|
|
Валентин Пустовит. А душа твоя всё болит, болит...
Назад
|
Валентин Пустовит. А душа твоя всё болит, болит...
|
Содержание
Любовь o По дороге в Соболево o "Ты к моей груди прижалась..." o Ночью o Раздумье o Завещание o
Пусть на моей могиле будет крест o Работник o Митинг o Белобородов и Авдеев o Памяти Вадима Филимонова
К женщине o Последний предел o Февраль o Грусть o СНГ o Пенсион o Наважденье o Русский человек o Крысы
New Rassian o Цена o Россия o Двое o К согражданам o Ветер с моря o Родина o На Камчатке o Триединый юбилей
Любовь
Какое небо голубое!
Какие голубые у тебя глаза...
Голубизну я эту назову любовью,
когда на голубику упадет роса.
...Но нет. Теперь, как прежде в школе,
футболку голубую не надеть,
не отыскать то ягодное поле
и в небо голубое не глядеть.
1966, декабрь
Петропавловск-Камчатский,
ул. Ленинградская, 72, кв. 11
По дороге в Соболево
Я еду в Соболево
к знакомой в воскресенье.
И что особенно -
там тишина осенняя.
К дороге с тундры
тянется полынь,
как правда, трудно
из-под полы.
По-над красою лестно
пройтись и тучам.
Дождинки лесками
звенят в натуге.
У речки видно,
как травы свесились.
Сентябрь не выдам,
мне одному известный.
А то секрет
поникших листьев
автобусный сосед
найдется - высмеет.
1967, 10 сентября
пос. Кировский, школьный интернат
* * *
Ты к моей груди прижалась,
уловила сердца бой.
У меня к тебе не жалость
и, конечно, не любовь.
Я тебя целую в губы,
тесно путаю дохой.
Несмышленый, совсем глупый,
я мечтаю о другой.
Мы стоим у батареи.
Мы - в подъезде.
Мы в углу.
Хоть ласкаю, хоть и грею,
трудно мне вести игру.
Что толкает нас друг к другу?
Что потом разъединит?
Может быть, твоя фигура,
может, твой зовущий вид.
Может, мой порок с рожденья -
не уйти, а обнимать.
Но сейчас для нас важнее
ничего не понимать.
1963, 1971
Ночью
Мы уснули на подушке,
разомлевши от тепла.
Покидают тотчас души
наши грешные тела.
Проплывают над стихами,
что на столике вразброс.
Слышат сонное дыханье
и как щелкает мороз.
Приближаются к окошку,
что выходит в огород,
где остался, как нарочно,
от ботинок след и бот.
И, присев на подоконник
и сливаясь там в одну,
виновато, как к иконе,
души тянутся к стеклу.
Остывает в кухне печка.
Не смыкая чистых глаз,
за нескладных и беспечных,
души молятся за нас.
Ночь зимой не бесконечна,
как бы ни была длинна.
Души гаснут, словно свечки.
С ними гаснет и луна.
Души прячутся, как будто
не летали никуда.
Мы об этом, вставши утром,
не узнаем никогда.
1967, 20 сентября
пос. Кировский, школьный интернат
Раздумье
Как будто распаяны узы,
и бремя их можно узреть,
и сбросить тяжелую музыку
мешком пригибающим с плеч.
Как будто развеяны мифы,
и можно из тела словарь
повытащить, мучаясь тихо,
как гвозди, не поломав.
Как будто и можно в погоду,
как ворот, окно распахнуть
и синь обрести, как свободу,
вдохнуть, не закашлявшись, в грудь.
Но что-то мешает всё время
и будет до смерти довлеть,
а мысли - стучать, как деревья
стучат в безоконную клеть...
1967, 25 сентября
пос. Кировский, школьный интернат
Завещание
Пусть на моей могиле будет крест,
а не звезда с пятиконечным жалом -
чтоб я потом когда-нибудь воскрес
и в этом мне ничто не помешало.
Пусть на могиле вырастет люпин -
пчела возьмет с него чудесный мед.
И женщина, которую любил,
пусть на могилу осенью придет.
Пусть от меня могильщику даст чарку,
два слова скажет о страданиях моих,
а тот, на время прекративши чавканье,
усопшего услышит стих.
Пусть я лежать останусь без ограды,
вместо нее - деревьев белых шум.
За всё мне будет высшею наградой
лишь только то, о чем я здесь прошу.
