В тот день и полил дождь. И всю ночь лил, да с ветром, а ветер вс?
холодал, и к утру четверга ш?л дождь уже со снегом, и все, кто в клинике
предсказывал весну и рамы открывал, тот же и Костоглотов -- примолкли. Но с
четверга ж с обеда кончился снег, пересекся дождь, упал ветер -- стало
хмуро, холодно и неподвижно.
В вечернюю же зарю тонкой золотой щелью просветлился западный край
неба.
А в пятницу утром, когда выписывался Русанов, небо распахнулось без
облачка, и даже раннее солнце стало подсушивать большие лужи на асфальте и
земляные дорожки искосные, через газоны.
И почувствовали все, что вот это уже начинается самая верная и
бесповоротная весна. И прорезали бумагу на окнах, сбивали шпингалеты, рамы
открывали, а сухая замазка падала на пол санитаркам подметать.
Павел Николаевич вещей своих на склад не сдавал, каз?нных не брал и
волен был выписываться в любое время дня. За ним приехали утром, сразу после
завтрака.
Да кто приехал! -- машину прив?л Лаврик: он накануне получил права! И
накануне же начались школьные каникулы -- с вечеринками для Лаврика, с
прогулками для Майки, и оттого младшие дети ликовали. С ними двумя
Капитолина Матвеевна и приехала, без старших. Лаврик выговорил, что после
этого повез?т покатать друзей -- и должен был показать, как уверенно водит и
без Юрки.
И как в ленте, крутимой назад, вс? пошло наоборот, но насколько же
веселее! Павел Николаевич заш?л в каморку к старшей сестре в пижаме, а вышел
в сером костюме. Вес?лый Лаврик, гибкий красивый парень в новом синем
костюме, совсем уже взрослый, если бы в вестибюле не затеял возню с Майкой,
вс? время гордо крутил вокруг пальца на ремешке автомобильный ключ. {312}
-- А ты все ручки закрыл? -- спрашивала Майка.
-- Все.
-- А ст?кла все закрутил?
-- Ну, пойди проверь.
Майка бежала, тряся т?мными кудряшками, и возвращалась:
-- Вс? в порядке.-- И тут же делала вид испуга: -- А багажник ты запер?
-- Ну, пойди проверь.
И опять она бежала.
По входному вестибюлю вс? так же несли в банках ж?лтую жидкость в
лабораторию. Так же сидели изнур?нные, без лица, ожидая свободных мест, и
кто-то лежал врастяжку на скамье. Но Павел Николаевич смотрел на это вс?
даже снисходительно: он оказался мужественным человеком и сильнее
обстоятельств.
Лаврик пон?с папин чемодан. Капа в демисезонном абрикосовом пальто со
многими крупными пуговицами, медногривая, помолодевшая от радости,
отпускающе кивнула старшей сестре и пошла под руку с мужем. По другую
сторону отца повисла Майка.
-- Ты ж посмотри, какая шапочка на ней! Ты ж посмотри -- шапочка новая,
полосатая!
-- Паша, Паша! -- окликнули сзади.
Обернулись.
Ш?л Чалый из хирургического коридора. Он отлично бодро выглядел, даже
уже не ж?лтый. Лишь и было в н?м от больного, что -- пижама больничная да
тапочки.
Павел Николаевич весело пожал ему руку и сказал:
-- Вот, Капа,-- герой больничного фронта, знакомься! Желудок ему
отхватили, а он только улыбается.
Знакомясь с Капитолиной Матвеевной, Чалый изящно как-то состкнул
пятками, а голову отклонил набок -- отчасти почтительно, отчасти игриво.
-- Так телефончик, Паша! Телефончик-то оставь! -- теребил Чалый.
Павел Николаевич сделал вид, что в дверях замешкался, и может быть не
дослышал. Хороший был Чалый человек, но вс?-таки другого круга, других
представлений, и пожалуй не очень солидно было связываться с ним. Русанов
искал, как поблагородней ему бы отказать.
