, что пора начинать делать книжку статей о деятелях искусства. Что же у меня в наличии? Этот списочек делаю сразу в дневнике, чтобы, по обыкновению, не потерять.
Клоунесса. Взгляд на актрису (Л. Гурченко)
Подвал Олега Табакова.
Виват, Доронина!
На сцене - русский национальный характер. Васса в горьковском МХАТе.
К облику великой актрисы (А. Степанова)
Гений с кисточкой (И. Глазунов)
Диалоги с Достоевским.
Это - Григорович.
Принципы Бориса Покровского.
Вячеслав Тихонов.
Что же еще?
Возвращаясь из института, учил "с голоса" английский язык и слушал радио. В суде рассматривается спор между братом и сестрой Батуриными. Напомню, что Елена Батурина жена Ю. Лужкова, нашего мэра. Видимо, сестра-миллиардерша, кажется, самая богатая женщин России, естественно, никак не связанная делами с мегаполисом Москва, уволила брата из своего дела. Теперь брат требует возмещения, кажется, упущенных деловых возможностей и компенсацию за неиспользованные отпуска в размере - так мне послышалось - 6 миллиардов рублей. Возможно, это ошибка диктора. Но мысль прежняя: у кого суп жидок, у кого жемчуг мелок.
З1 января, среда. Под лозунгом "Надо дышать" и заодно привезти ....... отправился в Ракитки. Хорошо минут сорок погулял, а потом написал отзыв на диплом Анны Морозовой.
Есть некая трудность в определении жанровых особенностей работы Анны Морозовой. Во всяком случае, это вовсе не пьеса, как можно было бы подумать, скользя взглядом по бесконечным диалогам. Да и действие организовано отдельными сценами и "явлениями", как любили это делать драматурги в прошлые времена. После некоторых колебаний мы с Анной решили укрыться за смысловым, "играющим" определением - "Маленькая повесть о любви". Здесь сразу оказался выделенным главный компонент - действительно о любви, кою в наше время не без помощи той словесности, которую трудно назвать и изящной, и литературой, не без помощи дурного кино и дурного телевидения превратили в некий специфический акт, окончательно лишив одухотворяющего начала.
Но одновременно эта повесть еще и о многом другом. О родителях, каких называют "бедными", и о родителях "богатых". О том, как те и другие видят будущее своих детей. О прошлом, которое принадлежало одним людям, а теперь, вместе с будущим, принадлежит другим. Наконец, о том, что современная молодежь - это очень широкий спектр индивидуальностей.
Повесть Морозовой названа словом "Реставрация", которое вмещает в себя несколько смыслов. Реставрация старинной графской усадьбы? И это есть в повести. Или реставрация потерянных чувств? И это здесь имеется. Предельный эгоизм молодого сердца, но и самопожертвование, и духовный порыв. Я полагаю, что первоначальное усложнение автором своей работы и поиск специфики выражения шли от желания вместить многое. И надо сказать, что с этим обилием Анна Морозова в целом справилась.
Наша молодежь по-разному пишет любовь. Справедливо или нет, но Анна Морозова как-то сумела уйти от изображения темных закоулков молодой жизни. Для меня одним из смысловых, информативных достоинств работы стало именно это: духовное начало в молодых людях, инстинкт, ведущий их на поиск утраченных, как казалось, ценностей.
Наряду с этими очевидными достоинствами повесть не лишена и недостатков. Может быть, она излишне заморализована, возможно противопоставления в ней героев несколько навязчиво. Но есть в "маленькой повести о любви" и другое: объем изображения, пафос молодого узнавания жизни, воля и простор того, что мы называем провинцией, город с его неоспоримыми ценностями, ощущение старта и будущей жизни.
У нас дома что-то случилось с проводкой от коллективной телевизионной антенны. Телевизор хорошо работает только в комнате у В.С., в моей же устойчиво показывается только канал "Культура". Меня это вполне устраивает. По НТВ передали о том, что один из самых богатых людей России, а теперь еще и широко известный Михаил Прохоров, совладелец компании "Интерросс" (?), передает (продает, меняет) часть своих акций Норильскникеля Потанину. Потанин становится монополистом в этой области, а Прохоров будет заниматься некими другими проблемами бизнеса, кажется, энергетикой. Говоря об этом размене, все телекомментаторы произносили слово "Куршавель", хотя никак внешне не связывая два события. Но разве все мы, слушатели, зрители и читатели, не имеем право на некоторое домысливание?
Свою статью о Покровском перечитывать не стал, она мне кажется менее удачной, нежели статья о Григоровиче. Но зато прочел очень точную статью Сережи Казначеева об Эдварде Радзинском. Огромная, на полосу, статья называется "Беллетризатор". Естественно, здесь много некоторых передержек, но, в основном, все абсолютно справедливо. Эта якобы левизна в советское время, взятая часто из известных источников и в общем-то коммерческая историография, выдаваемая за литературу. В связи с этим я вспоминаю, как ласково и довольно долго разговаривал с ним Путин в Елисейском дворце. Это, конечно, понимание высоких критериев литературы. Путину нравятся популяризаторы: и Вульф, и Радзинский. Мне тоже они нравятся, но большой литературой я считаю Айтматова, Белова, Распутина да и Кима с Личутиным. Наличие в энциклопедии ни о чем не говорит.
http://lit.lib.ru
viperson.ru
Док. 530823
Перв. публик.: 09.12.07
Последн. ред.: 05.06.12
Число обращений: 85
С.Есин. Дневник-2007
|