1966, 29 июля
Петропавловск-Камчатский, ул. Фрунзе, 86
* * *
Пусть на моей могиле будет крест,
а не звезда с пятиконечным жалом -
чтоб я потом когда-нибудь воскрес
и в этом мне ничто не помешало.
Пусть на могиле вырастет люпин -
пчела возьмет с него чудесный мед.
И женщина, которую любил,
пусть на могилу осенью придет.
Пусть от меня могильщику даст чарку,
два слова скажет о страданиях моих,
а тот, на время прекративши чавканье,
усопшего услышит стих.
Пусть я лежать останусь без ограды,
вместо нее - деревьев белых шум.
За всё мне будет высшею наградой
лишь только то, о чем я здесь прошу.
1966, 29 июля
Петропавловск-Камчатский, ул. Фрунзе, 86
Работник
Давно лишенный титула, поместья,
сдающего пшеницу в закрома,
не помышляя никогда о мести,
он нанимался и колол дрова.
Там, у соседей, делал и развод
пиле, чье дребезжанье часто злило.
А иногда пил молчаливо водку
с какими-то людьми у магазина.
Я жил в семье зажиточной - не средней.
Нам привезли дрова среди зимы.
Свалили чурки, поломав штакетник.
Тогда его к себе и пригласили мы.
Как палка тощий, в галифе с заплатами,
худой пиджак нательника поверх,
глаза слезились, будто бы заплаканы.
Ему назначили по уговору плату мы,
к столу в обед просили после всех.
С утра рубил, передыхая редко,
с дешевой папироскою в зубах.
Остатки вывалив борща в тарелку,
мне говорили, чтоб его я звал.
Сажали старика всегда на кухне.
Отец как раз в то время отдыхал
в диване мягком, не снимая туфли:
машину, как обычно, поджидал.
Работник брался за еду крестясь,
куда не зная шапку свою деть.
Храпенье выдвиженца из крестьян
неслось в слегка притворенную дверь.
А я глядел украдкой на морщины
(как был он весь не к месту и нелеп!),
как вздрогнул на гудок машины
в сухой руке под ложкой черный хлеб.
И что тогда мне в душу так запало:
в слезящихся глазах ни мысли - пусто,
а дальше, вниз, желтели щеки впалые
и к бороде приставшая капуста.
1967, 14 сентября
пос. Кировский, школьный интернат
Митинг
Воздух гневный, но всё же парадный.
На душе не у всех хорошо.
В лица вглядываются транспаранты:
"Изничтожим врагов в порошок!"
Обсуждают товарища скопом,
что едва не взорвал завод.
Судят разные люди (в скобках),
а без скобок - "советский народ".
Верят ли, что их бывший товарищ?..
Нет, конечно: им хочется жить.
Много думали и волновались,
прежде чем подчиниться лжи.
Испугавшись ареста однажды,
повернуть невозможно назад.
На трибуне клеймят по бумажке
и без оной, войдя в азарт.
Рукоплещут, счастливые, гению,
большевистским вождям на подбор
и поют, кто им дал избавление, -
матереет со временем хор.
Делать былью почетно сказку.
Цели нет и задач иных.
Промфинплан перевыполнил к праздникам,
и как будто не стало вины.
Только в утренней дымке свекольной
передастся вдруг сон стукача:
не врагу ли, теперь уж покойному,
в церкви не догорает свеча?
...Завтра выявят кучу пособников,
их придется стереть в порошок.
Трудно жить с испогаженной совестью,
лучше - с заворотом кишок.
"Что за напасть! Стреляет и содит
не буржуйный проклятый гнет -
власть рабоче-крестьянская вроде...
Схорониться куда от нее?"
1974, 8 октября
Петропавловск-Камчатский, ул. Курильская, 22, кв. 1
Белобородов и Авдеев*
Авдеев:
Ну как?
Белобородов:
Перебиты.
В болоте не сыщется прах.
Нет больше верховной элиты.
Авдеев:
Но стал багровее наш флаг!
Белобородов:
Ты что же, жалеешь о смерти
подонка, тирана царя?
Авдеев: Расстрелы, тем паче советские,
душ праведных не исцелят.
Белобородов:
Конечно, ты прав.
Но - отчасти.
Карл (помнишь?),
Людовик Капет,
лишившись безудержной власти,
вот так же держали ответ!
Авдеев:
О, даже не в этом трагедия...
Кровь требует новой крови.
И вот окровавлены дети
во имя всеобщей любви.