Вышли на крыльцо, и Чалый сразу окинул "москвича", уже разв?рнутого
Лавриком к движению. Оценил глазами и не спросил: "твоя?", а сразу:
-- Сколько тысяч прошла?
-- Да ещ? пятнадцати нет.
-- А чего ж резина такая плохая?
-- Да вот попалась такая... Делают так, работнички...
-- Так тебе достать?
-- А ты можешь?! Максим!
-- ?Ж твою ?ж! Да шутя! Пиши и мой телефон, пиши! -- тыкал он в грудь
Русанову пальцем.-- Как отсюда выпишусь -- в течении недели гарантирую!
{313}
Не пришлось и причины придумывать! Вырвал Павел Николаевич из записной
книжечки листик и написал Максиму служебный свой и домашний свой.
-- Вс?, порядочек! Будем звонить! -- прощался Максим. Майка прыгнула на
переднее, а родители сели сзади.
-- Будем дружить! -- подбадривал их Максим на прощанье. Хлопнули
дверцы.
-- Будем жить! -- кричал Максим, держа руку как "рот фронт".
-- Ну? -- экзаменовал Лаврик Майку.-- Что сейчас делать? Заводить?
-- Нет! Сперва проверить, не стоит ли на передаче! -- тарахтела Майка.
Они поехали, ещ? кое-где разбрызгивая лужи, завернули за угол
ортопедического. Тут в сером халате и сапогах прогулочно, не торопясь, ш?л
долговязый больной как раз посередине асфальтного проезда.
-- А ну-ка, гудни ему как следует! -- успел заметить и сказать Павел
Николаевич.
Лаврик коротко сильно гуднул. Долговязый резко свернул и обернулся.
Лаврик дал газу и прош?л в десяти сантиметрах от него.
-- Я его звал -- Оглоед. Если бы вы знали, какой неприятный завистливый
тип. Да ты его видела, Капа.
-- Что ты удивляешься, Пасик! -- вздохнула Капа.-- Где счастье, там и
зависть. Хочешь быть счастливым -- без завистников не прожив?шь.
-- Классовый враг,-- бурчал Русанов.-- В другой бы обстановке...
-- Так давить его надо было, что ж ты мне сказал -- гудеть? -- смеялся
Лаврик и на миг обернулся.
-- Ты -- не смей головой вертеть! -- испугалась Капитолина Матвеевна.
И правда, машина вильнула.
-- Ты не смей головой вертеть! -- повторила Майка и звонко смеялась.--
А мне можно, мама? -- И крутила головку назад то через лево, то через право.
-- Я вот его не пущу девушек катать, будет знать! Когда выезжали из
медгородка, Капа отвертела стекло и, выбрасывая что-то мелкое через окно
назад, сказала:
-- Ну, хоть бы не возвращаться сюда, будь он проклят! Не оборачивайтесь
никто!
А Костоглотов им вослед матюгнулся всласть, длинным коленом.
Но вывод сделал такой, что это -- правильно: надо и ему выписываться
обязательно утром. Совсем ему неудобно среди дня, когда всех выписывают --
никуда не успеешь.
А выписка ему была обещана назавтра.
Разгорался солнечный ласковый день. Вс? быстро прогревалось и высыхало.
В Уш-Тереке тоже уже, наверно, копают огороды, чистят арыки. {314}
Он гулял и размечтался. Счастье какое: в лютый мороз уезжал умирать, а
сейчас верн?тся в самую весну -- и можно свой огородик посадить. Это большая
радость: в землю что-то тыкать, а потом смотреть, как вылезает.
Только все на огородах по двое. А он будет -- один.
Он гулял-гулял и придумал: идти к старшей сестре. Прошло то время,
когда Мита осаживала его, что "мест нет" в клинике. Уже давно они
сознакомились.
Мита сидела в своей подлестничной каморке без окна, при электрическом
свете -- после двора непереносимо тут было и л?гким, и глазам -- и из стопки
в стопку перекладывала и перекладывала какие-то уч?тные карточки.