Белобородов:
Мы были с тобою рабами.
Глаза на бесчинства открой!
Романовых кровь - голубая,
а кровь голубая - не кровь.
Авдеев:
Всё правильно.
Доводы веские.
Одобрит расправу народ.
Но как же тогда Достоевский
с романом своим "Идиот"?
Белобородов:
Гуманность у нас в идеале.
Покоясь до лучших времен,
в час боя, как скрипка в футляре,
для тех, кто еще не рожден.
Авдеев:
Учебники новой истории
дадут ли понятие им,
чего революции стоят,
где - лики великих, где - грим?
Белобородов:
Тебя беспокоит значение
исхода, каков он, исход?
А он - обстоятельств стечение
и многих приказов: "В расход!"
Что дальше - не наша забота.
Пока что и мной движет месть.
Всему трудовому народу
свобода нужна позарез!
Авдеев:
Мне памятен плач погребальный,
родные, смотрящие вниз,
как будто пошли за грибами
и их собирают всю жизнь.
Белобородов:
Вот видишь?.. Не до хорошего...
Легко ли нести нам свой крест!
Мы вовремя их укокошили:
вчера был казачий разъезд.
Ворвутся, видать, вот-вот белые.
Не кончилось это б добром -
ведь что перво-наперво сделали б?
Царя возвели бы на трон.
1974, 15 марта
Петропавловск-Камчатский, Дом радио
Памяти Вадима Филимонова
Не могу я ходить на кладбище:
там разбросаны молчаливо
могилы, как будто клавиши
разломанного пианино.
Безмолвней всего на свете...
Но подует весенний ветер,
и березок худые руки
их касаются, чуть дрожа.
И тогда раздаются звуки,
от которых рыдает душа.
1965, 18 марта
Петропавловск-Камчатский, общежитие КГПИ
К женщине
Я тебя раздену, ой раздену!
полуголую, всё ж догола,
алчную, залживевшую деву,
как сама б раздеться не смогла.
Отстегну я, как гордыню, лифчик,
плавки, словно злобу, отложу.
И тогда предстанешь ты наличной,
не доступной разве грабежу.
А подвластной сытому разврату,
не тому, что был исподтишка -
что ломает судьбы и преграды
зубьями гнилого гребешка.
В том одном разврате откровенна,
изойдешься, наконец чиста,
без единой мысли, как без скверны,
став куском нетронутым холста.
Полежав вот так вот изначальной,
вдруг поймешь?..
И после не забудь,
кто ты есть. И - я, случайно
положивший голову на грудь.
В ночь на 14 февраля 1976 года
Последний предел
Этим платком ты при мне подтиралась.
Я его буду до смерти беречь:
он воскрешает огромную радость -
то, что сумела раздеться и лечь.
Стало в постели холодной нам жарко,
мы ее мигом успели нагреть.
Может, старухой когда-нибудь шамкающей
ты пожелаешь платок посмотреть.
И, находя еле видные пятна,
шею припомнишь свою без морщин,
груди, покрытые дрожью приятной, -
всё же я был не из грубых мужчин.
Я наслаждался ногами твоими,
их предвкушал за спиною разлет.
Я, будто обувь, разнашивал имя,
что вроде впору, но чуточку трет.
О, незабвенность шального порыва!
(Он нас поспешно местами менял.)
Вскоре ты в качестве новом раскрылась,
нервно отделавшись от одеял.
Свет мы зажгли не в игривом азарте -
чтоб, преступивши последний предел,
враз полюбить, навсегда, обязательно
всю неприглядность раскованных тел.
...После мне под руку как-то попался
этот платок. Оказался не мал.
Ты приняла его теми же пальцами,
грел я которые и целовал.
1980, 17 февраля
Февраль
Нет, это уже не убийство.
Он медленно сам доходил,
для публики слишком уж быстро,
особенно не наследив.
Он умер от почек ли, сердца...
Мужик, запрягай-ка коней!
И бабу прижми ты хоть в сенцах,
чтоб не было грусти по ней.
Покатим, покатим со старцем -
кому, на ночь глядя, вдогон?!
Не лучше ли в хате остаться
и пить до утра самогон?
Пускай нам мерещится тройка
в стекле и в окладе икон,
пусть - всё, не мерещится только
другой, но такой же, как он.
1984
Грусть
Я любил ее... Но всё свелось к постели.
Что поделать: так устроен мир.
Было лучше ей со мной, чем с теми,
что считались близкими людьми.
Мне ее ответ казался странным -
слишком уж рассудочен, жесток;
перехлестом ног, застывшим в раме,
я назвал стекло - его исток.
Юное почти, чужое тело.
Жажда грубых отстраненных ласк.
Я не мог представить их отдельно
от лица, от рук ее, от глаз.
По ошибке искренности верный,
я сказал, как думал, напрямик
женщине такой обыкновенной,
но с большой претензией - из книг.
Ей хотелось утонченной лести.
И теперь ей хочется. И - пусть.
Мы бывали у знакомых вместе.
Оттого печаль моя и грусть.
1979, декабрь
Москва, ул. Вавилова, 79, кв. 3
СНГ
Людмиле Соколовой
У нас, с моею дамой, - СНГ.
Вполне цивилизованная дружба.
Любви откуда взяться и семье,
коль друг от друга ничего не нужно.
Наш мир, я знаю, может прекратиться
в любой момент, и только потому,
что ею установлены границы
по сердцу, по душе и по уму.
Я наношу визиты ей на дачу.
Ночами мне покойнее, чем днем.
Считаю я везение удачей...
Но это - территория ее!
1992
Пенсион
Владимиру Науменкову
Когда-то наблюдал я жир у баб.
Стал нынче самому себе свидетель.
Знать, нам, мой друг, на пенсию пора,
дорогу уступая нашим детям,
коль ни к чему охоты больше нет,
надежды нет большой на перестройку -
ее мы ожидали столько лет,
что мысли даже заржавели в строках.
Я молод был и был такой дурак,
по временам теперешним, последний.
Меня вполне устраивал барак
и бухта в голубых огнях намедни.
Что мне сказать сегодня молодежи?
Ходил я не в ахти какой одёже,
боролся с пьянством с бани и с морозу
и думал: век не будет мне износу.
Но вот - и мой, и твой уже черед...
Для переломных дел мы явно устарели.
К супруге (вместо дев чужих) влечет
от немощи, скорее, чем от лени.
Однако прелесть есть в любой поре,
и в той, в которой страсти не диктуют.
...Балык я ем с картофельным пюре,
на чай в предусмотрительности дую.
1986, 16 апреля
Наважденье
...Тоже был отважный парень,
но судьба его - урок.
(Историческая память
не гнездится между строк.)
И сейчас кому-то близок,
хоть по времени далек,
он своим камзол-карнизом
на бетон плиты прилег.
Только это - наважденье
или просто старый сон.
Не дай Бог, чтоб в день рожденья
очень долго снился он.
Начало 1990-х
Русский человек
Юрию Васильевичу Шашкову
Русский человек, ты убит во сне,
в самый сон - под утро.
Кем убит? Извне
в дом проникнуть трудно.
И за что убит? Трезвый и не в драке.
Ведь к тебе тянулись дети и собаки.
Ты построил дом.
Завелась семья.
А потом, потом...
все кругом - друзья.
Ты устал от них
и решил прилечь.
Навсегда затих,
не поднявши меч.
Русский человек, ты во сне убит.
А душа твоя всё болит, болит...
Но чему во сне улыбался ты?
Что повсюду - лад, никакой вражды.
1992, 11 февраля
Петропавловск-Камчатский, ул. Курчатова, 27, кв. 42
Крысы
После Второй мировой войны
на атолле Бикини в Тихом океане
американцы провели испытание термоядерного устройства.
И по прошествии десяти лет там не было ничего живого,
за исключением... крыс.
В нашем доме господствуют крысы,
перебравшись со стульев на стол -
колченогий, прожженный и лысый,
с бахромою из крысьих хвостов.
Эти мерзкие наглые твари
всё, что было, сожрали в дому,
даже то, что мы детям давали,
дед у нас престарелый, - ему.
Убоялись бы кары. Куда там!
Танцплощадкою кажется стол,
если с ними не справился атом,
смертоносно накрывший атолл.
Все хворают, нет в доме ходячих
(и кота охватила болезнь).
Но подымемся мы. Быть не может иначе:
Бог на свете, наверное, есть.
...В нашем доме господствуют крысы!
1992, 4 декабря
New Rassian
О, new Rassian с девкой пляшет,
но острижен, словно зек, -
называют люди блажью
и отличием от всех.
О, new Rassian в лимузине
мчится голову сломя.
Оккупанты пригрозили
порешить средь бела дня?