Костоглотов, пригнувшись, влез в усеч?нную дверь и сказал:
-- Мита! У меня просьбочка. Очень большая.
Мита подняла длинное немягкое лицо. Такое вот нескладное лицо досталось
девушке от рождения, и никто потом до сорока лет не тянулся его поцеловать,
ладонью погладить, и вс? ласковое, что могло его оживить, так и не
выразилось никогда. Стала Мита -- рабочая лошадка.
-- Какая?
-- Мне выписываться завтра.
-- Очень рада за вас! -- Она добрая была Мита, только по-первому
взгляду сердитая.
-- Не в том дело. Мне надо за день в городе сделать много, вечером же и
уехать. А од?жку со склада очень поздно приносят. Как бы, Миточка, так
сделать: принести мои вещи сегодня, засунуть их куда-нибудь, а я утром бы
рано-рано переоделся и уш?л.
-- Вообще нельзя,-- вздохнула Мита.-- Низамутдин если узнает...
-- Да не узнает! Я понимаю, что это -- нарушение, но ведь, Миточка --
только в нарушениях человек и жив?т!
-- А вдруг вас завтра не выпишут?
-- Вера Корнильевна точно сказала.
-- Вс?-таки надо от не? знать.
-- Ладно, я к ней сейчас схожу.
-- Да вы новость-то знаете?
-- Нет, а что?
-- Говорят, нас всех к концу года распустят! Просто упорно говорят! --
некрасивое лицо е? сразу помилело, как только она заговорила об этом слухе.
-- А кого -нас? Вас?
То есть, значило -- спецпереселенцев, нации.
-- Да вроде и нас, и вас! Вы не верите? -- с опаской ждала она его
мнения.
Олег почесал темя, искривился, глаз один совсем зажал:
-- М-может быть. Вообще-то -- не исключено. Но сколько я этих параш уже
пережил -- уши не выдерживают.
-- Но теперь очень точно, очень точно говорят! -- Ей так хотелось
верить, ей нельзя было отказать! {315}
Олег заложил нижнюю губу за верхнюю, размышляя. Конечно, что-то зрело.
Верховный Суд полетел. Только медленно слишком, за месяц -больше ничего, и
опять не верилось. Слишком медленна история для нашей жизни, для нашего
сердца.
-- Ну, дай Бог,-- сказал он, больше для не?.-- И что ж вы тогда?
Уедете?
-- Не знааю,-- почти без голоса выговорила Мита, расставив пальцы с
крупными ногтями по надоевшим истр?панным карточкам.
-- Вы ведь -- из-под Сальска?
-- Да.
-- Ну, разве там лучше?
-- Сво-бо-да,-- прошептала она.
А верней-то всего -- в сво?м краю надеялась она ещ? замуж выйти?
Отправился Олег искать Веру Корнильевну. Не сразу ему это удалось: то
она была в рентгенкабинете, то у хирургов. Наконец он увидел, как она шла со
Львом Леонидовичем по коридору -- и стал их нагонять.
-- Вера Корнильевна! Нельзя вас на одну минуточку? Приятно было
обращаться к ней, говорить что-нибудь специально для не?, и он замечал, что
голос его к ней был не тот, что ко всем.
Она обернулась. Инерция занятости так ясно выражалась в наклоне е?
корпуса, в положении рук, в озабоченности лица. Но тут же с неизменным ко
всем вниманием она и задержалась.
-- Да?..
И не добавила "Костоглотов". Только в третьем лице, врачам и сестрам,
она теперь называла его так. А прямо -- никак.
-- Вера Корнильевна, у меня к вам просьба большая... Вы не можете Мите
сказать, что я точно завтра выписываюсь?
-- А зачем?
-- Очень нужно. Видите, мне завтра же вечером надо уехать, а для
этого...