О, new Rassian с телефоном
и в "пальте" до самых пят.
Не тебя пугать ОМОНом -
ты другими будешь взят.
О, new Rassian, - тише, тише!
И не делай много зла -
всё равно ведь превратишься
в отпущение козла.
О, new Rassian (хоть при страже),
знаешь, кто обычно прав?
Кто пожалует "парашу"
или просто девять грамм.
О, new Rassian, в стане вражьем
что в тебе осталось НАШЕ?
Конец 1990-х
Цена
Запасайте спички, мыло, соль,
дорогие москвичи.
Со стороны американского посольства
идет атака мертвенной ночи.
С зарею соревнуется пожар,
активно отражаясь в лужах крови,
и храбрый дым спешит по этажам,
как знаменосец, - слова не проронит.
Дешевле, чем химический мешок
(о радуйтесь, стрелки!), из дыма саван.
Кто смерть таким вот образом нашел -
одним проклятье, а другим осанна.
Я помню свой ленивец АКМ,
что разделял со мной все тяготы, лишения,
но оставался до проверки нем,
на стрельбище ведя огонь на поражение.
...Идет атака. Пули и снаряды
не достигают разве что Кремля.
И каждый русский здесь, отдельно взятый,
себя не числит таковым не зря:
в нем ужилось прекрасное и мерзкое -
обезображенною фрескою...
Страшная, доступная цена!
Кровью начиналась власть советская.
Кровью завершается она.
1993, 5 октября
редакция газеты "Камчатская правда"
Россия
Последнему начальнику Камчатской области
Петру Михайловичу Иванову-Мумжиеву,
генерал-майору Русской Армии,
ушедшему вместе с ней в изгнание на чужбину
2 ноября 1922 года
Никогда не прощу коммунистам
я помещиков и крестьян.
Мне советская власть ненавистна -
что шагала всегда по костям.
Эх вы, косточки, косточки русские...
Ты, Некрасов, - скорее, пророк.
Было в Старой России нам грустно,
но берег Самодержец и Бог.
Жили мы широко, беззаботно,
чередуя труды и загул.
И не воли уже, а свободы
захотелось на радость врагу.
А когда пошатнулись мы в Вере, -
пролилась венценосная кровь.
Значит, враг оказался при деле.
И пропала и грусть и любовь.
Появились какие-то партии,
коммунисты рванули вперед,
возбуждая то страх, то симпатии:
кто - стреляет, кто - попросту врет.
...Что осталось от нашей России?
Всем на кладбище хватит земли,
хоть она - как товар в магазине
после стольких убийств и резни.
Было б всё, что ни есть, поправимо
и забыто за давностью лет,
но в обломках "Четвертого Рима"
как народа нас, видимо, нет.
Никогда не прощу коммунистам
я помещиков и крестьян.
И сейчас мне их власть ненавистна,
что шагает опять по костям.
2002, 30 марта
Двое
К ящикам железным у дороги
двое приторапливают шаг.
Не берут за это с них налоги,
да и так в карманах ни гроша.
Подбирают что еще послужит,
но забота главная - еда.
Ни пурга, ни слякоть и ни стужа
не мешают им ходить сюда.
Проезжают рядом лимузины,
а собаки в стороне стоят.
Проходя поодаль, я не в силах
оторвать от этой группы взгляд.
Прохожу я, словно мимо гроба.
Двое те не подымают глаз -
устремленные в другое оба,
и уже давно не видят нас.
1998, 8 декабря
К согражданам
Вас называли долго "массой",
в виду имея матерьял.
Вы дослужились до трудкласса.
Но он значенье потерял.
А ныне - кличка "россияне".
Как по ветру рассеян хлам.
И если в спину вам смеялись,
теперь в лицо смеются вам.
Вас перебьют по одиночке -
достанут каждого в норе.
И лишь родившимся в сорочке
найдется место на земле.
1999
Ветер с моря
Мы - рабы на вражеской галере
под палящим солнцем и кнутом.
О воде мечтаем мы, о хлебе,
мы забыли Родину и дом.
Мы не помним предков величавых,
бескорыстных,
что создали Флот.
Наши дети взяты в янычары,
наши внуки будут просто скот.
Никогда им в жизни не приснится
ветер с моря в зареве побед,
и восторг с усталостью на лицах,
и души неистребимый свет...
1998, 7 декабря
Родина
Родина моя, ты сошла с ума!