-- Л?ва, ладно, ты иди! Я сейчас тоже приду. И Лев Леонидович пош?л,
покачиваясь и сутулясь, с руками, уп?ртыми в передние карманы халата, и со
спиной, распирающей завязки. А Вера Корнильевна сказала Олегу:
-- Зайд?мте ко мне.
И пошла перед ним. Л?гкая. Легко-сочлен?нная.
Она завела его в аппаратную, где когда-то он так долго препирался с
Донцовой. И за тот же плохо строганный стол села, и ему показала туда же. Но
он остался стоять.
А больше -- никого не было в комнате. Проходило солнце сюда наклонным
золотым столбом с пляшущими пылинками, и ещ? отражалось от никелированных
частей аппаратов. Было ярко, хоть жмурься, и весело.
-- А если я вас завтра не успею выписать? Вы знаете, ведь надо писать
эпикриз. {316}
Он не мог понять: она совершенно служебно говорила или немножко с
плутоватостью.
-- Ипи-что?
-- Эпикриз -- это вывод изо всего лечения. Пока не готов эпикриз --
выписывать нельзя.
Сколько громоздилось дел на этих маленьких плечах! -- везде е? ждали и
звали, а тут ещ? он оторвал, а тут ещ? писать эпикриз.
Но она сидела -- и светилась. Не одна она, не только этим
благоприязненным, даже ласковым взглядом -- а отраж?нный яркий свет
охватывал е? фигурку рассеянными веерами.
-- Вы что же, хотите сразу уехать?
-- Не то что хочу, я бы с удовольствием и остался. Да негде мне
ночевать. На вокзале не хочу больше.
-- Да, ведь вам в гостинице нельзя,-- кивала она. И нахмурилась: -- Вот
беда: эта нянечка, у которой всегда больные останавливаются, сейчас не
работает. Что же придумать?..-- тянула она, потрепала верхнюю губу нижним
рядком зубов и рисовала на бумаге какой-то крендел?к.-- Вы знаете...
собственно... вы вполне могли бы остановиться... у меня.
Что?? Она это сказала? Ему не послышалось? Как бы это повторить?
Е? щ?ки порозовели явно. И вс? так же она избегала взглянуть. А
говорила совсем просто, как если б это будничное было дело -- чтобы больной
ш?л ночевать к врачу:
-- Как раз завтра у меня такой день необычный: я буду утром в клинике
только часа два, а потом весь день дома, а с обеда опять уйду... Мне очень
удобно будет у знакомых переночевать...
И -- посмотрела! Рдели щ?ки, глаза же были светлы, безгрешны. Он --
верно ли понял? Он -- достоин ли того, что ему предложено?
А Олег просто не умел понять. Разве можно понять, когда женщина так
говорит?.. Это может быть и очень много, и гораздо меньше. Но он не думал,
некогда было думать: она смотрела так благородно и ждала.
-- Спа-сибо,-- выговорил он.-- Это... конечно, замечательно.-- Он забыл
совсем, как учили его сто лет назад, ещ? в детстве, держаться галантно,
отвечать учтиво.-- Это -- очень хорошо... Но как же я могу вас лишить... Мне
совестно.
-- Вы не беспокойтесь,-- с уверительной улыбкой говорила Вега.-- Нужно
будет на два-три дня -- мы что-нибудь придумаем тоже. Ведь вам же жалко
уезжать из города?
-- Да жалко конечно... Да! Тогда только справку о выписке прид?тся
писать не завтрашним дн?м, а послезавтрашним! А то комендатура меня потянет
-- почему я не уезжаю. Ещ? опять посадят.
-- Ну, хорошо, хорошо, будем мухлевать. Значит, Мите сказать --
сегодня, выписать -- завтра, а в справке написать -- послезавтра? Какой вы
сложный человек.
Но глаза е? не ломило от сложности, они смеялись. {317}
-- Я ли сложный. Вера Корнильевна! Система сложная! Мне и справок-то
нужно не как всем людям по одной, а -- две.
-- Зачем?
-- Одну комендатура забер?т в оправдание поездки, а вторая -- мне.