И. Тальков
Отвернулась Родина -
Видно, не узнала.
Ю. Дружинин
Не пристало, поэты, вам путать:
это разве толпа или власть!
На развалин дымящихся груды
я боюсь зарыдавши упасть.
И увидеть кругом пепелище -
ни лесов, ни лугов, ни жнивья,
и почувствовать ветер, что ищет,
хоть былинку живую, но - зря.
Как ни тяжко, мне надо не дрогнуть.
Я сожму свое сердце в кулак,
укрепляясь молитвою к Богу
в помышленьях благих и делах.
Жаль, со мною нет старого друга.
Но я слышу, как он говорит:
"Соберите несломленных духом -
в ком еще Человек не убит!"
Так Науменков слово РОССИЯ
ставит рядом со словом ПОХОД.
Если ворога мы не осилим -
нам поможет погибший народ.
...Не пристало, поэты, вам путать.
Это разве толпа или власть!
На развалин дымящихся груды
я боюсь зарыдавши упасть.
1999, 31 марта
На Камчатке
На Камчатке короткое лето.
И зимой не бывает тепло.
И воды нет, вдобавок и света -
тут уже субъективное зло.
Мы, конечно, буржуев не любим,
но "буржуйки" у нас нарасхват.
Даже самый отъявленный люмпен
при костре, и по-своему рад.
Ну а кто среди нас побогаче,
тот завел персональный движок,
и огонь в его комнатах ярче,
чем когда государственный жег.
Мы за жизнь не устанем бороться.
Основательно, без суеты
роет каждый себе по колодцу,
разрешая вопросы воды.
Неизбежна проблема с гробами,
но не нынче (поверьте вы мне):
с черемшою, с крапивой, с грибами
подойдем к предстоящей зиме.
Я забыл про клубнику, рябину;
будет жимолость - значит, и чай.
Заодно заготовлю дубину -
оступиться не даст невзначай.
Уважая себя и Камчатку,
сколько надо, продержимся лет.
И пока мы копаемся в грядках -
оснований для паники нет.
1999, 15 июня
Триединый юбилей
1
Сегодня 10 лет,
как непонятно, кто я и зачем,
как недействителен студенческий билет,
что был родней любого казначейского.
Я часто вспоминаю институт.
Там выспался я, кажется, впервые.
Впервые девичью потрогал грудь,
крамольно усмехаясь в перерыве.
Тогда я начинал кропать стихи.
Не похмелялся я еще в те годы.
Там начинались все мои грехи.
Но был я независимый и гордый...
2
15 лет, как я окончил вуз,
а с поступленья 20 лет минуло.
И что ни говори, а всё же грустно,
жаль даже глупой песенки "Турулла..."
Одни друзья давно ушли в верха,
спились другие мигом в лихолетье.
А я - подальше от греха,
ни тем не стал, ни этим.
Жил по старинке, будто бы студент,
особенно заметно не старея.
Семь бед - один ответ,
и в основном, и до сих пор хореем.
Детьми потом я невзначай оброс.
Грядущий день давно уже не внове.
На люди я кажу всё реже нос,
не тщусь, как раньше, быть с эпохой вровень.
Забыли девы, как ласкал я их,
как отдувались второпях, мокрея,
в сапожках уходящие своих,
заткнутых перед тем под батарею.
И было чудо изнутри, извне...
И - парадокс! что оказалось можно
при случае нечаянно узреть
его в деянии каком-то пошлом.
Людей я не люблю, как выразился друг,
мрачнеющий от этого кощунства.
Но - что они... когда есть дух,
вобравший все их - до слезинки - чувства.
3
Теперь-то, через 20 лет,
уже и старость видя у порога,
не говорю, что след кому, не след...
Меня судить не надо слишком строго.
Отдал я чистоту, любовь в стихи.
Какие? Пусть себе толкуют
народ простой и высшие круги,
что не хотели б, может, жизнь такую:
жить беззаботно, дурака валять
и доходить до крайнего предела,
чтоб солнце заохотилось сиять,
отогревая душу вместе с телом;
струясь, как вечный благовест
малиновым неуловимом звоном.
И вера вер моих - окрест
кому-то слышно. Не одним воронам.
1977, 1981
www.kamchatsky-krai.ru
17.04.2008
Док. 555605
Перв. публик.: 17.04.08
Последн. ред.: 17.04.09
Число обращений: 0
Пустовит Валентин Петрович
|
|
|
|
|