(Комендатуре-то он, может, ещ? и не отдаст, будет кричать, что одна, но
-- запас надо иметь? Зря он муку принимал из-за справочки?..)
-- И ещ? третья -- для вокзала.-- На листике она записала несколько
слов.-- Так вот мой адрес. Объяснить, как пройти?
-- Найду-у, Вера Корнильевна!
(Нет, серь?зно она думала..? Она приглашала его по-настоящему?..)
-- И...-- ещ? несколько уже готовых продолговатых листиков она
приложила к адресу.-- Вот те рецепты, о которых говорила Людмила
Афанасьевна. Несколько одинаковых, чтоб рассредоточить дозу.
Те рецепты. Те!
Она сказала как о незначащем. Так, маленькое добавление к адресу. Она
умудрилась, два месяца его леча, ни разу об этом не поговорить.
Вот это и был, наверно, такт.
Она уже встала. Она уже к двери шла.
Служба ждала е?. Л?ва ждал...
И вдруг в рассеянных веерах света, забившего всю комнату, он увидел е?,
беленькую, л?гонькую, переуженную в поясе, как первый раз только сейчас --
такую понимающую, дружественную и -- необходимую! Как первый раз только
сейчас!
И ему весело стало, и откровенно очень. Он спросил:
-- Вера Корнильевна! А за что вы на меня так долго сердились?
Из светового охвата она смотрела с улыбкой, почему-то мудрой:
-- А разве вы ни в ч?м не были виноваты?
-- Нет.
-- Ни в ч?м?
-- Ни в ч?м!
-- Вспомните хорошо.
-- Не могу вспомнить. Ну, хоть намекните!
-- Надо идти...
Ключ у не? был в руке. Надо было дверь запирать. И уходить.
А так было с ней хорошо! -- хоть сутки стой.
Она уходила по коридору, маленькая, а он стоял и смотрел вслед.
И сразу опять пош?л гулять. Весна разгоралась -- надышаться нельзя. Два
часа бестолково ходил, набирал, набирал воздуха, тепла. Уже жалко ему было
покидать и этот сквер, где он был пленником. Жалко было, что не при н?м
расцветут японские акации, не при н?м распустятся первые поздние листья
дуба. {318}
Что-то и тошноты он сегодня не испытывал, и не испытывал слабости. Ему
вполне бы с охоткой покопать сейчас земличку. Чего-то хотелось, чего-то
хотелось -- он сам не знал. Он заметил, что большой палец сам прокатывается
по указательному, прося папиросу. Ну нет, хоть во сне снись -- бросил, вс?!
Находившись, он пош?л к Мите. Мита -- молодец: сумка Олега уже была
получена и спрятана в ванной, а ключ от ванной будет у старой нянечки,
которая заступит дежурить с вечера. А к концу рабочего дня надо пойти в
амбулаторию, получить все справки.
Его выписка из больницы принимала очертания неотвратимые.
Не последний раз, но из последних он поднялся по лестнице.
И наверху встретил Зою.
-- Ну, как делишки, Олег? -- спросила Зоя непринужд?нно.
Она удивительно неподдельно, совсем в простоте усвоила этот простой
тон. Как будто не было между ними никогда ничего: ни ласковых прозвищ, ни
танца из "Бродяги", ни кислородного баллона.
И, пожалуй, она была права. А что ж -- вс? время напоминать? помнить?
дуться?
С какого-то е? вечернего дежурства он не пош?л около не? околачиваться,
а л?г спать. С какого-то вечера она как ни в ч?м не бывало пришла к нему со
шприцем, он отвернулся и дал ей колоть. И то, что нарастало между ними,
такое тугое, напряж?нное, как кислородная подушка, которую они несли
когда-то между собой -- вдруг стало тихо опадать. И превратилось в ничто. И
осталось -- дружеское приветствие:
-- Ну, как делишки, Олег?
Он оперся о стол ровными длинными руками, свесил ч?рную лохму:
-- Лейкоцитов две тысячи восемьсот. Рентгена второй день не дают.
Завтра выписываюсь.
-- Уже завтра? -- порхнула она золотенькими ресницами.-- Ну, счастливо!
Поздравляю!
-- Да есть ли с чем?..
-- Вы неблагодарный! -- покачала Зоя головой.-- Ну-ка вспомните хорошо
ваш первый день здесь, на площадке! Вы -- думали жить больше недели?
Тоже правда.
Да нет, она славная девч?нка, Зойка: вес?лая, работящая, искренняя, что
думает -- то и говорит. Если выкинуть эту неловкость между ними, будто они
друг друга обманули, если начать с чистого места -- что мешает им быть
друзьями?
-- Вот так,-- улыбнулся он.
-- Вот так,-- улыбнулась она.
О мулинэ больше не напоминала.
Вот и вс?. Четыре раза в неделю она будет тут дежурить. Зубрить
учебники. Редко вышивать. А там, в городе -- с кем-то стоять в тени после
танцев. {319}
Нельзя же сердиться на не? за то, что ей двадцать три года и она
здорова до последней клеточки и кровинки.
-- Счастливо! -- сказал он без всякой обиды. И уже пош?л. Вдруг с той
же л?гкостью и простотой она окликнула:
-- Ал?, Олег! Он обернулся.
-- Вам, может, переночевать будет негде? Запишите мой адрес.
(Как? И она?)
Олег смотрел недоум?нно. Понять это -- было выше его разумения.
-- Очень удобно, около самой трамвайной остановки. Мы с бабушкой
вдво?м, но и комнатушки две.
-- Спасибо большое,-- растерянно принял он клочок бумажки.-- Ну, вряд
ли... Ну, как прид?тся...
-- Ну, вдруг? -- улыбалась она.
В общем, в тайге б он легче разобрался, чем среди женщин.
Ступил он ещ? два шага и увидел Сибгатова, тоскливо лежащего на спине
на тв?рдом щите в сво?м затхлом углу вестибюля. Даже в сегодняшний
буйно-солнечный день сюда попадали только десятые отражения.
Смотрел Сибгатов в потолок, в потолок.
Похужел он за эти два месяца.
Костоглотов присел к нему на край щита.
-- Шараф! Ходят слухи упорные: всю ссылку распустят. И -- спец, и --
адм.
Шараф головы к Олегу не повернул, глаза только, одни. И как будто
ничего не принял, кроме звука голоса.
-- Слышишь? И вас, и нас. Точно говорят. А он -- не понимал.
-- Не веришь?.. Домой поедешь?
Ув?л Сибгатов глаза на свой потолок. Растворил безучастные губы:
-- Мне -- раньше надо было.
Олег положил ему руку на руку, а та была на груди, как у мертвеца.
Мимо них бойко проскочила в палату Нэлля:
-- Тут у вас тарелочков не осталось? -- и оглянулась: -- Э, чубатый! А
ты чего не обедаешь? А ну, тарелки освобождай, ждать тебя?
Вот это да! -- Пропустил Костоглотов обед и даже не заметил. Домотало
его! Только одного он не понял:
-- Тебе-то что?
-- Как что? Я -- раздатчица теперь! -- объявила гордо Нэлля.-- Халат,
видишь, чистый какой?
Поднялся Олег -- пойти похлебать свой последний больничный обед.
Вкрадчивый, невидимый и беззвучный, выжег в н?м рентген всякий аппетит. Но
по арестантскому кодексу невозможно было оставить в миске. {320}
-- Давай, давай, управляйся быстро! -- командовала Нэлля. Не только
халат,-- у не? по-новому были и локоны закручены.
-- Во ты какая теперь! -- удивлялся Костоглотов.
-- А то! Дура я за триста пятьдесят по полу елозить! Да ещ? и не подкормишься...
www.lib.ru
viperson.ru
Док. 534409
Перв. публик.: 20.12.00
Последн. ред.: 05.06.12
Число обращений: 306
Раковый корпус
|
